Текст книги "Вниз по реке к морю"
Автор книги: Уолтер Мосли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Уолтер Мосли
Вниз по реке к морю
Малкольму, Медгару и Мартину
Down the River unto the Sea
Copyright © 2018 by The Thing Itself, Inc.
All rights reserved.
© Сынгаевская В., перевод, 2021
© ООО «Феникс», оформление, 2022
© Мозгалевский А., обложка, 2022
© В оформлении обложки использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com, 2022
Глава 1
Вид отсюда, из моего окна на втором этаже, выходящего на улицу Монтегю, лучше, чем из окна на третьем. Отсюда можно разглядеть почти каждую черточку на лицах сотен людей, спешащих мимо на работу, – тех самых, которым по большому счету незачем заходить в сувенирные лавки и банки, заполонившие все вокруг. Эти новые заведения похожи на современных барыг, рыщущих в поисках холеных «золотых» клиентов, из тех, что покупают себе квартиры за миллион-другой долларов и дизайнерскую одежду, едят во французских бистро и выбирают вино по сто долларов за бутылку.
Когда почти одиннадцать лет назад я обосновался в этом офисе, здесь были магазинчики, торгующие подержанными книгами и одеждой секонд-хенд, а простеньких забегаловок хватало, чтобы накормить всю разномастную армию рабочих в Бруклин-Хайтс. Вот тогда-то Кристоф Хэйл и предложил мне это местечко в аренду на двадцать лет, потому что другой коп, Глэдстоун Палмер, вовремя закрыл глаза на то, что сын Кристофа, Лейф Хэйл, был замешан в жестоком нападении на женщину, все грехи которой сводились к тому, что она сказала «нет».
Впрочем, три года спустя Лейфа все равно посадили – за другой случай избиения, повлекший за собой смерть потерпевшего. Но меня это совершенно не касалось, ведь аренду я уже получил.
Моя бабушка по материнской линии всегда говорит, мол, каждому зачтется по его заслугам.
Тринадцать лет назад я тоже служил в полиции. Я бы Лейфа засадил и за первый инцидент, но то – я. Не все ведь понимают законы одинаково. А они – гибкая вещь, с какой стороны ни посмотри: на них влияют обстоятельства, характер и, разумеется, достаток человека либо отсутствие оного.
Одно время у меня была серьезная проблема с женщинами – уж очень я их любил. Улыбнется разок, подмигнет – и вот, пожалуйста, я, первоклассный детектив Джо Кинг Оливер, уже забыл о долге и обещаниях, клятвах и здравом смысле ради таких же малозначимых радостей (или всего лишь их обещания), как бодрящий ветер, хорошее пиво или улица без толчеи.
Впрочем, последние тринадцать лет мои плотские порывы не так уж сильно довлеют надо мной. Хотя прекрасный пол очень даже продолжает меня волновать. Но в последний раз, когда я отдался на волю инстинктов, налетел на такие неприятности, что мне казалось, навек зарекусь ходить по кривой дорожке.
Ее звали Натали Малкольм. Она была современной Таллулой Бэнкхед[1]1
Таллула Бэнкхед (англ. Tallulah Brockman Bankhead, 1902–1968) – американская актриса, получившая известность благодаря своим театральным и киноработам в 20–30-х годах ХХ века. – Здесь и далее прим. ред.
[Закрыть] – с хрипловатым голосом, блистала острым умом, и было в ней что-то неуловимое, что отличает бывших старлеток. Вызов поступил от диспетчера – того самого сержанта Глэдстоуна Палмера; он позвонил на сотовый и отправил меня на задание.
– Ничего сложного, Джо, – заверил Палмер. – На самом деле это просто услуга для шефа.
– Да я же еще в порту, Глэд, все занимаюсь этим делом. Мелкий Проныра всегда появляется по средам.
– Значит, и в следующую среду появится, – сделал вывод сержант.
Мы с Глэдстоуном вместе учились в академии. Он – белый ирландец, а я – черный, как кофе, но нашей дружбе это никогда не мешало.
