Текст книги "О ком плачет вереск"
Автор книги: Ульяна Соболева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Глава 2
Италия. Сан-Биаджо
200 год
Я воплощенье ненавистной силы.
Некстати по незнанью полюбила?
Что могут обещать мне времена,
Когда врагом я так увлечена?
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
Вакханалия необратимости,
Разум с сердцем рулетку крутит.
Рвется тонкая нить к одержимости.
Правда в голову всех рассудит.
(с) Ульяна Соболева
Он сидел за столом напротив, прокручивая четки темными, сильными пальцами и высокомерно попивая вино. В расстегнутом черном пиджаке и такой же черной рубашке. Мне видна его мощная волосатая грудь с резко выделяющимися кубиками пресса и массивная золотая цепь с крестом на бычьей шее. Изменился за это время. Возмужал. На скулах густая щетина. Если бы моя ненависть не сжирала меня, не испепеляла все мое существо болью, я бы с яростью рыдала о его красоте, потому что это адская насмешка, издевательство и кощунство дать такую внешность подобной твари. И если человек может вообразить самые мерзкие пороки, на какие способны лишь исчадия ада, то все они здесь. В нем. Под его грудной клеткой прямо в гнилом сердце. Я знала о нем все. Знала так много, что уже только ради этого стоило убить. Паук любил рассказывать мне раньше… исповедоваться перед своей жертвой о своих грехах, положив голову ей на колени, а уже через несколько часов вытирать об нее ноги, как о вонючую тряпку. Иногда мне казалось, что он зависим от своей лютой ненависти ко мне, и она его подпитывает.
Наивная дура… решила, что если прошло столько времени, то Паук уже меня не найдет. Позволила себе снова начать жить… позволила любить себя и надеяться стать снова счастливой. Стать кем-то… но не Вереском.
Паук смотрел изредка мрачным, тяжелым взглядом. Пиршество по случаю нашего венчания окончилось, и многие гости разъехались по домам, а некоторые все еще сидели за столом и упивались вином, хватали руками многочисленные десерты, мясо и сыры. Такие же животные, только более примитивные. Его шакалы. Я так и видела на их мордах плотоядный оскал. Скажет им «фас», и они разорвут любого, чтобы раболепно положить к носкам его ботинок куски мяса.
Это была пытка – сидеть здесь, пытка – слышать музыку, видеть веселье, пьяные лица. Мне хотелось заорать, чтобы они прекратили! Это жуткий день! Такой же жуткий, как и несколько лет назад… когда ди Мартелли уничтожили всю мою семью, а меня…меня заперли в клетке и убивали изо дня в день. Он убивал. Как вампир, выкачивал мою кровь и заставлял расплачиваться день за днем, месяц за месяцем за грехи моего отца.
Я ни к чему не притронулась, так и смотрела в тарелку застывшим взглядом, пока не почувствовала, как меня рывком подняли на ноги.
– Я сказал, пошли в спальню! Ты глухая?
Он пьян, и его огромные глаза с тяжелыми большими веками жадно смотрят на меня, вызывая ужас и отвращение. Нет ничего страшнее мрачной и черной похоти в его глазах.
– Я еще не поела.
– Ужин окончен. – и вдруг наклонился к моему лицу. – Я хочу, чтоб ты меня поцеловала. Я забыл вкус твоих губ.
От неожиданности судорожно сглотнула.
– А я хочу, чтоб ты сдох прямо сейчас.
Кривая усмешка, одним движением выхватил пистолет из-за пояса и тут же приставил к голове проходящего мимо официанта. От неожиданности я со свистом втянула воздух.
– Фейерверк из мозгов в твою честь, Вереск. Ты знаешь, какого они цвета? Хочешь увидеть прямо сейчас? Они нежно-розовые… иногда серые… давай посмотрим вместе? Тебе разве не интересно?
Официант тихо молится по-итальянски. Он молоденький. Ему едва можно дать двадцать.
– О Господин, спаси, господин, не надо!
Я бросила взгляд на дрожащего мальчишку и снова посмотрела на Мартелли.
– Он младше Марко… зачем? Не трогай мальчика!
– Мы оба знаем, что его возраст не имеет значения. Поцелуй за жизнь. Такая мелочь.
– Конечно, ты ведь привык все покупать. Что есть человеческая жизнь, если Сальваторе ди Мартелли хочет развлечься!
