Текст книги "Седьмой камень"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава вторая

Его звали Римо, и он собирался удостовериться наверняка, что дети нужного ему человека находятся в пределах досягаемости. С другими детьми он бы так не поступил, но этот человек, умирая, должен был видеть смотрящие на него лица своих детей. Именно так когда-то убивал он сам. И таким способом заработал свое великолепное поместье в Корал Гейблс, штат Флорида, где за электроограждением, посреди чудесных лужаек, подобных дорогим коврам, красовался, точно роскошная драгоценность, сияющий белый дом с оранжевой черепичной крышей. Эта гасиенда была построена на наркотиках, насилии и смерти, в том числе и смерти детей.

Римо видел, как медленно поворачивались объективы телекамер, просматривая каждое звено ограждения. Механический ритм их движения был весьма размеренным и скучным, ускользнуть от этого слежения ничего не стоило. Римо никак не мог постигнуть, почему подобные типы больше доверяют технике, чем собственной врожденной порочности и изворотливости, благодаря которым они приобретали свое богатство. Застыв, точно каменный, он подождал, пока камера возьмет его лицо. Потом медленно провел указательным пальцем по собственной шее и улыбнулся. Когда камера перестала вращаться, вернулась к нему и осталась в этом положении, Римо снова улыбнулся и одними губами произнес:

– Ты умрешь.

Для начала хватит. Потом он подошел к главному входу, где в будке восседал огромный толстый мужик и жевал. Еда была так щедро сдобрена чесноком и перцем, что этих ароматов хватило бы на целый римский Колизей.

– Эй, ты! Чего тебе надо? – поинтересовался привратник.

Под его широким носом красовались маленькие черные усики. Волосы его были густыми и черными, как у большинства колумбийцев. И хотя служил он тут всего лишь привратником, но вполне вероятно, приходился братом или кузеном самому владельцу поместья Корал Гейблс.

– Я хочу убить твоего хозяина и хочу, чтобы при этом были его дети, – ответил Римо.

Из-за широких скули темных глаз его и самого можно было бы принять за индейца. Однако кожа Римо была белой. Нос – прямой, как стрела, и тонкий, губы тоже тонкие. Привлечь внимание могли бы разве что широкие запястья. Но привратник их не заметил. Из главного дома ему уже сообщили, что какой-то придурок выделывает перед камерами странные гримасы и о нем следует позаботиться.

Ему велели по мере возможности вести себя сдержанно. Сначала просто вежливо попросить уйти, а если не послушается, сломать ногу металлической трубой. Потом вы звать полицию и “скорую помощь”, которые его и заберут. Если же пришелец окажется уж слишком наглым, еле дует сломать ему и челюсть.

– Выметайся отсюда! – велел Гонсалес-и-Гонсалес-и-Гонсалес.

Это считалось вторым предупреждением. А всего надо было сделать три. Гонсалес прижал два пальца к маленькому передатчику, стоявшему в его будке. Таким образом он не собьется со счета. Осталось еще одно предупреждение.

– Нет, – ответил Римо.

– Чего?

– Я не собираюсь никуда уходить. Я здесь, чтобы прикончить твоего хозяина, – объяснил Римо. – Я намерен убить его и унизить. Мне сообщили, что его дети тоже тут.

– Чего? – проворчал Гонсалес.

Теперь уже сделаны все три предупреждения. Он потянулся было к шее незнакомца. Его огромные кулаки оторвались от передатчика, но замерли на полпути к шее нахала. Гонсалес внимательно посмотрел на свои руки. Пальцы, на которых он отсчитывал предупреждения, теперь болтались в воздухе. Гонсалес потерял счет и теперь не был уверен, сделал ли он все три предупреждения или все-таки нет.

– Эй, сколько раз я велел тебе убираться отсюда? – спросил Гонсалес. Может, чужак сам помнит?

– Я не собираюсь уходить. У меня дело к твоему хозяину.