– Я добью это дело, Глэд, – сказал я. – Очень скоро добью.
– Охотно верю, да только Беннет в больнице с простреленным легким, а Брюстер из каждых пяти арестов проваливает два. А тебе не помешает галочка-другая в личном деле за этот год. Ты столько торчишь у доков, что не делаешь и половины показателей по арестам из тех, что должен.
Он был прав. Уж в чем закон действительно непреклонен, так это в статистике показателей. Аресты и обвинения, выдвинутые по уголовным делам, возврат украденной собственности и высокопрофессиональные расследования – вот на чем зиждется наша карьера. У меня на руках было крупное дело, но мог понадобиться еще целый год, чтобы успешно его закрыть.
– А что случилось? – поинтересовался я.
– Угон.
– И что, одному копу брать целую банду?
– Натали Малкольм. Она угнала «мерседес» у Тремонта Бендикса из Верхнего Ист-Сайда.
– Женщина-угонщик?
– Кстати, приказ пришел сверху. Видимо, у Бендикса есть хорошие друзья. Она не замужем, живет одна на Парк-Слоуп. Говорят, машина так и стоит у дома. Тебе только и нужно, что позвонить в дверь и надеть на нее наручники.
– А ордер есть?
– Ждет тебя в отделении. И еще, Кинг… – Глэд всегда обращался ко мне так, когда хотел подчеркнуть что-то важное.
– Что?
– Не облажайся. А я тебе сейчас пришлю все детали.
* * *
Фиолетовый «мерседес» и правда был припаркован прямо у ее дома. И номера были «родные».
Я оглядел фасад с панорамными окнами, закрытыми желтыми занавесками. Еще подумал, что это, вероятно, будет самый легкий арест в моей жизни.
– Кто там? – спросила она, открывая дверь спустя минуту после того, как я позвонил.
Ее карие глаза смотрели на меня словно сквозь туман. Вот только волосы у нее были рыжие, а в остальном – чистая Таллула.
Моя бабушка очень любит старые фильмы. Когда я навещаю ее в доме престарелых, мы всегда вместе пересматриваем старые любовные истории и комедии.
– Мисс Малкольм? – уточнил я.
– Да.
– Я детектив Оливер. У меня ордер на ваш арест.
– Простите, что?!
Я достал кожаную папку со своим значком и удостоверением. Показал ей. Она посмотрела. Впрочем, я не уверен, что она что-либо разглядела и запомнила.
– Тремонт Бендикс утверждает, что вы угнали его машину.
– А, – она слегка качнула головой, – заходите, детектив. Проходите в дом.
Мне бы схватить ее сразу да надеть наручники, параллельно зачитывая ее права, как предписано Верховным судом. Но это был «мягкий» арест, а женщина чувствовала себя расслабленной и уязвимой. Да и вообще, Мелкий Проныра Баррет связался с капитаном «Морской Лягушки», так что поставки героина точно еще несколько дней не будет.
Я был хорошим полицейским. Из тех офицеров, у кого в запасе километры терпения, и самообладание они теряют, только если им неприкрыто угрожает подозреваемый. И даже в таком случае мне не доставляло никакого удовольствия бить закованного в наручники и беспомощного человека.
– Не желаете глоток воды? – спросила между тем Натали Малкольм. – Напитки все уже упакованы.
Вся гостиная была заставлена коробками, набитыми под завязку дорожными сумками, кипами книг и множеством растений в горшках.
– Что здесь происходит? – поинтересовался я, пропустив мимо ушей ее вопрос.
– То, что Трей назвал угоном его машины.
На ней был блестящий, переливающийся всеми оттенками зеленого халат, надетый на голое тело. А я сперва и не заметил. Но и когда обратил внимание, все еще был сосредоточен на работе.
– Не понимаю, – сказал я.
– Последние три года он платил за аренду этого дома и разрешал мне ездить на этом «мерседесе», – пояснила она. В электрическом свете ее карие глаза казались золотистыми. – А потом его жена пригрозила разводом, и он сказал выметаться вон, а машину вернуть в гараж в центре.