– Ооо, ты назвала мое имя. Давай. Повтори его еще раз. Мне нравится, как ты его говоришь. Я дьявольски соскучился по нему твоим голосом, Вереск!
– Вереск давно умерла!
– Разве я не дьявол из Палермо? Я ее воскресил. Для себя. И, нет, сладкая, это ты покупаешь. Его жизнь. Плати. Не люблю ждать.
Наклонилась и коснулась губами его губ, вздрагивая всем телом, ощущая едкую волну протеста вместе с каким-то оглушительным и ненавистным наслаждением. И вдруг почувствовала, как он вцепился пальцами в мои волосы, отрывая от себя и не давая поцеловать. Такой же непредсказуемый психопат, как и всегда. Ждешь одного, а получаешь настолько противоположное, что от шока еще долго резонансом дрожит все тело.
– А он… твой Ромео целовал тебя? Отвечай, целовал? Как он это делал – с языком или без? Он лизал твое небо, как я?
В глазах дикий блеск, внушающий ужас. Когда у Сальваторе отказывали тормоза, он становился невменяемо опасен. И я знала эти моменты. За все годы моего жуткого заточения я изучила их.
– Господин!
– Не трогай его. Тебе ведь нужна была я? Ты нашел и получил меня. Зачем еще кого-то терзать и мучить?
– Пошел вон! – а сам перехватил мою шею и легонько сдавил. – Вееерно, малая, чертовски верно. Зачем мне кто-то? Я буду терзать и мучить тебя. Так, как он целовал тебя? Покажи мне как!
Официант, не прекращая молиться, выскочил из зала, а Мартелли приставил пистолет к моему лбу.
– Показывай! Не бойся!
Звучит смешно, учитывая, что дуло упирается мне между глаз.
– С тобой все равно никогда не будет, как с ним!
– Твааарь! Что ты дала ему с собой делать? Отвечай! Что позволила? Сосала у него? А? Сосала? Отвечай!
Стало страшно. До судорог, до боли в суставах.
– Трахал тебя? – легко шлепнул по щеке заставляя смотреть на него. – Спрашиваю, трахал?
– Нет…
Отрицательно качнула головой и почувствовала, как он убирает волосы с моего лица пистолетом. Зажмурилась, чтобы не встретиться с ним взглядом.
– Лжешь. Трахал. Знаю, что трахал. Открой глаза и смотри на меня. Смотри, бл*дь, на меня, я сказал!
Медленно приоткрыла, глотая раскаленный воздух.
– Молишься?
Кивнула, содрогаясь от ледяных прикосновений металла.
– О чем молишься?
– Я очень хочу…чтоб ты умер. Прямо сейчас.
Привычная гадская ухмылка. Ненавистная, мерзкая. Только в глазах вспыхнула золотая смерть. Как будто я только что вбила лезвие ножа ему под ребра.
– Плохо молишься, Вереск, твой Бог не слышит тебя. Он глухой. Ты слишком тихо пищишь. Ты ему на хер не нужна. Никому не нужна, кроме меня! И запомни, – наклонился ко мне, – я не умру один. Я заберу тебя с собой. Другому никогда не достанешься. Ты – моя.
– Больной ублюдок! Какой же ты больной…!
– Замолчи… или я поступлю с тобой очень плохо. Так плохо, как никогда не поступал.
– Неужели, а это? Что может быть хуже этого?!
Нервно дернула вверх рукава свадебного платья, тыкая ему в лицо круглыми шрамами на сгибах рук. Он поморщился, как будто это зрелище причинило ему боль. Но я бы никогда не поверила, что этот зверь умеет ее испытывать.
– Так было надо. Хватит болтать. Раздевайся! Я хочу свою награду за все эти долбаные годы поисков. Ты начнешь возвращать мне долги прямо сейчас!
Стянул с себя пиджак и швырнул на пол, принялся расстегивать рубашку одной рукой, другой все еще сжимал пистолет. Сделал несколько шагов ко мне.
– Не подходи! Не смей! Не приближайся!
– А как же брачная ночь, Вереск? Аааа? Как же секс, о котором ты мечтала? Сегодня ночью твой мудак должен был тебя драть до самого утра, лить в тебя свою сперму…
– Он, а не ты! Он!
– Ничего, я побуду на его месте, и ты поорешь для меня. Поорешь так, что он услышит тебя даже на том свете.
– Ты – омерзительное чудовище, и с тобой можно орать только от ужаса! Меня всегда от тебя тошнило!
