Текст книги "Корабль смерти"

Автор книги: Уоррен Мэрфи

Соавторы: Ричард Сэпир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
Корабль смерти

Предисловие

В начале шестидесятых годов нашего века Америка была охвачена тревогой: волна преступности, выйдя из-под контроля, буквально захлестнула страну и поставила ее перед выбором: анархия либо диктатура.

И тогда молодой американский президент решился на крайний шаг – он создал КЮРЕ. Это сверхсекретное агентство было призвано спасти Конституцию, используя для борьбы с преступностью отнюдь не конституционные методы. Только один человек во властных структурах, сам президент, знал о существовании этой организации. Возглавил ее доктор Харолд В. Смит, уроженец Новой Англии, человек молчаливый и сдержанный. Раньше он служил в Управлении стратегических служб и в ЦРУ.

У КЮРЕ было все: деньги, люди, полная свобода действий, не было лишь зримых результатов. Требовалось что-то еще. Не хватало карающей руки вершить свое собственное правосудие.

И тогда молодого полицейского из Ньюарка Римо Уильямса приговорили к смертной казни за убийство, которого он не совершал, и посадили на электрический стул, к которому было подключено «неправильное» электричество, после чего привлекли к работе в КЮРЕ. Его подготовку поручили Чиуну, хрупкому пожилому корейцу, родом из деревни Синанджу. В течение многих веков деревня эта поставляла миру наемных убийц – ассасинов. Чиун был последним Мастером Синанджу.

Наставник, владевший искусством Синанджу, научил Римо убивать.

Вначале Римо воспринял это просто как работу. Но шли годы, обучение продолжалось, и это стало больше чем работой, а сам Римо, беспокойный человек, разрывавшийся между своими западными корнями и восточной выучкой, стал чем-то большим, чем человек. Он сам стал Мастером Синанджу.

Глава 1

Это был огромный корабль.

Демосфен Скуратис задумал его таким с самого начала. Никогда еще мир не видел ничего подобного.

Его длина – от носа до кормы – достигала полумили, а высотой он был с многоэтажный дом. В его чреве могли поместиться две «Королевы Елизаветы II» С крыши надпалубных сооружений можно было прыгать с парашютом. Корабль предназначался для транспортировки нефти из стран Персидского залива; он обладал мощью тысячи танковых бригад и энергетической системой большого города, а что касается объема перевозок – здесь он мог заменить грузовой транспорт целого государства.

– Если удлинить его еще немного, сэр, мы могли бы поставить его поперек Атлантического океана, как мост, – пошутил однажды баронет Рамсей Фраул, президент судостроительного картеля «Фраул шиппинг комбайн лимитед».

Демосфен Скуратис улыбнулся шутке. Улыбался он редко и скупо: темные губы раздвинулись ровно настолько, чтобы на изжелта-бледном лице можно было уловить некий намек на веселье.

– Я занимаюсь судами, а не мостами, баронет, – возразил Демосфен Скуратис, потягивая ароматный миндальный напиток – от портвейна он отказался Это был низкорослый и приземистый мужчина, при взгляде на него казалось, будто высокого человека сжали в длину и получился толстый коротышка. Он был достаточно безобразен, чтобы заставлять других мужчин удивляться, как это ему удается окружать себя красивыми женщинами, и достаточно богат, чтобы они не сомневались, как он этого добивается. Однако те, кто считал, что Скуратис женщин покупает, заблуждались. Вообще, многие заблуждались на его счет. Баронету Рамсею Фраулу его ошибка стоила поместья Аттингтон. В этом обширном зеленом имении и родилась у Скуратиса мысль о корабле-гиганте.

Аттингтон пережил набеги скандинавов, норманнское завоевание. Великую депрессию, ухудшение материального положения семьи во вторую мировую войну, рост налогового бремени, ряд крупных скандалов, затрагивающих репутацию клана Фраулов, а также возрастающее нежелание младшего поколения продолжать семейное дело. Но ему не суждено было пережить деловое партнерство с греком Скуратисом, который когда-то был чистильщиком сапог, а теперь стал крупным судовладельцем, соперничать с которым мог только другой грек, Аристотель Тебос.