– Понимаю.
– Мне нужно съехать отсюда, детектив… простите, как вас зовут?
– Джо.
И когда Натали улыбнулась и повела плечиком, в наших временных взаимоотношениях вместо наручников определенно замаячила перспектива постели.
В постели Натали была чудо как хороша. Она умела целоваться, а это для меня самое важное. Меня определенно нужно целовать, и как можно больше. Она интуитивно уловила эту необходимость, так что весь остаток дня и большую часть вечера мы провели в поисках новых и интересных мест для поцелуев.
Она была жертвой. Я видел это в ее глазах, слышал в ее тихом голосе. Ордер на арест был ошибкой. Мужчина, который оставляет свое авто у дома подруги – у того самого дома, за который он же и платит ренту, – не станет ждать, что она отгонит машину в его гараж.
Завтра утром я сдам отчет и вернусь в доки. Туда, где происходят настоящие преступления.
Когда я открыл глаза, Моника Ларс, на тот момент моя жена, уже встала и готовила завтрак себе и Эйже-Дениз, нашей шестилетней дочке. Меня разбудил запах кофе и воспоминания о том, как Натали целует меня там, куда самому мне не дотянуться. Я ушел от нее, когда закончилась рабочая смена. Принял душ, переоделся в участке и вернулся домой как раз к позднему ужину.
Нежась последние минутки в постели, я глубоко, удовлетворенно вздохнул… и тут раздался звонок в дверь.
Спальня у нас была на втором этаже, а на работе меня раньше полудня не ждали. Я очень устал и был неодет. Пусть Моника сама разберется с гостями.
Я потянулся, размышляя о том, как я люблю свою маленькую семью и что продвижение по службе до капитана не так уж невероятно, если я единолично перекрою самый крупный канал поставки героина в самом большом городе на земле.
– Джо! – крикнула Моника из прихожей, которая находилась на другом конце длинного коридора на первом этаже.
– Что? – отозвался я.
– Это полиция!
Вот эту фразу жена полицейского не произносит никогда. Это фраза для преступников и их жертв. Иногда мы сами так представляемся, целя табельным оружием в затылок какому-нибудь мерзавцу.
Полицией нас называет мэр, то и дело в газетах мелькает это словцо. Но когда жена полицейского говорит: «Это полиция», – это как если бы моя темнокожая бабушка сообщила моему фермеру-деду: «Там к нам какие-то черномазые!»
Я сразу понял, что что-то не так и Моника пытается меня предупредить. Мне и в голову не приходило, что это последнее проявление ее любви в браке со мной, а этот крик возвестит конец моей нормальной жизни вообще.
После моего ареста муниципальный адвокат проинформировал меня о том, что сообщил прокурор: на коричневой кирпичной стене дома на Парк-Слоуп красовалась маленькая бумажная табличка с текстом: «Объект находится под видеонаблюдением». Так что на приватность моего визита можно было не рассчитывать.
– Мисс Малкольм сказала, что вы предоставили ей выбор – арест или минет, – пояснила Джинджер Эдвардс.
Всего за тридцать девять часов в тюрьме Райкерс меня атаковали четверо заключенных. На правой щеке у меня красовался теперь белый лейкопластырь, стягивавший края пореза. Тому, кто это сделал, я сломал нос и правую руку, но шрам останется надолго.
– Это неправда, – ответил я Джинджер.
– Я видела запись. Она не улыбалась.
– А как насчет того, что она меня целовала?
– Ничего подобного там нет.
– Значит, пленка отредактирована.
– Наш эксперт говорит, что нет. Мы, конечно, изучим ее подробнее, но пока похоже, что на этом вы попались.
Джинджер – невысокая дама со светло-русыми волосами – выглядела стройной, но при этом производила впечатление человека физически сильного. Ей было за тридцать, но ее простенькое личико и через двадцать лет сильно не изменится.
– И что же мне делать? – спросил я эту миниатюрную светлолицую даму.
– Я бы хотела подать прошение об условном сроке.
– Я все потеряю.