– Нет, нет, – отмахнулся Гонсалес. – Я только хочу точно знать, сколько раз я повторял тебе, чтоб ты убирался отсюда. Как это было? Один раз? Или уже два?

– Не знаю, – ответил Римо. – Помню, ты в самом начале сказал “выметайся отсюда”.

– Верно. Эта первый.

– Кажется, был и второй раз, – припомнил Римо.

– Ладно. Три, – решил Гонсалес.

– Нет, было только два.

– Ну тогда считай, что получил еще раз.

– Еще раз что? – переспросил Римо.

– Три раза я предупреждал тебя перед тем, как удивить, – пояснил Гонсалес. Он уже начинал хитрить. – Ладно, получай третье предупреждение. Уноси отсюда свою задницу, пока я не переломал тебе ноги.

– Нет, – отказался Римо.

Гонсалес взялся за молоток. Ему нравилось слышать, как трещат кости, нравилось ощущать, как поддаются они под славным уверенным ударом. Нацелившись молотком на бедро наглого пришельца, Гонсалес хотел было попридержать парня свободной рукой. Однако же в руке, которой полагалось держать незнакомца, он вдруг ощутил какую-то странную легкость, объяснявшуюся тем, что рука больше ничего не держала. Она вообще пропала, а странный парень, кажется, даже не пошевелился.

Левая рука Гонсалеса превратилась в кровоточащий обрубок. Потом окошко в его будке захлопнулось, а дверь открылась, и Гонсалес увидел, куда делась его рука. Она шлепнулась ему на колени.

Он не заметил движения незнакомца, потому что оно полностью совпало во времени с его собственным. Он успел увидеть только молоток. Но не смог уловить невероятно быстрое движение, которым рука незнакомца оторвала ему кисть так же легко, как кухонные ножницы отрезают сосиску к завтраку. Кость отделилась от кости с такой скоростью, что у Гонсалеса даже не было времени ощутить боль.

Сначала только чувство легкости, потом рука на коленях, а затем наступила вечная тьма. Гонсалес не видел, как обрушился на его голову удар. Его последним ощущением было лишь поразительно ясное видение действительности. Гонсалес увидел передатчик. И на нем – два своих пальца. Значит, он остановился на счете два. Теперь все встало на свое место. Два предупреждения. Он это запомнит, если опять возникнет разговор.

Но больше ничего не было.

Римо почувствовал собак прежде, чем услышал или увидел их. Собакам присуща определенная, весьма характерная манера нападения. Эти животные привыкли жить в стае и, хотя их можно научить вести себя иначе, лучше всего они работают группами. Человека же, наоборот, надо приучать работать с партнерами. А кроме того на протяжении многих веков существовали люди, которых специально тренировали и воспитывали, чтобы они в одиночку могли достичь совершенства, могли полностью использовать все физические возможности, таящиеся в человеческом теле. Такой человек способен был издали почувствовать, как через просторную лужайку несутся на него разъяренные псы.

Римо принадлежал к такого рода избранным. Римо прошел столь совершенную школу, что ему уже не приходилось даже думать о том, что он знает и умеет. Задумываться о том, что делаешь, означало для него просто не знать предмета. Полное знание собственного тела предполагало совершение действия без всякого представления о том, каким образом это происходит.

Тело обычного человека в ожидании нападения невольно напрягается. Это происходит потому, что оно подвержено дурной привычке использовать мускулы и физическую силу. Едва собаки вскинули лапы для решительного прыжка, Римо ощутил некую податливость в воздухе, точно наблюдал все со стороны. Его левая рука качнулась вперед ладонью кверху, коснулась живота собаки и слегка подтолкнула животное, так что пес промахнулся в прыжке, пролетев на два фута выше головы Римо. Он пропустил еще двух псов, по одному с каждой стороны, точно матадор, работающий на арене.

А из окна большого белого дома с оранжевой крышей за Римо наблюдали в бинокль. Человек недоуменно протер линзы бинокля, потому что не поверил своим глазам. Если бинокль его не обманывает, он только что видел, как три боевых пса-призера прыгнули на человека и не только промахнулись, но как бы проскочили сквозь него. А нарушитель даже не сбился с шага, не изменил выражения лица.

