Текст книги "Не возвращайся"
Автор книги: Ульяна Соболева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Девочки, вы помните, что я вам говорила? – строго спросила я, и Алиса тут же разжала объятия, отшатнувшись в сторону, а Маша последовала ее примеру, только Лиза вцепилась моему мужу в ногу и громко вопила:
– Папа вернулся! Папа приехал! На ручки! – протянула к нему растопыренные ладошки и не успокоилась, пока Кирилл не взял её на руки.
– От тебя пахнет лекарствами, и ты лохматый, – сказала она и пригладила его волосы, – я кое-что для тебя нарисовала, хочешь покажу?
Он несколько раз коротко кивнул, продолжая смотреть на детей чуть ошалевшим взглядом, пока я не скомандовала идти в дом. Свекровь тут же запричитала вокруг сына. Кажется, она напрочь забыла, что я ей говорила о его проблеме. Хотя, может, это и к лучшему. А внутри меня творилось что-то страшное. Это безумно трудно передать словами. Какая-то часть меня ликовала, млела от счастья. Я настолько безумно истосковалась по нему. По нему именно здесь, в нашем доме. С нашими детьми. Со мной. Впитывала, как пересохшая губка, его присутствие, запах, голос, звук его имени, которое звучало сейчас так часто, как не звучало здесь целый год.
А другая часть меня покрывалась черной сажей глухой и ядовитой ярости. Встречают его, словно с войны пришел. А ведь на самом деле шлялся неизвестно где и с кем. И если б не эта травма, то даже не позвонил бы. Мысль о том, что Кирилл ездил к какой-то женщине, окончательно отрезвила. Чужой он. Не мой больше. И в доме в этом ненадолго. И в жизнь мою никогда не вернется.
– Ванна здесь. Ты можешь помыться после больницы и дороги. Я принесу полотенце, – он кивнул и закатал рукава несвежей рубашки.
Я зашла в спальню и, прислонившись к двери, медленно выдохнула. Видеть его в доме вот так, в ванной, это… это невыносимо и так… так больно. Словно вернуться в прошлое, которое никогда не повторится. Вернуться и надкусить то самое счастье, а его и нет уже на самом деле.
Иногда человек находится слишком близко. Настолько близко, что начинаешь считать это закономерностью и чем-то само собой разумеющимся. Вроде бы знаешь его как свои пять пальцев и уверен в завтрашнем дне. Только все это иллюзия. Никого мы на самом деле не знаем, кроме самих себя. Люди меняются как по щелчку, они уходят, они вас предают, лгут вам и исчезают из вашей жизни так же просто, как и были рядом.
Я осознала это только тогда, когда мы с Кириллом расстались. Всего лишь за несколько дней до этого я считала подобное невозможным. Я все еще спала у него на плече, гладила ему рубашку, писала дурацкие смски, называла его моим дикобразом из-за постоянно торчащих в разные стороны волос и наивно считала, что он всецело принадлежит мне, что я знаю, о чем он думает, что любит, какое слово скажет в данную минуту, и как на меня посмотрит… Боже, какой же все это бред. Ни черта я о нем не знала.
Он стал чужим настолько быстро, что я и моргнуть глазом не успела. Подушка еще пахла его шампунем, а в шкафу уже не осталось ни одной рубашки. Еще вчера я могла позвонить ему, чтобы спросить, что приготовить на ужин, а сегодня смотрю на его номер телефона и понимаю, что уже никогда этого больше не сделаю. Какой, к черту, второй шанс? Мне до сих пор невыносимо больно. Так больно, что я думать о нем не могу, не то что видеть. И это возвращение в прошлое меня убивает. Оказывается, находиться от него на расстоянии было невероятно мудрым моим решением, и я должна была послушаться Славика. Не ехать никуда. Пусть бы Олег этим занимался или свекровь.
– Женя.
Черт, легка на помине. Выдохнула и открыла дверь спальни. Мама Света, кажется, уже пришла в себя и выглядела немного взбудораженной, но уже так привычно озабоченной обыденными хлопотами и хозяйством. Есть такой тип женщин-наседок, у которых стирка, глажка, уборка и готовка всегда на первом месте. В мире может настать апокалипсис, и они его встретят со сковородкой в руках и накрахмаленном переднике. Все, что их огорчит во внезапно наступившем конце света – это повсеместный бардак и отсутствие чистящих средств в магазинах.