– Все, кроме своей свободы.
– Мне надо об этом подумать.
– Прокурор собирается выдвинуть обвинение по статье «Изнасилование».
– Приходите послезавтра, – попросил я. – Тогда поговорим о прошении.
Светло-карие глаза Джинджер вдруг широко распахнулись.
– Что это у вас с лицом?
– Когда брился, порезался.
Я решил побороться с системой. За два дня я ввязался в полдюжины драк. Меня посадили в одиночку, но на четвертое утро карцера безумный даже на вид парень по имени Минк выплеснул ведро мочи мне в камеру через решетку на двери. У Минка были серые глаза, смуглая кожа и курчавые светлые волосы.
Охрана так и не прислала никого, чтобы убрать мою камеру.
В этой кромешной вони я и стал планировать убийство. В следующий раз, когда Минк, проходя мимо моей камеры, подался вперед, делая вид, что принюхивается ко мне, он ошибся буквально на несколько сантиметров, и я его достал. Этот клоун даже понять ничего не успел, а я уже держал его в удушающем захвате, который не раз отлично срабатывал с подобным отребьем. Я убью его и любого, кто только посмеет поднять на меня руку. Я проведу в тюрьме всю оставшуюся жизнь, но ни дружки Минка, ни охрана не посмеют ко мне больше сунуться.
Охранники подоспели быстрее, чем я удушил этого поганого метателя мочи. Чтобы отцепить меня от него, им пришлось открыть дверь моей камеры, после чего я насмерть сцепился уже с «миротворцами». Раньше я и не знал, каково это, когда тебя бьют дубинками. В пылу ярости ударов не чувствуешь, но в ту ночь все кости у меня болели просто невыносимо.
Всего за пару дней я превратился из полицейского в преступника. Я думал это худшее, что может случиться. Как же я ошибался!
На следующий день, когда я уже успел притерпеться к запаху мочи на своей одежде, к камере подошли четверо охранников в полной экипировке спецназа. Кто-то нажал на рычаг, чтобы открыть дверь, и они вломились внутрь, зажали меня, повалили на пол и сковали руки наручниками и ноги кандалами. Они меня тащили из коридора в коридор, пока не впихнули в комнатушку, такую тесную, что там даже троим нельзя было сыграть в покер за крохотным металлическим столом, накрепко приваренным к полу.
Меня приковали цепями к стулу, столу и к полу. Так запугивали многих подозреваемых. А я их допрашивал. И никогда не задумывался о том, как они себя ощущают и с чего бы это кому-то ждать откровений от человека, которого вот так сковали.
Я принялся рваться из цепей, но боль от побоев накануне была так сильна, что я быстро сдался.
Стоило мне прекратить двигаться, как время сгустилось вокруг меня, словно янтарная смола вокруг мошки, сделавшей всего один маленький неверный шаг. Я слышал собственное дыхание, чувствовал пульс в висках. В тот момент я понял фразу «отбывать срок». Я был этим отбывающим.
И вот когда я уже отчаялся, в комнату вошел высокий, а возможно, кто-то скажет, что красивый, ирландец.
– Глэдстоун, – выдохнул я как слово молитвы.
– Выглядите вы дерьмово, ваше величество.
– И разит от меня мочой.
– Я уж не стал об этом, – проговорил он, усаживаясь на металлический стул напротив моего. – Мне позвонили и сказали, что ты отправил заключенного в лазарет, а следом за ним еще троих охранников, чтобы ему там не было скучно. Одному ты нос сломал, другому – челюсть.
Я невольно ухмыльнулся и увидел, как моя боль отражается в глазах Глэдстоуна.
– Что с тобой, Джо?
– Да здесь просто дурдом какой-то, Глэд. Меня били, ножом полоснули, облили мочой. И никому никакого дела.
Сержант Глэдстоун Палмер был высок и поджар – метр девяносто, на целых десять сантиметров выше меня, губы его всегда улыбались или вот-вот были готовы улыбнуться. Он пристально поглядел на меня и покачал головой.
