Текст книги "Корабль смерти"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 7

В соответствии с последней резолюцией ООН о свободе информации, освещение ее деятельности в прессе было запрещено. С корабля выдворили всех журналистов, телерепортаж о празднествах был отменен.

Однако телекамеры на корабле работали вовсю Из потайных уголков вокруг стадиона они нацеливались на Римо, передавая его изображения в секретный центр, размещенный глубоко внизу. По меньшей мере, одна камера не спускала электронных глаз с Чиуна.

На «Корабле Наций» было установлено столько аппаратуры, что делегат и шагу не мог ступить, не будучи замечен телеоком. Его поведение в течение дня фиксировалось, данные обрабатывались и вводились в память ЭВМ, которая вычисляла, где с наибольшей вероятностью то или иное лицо будет находиться в тот или иной час. Наблюдаемые следовали вычисленным для них схемам поведения почти без отступлений: у делегатов ООН было не больше воображения, чем у деревьев, с той разницей, что деревья ни на что и не претендуют, они – лишь слуги природы, в положенное время года покрывающиеся зеленой листвой и сбрасывающие ее перед наступлением холодов.

Люди же считали, что руководствуются собственной волей. Но все они в определенное время суток ощущали потребность общаться с себе подобными, а в другое – желание побыть в одиночестве. Они были активны в одни часы и испытывали сонливость в другие. И все это регулировалось неким внутренним часовым механизмом, о существовании которого они не задумывались.

Исключение составлял Римо.

После инцидентов в лифте и в проходах за ним закрепили постоянную дорожку на записывающей аппаратуре, поскольку Оскар Уокер считал, что путем интенсивного четырехчасового наблюдения он может создать модель биоритмов и поведения любого человека. Ученый посвятил изучению биоритмов всю жизнь. Он сидел глубоко в недрах «Корабля Наций» и, выполняя приказ Первого, пытался свести в систему информацию, полученную сегодня, когда поступило первое тревожное сообщение о действиях Римо.

Трудность заключалась в том, что информации было слишком много и ее нелегко было правильно классифицировать.

В Кембриджском университете все было не так. Там Оскару не говорили, что бывают человеческие существа, емкость легких которых больше подходит такому животному, как трехпалый ленивец, нежели тридцатилетнему мужчине.

Еще больше обескураживало то, что ритм дыхания у Римо был точно такой же, как и у восьмидесятилетнего старика корейца из иранского отдела.

Обоих недавно наняли в качестве агентов службы безопасности иранцы, и оба обладали мощным потенциалом.

Оскар Уокер лично ознакомился с материалами. Разумеется, он доверял ЭВМ, но ничто не может сравниться с человеческим глазом, когда нужно воспринять данные о живом человеке.

Человек, которого повстречал и обезоружил в тот день Римо у кабины лифта, прошел трехлетнюю подготовку в одном из подразделений Специальных военно-воздушных сил Великобритании. Странно, что он был неосторожен или струсил, – в СВС служили лучшие в мире коммандос. Хотя Оскар и был англичанином, но не настолько, чтобы ставить себя под удар, допустив неверную оценку этого факта.

Он углубился в изучение данных других коммандос тех, кто погиб от руки иранского наемника Римо, настоящей машины смерти. Его коэффициент оперативной эффективности равнялся 2,7 годам на единицу «Y». Это означало, что убитые коммандос, тайно размещенные на борту, имели в среднем 2,7летний практический опыт. Коэффициент был даже занижен, так как в свалке Римо случайно убил несколько техников, такого опыта не имевших вообще.

Более того, он не использовал никакого оружия, кроме собственных рук.

Ладно. Пусть так. Допустим, что все его тело – оружие. Да, это уже ясно.

А это специфическое дыхание…

Но почему Иран никому не сообщает о том, что корабль имеет двойную конструкцию? Все входящие и исходящие сообщения исследованы, но об этом – ни слова.

Подслушанный и записанный разговор этого Римо со старым корейцем – тем самым, у которого одинаковое дыхание, – показывает: Римо в тот момент уже знал, что из-за двойных стен группы «скифов» проникают через тайные проходы в любые уголки судна. И тем не менее Римо сказал об этом только одному этому… как бишь его… Чиуну, что старый кореец проигнорировал.