Мне нравилось это говорить, нравилось заставлять его бледнеть от ярости. Если бы могла, я бы сдавила его проклятое сердце и выдрала у него из груди. Что угодно, лишь бы причинить ему боль.
– Лжешь! Сука! – приподнял в воздухе и резко опрокинул на стол.
Схватила его руку и прижала дуло пистолета к груди.
– Лучше спусти курок. Ты ведь все уже получил. Все активы моего отца, бумаги, земли.
Ткнул дулом мне в горло, опрокидывая на белую скатерть и наклоняясь ко мне. Вьющиеся иссиня-черные волосы упали ему на лоб, на какие-то мгновения возвращая этому жестокому лицу былые юношеские черты. Черты, которые я когда-то любила…
– Я возьму тебя… и, если на скатерти не останется твоей крови, я размозжу тебе череп!
– Сделай это сейчас! Потому что ее там не окажется!
– Ммммм! – взвыл и вдавил дуло в горло так сильно, что я закашлялась. Второй рукой разодрал тонкий шелк на груди. Дешевенькая материя разлезлась на части до самого пояса. – Не окажется – значит я трахну свою жену-шлюху перед смертью и стану вдовцом!
Глава 3
Сицилия. Палермо 1997 год
Воспламенившееся море слез,
Раздумье – необдуманности ради,
Смешенье яда и противоядья.
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
С тобой душой и вздохом каждым
Часы, минуты и мгновенья
Взлетев над пропастью однажды,
Рискуя, но без сожаления
Твоя, пусть все ужасно сложно
Болезненно так откровенно
Но отказаться невозможно
Ты мой, во мне, течёшь по венам
© Ульяна Соболева
– Это ваш цвет, синьорита. Только лиловый. Только он. Под ваши глаза.
– Лучше б они были синие, как у мамы, или зеленые… а то и карие, как у тебя!
– Дуреха. Ох, уж эти вересковые глаза. Поплачет кто-то от вашей прелести, юная сердцеедка, ох, поплачет. Попомните мое слово. Старая Ма знает, что говорит.
– Лгунья!
– Пыф! Еще чего! Мами никогда никому не льстит!
Мои глаза имели необычный цвет. Они были лиловыми. Вначале думали, что это младенческий оттенок, потом испугались, что я слепая, но врач сказал, что у трех процентов населения земли есть разные оттенки фиолетовой радужки. Моя напоминала цветом вереск. Его было здесь много, особенно на Холме Эрикса. Меня этот цвет не радовал, потому что люди всегда пытались меня рассмотреть поближе. А бывало и тыкали пальцами. Конечно, мой отец мог эти пальцы поотрезать, как и дядя Влади, но повышенного интереса это не поубавило бы. Люди любят рассматривать и удивляться чему-то необычному, а иногда и бояться. Когда со мной встречались взглядом где-то в центре города – могли осенить себя крестным знамением и перейти на другую сторону улицы.
– У этой девочки странные глаза. Она ведьма?
– Не знаю. Может, она больная.
На утренней мессе всегда хорошо слышно, о чем многие шепчутся, но еще лучше было слышно, как эта «врач» потом голосила, когда села своей пышной задницей на гвоздь. Пусть теперь едет в травмпункт за диагнозами.
Мами нарядила меня в атласное платье, которое сшили на заказ до грандиозного приема в доме Мартелли. Оно сидело как влитое, имело пышный низ с воланами и кружевным подъюбником и узкий верх, а декольте-лодочка чуть приоткрывало плечи. Выточки подчеркивали едва появившуюся грудь.
Мне исполнилось пятнадцать, у моих сверстниц за пазухой водились теннисные мячи, а у меня едва вылезли две горошинки. Но я и им была рада. Хоть что-то. Надоело быть прямой, как доска.
– Сиськиии, вы где? – заглядывала по утрам под майку и вместо них разочарованно отвечала, – Никого нет дома.
– Волосы заплетать?
– Уложи красиво, Ма.
– Красиво?
Ее черные брови-запятые удивленно поползли вверх.
– Это для кого так старается синьорита? Уж не для этого ли вредного мальчишки?
– Какого такого мальчишки?
Пряча улыбку и поправляя декольте.
– Ди Мартелли старшего! Кого ж еще? Вряд ли вы бы так расстарались для его тщедушного братца!