– Жень, глянь в шкафу, может, остались Киркины вещи? Он же не все забрал? Что-то да должно было заваляться, а то эти… ну куда их после душа? Глянь, а?
Я смотрела на нее и с трудом понимала, что она мне говорит. Видела короткую стрижку и слегка вьющиеся крашенные в рубиновый цвет волосы, бирюзовый свитер, очки на цепочке… Такая привычная мама Света, которая всегда врывалась в наш дом, как торнадо, и принималась воспитывать всех, кто попадался ей под руки, включая кота и собаку.
– Я посмотрю.
– Посмотри. Я пока на стол накрываю.
А потом вдруг схватила меня за руку, а в глазах слезы заблестели:
– Он такой потерянный, Жень, такой несчастный. Смотрит на меня, как на чужую тетку. Это ведь пройдет, да? Он же все вспомнит?
– Не знаю, мам. Врач сказал, что нужно время.
– Ты только не гони его, дочка. Будь терпеливой. Не сладко ему пришлось.
А мне сладко? Кто-нибудь спросил – каково мне сейчас? Смотреть на него и вспоминать, как конверт с бумагами мне принес или как за детьми приезжал и внизу сидел, чтоб не видеть меня, как говорил, что я уже не такая, как раньше… как трахал свою Алину, а может быть, и других своих шлюх. Почему никого не волнует каково сейчас мне? Даже мою собственную мать, которая постоянно говорит мне о том, что во время бракоразводного процесса я должна нанять хорошего адвоката и отобрать у мужа все, что мне причитается. И ни в коем случае не быть лохушкой. Если она узнает, что он сейчас у нас, то назовет меня бесхребетным насекомым. Почему они все всаживают нож мне в рану и крутят его там, крутят, пока я не начинаю задыхаться от боли.
– Терпеливой будь. Он ведь отец твоих детей, как никак.
Стиснув зубы постаралась ответить ей спокойно:
– Я постараюсь. Вы же понимаете, что это не так просто сделать после того, что произошло? Мы, вообще-то, разводимся, если вы не забыли.
Слезы в ее глазах как-то мгновенно высохли, и взгляд стал ужасно колючим. Она всегда так реагировала на слово «развод».
– Это затеяла ты, Евгения. Не мой сын. Поэтому не нужно сейчас обвинять его во всех грехах. Я сто раз говорила, что виноваты оба. Разрушать – не строить.
Я не стала с ней спорить, тем более что Лизка уже неслась по коридору со своими рисунками и звонко кричала: «Папа, выходи, посмотри, что я тебе нарисовала!». Мама Света тут же переключилась на нее, увела в детскую.
Я распахнула дверцы шкафа и наклонилась к самой нижней полке. Конечно, у меня были его вещи. Он забрал не все. То, что валялось в стирке, так и осталось здесь.
Помню, как гладила его две рубашки, вытирая слезы, как складывала джинсовые штаны и носки на эту самую нижнюю полку и каждый день давала себе слово, что выкину все это на помойку, но так и не решилась. Достала вещи, по привычке поднесла к лицу, вдыхая аромат порошка, и понесла в ванну, откуда уже не доносился шум воды. Постучала.
– Открыто.