Сам Первый приказал организовать дневное нападение на Римо. Того выследили. За ним по пятам шла группа боевиков, устроившая ему засаду. В коридоре работали телекамеры, были включены микрофоны, группа нападавших прошла через стену и атаковала Римо. Оскар Уокер видел все на экране ТВ.

Один из техников сказал:

– Не трудитесь анализировать его приемы, его все равно убьют.

Оскар не только потрудился проанализировать приемы Римо, он возвращался к ним много раз. Камеры были направлены под разными углами, коридоры ярко освещены. Однако субъект не стал ждать нападения, он атаковал сам.

Оскар Уокер никогда не видел такой атаки.

Он прокрутил пленку раз и другой; затем стал просматривать ее в замедленном темпе. Были видны лишь мелькающие руки. Он снизил скорость до предела – то же самое. Даже на самой медленной скорости он увидел только расплывшиеся пятна, движущиеся слишком быстро, чтобы можно было что-то различить. А потом нападавшие увидели спутницу Римо и убежали.

На телефоне Уокера замигала сигнальная лампа.

– Вы уже пришли к какому-то заключению? – спросил голос в трубке.

– Еще нет, сэр, – ответил Оскар Уокер.

– Первый хочет получить его до наступления полуночи. В полночь он покинет банкет. Мы должны иметь результат до этого.

– Хорошо, сэр, – сказал Уокер.

Он знал, что означает это слово – «должны». Его употребляли не слишком часто, но в определенном контексте оно означало смерть.

Уокер крутил факты и так, и этак: он располагал их по группам, перетасовывал. Он пытался уложить данные в единую схему, но ничего не получалось. У него не было даже предположений о том, какому биоритму подчиняются Римо и Чиун. Он не узнал ничего.

Биоритмы… Уокер заинтересовался ими еще в молодости, в студенческие годы. То время теперь казалось таким далеким и таким… безопасным. Потом на глаза ему попалось небольшое объявление, предлагавшее работу. Его внимание привлекло слово «биоритмы». Оскар специализировался в биологии и в дни экономического упадка, переживаемого Великобританией, не рассчитывал найти работу даже по смежной специальности. Он изучал биологию, знал компьютеры, но надеялся в лучшем случае получить место страхового агента.

– Я просто не могу поверить, что в Соединенном Королевстве можно заработать на жизнь, занимаясь изучением биоритмов, – сказал он нанявшему его чиновнику.

– Мы берем вас для работы за пределами Соединенного Королевства, – ответил тот.

– Я так и думал: это было бы слишком здорово, – сказал Уокер. – Так где же мне придется работать? На Южном полюсе? Где-нибудь под землей, где можно потерять зрение?

– Вы поедете на остров Святого Мартина.

– На Антильские острова? На фешенебельный курорт?

– Да.

– Но у меня нет денег, чтобы заплатить за отдых, да еще в таком месте.

Мне надо зарабатывать, а не тратить.

Вербовщик улыбнулся. Когда он сказал Оскару Уокеру, сколько ему будут платить, тот едва удержал изумленное восклицание. Не стоит показывать вида, что я в восторге, авось они не знают, что обещанное жалованье в четыре раза превышает зарплату начинающего ученого, подумал он.

Оскар Уокер летел к месту работы первым классом. Аэропорт Кристиана, огороженный выгоревшими на солнце бетонными плитами, выглядел как автобусная станция в Ливерпуле. Наемный автомобиль привез его в курортное местечко близ Маллет Бэй. Отведенное ему помещение было много лучше гостиничного «люкса» ему полагалась горничная, дворецкий, повар и цветная женщина полногрудая, с широкими бедрами. Она не говорила об освобождении угнетенных, не стремилась к общению и не требовала к себе внимания. Она просто всегда была к его услугам.