– Еще чего! Для Паука?! Он долговязый верзила, и он мне совершенно не нравится.
– Конечно, не нравится. Именно поэтому вы тут прихорашиваетесь и просите уложить вам волосы в спиральки, и я должна посвятить этому несколько часов моей жизни.
Ворчала Ма. Но все же укладывала мои длинные космы в спиралевидные локоны. Украдкой от всех я подкрасила маминой тушью ресницы и нанесла немного блеска на губы. Да, я прихорашивалась для него. Для мерзкого Паука, которого видела последний раз почти четыре года назад. Потом он уехал учиться в США… Но до своего отъезда часто приезжал ко мне, проведать Смерча. Того самого волчонка, которого мы спасли.
Если бы отец узнал о том, что зверь продолжает приходить, то организовал бы отстрел. Я выпустила Смерча, когда он начал задирать кур, а потом загрыз ягненка, и управляющий пригрозил зарубить его топором. Но волчонок не прекратил свои набеги. Приходил меня проведать и обязательно «следил» в курятнике. Отец собирался устроить облаву и застрелить Смерча, и мне стало страшно, что он найдет и убьет его.
Мы отвезли его в лес вместе. Я и Сальва. Четыре года назад. Верзила приехал ночью на отцовском внедорожнике и ждал меня за забором со стороны заповедника. Это была наша первая встреча без Марко. Он тогда слег с какой-то болезнью.
– Ты чего там возишься, малая? Давай перелазь!
Легко сказать, когда в тебе метр пятьдесят роста, а ограда два метра. Кое-как я забралась наверх, цепляясь за ветки виноградника, а спрыгнуть не могла. Так и топталась наверху, глядя на задранное ко мне лицо Паука.
– Прыгай!
– Я высоты боюсь!
– Я поймаю!
– А если нет?! Может, ты косоглазый и криворукий!
– Сейчас залезу наверх и сброшу тебя оттуда.
– Только попробуй!
– Прыгай, я сказал! Или ты трусливая девчонка, Вереск?
Он называл меня так с нашей самой первой встречи… и я привыкла. Мне даже нравилось. Чувствовать себя особенной для него. Самого крутого мальчишки в Палермо. Самого заносчивого, драчливого и жестокого. Мальчишки, по которому сохли все девчонки в округе. Это же сам Сальваторе ди Мартелли, у него черный «Порш», кожаная косуха, металл на шее, руках и в ухе. Всегда сбиты костяшки пальцев, за поясом нож и где-то в тачке спрятан ствол. С ним никто и никогда не связывается. Он сын капо*1 Альфонсо ди Мартелли. Его боятся все… только не я. Потому что Паук мой друг. Он и Марко Поло – его брат. По крайней мере я так считала.
Зажмурилась и прыгнула. Горячие, большие руки подхватили под мышки и на какие-то доли секунд я прижалась всем телом к его груди. Уловила аромат лайма, сигаретного дыма и запах его кожи. Слегка закружилась голова, и я подняла на него удивленный взгляд. Какие чудесные глаза вблизи, и эта желтая кайма, как золотой ободок. Захотелось тронуть кончики его бархатных ресниц.
– Что такое? У меня прыщ на носу?
– Два! Один на самом кончике!
– Лгунья! Пошли. Надо найти этого оболтуса, засунуть в машину и вывезти отсюда на хрен, а то твой папаша из него чучело сделает.
– А тебе его жалко?
– Я что зря его из капкана вытягивал и таскал из мясной лавки кости и свиные ноги?
– Просто ты…хороший и любишь животных.
Сальва вдруг схватил меня за плечо и сильно сдавил.
– Я не хороший, Вереск. Запомни хорошенько и заруби на своем курносом носу – я зверь. Если буду голоден, сожру и глазом не моргну. Живьем.
– Даже меня?
– Даже тебя. Если станешь поперек дороги!
Черно-золотые глаза стали злыми и холодными.
– Но мы же друзья!
– Ты заблуждаешься – у меня нет друзей. Пошли.
И он говорил правду, зря я тогда ему не поверила.
***
Смерч пришел к нам не сразу, пришлось подождать, а потом долго заманивать его в машину кусочками сырой говядины. Когда Сальва гнал его в лес, я ревела… потому что волк не хотел уходить, Паук швырял в него камни и даже грозился зарезать. Тыкал в его сторону ножом, а волк смотрел грустными глазами с упреком и рвал мне сердце. Когда мальчишка все же попал ему камнем в бок, Смерч убежал, оглядываясь с таким разочарованием и тоской, что я разрыдалась.