Когда Фраул объявил на совете директоров, что они будут строить крупнейший в мире корабль для самого Демосфена Скуратиса, акции компании на лондонской бирже сразу же невероятно подскочили в цене. Директоров не смутило то, что кто-то продает акции компании без финансового покрытия, причем в больших количествах. Будь у них поменьше энтузиазма и побольше осторожности, они могли бы нанять детективов и выяснить, кто на самом деле стоит за небольшой брокерской конторой, которая осуществляет эти продажи. И они без труда могли установить, что это Демосфен Скуратис собственной персоной.

Продавать акции без покрытия – значит продавать то, чего не имеешь.

Но Скуратис знал то, чего не знал баронет: партнерство с Демосфеном Скуратисом не открывает тому пути к богатству, но оно открывает Скуратису возможность пить кровь баронета. Заключающее сделку рукопожатие – это лишь начало торга.

Поначалу казалось, что этот грек сэру Рамсею – отец родной. Он нашел ему кредиты. Он использовал свои связи, чтобы пристроить заказ на скаггеракских судоверфях в Ставенгере, в Норвегии. Когда же компания Фраула увязла в этом проекте настолько, что не могла выжить, не завершив его благополучно, «отец родной» резко изменил отношение. Начались всякие претензии: не тот материал, не та конструкция. Он требовал заменить решительно все, вплоть до самой мелкой детали, и стоимость заказанного им судна возросла почти втрое против проектной. Сэр Рамсей совсем извелся.

Измученный, с темными кругами под глазами, он предстал перед заказчиком, чтобы отвергнуть его очередное требование.

– Мы не можем установить атомные двигатели, господин Скуратис. Извините, но у нас нет такой возможности.

Его собеседник пожал плечами. Он ничего не понимает в судостроении. Он знает только, что ему нужно. А нужны ему атомные двигатели.

– Мы не можем вам их поставить, никак не можем.

– Тогда мне не нужен ваш корабль.

– Но у нас контракт, сэр!

– Пусть с этим разбирается суд, – заявил Скуратис.

– Вы же прекрасно знаете, сэр, что мы кругом в долгах и не можем ждать, пока завершится судебное разбирательство и суд заставит вас заплатить нам.

Скуратис сказал, что ничего не понимает в судебных разбирательствах.

Он знает лишь, что ему нужно, а нужны ему атомные двигатели. Еще он подчеркнул, что окончательная конструкция корабля их прекрасно выдержит.

– Если уж мы идем к финансовому краху, – сказал сэр Рамсей и в его голосе прозвучала вся гордость многих поколений знатного рода, – то по крайней мере обойдемся без лишних слов. Я говорю «нет». Можете делать все, что вам заблагорассудится, любые гадости!

Но бывшего чистильщика обуви не так-то легко пронять словами. Жизнь голодных низов – штука нелегкая. И человек, выросший в трущобах Пирея, строит планы не для того, чтобы широким жестом самому их разрушить.

Хотя Скуратис не разбирается ни в кораблестроении, ни в судопроизводстве, он прекрасно разбирается в финансовых делах. Сэру Рамсею нужно только прислушаться к его советам. На самом деле ничего страшного не произошло: разговоры о банкротстве чушь! Ведь сэр Рамсей еще не использовал всех возможностей для: получения кредита. У него есть Аттингтон, с его обширными земельными угодьями – поместье, стоимость которого очень велика. Сэр Рамсей не может решиться обратить тысячу лет британской истории в средство платежа, но Скуратис может, и он готов предложить свою помощь. Если сэр Рамсей не потерял голову от всех этих разговоров о банкротстве, компания сможет получить новые кредиты, установить на корабле атомные двигатели и заработать солидную прибыль. Разве Скуратис сказал, что не уплатит за двигатели? Разумеется, уплатит, и очень даже хорошо. Он платит за все, что получает. Но его желание – закон.