Распахнула дверь. От неожиданности чуть не выронила одежду, потому что мой муж стоял там в одном полотенце и смотрел на свое отражение в зеркале, словно на автомате расчесывая волосы. Я сама не поняла, как уставилась на него. С каким-то маниакальным голодом. Год не видела раздетым и так близко… даже больше. Мне показалось, что он похудел за это время, стал более жилистым. У него всегда было красивое тело. Подтянутое, спортивное, рельефное. Я любила к нему прикасаться. Просто так залезть под футболку или рубашку, провести ладонями по животу или по груди, ощущая упругость и шелковистость кожи, втягивая его запах. Терпкий, мужской и такой родной. Запах, с которым я прожила вместе столько лет, и который все еще не выветрился до конца из моего дома и из моей памяти. Как же сильно я по нему соскучилась. До боли, до какого-то безумного исступления. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять Кирилла сзади. Рывком, отчаянно сильно. Очень-очень сильно, чтоб руки заболели. Прислониться щекой к его спине и стоять вот так… словно нет никакого развода, нет мерзостей, сказанных друг другу, нет измены и предательства, ненависти и пропасти между нами. Все просто дурной сон. В глазах предательски запекло. Я даже сделала шаг вперед и тут же остановилась, прижимая одежду к груди. Это все, потому что он слишком близко. Потому что на моей территории и в таком привычном для меня месте, и, конечно же, это дежавю. Сколько раз я вот так приносила ему сюда вещи. Не счесть.
А сколько раз он брал меня здесь… включая воду посильнее, чтоб нас не было слышно. И перед глазами я сама, прижатая голой грудью к кафелю, и он сзади, бешено двигается во мне, опираясь ладонями о стену, кусая за затылок и нашептывая на ухо грязные непристойности вперемешку с пошлыми нежностями и хриплыми стонами. Внутри все скрутилось в тугой узел и потянуло низ живота. До безумия захотелось снова ощутить его ласки. Острый и первобытный голод всплеском хаоса. Я уже забыла, что это такое и что вообще это можно чувствовать… Господи! Зачем я обо всем этом думаю?
Только сейчас вдруг заметила, что Кирилл опустил руку с расческой и смотрит на меня через зеркало. Пристально смотрит. Словно считывает реакцию с моего лица. Кровь прилила к щекам, и я тут же отвела взгляд, положила вещи на стиральную машинку.
– Это то, что ты носил раньше. Осталось в стирке, ты не забрал, а потом было не до этого.
Хотела выйти, но Кирилл вдруг схватил меня за руку, и меня словно подбросило на месте от прикосновения его пальцев. Током по всему телу. Я, кажется, даже вздрогнула.
– Как давно мы не вместе?
Попыталась вырваться, но он не дал, сжал руку сильнее, а у меня участилось дыхание от его близости. Навис надо мной скалой, в глаза смотрит исподлобья, и по щекам капли воды от мокрых волос стекают. Ресницы влажные, от чего кажутся черными и очень длинными. У Лизки точно такие же. И глаза голубые-голубые, пронзительные. Он напряжен так же, как и я, и взгляд тяжелый, лихорадочный. Сам на себя не похож.
– Я, кажется, уже говорила тебе – год. Чуть больше года, – тихо ответила и снова попыталась освободить руку. Боже! Зачем я в это ввязалась? Зачем поехала за ним?
– Ну это официально, как я ушел. А вообще? Я приходил к тебе после?
– Не понимаю, о чем ты. Да, очень редко приходил, но в основном у подъезда дочерей в машине ждал.
– Я не об этом.
– А о чем?
Посмотрел в вырез моего платья долгим взглядом и снова в глаза, чуть прищурившись, и я вижу, как у него верхняя губа слегка подрагивает, и меня ответной взрывной волной по всему телу, заставляя сжаться под этим взглядом. Он не может на меня ТАК смотреть. Это вообще не про этого Кирилла. Это откуда-то из прошлой жизни, где нас только начало трясти от голода друг по другу.
– Совсем не понимаешь?
Опустил взгляд на мои губы, и я невольно отшатнулась назад. Стало невыносимо рядом. Настолько невыносимо, что я испугалась, что сейчас не удержусь и унизительно сама потянусь к его губам.
Кирилл вот так не смотрел на меня настолько давно, что я отвыкла, и теперь у меня начал зашкаливать пульс.
– Не понимаю.
Усмехнулся так нагло, по-мальчишески. И мне показалось, что я стою на том заборе, а он снизу-вверх смотрит, как ветром подол платья развевает, и говорит о том, что видит какого цвета мои трусики.
– Хорошо… перефразирую – когда я трахал тебя в последний раз?
Я выдернула руку и схватилась за дверь, чтобы выйти, но Кирилл потянул дверь на себя, мешая это сделать. А я уже задыхаюсь, и паника от этих эмоций невероятная. Не помню, чтоб он мне вообще это когда-нибудь говорил. Но от этих слов кровь вскипела в венах с бешеной силой.