– Ну и дела, парень, – проговорил он. – Они на тебя накинулись, как свора собак.
– Кто подписал бумаги по девчонке? – спросил я.
– Они пришли по электронной почте от главы департамента, я позвонил в офис, но они сказали, что никто такого письма не отправлял.
– Я ее не насиловал.
– Было бы легче, если бы член у тебя не был такой большой и черный. Только глянешь, как она на него смотрела, сразу легко представить, как она перепугалась.
– А остальная часть видео?
– Единственная камера там в гостиной, и это все, что на нее попало.
И тут я вспомнил, что она захотела подняться наверх, в постель, после первого акта нашей трагической драмы. Это был план.
– Меня подставили, Глэд.
Мой друг поморщился и снова покачал головой.
– Меня подставили!
– Слушай, Джо, – проговорил он после почти полуминутного молчания. – Я не говорю, что это не так. Но все мы знаем, какой ты бабник, и есть еще одно обстоятельство.
– Какое?
– Если это подстава, то выполнена она безупречно. На основании видеозаписи и показаний девушки тебя взяли как истязателя. Боже правый, ты же ее за волосы тянул!
– Она сама попросила, – попытался объяснить я, прекрасно понимая, как эти слова прозвучат в суде.
– На пленке нет звука. А выглядит все так, будто она просит тебя прекратить.
Я хотел сказать хоть что-то в свое оправдание, но не смог найти слов.
– Но проблема даже не в этом, – продолжил Глэдстоун. – Проблема в том, что у тебя есть враги. Сильные и влиятельные настолько, чтобы достать тебя здесь и прикончить.
– Мне надо покурить, – только и сумел ответить я.
Мой единственный в мире друг прикурил «Мальборо», встал и подал мне сигарету. Зажав ее губами, я глубоко затянулся, задержал дыхание, потом выпустил дым через нос. Ощущение было великолепное. Я кивнул и снова затянулся.
Никогда не забуду, как холодно было в этой комнате.
– Спокойно, Джо, – произнес мой друг. – Ты особо не болтай про подставу ни здесь, ни с адвокатом. А я в это дело вникну и еще поговорю с главой департамента. У меня есть контакты в его конторе. Да и здесь я знаю пару людей. Уберем тебя из общего отстойника и посадим в отдельную камеру. По крайней мере, ты будешь в безопасности, а я пока тут поколдую.
Когда ты благодарен за то, что тебя сажают в одиночку, кажется, ниже уже падать некуда.
– А Моника? – спросил я. – Ты можешь провести ее сюда повидаться со мной?
– Она не хочет тебя видеть, Кинг. Детектив, который ведет дело, Жаклин Брайер, показала ей видеозапись.
Моей благодарности за отсидку в одиночке хватило ненадолго. Комнатушка была темная и маленькая. В ней были нары, старый алюминиевый унитаз и два с половиной шага свободного пространства. Подняв руку на полметра над головой, я мог коснуться потолка. Еда была такая, что временами меня от нее выворачивало. Но приносили ее только раз в день, поэтому я всегда накидывался на нее с жадностью. Праздник был, когда давали растворимое картофельное пюре с вяленой говядиной, отварной зеленый горох и – раз в неделю – кубик желе.
Но я не был одинок – благодаря тараканам, паукам и клопам. Я не был одинок, потому что вокруг были десятки людей – таких же, как я, одиночников, – которые часами кричали и плакали, а иногда пели и ритмично топали в такт.
Один из них откуда-то знал мое имя и частенько принимался оскорблять меня и сыпать угрозами: «Я тебя в зад трахну, а когда выйду отсюда, сделаю то же с твоей женой и с девчушкой».
Я ни разу не удостоил его ответом. Зато я нашел железный прут, который слегка выпирал из бетонного пола. Я принялся расшатывать эту арматурину и расшатывал до тех пор, пока наконец, спустя восемь приемов пищи, не выломал ее.
Двадцать пять сантиметров ржавого железа с ручкой, сооруженной из обрывков ветхого одеяла. Кто-то умрет в этих стенах; будем надеяться, что именно тот, кто смеет угрожать моей семье.