Если она и бывала когда-нибудь раздражительной и нервной, то благодарение Богу, разряжалась на ком-то другом. Это был настоящий подарок судьбы. Она предоставляла в его распоряжение свое пышное теплое тело, свою немоту, и Оскар Уокер чувствовал, что готов пойти на убийство ради того, кто дал ему все это.

Очень скоро выяснилось, что как раз это от него и требовалось.

Все, с кем он встречался, получали такую же зарплату. А если деньги не обеспечивали нужную степень секретности и лояльности, то провинившиеся исчезали. Так случилось с немолодым руководителем группы боевиков, который задумал заработать кругленькую сумму, рассказав газетчикам с Флитстрит о секретном тренировочном центре. Ему начала надоедать эта муштра.

– Хуже, чем чертов спецназ! – сказал он однажды в сердцах.

В тот же день он не вернулся на занятия после ленча, а Уокера вызвали к начальству и потребовали объяснений, почему он не доложил кому следует о настроениях этого человека.

Они знали об Оскаре все.

Обряд посвящения был простым и устрашающим. Двое суток ему не разрешали спать, а после этого вывели в полночь в небольшую рощу и дали проглотить какую-то пилюлю. Все окружающее приобрело причудливые, фантастические формы и такие краски, каких он никогда не видел. Оскар понял, что ему дали наркотик. Он не противился, когда кто-то вложил ему в руки голову человека, собиравшегося рассказать журналистам с Флит-стрит о подпольном центре подготовки боевиков. Голова уместилась у него на ладони.

В этом одурманенном состоянии он дал клятву верности Первому, лицо которого показалось Оскару знакомым: это был красивый седовласый мужчина с роскошной бородой. Наверное, наркотик изменил мое восприятие, промелькнуло у него в голове. Никогда прежде не видел он таких нереальных красок, как в тот безумный вечер; маленькая голова величиной с апельсин покоилась на его ладони. Потом им завладел восхитительный сон, который продолжался и наяву. Ему снилось, что нельзя любить кого-то больше, чем он Оскар, любит человека, называемого Первым.

Он видел его фотографии в газетах, еще когда учился в университете, и даже раньше, когда был мальчишкой Оскару запомнились его посеребренные сединой волосы. Рядом с ним всегда была женщина. Однако в ночь посвящения Оскар не вспомнил имени того человека.

Проснувшись, он почувствовал, что все вокруг и в нем самом изменилось: жизнь была теперь полнее, дыхание глубже, солнечные лучи ярче, чем обычно. Он пробудился для новой жизни. Ему казалось, что он лежит на нежнейших подушках, сотканных из солнечных лучей, что его омывает свежий соленый бриз, а где-то совсем рядом плещутся о борт корабля волны. Оказалось, что он и в самом деле находится на палубе яхты; воздух был прохладным и насыщенным солью, а подушки на палубе мягкими; вдали виднелись небольшие острова, которые затем переместились ближе, и он увидел, что они лежат между его голых ступней и становятся все меньше по мере того, как усиливается жара. Наконец Оскар привстал и огляделся по сторонам.

Наркотик еще действовал. Рядом на подушках лежали другие люди. Их глаза с расширенными зрачками казались очень темными, значительно темнее, чем обычно.

Женщины с блестящими от масла телами разносили на серебряных подносах фрукты. Оскар Уокер увидел в подносе свое отражение: его голубые глаза теперь стали совсем черными.

Тут Уокер заметил неподалеку другую яхту. Он порывисто вскочил на ноги и прочитал ее название – «Одиссей». И тогда он вспомнил, кто был тот человек с серебряной шевелюрой. Это был Аристотель Тебос, которого называли Первым. Вдруг Оскар услышал крик: «Любите Первого! Любите Первого! Любите Первого!»

Это был его собственный голос. Вслед за ним все на палубе начали кричать:

– Любите Первого!

И Первый появимся перед ними в свете прожекторов. Он сказал, что будет кормить и защищать их и поведет их к мировому господству.