– Давно, Авдеев. Очень-очень давно. После того как я выставила тебя за дверь, ты больше со мной не… не спал. Я бы этого не позволила. И еще – у тебя нет никакого права говорить мне все это. Ты мне никто. Ясно?! Я, конечно, хочу тебе помочь… но не больше.
Ни одно из моих слов его совершенно не впечатлило, даже бровью не повел. Все так же запястье мое сжимает, только зрачки сузились.
– Значит, теперь это делает кто-то другой?
Не помню, чтобы Кирилл был ревнивым. Разве что когда мы только начали встречаться. И словно лезвием по нервам – да что ты вообще о нем помнишь или знаешь?
– Тебя моя личная жизнь больше не касается. Да ты и не интересовался ею все это время.
Дернула ручку двери, но он все равно не давал выйти.
– Мы ведь еще не развелись, верно?
– Неделю назад ты принес подписанные бумаги. Так что, да, можно сказать, развелись. Кирилл, дай мне выйти. Здесь дети и твоя мама. Не будем устраивать скандал при них.
Словно в ответ на мои слова послышался голос свекрови.
– Так, всем за стол. Борщ остынет.
Теперь я уже яростно дернула дверь и вышла в коридор, невольно сжимая руку там, где ее коснулись его пальцы. Когда вошла на кухню, свекровь многозначительно на меня посмотрела… Обратила внимание на то, что мы застряли вместе в ванной, но я проигнорировала ее взгляд и села за стол рядом с Алисой и Лизой, которая притащила альбом и фломастеры на кухню.
– Что рисуешь?
– Тебя с папой, – сказала она и протянула рисунок мне, но не отдала, – вы здесь помирились и вместе идете в магазин. Видишь, папа тебя за руку держит, чтоб ты не убежала.
Внутри все болезненно сжалось, но я постаралась как можно искренне ей улыбнуться. Моя малышка. Все еще страдает от того, что больше не видит нас вместе. Ей труднее всего. Старшим тоже не просто, но они хотя бы могут понять. Хотя я не обсуждала ни с одной из них причину нашего разрыва. А у Лизы в голове не укладывается, почему отец теперь не живет с нами и встречается с ней только по выходным.
– Очень красиво. Ты у меня умничка.
– У папы, – она отобрала рисунок и ринулась к Кириллу, который как раз зашел в столовую.
– Смотрииии. Это ты и мама. Правда, вы красивые?
Муж взглянул на Лизу и взял из её рук рисунок. Долго рассматривал, вертел и так, и сяк, а потом серьезно изрек:
– Мама красивая, а я так себе. Не очень.
Красивая? Да ты год назад спрашивал у меня, в кого я превратилась?!
– Нет, ты тоже красивый. Самый-самый красивый. Когда вырасту, я выйду за тебя замуж.
Он растерянно усмехнулся, а я не поняла, что тоже улыбаюсь. Никогда не видела его таким. Потом вдруг поняла, что Кириллу вообще довольно сложно сейчас общаться с Лизой, а она, как назло, атаковала его и не отходит ни на шаг.
– Лиза, иди сядь возле бабушки, она тебя покормит.
– Я с папой хочу.
– Лиза! – шикнула на нее Алиса, – ко мне иди. Отстань от папы.
– Не хочууууу. Я с папой хочу.
– Пусть со мной садится, – Кирилл отодвинулся вместе со стулом и посадил Лизу к себе на колени. Я медленно выдохнула, чувствуя, как покалывает затылок и бешено бьется сердце от всего происходящего. Раньше мой муж был более сдержан с детьми. Точнее, у него и времени особо на них не было. Он, конечно, старался, но случалось это далеко не часто. Надо поговорить с ним, чтоб не давал ложных надежд. Уйдет, а мне потом ее успокаивать и в тысячный раз объяснять, почему он не с нами, и что больше жить здесь не будет.
Свекровь тут же засуетилась, расставляя тарелки. И в ее суете чувствовался и страх, и какая-то нервная радость.