На этот раз сэр Рамсей потребовал оформить все как должно: и залоговые депозиты, и долговые обязательства, и закладные. «Я хочу защитить свои интересы», – сказал он. И защитил.

Но лишь до того момента, когда корабль был построен и Рамсей Фраул прочитал в «Лондон таймс», что Скуратис не собирается его принимать. Акции сразу же упали почти до одного фунта. Перепуганные кредиторы накинулись на старую и уважаемую фирму, точно обезумевшие от страха матросы тонущего корабля на спасательные шлюпки. Все долговые обязательства, под которые были приобретены атомные двигатели, были предъявлены к немедленной оплате. Когда цена акций упала почти до нуля, Скуратис скупил их и завладел контрольным пакетом компании. С ловкостью фокусника он продал закладные самому себе, продал себе громадный корабль за скандально низкую цену, в качестве заимодавца получил поместье Аттингтон, продал судоверфи Фраула подставной компании, которая официально объявила себя банкротом, и напоследок купил акции Фраула по одному шиллингу, вручив их тем самым бедолагам, с которых когда-то получил по 150 фунтов за штуку.

Это были манипуляции, достойные шакала. В результате у сэра Рамсея осталось три выхода: застрелиться, повеситься или отравиться. Он решил тихо и незаметно уйти из этого мира, причем там, где он был бы ближе к своим предкам. И вот холодным октябрьским днем, спустя пять лет после того, как крупнейший греческий судовладелец предоставил ему блестящую возможность проверить свои способности судостроителя, баронет Рамсей Фраул в черном «роллс-ройсе» в последний раз приехал в Аттинтгон.

Он распрощался со своим шофером, извинившись, что не может выплатить ему выходное пособие. Вместо этого он отдал шоферу брелок от своих золотых часов, не слишком старинную вещь, которая хранилась в их семье всего лишь 210 лет.

– Вы можете его продать, – сказал сэр Рамсей.

– Нет, сэр, я его не продам, – возразил шофер. – Я проработал двадцать два года у джентльмена, истинного джентльмена, сэр. Этого у меня никто не отнимет, никакие греки со всем их богатством. Ваш брелок – не для продажи, как не продаются и двадцать два года моей жизни, сэр.

Тысячелетняя фамильная закалка в холодном английском климате не позволила сэру Рамсею заплакать. Но после этого не страшно и умереть.

– Благодарю вас, – сказал он. – Это были действительно хорошие годы.

– Вам еще будет нужна сегодня машина, сэр?

– Нет, не думаю. Большое спасибо.

– Тогда – всего вам доброго, сэр.

– До свидания, – сказал баронет Рамсей и снова почувствовал, что жить значительно труднее, чем умереть.

Он не приезжал в поместье с прошлого года. Мебель стояла в чехлах. Баронет зашел в комнату, где родился, потом – в детскую, и наконец в большом парадном зале с величественным камином, который он не смог сейчас даже наполнить дровами, сэр Рамсей обошел галерею фамильных портретов.

И тут, как это иногда бывает с людьми, находящимися на пороге смерти, он вдруг прозрел. Он понял, что их семейное благосостояние, вероятно, начиналось не со славы, а скорее всего, как и у Скуратиса, со лжи, грабежа и обмана. Именно так создаются большие состояния. И может быть, более нравственно способствовать краху одного из них, нежели его зарождению. Сэр Рамсей принял закат славы дома Фраулов с достоинством – по крайней мере это он мог сделать.

Мирная тишина парадного зала была нарушена глухим рычанием мотора подъехавшего «ягуара».

Приехал Скуратис, подумал сэр Рамсей. Его можно было безошибочно узнать по тяжелой походке. Скуратис подергал один замок, потом другой, пока не нашел наконец незапертую дверь. Тяжело пыхтя и вытирая блестящий от пота лоб, он ввалился в парадный зал Аттингтона, который теперь принадлежал ему.

– О, сэр Рамсей! Я так рад, что успел вовремя!

– В самом деле? Почему? – холодно спросил Фраул.