Три собаки, Лобо, Рафаэль и Берсерка, успели уже не раз отведать вкус крови и убийства после того, как их обучение было полностью закончено, а теперь они вдруг проскочили сквозь этого незнакомца.

Может, на нем надета какая-то специальная одежда? Тогда что это могло бы быть? Ведь на незнакомце только черная футболка, черные просторные штаны и мокасины. Да еще улыбка. Очевидно, он знал, что за ним наблюдают, потому что губы его снова сложились в слова:

– Ты уже мертв!

Лобо проскочил вперед по инерции, а потом, как и полагалось настоящему доберману, развернулся для новой атаки. На этот раз впечатление было такое, будто он налетел на стену. И остановился. Расплющенный. Без признаков жизни.

Никчемная собака, решил человек с биноклем. Рафаэль справится лучше. Однажды этот мастиф одним движением порвал глотку дровосеку.

Рафаэль с рыком метнулся к животу пришельца. В следующее мгновение собака непонятным образом разделилась на две половины. Хозяин мастифа видел, как умер его пес и подумал: “Всю жизнь меня грабили торговцы собаками. Если бы в моей жизни был хотя бы один день, когда меня, Хуана Валдеса Гарсия, никто не предал, я бы согласился, что на земле существует справедливость”.

Худа Валдес редко молился и никогда без надежды на благополучный исход. Он был не из тех людей, которые просят Всевышнего о милости, не веря, что это благодеяние прежде всего в интересах самого Всевышнего. В конце концов, Хуан Валдес ведь не крестьянин, который просит невозможного, вроде исцеления от неизлечимой болезни.

Хуан предоставил Всевышнему весьма удобную возможность оказать ему услугу. Собственно говоря, разве он, Валдес, не жертвовал дважды золотые подсвечники храмам Боготы и Попайана? Он не из тех, кто пытается отделаться от Господа простой медяшкой!

Хорошо заплатив за будущие услуги, Хуан Валдес теперь ожидал их исполнения. Молитва, сорвавшаяся с его губ, была очень простой, зато искренней и честной:

– Боже, я хочу, чтобы этот гринго попал в пасть Берсерки. Или верни подсвечники.

Хуан получше настроил бинокль. Приятно будет посмотреть, как убивает Берсерка. В отличие от других собак, сразу хватающих врага за горло, она не так быстро приканчивала свою жертву. Берсерка умела убивать, как кошка, измываясь над беспомощным человеком. И вот Берсерка, которая однажды в давние дни, когда Хуан занимался сбором листьев коки, раскромсала на клочки двух, мужчин с ружьями, а третий бежал от нее в джунгли без обеих рук, метнулась к лодыжке гринго. Клыки у этой собаки были точно у акулы, а когти – как рог носорога. Ее мощные лапы оставляли следы на мягком дерне лужайки. Берсерка сжалась перед прыжком, чтобы, ударив всем телом, опрокинуть врага.

Но она завертелась в воздухе. Стовосьмидесятифунтовая собака подпрыгивала в руках незнакомца, точно щенок. А тот гладил ее по животу и приговаривал слова, которые Хуан Валдес сумел прочитать по его губам.

– Хорошая собачка! – говорил гринго. А потом он поставил ее на землю, и Берсерка, виляя хвостом, пошла рядом с теми каблуками, которые должна была вздернуть в воздух. У Хуана перехватило дыхание. Это же была Берсерка, он и сам не мог точно сказать. Скольким людям она выпустила кишки, а вот теперь она радостно идет за человеком, который непрошено вторгся в его дом! Хуана уже не заботило, в какой стране он живет. В конце концов, дом-то его. Какая разница, что он находится в Америке? Это его дом, а потому надо пустить в ход пулеметы.