* * *
За все это время они ни разу не выпустили меня из камеры. Я сидел там и страстно мечтал о книге или газете и о том, чтобы был свет, под которым их можно почитать. Заточенный в одиночном изоляторе, я проникся любовью к печатному слову. Я жаждал новелл и заметок, рукописных писем и компьютерных экранов, полнящихся мудростью веков.
За эти недели я совершил подвиг, который никак не удавался мне прежде, – бросил курить. Сигарет не было, и синдромы ломки просто присоединились к прочим страданиям.
Жалобы других заключенных превратились в фоновый шум, как звук движущегося лифта или песня, которую сотни раз слышал, а слов так и не знаешь.
Я постоянно стискивал изготовленную в камере дубинку. Кто-то умрет здесь от моей руки… А две недели спустя уже стало, собственно, неважно кто.
Я съел уже восемьдесят три порции тошнотворной еды и крепко спал в тот момент, когда четверо облаченных в бронежилеты охранников вломились в камеру, заковали меня в наручники и куда-то повели. Воспользоваться дубинкой я не сумел, потому что свет снаружи ослепил и дезориентировал меня.
Я орал на тюремщиков, требуя чтобы мне сказали, куда меня ведут, но никто не ответил. То и дело меня тыкали кулаками, но по сравнению с тем, что эти ребята действительно могли сделать, то были лишь ласковые поглаживания.
Доставили меня в довольно просторное помещение и тут же приковали к стальным кольцам, приваренным к полу. Я сел на табурет в торце длинного стола. Флуоресцентный свет жег глаза, и голова от него болела невыносимо. Я еще подумал, не придет ли кто-нибудь сюда, чтобы убить меня. Я помнил, что это Америка, и тут ребята, которые работают на закон, не убивают без решения суда. Впрочем, я был в этом уже не совсем уверен. Может, они казнят меня за то, что я стал несостоявшимся убийцей в этих стенах.
– Мистер Оливер, – раздался голос женщины.
Я перевел взгляд туда, откуда слышался голос, и поразился, поняв, что она вошла в эту комнату совершенно беззвучно. За ее плечом стоял здоровенный черный парень в синей форме, которого я прежде никогда не видел. И я не слышал, как они вошли. Звуки поменяли для меня свое значение, и теперь я даже не был уверен в том, что именно я слышал.
Я рявкнул на нее – таким словом, какого никогда не использовал ни прежде, ни впредь. Мужчина в синем костюме рванулся вперед и довольно сильно ударил меня.
Я напряг каждый мускул, силясь избавиться от оков, но тюремные цепи специально делают такими, чтобы они были крепче человеческих жил.
– Мистер Оливер, – повторила женщина.
Она была высокой и стройной, волосы ее совершенно не портила благородная седина, и дымчато-синий брючный костюм прекрасно это подчеркивал. А еще она носила очки. Линзы блестели, скрывая ее глаза.
– Что?
– Я помощник старшего тюремного смотрителя Николс, и я пришла сообщить вам, что вас отпускают.
– Что?
– Как только лейтенант Шейл и я выйдем, люди, которые привели вас сюда, снимут с вас цепи, отведут туда, где вы сможете принять душ и побриться, а также выдадут вам чистую одежду и немного денег. С этого момента ваша жизнь снова будет принадлежать только вам.
– А как же… обвинения?
– Обвинения против вас сняты.
– А как же… моя жена, моя жизнь?
– Мне ничего не известно о ваших личных делах, мистер Оливер. Лишь то, что вас надлежит отпустить.
Первый раз за эти месяцы я увидел свое отражение в сверкающем стальном зеркале, что висело рядом с душевой кабинкой, где мне позволено было помыться. Сбритая щетина обнажила глубокий шрам, перечеркнувший правую щеку. Раны в Райкерс зашивали не всегда.
Выйдя из автобуса в Порт-Аторити на 42-й улице, я остановился и огляделся, понимая, насколько пустым на самом деле было слово «свобода».