– Когда мне рассказали, в каком подавленном состоянии вы находитесь, и я узнал, что вы поехали сюда, захватив с собой пистолет, я сразу же помчался следом. Я счастлив, что вы еще не успели застрелиться.

– Вы собираетесь мне помешать?

– Ну нет! Я просто боялся пропустить зрелище вашего самоубийства. Стреляйтесь себе на здоровье.

– А почему вы думаете, что я не застрелю вас? Удовлетворите мое любопытство.

– Чтобы выжить, надо знать людей. Это не для вас, сэр Рамсей.

– Мне только сейчас пришло в голову, что вы заставили меня вырыть себе самому могилу отнюдь не из деловых соображений.

– По правде говоря, нет. Однако дела для меня всегда на первом месте.

– Может быть, я чем-то оскорбил вас?

– Да. Впрочем, это было сделано без злого умысла. Вы кое-что сказали газетчикам.

– Что именно, смею спросить?

– О, совершенный пустяк! – сказал Скуратис.

– Но для вас, очевидно, это был не пустяк, господин Скуратис?

– Для меня нет. Вы, будучи президентом судостроительной компании, заявили, что Аристотель Тебос самый выдающийся судовладелец во всем мире.

– Но ведь он им был до того, как мы построили вам самый большой корабль.

– Значит, теперь это следует сказать обо мне?

– Да. Ведь мое замечание было сделано так давно!

– Тем не менее вы его сделали!

– И это все?

– Нет. Как я уже сказал, я учитывал и деловые интересы.

– Вероятно, было что-то еще, господин Скуратис?

– Нет. Только дело. И то, что вы сказали об Аристотеле Тебосе.

– И этого оказалось достаточно, чтобы вам захотелось разорить меня?

– Разумеется.

– А теперь вы приехали смотреть, как я покончу с собой?

– Да. Посмотреть торжественный финал, завершающий наше предприятие.

Сэр Рамсей улыбнулся.

– Жаль, что вы не читали утренних газет, господин Скуратис. Ваше предприятие может и не получить счастливого завершения. Вы имеете шанс стать самым большим динозавром после ледникового периода. Евреи называют сегодняшний день «Иом киппур» – «день искупления». Это их день искупления. А ваш день искупления еще впереди.

– О чем это вы толкуете?

– О небольшой войне, которая началась сегодня на Ближнем Востоке.

– Я знаю о ней. Я знал о ней еще до того, как вышли газеты.

– А вы не подумали о том, что вы будете делать с самым большим в мире танкером, когда нефть подорожает? Ведь танкер рассчитан на перевозку дешевой нефти в больших количествах.

Сэр Рамсей перевел свой взор с фыркающего толстяка в плохо сидящем костюме на более достойные вещи. Он окинул взглядом стол, стул с высокой спинкой, на котором сидел его отец во время торжественных застолий; стул у камина, на котором много раз сиживал он сам в добрые старые времена, когда Британская империя еще была мировой державой…

Затем он вложил в рот дуло пистолета и нажал на спуск. Это было очень просто, много проще, чем продолжать жить.

Скуратис проследил глазами за тем, как затылок баронета взорвался фонтаном мелких красных брызг. А в зал уже входили свидетели, и ни один из них, разумеется, не припомнит, чтобы сюда заходил когда-нибудь Скуратис.

Собственно говоря, приезжать ему было необязательно – со дня заключения контракта на постройку корабля он знал, что сэр Рамсей обречен.

Самоубийство сэра Рамсея было не первой смертью, связанной с этим кораблем. Было еще восемнадцать других смертей, но, по мнению Скуратиса, это соответствовало среднестатистическим данным об убитых или покалеченных при осуществлении любого большого проекта. Подлинной трагедией было для него эмбарго на поставки нефти. Цена на нее выросла в четыре раза, и соответственно уменьшилось ее потребление. Объем перевозок резко сократился, и оказалось, что судов, готовых перевозить, слишком много, а нефти, которую нужно перевезти, слишком мало.