Но его кузены воспротивились. Пулеметы могут повредить собственность соседей. Пули того и гляди заденут больницу, находящуюся всего в миле отсюда. Вообще, пулеметы способны повсюду натворить бед. Почему это Хуану взбрело в голову применять пулеметы в обычном американском пригородном районе?

– Только потому что я не смог достать атомную бомбу, estupido, – отрезал Хуан и лично проследил за установкой пулемета 50-го калибра.

Смертоносный ливень перепахал просторную лужайку перед домом Хуана, разнес на мелкие клочки его любимую Берсерку и оставил невредимым пришельца. Хуан не сомневался, что странный парень остался невредимым, потому что тот вообще исчез. Пропал, подобно туману, мгновенно испаряющемуся с восходом солнца. А потом вдруг очутился у самого окна и без единой царапины.

Отныне Хуан Валдес больше не станет полагаться на Бога. Всевышний явно не заслуживает большего, нежели жалкая лепта вдовицы, которой он так усердно продолжает домогаться. А если ему, Хуану, удастся пережить этот страшный день, он заберет золотые подсвечники из храмов в Боготе и Попайане.

Его тупые кузены все еще продолжали поливать из пулеметов дорогостоящий газон, когда пришедший заговорил.

– Я пришел, чтобы повидаться с Хуаном Валдесом, – сказал Римо.

Хуан ткнул пальцем в сторону своих глупых кузенов.

– Который из них Хуан Валдес? – спросил Римо.

– Оба. Возьмите их с моего благословения и отправляйтесь восвояси, – посоветовал Хуан.

– Я думаю, это вы.

– Правильно, – ответил Хуан.

Он и не ожидал, что уловка сработает. Что он мог сказать человеку, который убил его привратника, двух собак просто уничтожил, а третью, считай, тоже сделал непригодной к службе, а теперь вот ломал кости его кузенам, точно то были хрупкие панцири крабов?

Новые слова легко пришли на ум Хуану Валдесу и прозвучали они искренне.

– Незнакомец, я не знаю, кто вы, но я беру вас на службу.

– Я не работаю на мертвых, – отрезал Римо и схватил Валдеса за затылок, втискивая в кожу густые лоснящиеся волосы.

У Хуана потемнело в глаза, он почувствовал резкую боль, а потом гринго спросил его о детях, и, к своему величайшему удивлению, Валдес услышал собственный ответ.

Валдеса протащили, точно мешок с кофейными зернами, в детскую, откуда была изгнана немка-гувернантка.

В комнате остались Чико, Пако и Наполеон.

– Дети, – сказал гринго. – Это ваш отец. Он помог доставить к берегам Америки новый вид смерти. Ваш отец не просто убивает свидетелей, этого ему мало, он убивает также их жен и детей. Вот так убивает ваш отец.

При этих словах Римо ощутил то же самое бешенство, которое охватило его, когда он услышал, что десять детей и их матери были убиты в Нью-Йорке в ходе разборок между торговцами наркотиками. Римо успел повидать не одно убийство на своем веку, но такого еще не встречал. Бывало, дети гибли в ходе войны, но при мысли о том, что их сознательно выбрали в качестве жертв, кровь стыла у него в жилах, а когда Римо получил свое задание, он уже точно знал, как его выполнит.

– Вы тоже считаете, что в борьбе за наркотики следует убивать детей?

От страха их маленькие темные глазки расширились. Дети отрицательно покачали головами.

– Разве вам не кажется, что люди, убивающие детей, это mierda? – спросил снова Римо, использовав испанское слово, обозначающее экскременты.

Они дружно кивнули.

– Ваш папочка убивает детей. Кто он по-вашему?

И едва они успели ответить испуганными дрожащими голосками, Римо прикончил Валдеса и вытер руки о его рубашку. И вот перед ним стояли дети, глядя на мертвого отца, который умер, успев услышать перед смертью из уст своих родных детей, что он не стоит и горсти придорожной пыли.

А Римо почувствовал себя запачканным. И зачем только он так сделал? Надо было просто уничтожить Валдеса, а теперь он остро ощущал собственную нечистоту.