– Кир, я вроде приготовила все, что ты любишь. Если что не так, я в следующий раз по-другому сделаю.
Она поставила тарелку и смотрела то на меня, то на сына.
– Вы… не волнуйтесь, – он откашлялся, – ты не волнуйся. Я неделю на больничных харчах продержался, так что у меня теперь от одного запаха домашнего борща желудок в трубочку сворачивается.
Напряжение потрескивало в воздухе, и я физически его ощущала каждой порой. Я ковырялась ложкой в тарелке, старшие дети тоже тревожно поглядывали то на меня, то на своего отца. А он быстро и с аппетитом поглощал содержимое тарелок, отламывал хлеб. Действительно, проголодался. Вспомнила, как могла смотреть как он ест, подперев подбородок, и умиляться тому, что ему вкусно то, что я приготовила.
– Безумно вкусно. Ммммм. Я уверен, что все это ужасно любил. Вот прям уверен.
Хитрая сволочь и подхалим. Он точно ничего не помнит? Свекровь довольно улыбалась, разрумянилась. Мне казалось, она вот-вот расплачется. А где-то внутри начал подниматься протест. Я не хотела, чтоб он сидел на нашей кухне, звенел ложкой, прижимал к себе Лизу и вел себя так, словно он здесь желанный гость. Пусть уходит. Пусть валит к своей суке Алине или кого он там трахал последнее время? Он же с ней, вроде, был. Вот пусть уматывает. Пусть она ему сопли подтирает и помогает все вспомнить. Я не хочу ощущать эту противную радость, не хочу пожирать его взглядом, не хочу, чтоб дети на что-то надеялись.
Божееее, кому я лгу? Да, я хочу. Я до дикости всего этого хочу. Назад, в наше прошлое, в то время, когда вот этот ужин за столом был чем-то обыденным. Хочу его в этой комнате и за этим столом…. И именно поэтому мне настолько страшно, что хочется заорать, чтоб убирался немедленно. Я год себя склеивала. Проклятый, чертовый год я сшивала себя из кусков и осколков. И совсем не для того, чтобы сейчас все швы разошлись.
– Кир, а Лиза почти весь борщ доела. Вот что значит – папа рядом. А то Женя жалуется, что наше солнышко плохо ест.
Если бы взглядом можно было убивать, то свекровь уже упала бы замертво под стол. Мое напряжение видела только старшая дочь, она вдруг сжала мне запястье и посмотрела в глаза с такой мольбой, что я выдохнула и отпила компот. Хорошо. Это ненадолго. Они поужинают и уедут. Я потерплю. Дети давно не ели с нами за одним столом.
– Пап, ты ведь останешься дома, да?
Ну вот, начинается. Я знала, что это будет. С грохотом положила ложку в тарелку и стиснула челюсти.
– Да, я останусь дома.
И посмотрел прямо на меня. Так нагло, что у меня сердце подпрыгнуло, и от ярости кровь прилила к щекам.
– До конца ужина, разумеется, – сказала я, фальшиво улыбаясь, – а потом он поедет к бабушке.
– Нет, я никуда не поеду. Я решил остаться здесь.
Вот теперь я резко встала из-за стола, а Кирилл откинулся на спинку стула и с невозмутимым видом намазал хлеб маслом, посыпая солью. Это он делал всегда и раньше. Захотелось выбить хлеб из его рук и заорать, чтобы убирался.
– Что значит, остаться здесь? По какому праву?
– Мама! Пожалуууйста, пусть останется!
Но я не хотела слушать. Даже не обернулась к Маше.
– Ну то и значит. Это же и мой дом, верно? Так вот, я решил остаться. Мне здесь нравится.
Теперь молчали все, кроме Лизы, которая с воплем «ураааа» прыгала по кухне, и от ее голоса резало в ушах и хотелось заорать самой.
– Здесь почти нет твоих вещей.
– Я неприхотлив. Мне хватит того, что есть.
– Я не желаю, чтобы ты здесь оставался!
Наверное, это прозвучало жалко.
– Зато этого хочется мне. Врач сказал, что общение с семьей и пребывание в привычной обстановке благоприятно скажется на моем состоянии. Я думаю, что он был прав.