Огромное судно стояло на приколе в норвежском порту; Демосфен Скуратис тратил семьдесят две тысячи долларов еженедельно только на то, чтобы не глушить двигатели и не дать судну заржаветь, превратившись в целый остров металлолома. Это было все равно что содержать мертвый город, и Скуратис, возможно, пустил бы корабль, еще не имевший даже названия и значившийся под номером 242, на слом, если бы не прием, который устроил Аристотель Тебос в его честь, когда корабль был готов. Кого только не было в этот день на верфи: и короли, и социалисты, и представители прессы, без конца фотографирующие огромный корпус судна, закрытый брезентом, – целые акры просмоленной парусины стоимостью в двести сорок тысяч долларов закрывали мощные насосы танкера и его машинное отделение.

– Я пригласил вас с тем, чтобы мы могли выразить наше глубокое восхищение самым грандиозным из всех когда-либо построенных в мире кораблей прежде, чем мой бедный, бедный друг Демосфен пустит его на слом, – сказал на приеме Аристотель Тебос.

– Смешно! – сказал Скуратис репортерам, когда они попросили его прокомментировать заявление друга. При этом он изобразил легкую усмешку, будто это и в самом деле было смешно.

Он был в ловушке. Он знал, что Аристотель Тебос прав – положение дел Аристотель понимал, как понимал его каждый, кто имел дело с кораблями.

Но что значат какие-то семьдесят две тысячи в неделю? Только семьдесят две тысячи, чтобы не позволить Тебосу смеяться последним. Можно немного потерпеть. Это «немного» вылилось в несколько лет.

Однажды, когда Скуратис завтракал в Нью-Йорке с одним африканским дипломатом, его вдруг осенило. Если замысел удастся, он прославится, станет великим! Аристотель Тебос умрет от зависти.

Скуратис чмокнул африканского дипломата в прыщавую черную щеку и пустился в пляс вокруг ресторанного столика. Дипломат был озадачен, но Демосфен объяснил ему, что тот должен делать.

Государственный департамент США узнал об этом слишком поздно.

* * *

– Вы шутите! Они там все посходили с ума!

Эти слова произнес сотрудник Госдепартамента, и относились они к Организации Объединенных Наций.

Его коллеги с ним согласились.

Глава 2

Его звали Римо. Предполагалось, что он войдет в помещение после того, как выключат свет. Ему обещали, что все будет подготовлено как надо. Однако теперь он уже знал: в лучшем случае это означает, что ему правильно указали город – Вашингтон, округ Колумбия, – дом – здание Госдепартамента – и, возможно, номер комнаты – подъезд Б, 1073.

И вот он стоит у нужной двери. Коридор так ярко освещен, что можно снимать кино; из зала доносится разноязычная речь. У входа дежурит охранник с револьвером на поясе и значком на груди. Выражение лица у него такое, будто он только что получил нагоняй от начальства и впредь поклялся не давать к этому ни малейшего повода. Он сказал Римо, что не может никого пропустить без предъявления документа. При погашенном свете вообще входить нельзя.

– Благодарю вас, – сказал Римо и отошел – ему сказали, что он не должен привлекать к себе внимание. Еще ему сообщили, что он получит секретные инструкции, но времени для этого уже не оставалось. Вообще он не ощущал той всесторонней поддержки, которую КЮРЕ обычно была в состоянии ему обеспечить.

Во всесторонней поддержке Римо не был уверен. В прежние времена, еще до того, как было закрыто главное управление КЮРЕ в Штатах, для Римо каждый раз заготавливались нужные документы и «сверху» сообщали, что там-то он найдет того-то, который сделает то-то и то-то, и Римо проходил в правительственные здания без затруднений. Его всегда ожидало определенное лицо, не знающее, кто он такой, но знающее, что он имеет беспрепятственный доступ туда-то и туда-то.

Но это было в прежние времена, когда миллионы затрачивались на любую мелочь. Теперь иное дело.

Опустив в автомат десятицентовую монетку, Римо набрал номер телефона, записанный на клочке газеты.