Он посмотрел на детей и сказал:

– Простите меня.

За что он просил прощения? И его страна, и весь мир стали неизмеримо лучше после смерти этого человека. Валдес, несмотря на крайнюю жестокость и страшное убийство семей свидетелей, оставался вне досягаемости закона. Как раз такими случаями и занимался Римо. Когда нации угрожал человек, против которого закон оказывался бессилен, тогда в игру вступала организация, где работал Римо. Она действовала такими методами, которыми закон не располагал.

И он выполнил задание. Почти так, как было приказано. Только никто не велел ему убивать человека в присутствии его детей. И, что еще хуже, Римо дал волю прежним своим чувствам, с которыми вырос, но которые после многолетних тренировок научился подавлять.

– Простите меня, – повторил Римо.

– Да что там, – откликнулся самый старший мальчик, которого звали Наполеон. – Это ведь работа, приятель. В конце концов, ты же не убил детей. Да здравствует добрый гринго!

Два других мальчика захлопали: в ладоши.

– Добрый гринго, пожалуйста, захвати с собой папочку, когда уйдешь отсюда, ладно? А то через некоторое время от него весь дом пропахнет.

– Конечно, – ответил Римо.

Этот малыш смотрел на вещи весьма мило и практично. Вероятно, и сам Римо лишь на короткий миг поддался прежним чувствам, одолевавшим его еще до обучения. Однако ж собственная безудержная ярость слегка изумила его.

Предполагалось, что он вообще не должен ощущать никакой злости, а только чувство единения с силами вселенной, которые помогали ему правильно работать.

Тогда почему же он так разволновался? Не о чем беспокоиться. Это всего лишь чувства, а чувства не убивают людей. Разумеется, другие люди не обладали столь тонкой настройкой, что даже их эмоции должны были быть согласованы с движениями, с дыханием, с самим их существованием. Это почти также, как при игре в гольф: если игрок закончил в неправильной позиции, он знает, даже не глядя, что неправильно ударил по мячу.

Но Римо твердил себе, что все было сделано правильно. Следовательно, все и должно быть правильно.

Да и потом, кроме него никто не должен этого знать.

Все было правильно.

* * *

Однако же почти через полстраны от него последний Мастер Синанджу, лучезарный источник всех боевых искусств и защитник корейской деревни Синанджу уже знал, что что-то было не так, и он ждал возвращения Римо.

Чиун, Мастер Синанджу, находился в американском городе Дейтон, штат Огайо. На взгляд Чиуна Дейтон был похож на все остальные американские города с зелеными указателями и хорошими автострадами – точь-в-точь Рим во времена Великого Ванга, величайшего из Мастеров Синанджу. Чиун очень часто рассказывал Римо о сходстве между служением Риму, как это делал Великий Ванг, и служением Америке.

Разумеется, в длинной истории Синанджу не было ничего столь же странного, как эта страна, где увидел свет Римо.

В качестве Мастера Чиун обязан был передать историю своего мастерства. Когда-нибудь Римо в свою очередь примет эту обязанность на себя.

Чиун не стал бы лгать, описывая историю своего периода, потому что ложь могла бы стать источником опасности для других Мастеров, которые придут после него, дабы выполнять работу величайших наемных убийц в мире. Но, составляя свои хроники, он упоминал далеко не все подробности. Например, то, что Римо не только не родился в Синанджу и не только не был корейцем, но даже не был уроженцем Востока. Он был белым, и именно в этом и крылась главная трудность. Римо родился белым, воспитывался и учился как белый и жил среди белых до тех пор, пока Чиун не получил его вместе со всеми дурными привычками, глубоко укоренившимися за двадцать пять лет жизни.

На протяжении долгих веков существования ассасинов из Синанджу, каждый Мастер иногда переживал такой период, когда все, чему его обучали, как бы отступало, только затем, однако же, чтобы потом еще полнее расцвести. Мастер, которого воспитывали в деревне Синанджу, умел с этим справиться, потому что, будучи корейским ребенком, он обучался игре в прятки.