Каждый из них получил что-то маленькое и круглое. Этот предмет нужно было взять в руку и выбросить за борт в качестве жертвоприношения Первому. Уокер уже собрался это сделать, но кто-то остановил его и заставил взглянуть на то, что он держал в руке. Это была круглая темная голова размером с апельсин. Значит, она ему не приснилась? Белые пряди закрывали маленький безглазый череп. Оскар вспомнил, что у того типа из спецназа, что жаловался на муштру и грозил разоблачениями, волосы тоже были седые.

Кто-то схватил Оскара Уокера за руку и заставил бросить голову в море.

С того самого дня он всем сердцем возлюбил человека, называемого Первым.

И когда он оказался неспособным определить биоритмы наемного убийцы Римо, который был врагом Первого, неудача повергла его в отчаяние.

Оскар в страхе посмотрел на ладонь, в которой он держал голову в ту памятную ночь.

На телефонном аппарате вновь зажглась сигнальная лампочка.

– Еще нет, – негромко сказал он в трубку.

В ответ он услышал то, что боялся услышать больше всего:

– Доложите лично Первому.

Дрожа от страха, Оскар Уокер проглотил три таблетки транквилизатора, запив их двойной порцией мартини. Если ему повезет, он может отключиться еще до того, как предстанет перед Первым и доложит о своем поражении.

В одном из тайных проходов скользнула вбок металлическая панель, и Оскар Уокер ступил на платформу, которая возвышалась над поверхностью океана всего на несколько футов. Панель стала на место. Двое мужчин проводили его на ожидавший катер. Там перед высоким, похожим на трон, креслом стоял небольшой столик. Оскар опустился на складной стул, чувствуя, как начинает действовать транквилизатор, растворившийся в мартини. Губы ему не повиновались, они двигались независимо от его воли. Это показалось ему забавным, и он засмеялся.

На катере имелся телеэкран и собравшиеся смотрели, как проходит вечер на центральном стадионе. На экране появилось изображение знакомого дипломата.

– Сейчас он прольет вино! – сказал Уокер, указывая на экран. Голос его прозвучал глухо, будто издалека.

– Что вы сказали? – переспросил кто-то.

– Этот человек сейчас прольет вино. Совершенная развалина! И как он только сумел подняться с постели сегодня утром!

Люди придвинулись к экрану, чтобы лучше видеть. Солидных габаритов дипломат, с множеством медалей на смокинге, отвесил церемонный поклон. В руке он держал бокал шампанского, намереваясь произнести тост. Вино расплескалось на медали.

Среди зрителей на катере раздался смех, и Оскар Уокер порадовался, что в кои-то веки ему удалось кого-то развеселить.

– Интересно, когда он захочет бабу? – со смехом спросил кто-то.

Алкоголь и таблетки привели Оскара Уокера в состояние блаженного оцепенения, однако ответ у него был готов.

– Дня через два он накачает себя какой-нибудь дрянью и тогда заскачет козлом! – С этими словами Оскар Уокер плюхнулся на стул.

И тут он услышал хорошо знакомый голос – голос Первого. Оскар изумленно раскрыл глаза: его кумир сидел на стуле-троне и смотрел прямо перед собой.

– Любите Первого… – промямлил Оскар.

– … и иранскую службу безопасности, – присовокупил Первый. – А проще сказать – Римо и Чиуна. Когда наконец мы сведем с ними счеты? – В его голосе звучали лед и сталь.

– С Римо и Чиуном? – переспросил Оскар, и его лицо расплылось в пьяной ухмылке.

– Да, – подтвердил Первый. – Когда мы сможем их атаковать?

– Это будет не самый счастливый день вашей жизни, – сказал Оскар Уокер и отключился Это были его последние слова. Хотя на мгновение он и пришел в себя в холодной воде, говорить в глубине Атлантики невозможно. Тяжелые стальные цепи, обмотанные вокруг колен, тянули на дно океана. Он очень жалел, что не может говорить. Ему так хотелось услышать свой голос, восклицающий в последний раз: «Любите Первого!»

Глава 8

Когда вышли дневные газеты, яхта Демосфена Скуратиса уже шла полным ходом по направлению к «Кораблю Наций».