– Свет включен, – сказал он в трубку.

– А вы не перепутали адрес? – У говорившего был сдавленный голос, как будто челюсти у него двигаются с трудом.

– Подъезд Б, 1073, – сказал Римо.

– Точно. Вас должны впустить при погашенном свете.

– То же самое вы говорили мне раньше.

– Ищите выход самостоятельно, но помните – никаких инцидентов!

– Блеск! – сказал Римо Он прислонился спиной к стене – худощавый человек в светлых брюках, темном свитере и мягких мокасинах, приобретенных им в Риме, на Виа Плебесцито, когда он работал в Европе.

Теперь он снова дома, в Америке, и, если не считать небрежной манеры одеваться, ничем не отличается от других людей, входящих в подъезд Б.

Однако наблюдатель с более острым глазом обратил бы внимание на то, как он движется, на безупречную координацию движений, никогда ему не изменяющую; на неслышное дыхание, на темно-карие кошачьи глаза, на широкие запястья.

Но и этот наблюдатель мог бы ошибиться, приписывая ему то, что не было ему свойственно. Мужчины считали его очень спокойным и даже рассеянным; реакция женщин была иной: они чувствовали в Римо силу и тянулись к нему, причем влекло их не столько удовлетворение, которое, они знали, он мог им дать, сколько первобытная потребность принять в свое лоно мужское семя – как будто он мог один обеспечить выживание целой расы.

Римо их внимание стало теперь докучать. Где были все эти женщины, когда ему было девятнадцать лет? Тогда он мог потратить половину своего жалованья на шикарный обед в ресторане и шоу, а взамен получить лишь поцелуй, да и то не всегда. Досаду вызывало не то, что в юности он платил так много за такую малость, а то, что сейчас, когда представляется столько легких возможностей, он уже немолод.

Однажды он поделился своими сожалениями с Чиуном, корейцем, которому перевалило за восемьдесят. Тот ответил своему ученику так:

– В своих исканиях ты богаче, чем иные в своих приобретениях. Тот, кому все легко достается, не ценит полученного. Но для того, кто долго добивается и достигает многого, оно значительно дороже. Теперь, когда ты наделен большой жизненной силой, твоя задача заключается не в том, чтобы завоевывать женщин, а в том, чтобы удерживать их на расстоянии.

– Я не понимаю, папочка, – смиренно отвечал Римо, – каким образом приобретенное искусство удара поможет мне заполучить бабу с хорошей задницей.

– Что-что?

– С хорошей задницей.

– Фу, гадость! Отвратительно! И как только язык у тебя повернулся! Язык белых умеет только унижать, но не может точно выразить мысль. Послушай меня. Секс есть не что иное, как средство выживания. Когда выживание перестает быть главной проблемой, когда у людей появляется иллюзия защищенности от ужасов жизни, тогда секс становится, по-видимому, чем-то иным. Но на первом месте – выживание. Женщины это знают, и это будет привлекать их к тебе.

– Я буду себя хорошо вести! – съязвил Римо.

– Ты ничего не умеешь делать хорошо. Это только тебе так кажется, у тебя завышенная самооценка.

– Ты говоришь неразумно, папочка!

– Тот, кто пытается делать из глины алмазы, должен помнить, что ему придется часто стирать одежду, – сказал Чиун.

Эта фраза обеспокоила Римо: он знал, что был не прав и наговорил много лишнего в тот давно прошедший, но памятный день.

* * *

Прижав телефонную трубку подбородком к плечу, Римо ждал ответа.

– Я не знаю, что вам ответить, – услышал он недовольный голос Смита.

– Это уже прогресс, – сказал Римо.

– Что вы хотите этим сказать?

– По крайней мере теперь вы признаете свою несостоятельность.

– Римо, мы не можем позволить себе никаких инцидентов. Пожалуй, вам сейчас лучше уйти оттуда, а потом мы что-нибудь придумаем.

Римо с этим не согласился.

– Нет! – твердо сказал он. – Я уже здесь и просто так не уйду. Всего доброго!