Каждый ребенок в Синанджу знал, что порой Мастер возвращается в свой дом и довольно долго потом не переступает его порога. Он пребывает у себя, а жители деревни должны тогда всем говорить, что Мастера нет, он уехал на службу к какому-то королю или императору.

Такова игра под названием “прятки”. И каждый Мастер, воспитанный в Синанджу, знает, что, когда его силы идут на убыль, надо скрыться и устраниться от службы, пока не пройдет этот период.

Но что мог знать Римо? Что он мог помнить? Какие игры белых могли подсказать ему, как поступить? Вспомнит ли он, как его воспитывали в католическом сиротском приюте? Каким играм могла научить Римо римская церковь, чтобы они, эти игры, подготовили мальчика к такому моменту, когда наступит упадок сил?

Откуда ему знать, что ощущение возврата прежних чувств, которые, как он думал, похоронены навсегда – это знак того, что следует спрятаться, отступить в укрытие, точно раненному животному, пока силы не восстановятся вновь?

Такие вопросы задавал себе Мастер Синанджу в городе Дейтоне, штат Огайо. Потому что он знал о возникших у Римо трудностях. Чиун видел их первые признаки, когда сам Римо ничего не замечал. Как ни странно, все беды начинались именно тогда, когда человек безупречно себя чувствовал, ощущая как никогда полное единение разума и тела.

Перед отъездом Римо был счастлив, и Чиун осуждал его за это.

– Что плохого, если я великолепно себя чувствую, папочка? – спросил тогда Римо.

– Ощущение совершенства может оказаться ложным, – ответил ему Чиун.

– Но не тогда, когда знаешь это наверняка.

– Откуда всего опаснее падать?

– Я знаю, что тебя беспокоит, папочка. Я счастлив.

– Почему бы и нет? Тебе передано все учение Синанджу.

– Тогда о чем волноваться?

– Ты не родился на свет в Синанджу.

– И глаза у меня никогда не станут раскосыми, – согласился Римо.

Но дело было не в глазах. Речь шла о детстве, а Чиун не для того отдал столько лет своей жизни, чтобы теперь они оказались напрасно потерянными из-за случайностей рождения. Он знал, что делать. Придется воспользоваться этим американским телефоном. Даже если сам Римо не догадывался об этом, Чиун знал твердо: Римо попал в беду.

Движения Чиуна напоминали плавно переливающийся поток расплавленного стекла: медленные и уверенные, они неизмеримо превосходили своим совершенством порывистые жесты обыкновенного человека. Его длинные ногти показались из длинных рукавов золотистого кимоно и потянулись к черной пластиковой штуковине на столике в гостиничном номере, той самой штуковине с кнопками. Кожа Чиуна напоминала тонкий пергамент, а длинные пряди седых волос закрывали уши. Он выглядел очень старым, древним, как песок времен, но взгляд у него был живым, точно у парящего в высоте охотничьего сокола.

Из складок своего одеяния старый кореец извлек записи-цифры, заставлявшие работать эти штуковины, которые американцы понаставили по всей стране. Телефоны. Он собирался воспользоваться одним из них. Он должен спасти Римо от самого себя.

Чиун даже не пытался постигнуть сущность этого приспособления. Раньше он пробовал несколько раз, но ничего не ощутив и не почувствовав, отказался от попыток. Но теперь только с помощью этой штуковины он мог связаться с императором Смитом, белым, который всегда держался на расстоянии. Чиун искренне верил, что Смит одержим планом захвата страны, каковой план был либо порождением гения, либо сущим безумием.

Римо по наивности убеждал Чиуна, что Смит не намерен брать в свои руки власть над Америкой. Во-первых, Римо пытался доказать, что Смит – никакой не, император. Он просто доктор Харолд В. Смит. Во-вторых, продолжал Римо, они с Чиуном работают на организацию, о которой никому не полагалось знать. Именно благодаря деятельности этой организации правительство могло спокойно работать, а страна – благополучно существовать, так как организация боролась против врагов нации и всего мира не ограничиваясь конституционными рамками.