В самой большой из кают, которую Скуратис использовал под офис, был установлен телефакс, принимавший сообщения из контор Скуратиса, расположенных во всех столицах планеты. Он работал круглосуточно. Как только сходил с печатного станка свежий номер газеты, копия первой страницы и раздела «Финансы» ложились на стол Скуратису, где бы он ни находился.

Первые сообщения о том, что Аристотель Тебос финансирует двухдневные празднества в честь «Корабля Наций» и его создателя Скуратиса, были напечатаны в ночных выпусках. Все они цитировали одно и то же интервью:

Тебос сожалеет, что господин Скуратис не появился на празднике в первый вечер. Однако он, Тебос, не допускает и мысли, будто Скуратис не хочет подняться на «Корабль Наций» по соображениям безопасности. Магнат кораблестроения Скуратис никогда не отказывался ступить на борт ни одного из построенных им судов. Вероятно, Скуратис почтит их своим присутствием во второй день торжеств.

Из Нью-Йорка, из Лондона, из Паричка поступали сообщения практически одного содержания: Скуратис, отрицая, что судно представляет опасность для заполнивших его делегатов ООН, сам боится подняться на его борт.

Скуратис прочитал заметки очень внимательно. Да, он на крючке, и Тебос тянет его на корабль. Теперь он просто обязан там показаться.

– Будь ты проклят, совратитель детей! – выругался он по-гречески и, скомкав газеты, шагнул было к машинке для уничтожения бумаг. Но вспомнил, что все номера газет ежедневно подшиваются, тщательно расправил газетные листы и положил их в лежавшую на столе папку.

Он закурил длинную гаванскую сигару и посмотрел в окно: там, за бортом «Тины», плавно катил волны Атлантический океан. Скуратис улыбнулся.

Первый раунд на газетных страницах Скуратис проиграл. Но посмотрим, как понравится его заклятому «Другу» Тебосу финал затеянной им игры, а он не за горами.

Но пока время еще не пришло.

Сейчас Скуратис поспешит на торжества, как говорится, на всех парусах.

Он взглянул на часы: первый вечер празднества уже заканчивался.

Неважно. Он успеет на второй вечер.

Глава 9

Прием удался на славу. Ничего подобного не было со времен последней ночи «Титаника».

Женщина – министр иностранных дел одной из африканских стран, которую назначил на этот пост за редкостные сексуальные достоинства глава государства, в свою очередь избранный на этот пост исключительно за свои мужские достоинства, – была признана королевой бала. Предварительно, удобно расположившись в одном из подсобных помещений, она принимала всех желающих. По пять долларов с носа. Разумеется, американских долларов.

У дверей кладовки выстроилась длинная очередь. Французского представителя обуревали сомнения. Стоя в очереди, он страшно боялся потерять место в другой, где раздавали сувениры: каждый из гостей получал в подарок от Аристотеля Тебоса брелок для ключей из чистого золота с инициалами Демосфена Скуратиса.

Француз вышел из положения чисто по-галльски, решив, что надо брать золото, а с женщиной можно и повременить. Кроме того, доносившиеся из кладовки сладострастные стоны позволяли надеяться, что эта женщина останется там еще некоторое время, а значит, француз успеет и сюда.

Аристотель Тебос, сидящий в обитой бархатом центральной ложе балкона, окинул взглядом гигантский человеческий муравейник. На глаза ему попались индийские дипломаты, заворачивающие сандвичи в носовые платки и рассовывающие их по карманам. Тебос повернулся к дочери.

– Ты только посмотри на них! И это люди, ответственные за безопасность планеты, вершители ее судеб!

Губы Елены тронула еле заметная улыбка.

– Судьбы мира, папа, благодарение Богу, в надежных руках – в руках тех, кто умеет пользоваться властью. Так было и так будет.

Внизу под ложей суетились делегаты ООН, переходя от игры к коньяку, от сувениров к игровым автоматам, радуясь, что столь предусмотрительно перевели свою штаб-квартиру из большого города, с его назойливыми журналистами, уверенными, по-видимому, в своем праве – и обязанности! – оповещать весь мир о том, чем заняты другие.