Муж с невозмутимым видом отхлебнул последнюю ложку борща и попросил Алису подать ему еще один кусок хлеба. Та подала, но, скорее, автоматически. Я вообще ее с трудом сегодня узнавала. Она промолчала весь вечер и только иногда хмурила ровные каштановые брови.
– Так, дети. Пойдемте погуляем с Рокки! – сказала свекровь и встала из-за стола.
– Я гуляла с ней, Ба!
– Пошли погуляем еще раз. Давайте-давайте. Выходите.
– Пусть доедают, – сказал Кирилл, и все обернулись к нему, – они еще не доели.
Правильно, пусть все слышат. Я не собираюсь ни перед кем разыгрывать спектаклей.
– Мне все равно, что думает по этому поводу твой врач. Ты должен уйти.
Кирилл медленно положил хлеб на стол.
– Я не знаю, каким был раньше. Не знаю, почему мы не живем вместе. И честно говоря, сейчас это волнует меня меньше всего, потому что я все равно узнаю. Что меня, да, волнует на данный момент – так это то, что я чертовски устал, у меня болит голова, и я хочу спать в своем доме. Это же все еще мой дом?
– ПОКА – да! Пока это и твой дом! Но мы с этим как раз разбирались! – отчеканила я, сжимая вилку и стараясь не смотреть ни на кого здесь.
– Вот и отлично. Светла… мама, налей мне еще борща, пожалуйста. Вы ешьте-ешьте.
ГЛАВА 9
Я смотрел, как она складывает посуду в раковину, пока моя мать одевается в коридоре. Нервно ставит тарелку на тарелку. У нее тонкие пальцы с аккуратно постриженными ногтями и очень хрупкие запястья. Почему-то я испытывал чувство триумфа от того, что она злится. По сути, незнакомая мне женщина. Но это означало, что ей не все равно. Это и было для меня важным. Осознание, что я сейчас нахожусь там, где людям не все равно. У меня не было этого ощущения с того самого момента, как я пришел в себя в больнице и открыл глаза. Самое страшное это не то, что вы не помните, как вас зовут, самое страшное – это когда всем наплевать, что вы этого не помните. Даже психиатру, который живо интересовался, как я себя чувствую, и в это время поглядывал на часы, торопясь домой к жене и детям. Я видел у него на столе их фото в стеклянной рамке, как и обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Все равно было и моему лечащему врачу, и даже Верочке, которая думала о том, как я подниму ее халатик повыше и отымею ее на лестнице или в ординаторской. Вот что меня пугало там больше всего – равнодушие и осознание, что на хрен я никому не нужен. Нет, это не было жалостью к себе. Напротив, это было осознанием, что, скорее всего, в прошлой жизни мне было на всех наплевать…
А потом появилась она и разломала все мои построенные долгими ночами теории вдребезги. И тогда я впервые увидел в чьих-то глазах эмоции… ко мне. Пусть вот такие – с примесью горечи и ненависти, но эмоции, и никак не равнодушие. Я не знаю, как мы прожили с ней двадцать лет совместной жизни, но определенно это были далеко не самые худшие времена, если она приехала за мной в глухомань, спустя год после того, как мы расстались. Единственная, кто приехал… а могла и отказаться.
Я вышел к матери, услышав, как та прощается с внучками. Наверное, так нужно поступать – выйти, помочь надеть пальто, провести до лифта. Она немного опешила, когда я это сделал, но ничего не сказала, а я смотрел на эту пожилую и приятную женщину и думал о том, что ничего не испытываю, кроме чувства уважения, любопытства и, возможно, некоей симпатии. По крайней мере, все эти люди не вызвали во мне отторжения. Я хотел их узнать и хотел понять, каким они знали меня. Но самое паршивое, что, чем больше я наблюдал за их поведением, тем больше понимал, что все же я был кретином. Пожалуй, моя мать единственный человек, которого степень моего скотства в прошлом не раздражала так сильно, как, например, Женю. И, судя по всему, до двери я ее не провожал, когда она уходила.