– Погодите, Римо… – донеслось до него, но Римо уже повесил трубку.

Он подождал, пока дверь в зал 1073 закроется, и прошел в ближайший мужской туалет. Мраморные писсуары были старыми и растрескавшимися.

К Римо пристал было какой-то гомик, но тот его отшил. Оставшись один, он надавил на край писсуара в том месте, где он крепился к стене, и оторвал раковину, как спелый персик с дерева в августе месяце. Набрав пригоршни обломков мрамора, он принялся выбрасывать их в коридор. Покончив с этим делом, он вышел из туалета и, указывая на кучу обломков, строго спросил:

– Кто это сделал? За дежурного я могу поручиться – это не его рук дело. Он все время был у входа в зал.

Рядом с ним остановился мужчина в сером костюме, с портфелем в руке.

Римо ухватил его за лацканы пиджака и стал громко доказывать, что это не мог сделать дежурный, так как тот был все время у дверей, и что он назовет лжецом любого, кто станет утверждать обратное.

На этот шум народ слетелся как мошкара на свет. Люди в Госдепартаменте воспринимали разбитый унитаз как желанную возможность отдохнуть от международных проблем.

– Что случилось? – спросил кто-то из вновь подошедших.

– Охранник разбил писсуар, – ответил ему стоящий рядом министр.

– Почему вы думаете, что это сделал он?

– Я слышал, кто-то клялся, что охранник не виноват.

Охраннику было дано распоряжение стоять у дверей и пропускать в зал строго по списку. У него был значок и пистолет на ремне, а до пенсии оставалось целых пятнадцать лет. Однако, услышав, что кто-то из начальства указывает на него и грозно вопрошает: «Зачем он это сделал?», охранник не выдержал. Подергав для верности запертую дверь, он решительно зашагал к собравшейся толпе, чтобы посмотреть, кто там возводит на него напраслину. Служба у него не такая, где требуется безупречность исполнения, важно не делать ошибок. И если кто-то обвиняет его в каком-то нарушении, надо немедленно это обвинение опровергнуть.

Когда он пробрался в середину толпы, взору его предстала груда обломков писсуара на полу и над ней – заместитель госсекретаря по делам Африки, заявляющий, что он этого так не оставит.

А Римо тем временем, надавив на дверной замок в том месте, где он держался слабее всего, сфокусировал на нем всю силу и выдавил его. Пятясь, он вошел в затемненный зал со словами:

– Сюда нельзя, посторонним вход воспрещен! – Он прикрыл за собой дверь и, повернувшись лицом к залу, объявил:

– Все в порядке, я никого не впустил. Пусть подождут.

В зале было темно, только высоко, под самым потолком, светился небольшой экран. К нему не тянулся световой луч, и Римо понял, что это теле-, а не киноэкран.

– Подождите пока там! – крикнул Римо, на ощупь отыскивая для себя место.

Большой телеэкран показывал фотографию корабля. В кадре не было ни одного предмета для сравнения, и определить размеры судна Римо не мог. Это был явно не парусник, так как парусов и мачт на нем не было; это, видимо, был и не авианосец, так как на тех бывают большие ровные площадки.

Должно быть, это судно для перевозки, например, бананов, заключил он.

Его сосед слева, видно, ел рыбу на ленч – от него несло жареной рыбой и луком.

– Теперь вернемся к возникшей угрозе, – сказал кто-то находящийся у экрана. Голос явно принадлежал англичанину. – Кто из вас не прошел инструктажа в Министерстве военно-морского флота?

– Я не прошел, – отозвался Римо.

– Прелестно! У нас уже нет времени возвращаться к вопросам истории.

– У меня время есть, найдете и вы.

– Видите ли, нам всем очень некогда. Если не возражаете, сэр, я мог бы проинструктировать вас индивидуально, после завершения этой встречи.

– Я не собираюсь выслушивать что бы то ни было после завершения чего бы то ни было. Просто расскажите мне, что здесь происходит, и я уберусь отсюда. Здесь плохо пахнет!