Римо однажды даже показал Чиуну экземпляр этой Конституции. Чиун согласился, что бумага и вправду выглядит весьма красиво со всеми правами и гарантиями и иными многочисленными способами созидания к вящей Славе граждан.

– И часто вы так молитесь? – поинтересовался Чиун.

– Это не молитва. Это наш общественный договор.

– Римо, я не вижу тут твоей подписи, если, конечно, ты на самом деле не зовешься Джон Хенкок.

– Нет, разумеется, я не Хенкок.

– Тогда, может, Томас Джефферсон? – спросил Чиун.

– Да нет же. Они все давно умерли, – ответил Римо.

– Ну хорошо, если ты не подписывал этого, и император Смит не подписывал, и вообще большинство вашего народа не поставило здесь своих подписей, как же это может быть основным общественным договором?

– Потому что это и есть договор. И он прекрасен. Это основа основ в моей стране, той самой стране, которая платит Синанджу за то, что ты меня обучаешь.

– Они никогда не смогут заплатить мне за то, чему я тебя обучил, – ответил Чиун.

– Ладно, но этой стране служу я. И Смитти. Теперь понимаешь?

– Конечно. Но когда мы заменим теперешнего президента на императора Смита?

– Он вовсе не император. Он служит президенту.

– В таком случае, когда мы уберем противника президента? – снова спросил Чиун, искренне пытаясь разобраться в происходящем.

– Мы этого делать не собираемся. Это делает народ. Люди голосуют. И отдают свои голоса тому, кого хотят видеть президентом.

– Тогда зачем нужен наемный убийца, который обладает достаточным могуществом, чтобы устранить президента или оставить его в своем кабинете? – спросил Чиун.

Столкнувшись с нерушимой логикой, Римо сдался, а Чиун переписал Конституцию в историю Дома Синанджу, надеясь, что когда-нибудь в будущем кто-то из грядущих поколений Синанджу быть может сумеет разобраться в хитросплетениях этого документа.

А теперь Чиун хотел с помощью американского приспособления связаться с императором Смитом. Человек, говоря по такому устройству, мог находиться где угодно. В соседней комнате или на другом конце континента. Но Чиун знал, что император Смит обычно управляет из местечка в штате Нью-Йорк, называемого Рай, и еще нередко с острова Сент-Мартин в Карибском море. Когда Смит уезжал на остров, Чиун часто задавался вопросом, находится ли он там в изгнании или просто ожидает, пока сместят с трона президента – Синанджу оказывает подобного рода услуги.

Чиун осторожно набрал нужный номер. Машина отвечала ему тихим журчащим бибиканьем. Цифр было много. И гудочков тоже. Одна ошибка, одна неправильно набранная цифра – например, шесть вместо семи – и машина не заработает.

Каким-то непостижимым образом по всей стране даже дети этих неуклюжих и уродливых людей с легкостью умели обращаться с цифровыми шифрами телефонов и без труда связывались с другими столь же неуклюжими и уродливыми людьми.

Император Смит объяснил, что цифры, которые он дал Чиуну, включат другую машину, а та, в свою очередь, никому не позволит подслушать их разговор. Это было очень мудро, особенно со стороны такого глупца, который, если не поторопится выступить против президента, то скоро станет слишком старым и не сможет в должной мере насладиться обладанием троном и властью.

Вдруг в трубке раздался гудок. А голос, который ответил, принадлежал Смиту. Чиуну все-таки удалось добиться своего. С помощью кодов – американских кодов! – он сумел подчинить себе машину.

– Получилось! – с торжеством заявил Чиун.

– Да, Мастер Синанджу, получилось. Чем могу служить? – спросил Смит.

– О мудрый император, нам грозит большая опасность.

– В чем дело?

– Бывают времена, когда Римо находится на вершине своих возможностей. А бывают времена, когда он опускается. Правда, он никогда не опускается так низко, чтобы стать слабым, могу вас заверить. Но я смотрю вперед, имея в виду ваши будущие интересы, император Смит.