– Ты иди в квартиру, сын. Простудишься после ванной…, – а потом тихо добавила, – может, все же ко мне поедешь? Я твоих любимых рогаликов напеку, альбомы посмотрим… Жене трудно и …
– Жене придется смириться с моим обществом. А потом мы все обязательно приедем к тебе.
Она нахмурилась и прикоснулась к моей щеке.
– Им тяжело. Ты год не жил с ними.
– Мне тоже тяжело. Я неделю назад родился на свет. Ничего, мы справимся. Я не хочу уходить. Я чувствую, что это мое место. Мне нужно быть именно здесь. Это как-то правильно.
– Как знаешь. Может, это и верно. Если все же решишь, Алиса скажет адрес – бери такси и приезжай.
Я кивнул и нажал кнопку вызова лифта.
– Я приеду. Обещаю. Мне понять надо – кто я и где нахожусь.
Это было правдой. Я знал, что сейчас слишком надавил на свою семью, о которой не знал ничего совершенно, но я хотел узнать. И если они мне не дадут этого шанса, то второго у меня уже не будет. Значит, выгрызу его насильно. Может быть, я поступаю как скотина, но пусть я лучше буду скотиной, чем бесхребетным лохом, который ушел, как только его погладили против шерсти или слегка повысили голос. В конце концов, это мой дом, мои дети и моя женщина. Я разберусь со своим прошлым, а если не разберусь, мы будем строить будущее… ВМЕСТЕ. Это мое решение. Пусть я не знаю, кто я, но я знаю, чего я хочу и как правильно. Это самое главное. Где-то в глубине души я чувствовал, что мне это нужно, что это часть меня даже сейчас, когда я их совершенно не помню.
Я вернулся в квартиру, машинально потрепал собаку между ушей и встретился взглядом с котом. Тот вышел из своего укрытия впервые. Рыжее чудо и совсем не от слова «чудеса». Я б, скорее, назвал его мохнатым чудовищем. Так как это был нагловатый пушистый тип огненно-рыжего цвета с такими же желтыми глазами, которыми сверлил во мне дырку.
Он сидел на тумбочке у зеркала и смотрел на меня так, словно я бесцеремонно вломился на его территорию. Довольно самоуверенный гавнюк, который всем своим видом показывал искреннее недоумение – почему я вдруг вернулся обратно. Ладно, проверим, какие отношения были у нас и с тобой. А вдруг мы жили душа в душу, и я гладил тебе пузо и чесал за ушком.
Протянул руку погладить, но кот зашипел и выгнулся дугой, замахиваясь лапой с выпущенными когтями. Ясно, и тут тоже не все гладко. Куда ни плюнь, одни враги, даже кот. С собакой, правда, подфартило. Или это она всех так любит, или все же тут я не облажался.
– Хорошо, шерстяной засранец, – тихо сказал я, – судя по всему, мы с тобой не ладили, или тебя взяли после того, как я ушел. Но мы еще вернемся к этому вопросу, и только попробуй нассать мне в ботинки. Поверь, нам лучше дружить. Для тебя лучше. Ясно?
Прошел обратно на кухню, рассматривая обои и светло сиреневые шторы на окнах. Симпатично. Уютно, я бы сказал. Понятия не имею, как все должно выглядеть, и даже не представляю степень доходов моей семьи, но глаз радует, а значит, не все плохо.
Жена все также мыла посуду и теперь складывала её в шкафчик над головой. Снова засмотрелся на нее. Не знаю, что именно влекло настолько сильно: то ли копна этих светлых волос, завязанная в хвост на затылке, и изгиб затылка с ямочкой посередине и светлым пушком, к которому хотелось прижаться губами, то ли тело её сочное и округлое, то ли запах уюта и животного секса, исходивший от нее, но мне до дикости хотелось сгрести ее за талию, усадить на кухонный столик и прямо здесь хорошенько отыметь, а потом заставить рассказать, какого хрена мы разошлись. Впрочем, мне отыметь ее хотелось и в ванной, когда она зашла с моими вещами в руках и смотрела на меня своими ведьминскими глазами с лихорадочным блеском. Оказывается, я прекрасно умел читать женские взгляды. И если Верочка смотрела на меня с наивным похотливым любопытством… то у моей жены был совсем другой взгляд – тяжелый, подернутый дымкой голода, с пониманием, что я могу дать ей, и воспоминаниями о том, что уже давал. Мне почему-то казалось, что с сексом у нас было все в порядке. Даже больше, мне казалось, что трахал я ее беспрерывно двадцать четыре часа в сутки, потому что сейчас у меня член дергался только от одной мысли о её губах и тяжелой груди под платьем.