– Вы, насколько я понимаю, американец?

– Как в воду глядели, – сказал Римо.

У экрана произошла небольшая заминка, после чего англичанин сказал:

– Извините, джентльмены, только что получено сообщение, что мы должны подождать человека, который войдет при выключенном свете. По-видимому, он не хочет, чтобы его разглядели и запомнили. Я могу приступить к рассказу об опасностях, которые таит в себе этот корабль, а тем временем опоздавший подойдет.

– Опоздавший ухе подошел, – сказал Римо.

– О, так это вы?

– Нет, это моя мама. Давай дальше, парень! Так что там с этим корабликом?

– Этот «кораблик», как вы изволили пошутить, является величайшим судном в истории кораблестроения. Когда оно плывет по океану, его нос может оказаться в одном течении, а корма – в другом. Можно без преувеличения сказать, что, пересекая Атлантику, оно может оказаться в трех климатических поясах одновременно. Оно снабжено атомными двигателями, а его гребные винты больше, чем парусная яхта класса "А".

– Теперь понятно, – сказал Римо, не имевший ни малейшего представления о парусниках класса "А".

Он начинал подозревать, что «наверху» опять что-то напутали. Вот он сидит и смотрит на корабль, корабль этот большой, ну и что? Он слышал вокруг себя речь на разных языках и понимал, что здесь присутствуют не только американцы. Но он не мог понять главного: зачем здесь сидит он сам? Есть ли здесь кто-то, кого он должен увидеть и запомнить, а потом убрать? Существует ли какой-то четкий план, конкретный замысел, в который он должен проникнуть?

Поблизости кто-то закурил. В помещении и без того было душно от потных человеческих тел.

– Бросьте сигарету, – сказал Римо.

– Сначала извинитесь за свой тон! – потребовал резкий гортанный голос.

Папироса продолжала дымить. Римо выхватил изо рта соседа тлеющий окурок и бросил на пол. Тот хотел было зажечь другую сигарету, но Римо отобрал у него зажигалку. Оратор у экрана говорил о том, как важно объединить усилия, чтобы предотвратить международную катастрофу, когда его внимание привлек конфликт в заднем ряду.

– Мы собрались здесь, чтобы спасти планету, – с укором сказал он в зал. – Что происходит?

– Он первый начал, – сказал Римо.

Его сосед заявил, что ничего не начинал. Он – руководитель албанской контрразведки и не мог ничего начать.

– Нет, начал! – упорствовал Римо.

– Джентльмены! Всего лишь через месяц представители наций мира вручат нам свои жизни, доверяя нашему искусству и способности их защитить. Мир ожидает, что мы выполним свой долг. Неужели надо напоминать, что мы должны действовать в духе сотрудничества? Мы собрались здесь не для того, чтобы заработать политический капитал; мы должны гарантировать сотням съехавшихся со всех концов мира делегатов и тысячам людей из обслуживающего персонала, что они не пойдут ко дну. Джентльмены! Наша задача проста – предотвратить величайшую в истории планеты морскую и дипломатическую трагедию, трагедию, которая вполне может привести к третьей мировой войне. В свете этого я прошу, убедительно прошу преодолеть ваши несущественные разногласия. А теперь я хочу услышать серьезное и обдуманное разъяснение инцидента в заднем ряду.

Глава албанской контрразведки заявил, что в интересах международного сотрудничества он впредь воздержится от курения в зале.

– Вот видите? – сказал Римо. – Я же говорил.

Но тут встал человек, назвавший себя сотрудником американских секретных служб. Он заявил, что этот американец не выражает позиции Соединенных Штатов, и принес извинения Албании за его грубость. Албанцы их приняли. Раздались жидкие аплодисменты.

Римо фыркнул.

Англичанин, представившийся помощником руководителя британской службы безопасности, продолжал:

– По-видимому, все уже знают, что этот корабль, пока называемый просто «242», скоро переименуют в «Корабль Наций», и он станет постоянным плавучим домом для ООН.