Пару раз вспыхивали потасовки. Три азиатских дипломата, затеявшие спор, кто выпьет больше «Корвуазье» из пивных кружек, валялись в углу под трибунами.

Тебос огляделся по сторонам.

– А чистильщика обуви все еще нет. Это – единственное, что омрачает мне настроение, – пожаловался он дочери.

– Не жди, папа, напрасный труд. Он не придет, – сказала Елена.

– Ну, нет! Когда он прочитает газеты, его ничто не удержит. – Тебос улыбнулся ослепительной улыбкой, обнажив два ряда ровных белых зубов, еще более подчеркивающих смуглый цвет лица. – Если до него дошли первые газетные выпуски, он должен быть уже в пути. Но сегодня его, конечно, не будет. Я отправляюсь на яхту: с годами становится все утомительнее смотреть на этих клоунов.

– Я с тобой, папа.

Телохранители прокладывали им путь, образуя коридор из мощных мускулов и прочных костей. Тем не менее Римо каким-то чудом оказался рядом с Еленой.

– Куда же вы? – спросил он.

– Мне показалось, что я не имела у вас успеха, – сказала она.

– Вы не ошиблись. Но ведь у вас такой большой выбор. – Он кивнул в сторону банкетного зала, напоминающего арену римского цирка после боя гладиаторов.

– Эй, ты! Пошел отсюда! – прикрикнул на Римо охранник, направляясь в его сторону и протягивая руки, чтобы схватить наглеца.

– Не мешай! – сказал Римо. – Видишь, я беседую с дамой?

Охранник положил руки ему на плечи, но Римо их сбросил. Снова поднять руки страж уже не смог – они почему-то не повиновались.

Римо повернулся к девушке:

– Зачем вам эти гориллы?

– Кто этот человек? – спросил Тебос у дочери.

– Я первый спросил, – возразил Римо. – И вам придется подождать.

– Это мой отец, господин Тебос, – сказала Елена.

Римо прищелкнул пальцами.

– О! Так это вы устроили прием?

Тебос кивнул.

– Вам должно быть очень стыдно, – сказал Римо.

– Стыдно? – переспросил Тебос. – Елена, да кто это?

– Именно стыдно! Приглашать таких людей на прием – издевательство.

– Кто вы такой?

Все трое медленно продвигались к большому эскалатору, окруженные телохранителями. Стражник, пытавшийся прогнать Римо, стоял на прежнем месте, растерянно глядя на свои неподвижные руки и не понимая, что с ним произошло. Тебос смотрел на Римо, пытаясь припомнить, где он его видел.

– Я – Римо, – представился молодой человек.

– Это – Римо, – подтвердила Елена, пожимая плечами.

– Это мне ни о чем не говорит.

Эскалатор достиг верхней палубы. Елена сошла со ступеньки легко и грациозно, Тебос при этом подпрыгнул, а Римо даже не пошевелился, пока эскалатор не выгрузил его на толстый ковер, застилавший доски палубы.

Его ноги пришли в движение только тогда, когда он проскользил по ковру не менее трех футов.

– Я здесь работаю, – объяснил Римо. – У иранцев. Так они теперь называются. Впрочем, Чиун предпочитает называть их персами. Я думаю, они бы мне понравились больше, когда были персами. Чиун говорит, что в Персии платили лучше.

Тебос вдруг застыл на месте как вкопанный.

– Вы – Римо, – произнес он так, будто услышал это имя впервые.

– Выходит, да, – согласился тот.

– Вы работаете на Иран?

Римо кивнул, чувствуя на себе холодный, тяжелый взгляд Тебоса. Глубокие серые глаза оглядели Римо с ног до головы, смерили его с точностью до дюйма, взвесили с точностью до унции, оценили мельчайшие черточки его характера. По всей вероятности, заключение было не в пользу Римо.

– Эй, стража! – крикнул Тебос. – Уберите этого человека. Прошу прощения, – почти вежливо сказал он, повернувшись к Римо, – но мы с Еленой должны ехать. Вы нам мешаете.

– Ей я не мешаю, – сказал Римо.

– Он мне не мешает, – подтвердила Елена.