– Давай помогу, – сказал не так уж и громко, но она вздрогнула и тут же резко повернулась.
– Поможешь с чем?
– Помыть посуду. А ты бы в душ пока сходила.
Она смотрела на меня так, словно я только что сказал ей, что хочу убить человека или поужинать тараканами.
– Это такая шутка? Или попытка вести себя как настоящий муж?
– Скорее, второе, чем первое.
– Ну так мимо – ты никогда не мыл за собой посуду.
Я усмехнулся и отобрал у нее тарелку.
– Это был не я или это был тот я, который мне неизвестен. Мне кажется, посуду я мыть умею.
Отняла тарелку и сполоснула ее под водой.
– Послушай… я не хочу ссориться и не хочу никаких скандалов. Я очень сильно, – сглотнула и поправила выбившуюся прядь за ухо, а я проследил за движением ее пальцев и подумал о том, какая белая у нее кожа и какой гладкой и нежной она выглядит там… чуть ниже уха. – Я очень пытаюсь понять твое состояние, и поэтому сегодня ты остался здесь. Но это плохая затея, Кирилл. Она никому не нужна. Не стоит играть с нами в какую-то иллюзию семьи, которую тебе сейчас хотелось бы иметь. Мы давно не семья.
– Да, я слышал об этом уже несколько раз.
– Тогда зачем все это? Зачем ты даешь детям ложные надежды? Ты ведь даже не помнишь их.
– Но я хочу вспомнить. И я хочу остаться в этом доме.
– Я хочу! Все же это прежний ты. А потом что?! Я буду разгребать последствия твоих попыток, когда ты все вспомнишь? Успокаивать детей, снова объяснять им, почему я и ты …
Пока она говорила, вода брызгала ей на платье, и я все же отобрал тарелку и закрутил кран.
– Давай разбираться с проблемами по мере их поступления. Пока что я мою посуду, а ты иди в душ. Представь, что у тебя появился сосед.
– То есть ты не уйдешь к матери?
– Нет.
– Почему, черт возьми? Она такая же чужая для тебя сейчас, как и мы все… но она, по крайней мере, тебя любит.
– А здесь, значит, меня не любят?
– Я не то хотела сказать…, – Женя смутилась, а я усмехнулся, понимая, что все она то сказала. Человек в ярости всегда говорит правду.
Продолжал рассматривать ее лицо и думать о том, что у нее действительно потрясающие глаза. В них отражается каждая эмоция, и у меня от подрагивания ее верхней губы в паху простреливает и в горле пересыхает.
– Мне интересней здесь с вами… с тобой. Ты очень красивая, Снежинка… Не знаю, какой ты была раньше, но я понимаю, почему прожил с тобой двадцать лет. Я, наверное, любил тебя, как одержимый.
– Наверное, когда-то любил, – тихо сказала и медленно выдохнула, а я провел пальцами по ее щеке, и она вздрогнула от прикосновения. От её реакции по телу прошла волна тока, и я, зарывшись в ее волосы на затылке, потянулся к губам, продолжая смотреть в зеленые глаза и чувствовать, как меня уносит. И ощущение такое, что с крыши собрался прыгнуть, а вот сколько этажей в здании, не знаю… но уверен, размажет меня там внизу всмятку. Моя и не моя одновременно, и я… сам не знаю, кто я. Но целовать её – необходимость. Как жажда глотка кислорода. И чувство такое, что давно не целовал, и от этого скулы сводит, словно уверен – прикоснусь губами к губам, и все вывернется с изнанки на лицо. Но она тут же резко оттолкнула меня от себя, а я в каком-то безумном порыве сильно привлек к себе за затылок, не отпуская и падая… падая вниз.