– О чем вы толкуете?

– Не то, чтобы вы остались без защиты. Я всегда буду находиться рядом. Ваши подношения Синанджу вполне достаточны и способствуют прославлению вашего имени.

– Я не могу повысить плату, – сказал Смит. – У нас и так хватает проблем с ее переброской в Синанджу. Рейсы подводных лодок стоят столько же, сколько доставляемое ими золото.

– Да отсохнет мой язык, о император, если я попрошу вас об иной оплате, нежели та, что дарована нам вашей щедростью, – заверил его Чиун, решив про себя непременно напомнить Смиту при следующих переговорах, что, если доставка равна самой оплате, следовательно эта плата явно слишком низка.

– Тогда в чем же дело? – спросил Смит.

– Ради увеличения вашей безопасности в будущем, я бы хотел предложить, чтобы Римо вел себя так, как традиционно принято у Мастеров Синанджу. То есть находясь на уровне совершенства делал больше, а тогда, когда его служба менее будет способствовать вашей славе, отходил в тень.

– Вы хотите сказать, что Римо нужен отдых? Если так, то с этим проблем не будет, – заверил Смит.

– Как это мудро! – отозвался Чиун, готовя возражения на случаи, если Смит предложит соответственно уменьшить оплату.

Но, как это ни странно, непостижимый Смит ничего подобного не сказал. Он только повторил, что Римо заслуживает отпуска и должен хорошенько отдохнуть.

– Просвещеннейший император, о, если в вы были так милостивы и добры и сами приехали сюда, в Дейтон, штат Огайо, чтобы лично сообщить об этом Римо!

– Вы сами можете ему все передать.

Чиун позволил себе глубокий вздох.

– Он не послушается меня.

– Но вы же его учитель!

– Ах, горькая правда состоит в том, – печально заметил Чиун, – что я обучил его всему, кроме благодарности.

– И он вас не послушается?

– Можете себе такое представить? Совершенно не слушается. Он вообще не слушает ничего из того, что я ему говорю. Вы хорошо знаете, я не из тех, кто жалуется. Чего я прошу у него? Всего лишь немного заботы. Ну, еще держать со мной связь. Разве это преступление? Разве следует забывать обо мне, точно о старом изношенном башмаке?

– Вы уверены, что Римо так думает? Я знаю, он всегда вас защищает, – возразил Смит. – Ваша служба меня полностью удовлетворяет, но порой у нас возникают кое-какие разногласия, и тогда Римо всегда принимает вашу сторону. А раньше он чаще соглашался со мной.

– В самом деле? – поразился Чиун. – А почему вы нападали на меня?

– Я не нападал. Просто иногда у нас не совпадали точки зрения.

– Разумеется, – согласился Чиун. Надо будет расспросить Римо обо всем подробно и выяснить, почему Смит нападал на него. – Я прошу вас лично сообщить Римо об отдыхе.

– Хорошо, если вы полагаете, что это разумно.

– Весьма разумно, о император, а если вы доверите мне, чем точка зрения Синанджу хоть в малейшей степени разнится от вашего представления о правильном пути, мы с радостью осуществим даже самые незначительные ваши прихоти.

– Ну, понимаете, определенные сложности связаны с вашим поиском работы на стороне, возможно, у каких-то тиранов или диктаторов...

Чиун опустил трубку на рычаги. Он видел, что именно так поступал Римо, когда не хотел с кем-то разговаривать, и похоже, это очень успешно заканчивало беседу.

Когда телефон снова зазвонил, Чиун не стал поднимать трубки.

* * *

Когда Римо вернулся из Корал Гейблс в гостиничный номер в Дейтоне, штат Огайо, он увидел, что вместе с Чиуном его дожидается Харолд В. Смит.

Римо невольно задумался над тем, меняет ли когда-нибудь Смит стиль своей одежды. Неизменный серый деловой костюм с жилетом, строгий галстук, белая рубашка и кислое выражение лица.