– Вы мешаете мне. – Тебос отступил в сторону, пропуская вперед телохранителей.

Сильные, натренированные парни окружили Римо, в то время как Тебос увлек Елену в сторону, чтобы дать им простор для действий.

Римо исчез из виду, закрытый сомкнувшейся вокруг него группой людей в черных костюмах. Черная эта куча пульсировала, точно единый организм, поднимаясь, как тесто на хороших дрожжах, и опадая снова; в воздухе мелькали руки и ноги, занесенные для удара; слышалось пыхтение и ругательства.

Вдруг Тебос увидел, что Римо стоит возле них и с интересом смотрит на драку.

– Парни что надо! – похвалил он. И, повернувшись к Тебосу, сказал: – Идемте я провожу вас.

Он деликатно взял Елену под руку и отвел ее подальше от дерущихся. Тебосу ничего не оставалось, как последовать за ними. Через каждые два шага он оглядывался на телохранителей, продолжавших лупить друг друга.

– Как вам это удалось? – спросила Елена.

– Что именно?

– Уйти от них.

– А, вот вы о чем. Это совсем просто. Понимаете, нужно только уловить ритм, в котором они двигаются, и попасть в этот ритм. Они поднимаются и ты поднимаешься вместе с ними; потом они опускаются, а ты продолжаешь подниматься, и вот тебя уже там нет, а им и невдомек, что в куче одним человеком стало меньше. Оставьте их в покое, они еще долго будут тузить друг друга, прежде чем сообразят, что меня среди них нет. Это как летящая пуля: если вы движетесь с той же скоростью, что и она, она не причинит вам вреда. Вы можете даже поймать ее рукой, если захотите. Но я бы не советовал вам это делать, не имея достаточной практики.

– А сколько надо практиковаться? – спросила Елена.

– Пятьдесят лет по восемь часов в день.

– Но вам еще нет пятидесяти!

– Это верно. Зато я учился у Чиуна, и мне понадобилось на сорок лет меньше.

Главная палуба возвышалась над поверхностью Атлантического океана на сто с лишним футов. Римо поискал глазами трап, по которому можно было бы спуститься на катер Тебоса, пришвартованный к борту огромного корабля.

Тем временем Тебос втолкнул дочь в лифт, и кабина тотчас пошла вниз, к едва возвышающейся над водой платформе.

– Доброй ночи, Римо! – крикнула Елена, перед тем как ее лицо скрылось из виду. Она показалась ему грустной и разочарованной.

Римо перегнулся через перила, глядя, как быстро кабина скользит вдоль борта корабля вниз, к катеру.

Тебос и Елена ступили на платформу, а оттуда – на катер. Римо был раздосадован: он надеялся поговорить с девушкой. Она или ее отец могли что-то знать о тайнах корабля и о планах Скуратиса. Какого дьявола он понастроил все эти скрытые помещения и проходы?

Команда отдала швартовы, и катер с мощным мотором помчался к яхте Тебоса, лениво дрейфующей в пятистах ярдах от «Корабля Наций».

Стоя на главной палубе, Римо ощутил на губах соль. Его лицо стало влажным от мелких водяных брызг, которые на этой высоте превращались в водяную пыль.

В ста футах под ним лежал океан, темный и холодный. Сверкающий белоснежной краской катер исчез в ночной темноте.

«Проклятье!» – выругался про себя Римо.

Сбросив с ног мокасины, он перемахнул через борт. На лету Римо замедлил дыхание и усилием воли изменил ток крови в своем теле; кровь отлила от кожи ко внутренним органам. К тому моменту, когда он оказался в воде, температура на поверхности его тела снизилась – это предохранит от переохлаждения и сбережет необходимое для жизни тепло.

Падая вертикально, ногами вниз, он вспорол поверхность океана будто кинжалом. Погрузившись на двадцать футов, Римо изогнулся, проделал плавное подводное сальто, вынырнул и поплыл на огни «Одиссея». Впереди он слышал шум работающего двигателя Елена Тебос покойно расположилась в кресле, на корме катера. Сидящий рядом отец, будто отвечая на ее невысказанные мысли, говорил:

– Я готов допустить, что он очень привлекателен. Но и очень опасен.

– То же самое говорят про тебя, – возразила Елена.

– Ну, в отношении меня люди не правы, – сказал Тебос с легким смешком.

– Я – не то что иные чистильщики обуви, так и не научившиеся не оскорблять конкурентов своим чванством. Впрочем, этот парень – совсем другое дело: на его счету уже много убийств, которые произошли на корабле.

– Откуда тебе это известно, папа? Ведь до сегодняшнего вечера ты ни разу там не был.

– Я кое-что слышал, – неопределенно сказал Тебос. – И не забудь, что восемь наших лучших телохранителей остались сегодня там. Семеро из них пытаются изувечить друг друга, а восьмой не может двинуть пальцем. Поверь мне, этот Римо – страшный человек.

Елена промолчала. Кисть ее руки покоилась на хромированных перилах катера. Вдруг она почувствовала, как что-то влажное и холодное, как выпрыгнувшая из воды рыбешка, коснулось ее запястья. Елена отдернула руку.

– Ты говоришь о Скуратисе, папа, – сказала она. – Я не могу понять, чего ты от него хочешь.

– Ровно ничего, дорогая, – сказал Тебос.

Он смотрел прямо перед собой. Елене был знаком этот взгляд: через толщу дней, месяцев и лет отец смотрел вперед, в неведомое будущее, которое открывалось только ему. Легкая улыбка играла на его губах. Елена опять положила руку на перила и почти сразу же отдернула, ощутив то же прикосновение. Она посмотрела на пальцы, наклонилась над перилами, ожидая увидеть свесившийся за борт конец веревки. Вместо этого она увидела белозубую улыбку Римо, который приложил палец к губам, подавая ей знак молчать.

Она оглянулась на отца – не заметил ли он чего-нибудь? Но тот все еще созерцал будущее, в котором его мечты становились явью, его власть неоспоримой, а его верховенство – несомненным.

Елена перевела взор на воду за кормой: Римо не было. И ничего не было.

Может, ей это почудилось? Потом оглядела воду вдоль бортов катера – никакого следа.

Она улыбнулась своим фантазиям. Воображение и желание – сильно действующие наркотики. Теперь дочь лучше понимала своего отца с его тайными устремлениями.

Когда катер пристал к яхте, команда высыпала на палубу, чтобы помочь хозяину и его дочери перебраться на борт «Одиссея».

Елена задержалась на палубе, напряженно вглядываясь в воду. Померещилось, подумала она со вздохом. Однако в ее пальцах еще жило ощущение холода от влажного прикосновения.

Тебос разговаривал со штурманом катера.

– Отправляйся обратно, – сказал он, – отыщи этих кретинов на борту корабля и доставь их сюда.

– Где они могут быть, сэр?

– Скорее всего, сражаются с призраком на нижней палубе, – ответил Тебос.

Елена ушла к себе, не дослушав их разговора.

– Доброй ночи, папа, – бросила она на ходу.

– Доброй ночи, дорогая.

Тебос проводил ее взглядом. Высокая и статная, с легкой походкой, она была похожа на свою мать. Однако та была независимой женщиной, с деловой хваткой, обладала недюжинными способностями и судила обо всем безошибочно. Ее потрясающая красота приводила в такое смущение деловых партнеров, что они совсем теряли голову и предпочитали вести дела с Тебосом, а не с его женой, хотя голова у него работала отнюдь не хуже, чем у нее.

Елена унаследовала от матери ее ум и отчасти – красоту. Но ни от одного из родителей она не восприняла деловых качеств. Тебос мечтал о сыне, но тщетно; новорожденный умер вместе с матерью. Ни одна из последующих жен не подарила ему сына, который мог бы продолжать борьбу против Скуратиса. У него была только Елена. Тебос злорадно усмехнулся: у него есть дочь, а у Скуратиса нет никого! Его единственная дочь покончила с собой вскоре после того, как стала женой Тебоса. Это было одно из самых приятных воспоминаний.