– Ты – дура? Чего ревешь? Ему там нормально будет. Пару себе найдет, братанами обзаведется, мелких серых блохастиков нашлепает, а так станет шкуркой у тебя под ногами в прихожей.
Улыбнулась сквозь слезы.
– Он не хотел уходить… Может, надо было по-другому. Спрятать его еще где-то… а не вот так.
– Никто не хочет уходить оттуда, где сытно и тепло. Но приходится. Он большой парень. Выживет.
Неожиданно провел ладонью по моим волосам и вытер слезу. Золотая кайма стала ярче, насыщенней, и глаза внутри уже не казались такими темными.
– Все. Развела тут сырость. Нос красный и распухший, как у алкашки.
– Сам ты алкаш, – а потом с аккуратным любопытством спросила, – А…твоя гитара с тобой?
– Вот же ж сука! Марко…гаденыш!
– Сыграй мне, пожалуйста… Я очень хочу послушать.
Думала, откажет, пошлет меня к черту, но он открыл багажник, достал гитару в кожаном футляре, забрался на машину, поставил одну ногу на капот, а вторую в массивном ботинке спустил вниз.
Как красиво и любовно он держал инструмент. Зажимал пальцами струны, и она исторгала медленную, рвущую душу мелодию… а потом я услышала тихий, бархатный, грубоватый голос Сальвы. Завороженная, с широко распахнутыми глазами, я слушала, как он играет и поет… и летела…летела вверх, у меня все звезды и облака кружились перед глазами.
– Завтра я уезжаю, малая. – вдруг прервался, и гитара жалобно застонала под длинными, умелыми пальцами, оборвал стон нежным шлепком, придавив струны.
– Куда?
– В Нью-Йорк. Отец хочет, чтобы я продолжил учебу там. Ты не грусти. Вереск, Марко здесь останется. Будет тебя развлекать.
И снова заиграл, вытягивая с хрипотцой припев….
Don't you cry tonight
I still love you baby
Don't you cry tonight
Don't you cry tonight
There's a heaven above you baby
And don't you cry tonight*2
() Don`t cry (Guns N' Roses)
С тех пор прошло четыре года. Он не звонил мне, не отвечал на сообщения в мессенджере и больше не приезжал. Я каждый день заходила на его страницу в соцсети, хотела что-то написать, но не решалась. Если сам не пишет – оно ему не надо. А я гордая. Не надо – значит, и мне не надо.
____________________________________
*1 Капо – Капореджиме (от итал. caporegime – глава «команды», часто сокращается до капо) (ист. Википедия)
*2
Не плачь сегодня
Я по-прежнему люблю тебя, детка
Не плачь сегодня
Не плачь сегодня
Небеса над тобой, детка
И не плачь сегодня.
Глава 4
Сицилия. Палермо 1998 год
Неведомое что-то,
Что спрятано пока еще во тьме,
Но зародится с нынешнего бала,
Безвременно укоротит мне жизнь
Виной каких-то страшных обстоятельств.
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
Быть для тебя…всего лишь просто быть,
Быть твоим Раем, а, возможно, Адом,
Быть той, кого не сможешь ты забыть,
Быть в твоей жизни, большего не надо.
(с) Ульяна Соболева
Я спускалась по лестнице, придерживая пышный подол, чувствуя, как тугие длинные кудри бьют меня по спине, и, тяжело дыша, с замиранием сердца представляла себе нашу встречу с Сальваторе. Как же безумно я ждала этот день и считала дни до него, отмечая их в своем дневнике, представляя себе пряди непослушных, вьющихся черных волос, развевающихся на ветру, большие и сочные губы с травинкой между ними, чуть прищуренные глаза с золотым ободком. Сальваторе, Сальваааа… Перекатывается во рту, в гортани и жжет, как соль. Да, не сахар, а соль. Если тронуть кончиком языка, сводит скулы. Мысли о нем казались какими-то острыми, запретными, сумасшедшими, и от них дух захватывало. Есть в них что-то неправильное. Не дружба. Нет. Что-то иное. Мне оно казалось и черным, и светлым одновременно.
Когда проходила мимо кабинета отца, он как раз с кем-то вышел и повел своего гостя к запасной лестнице. Я затаилась за углом. Никогда раньше не видела, чтоб он так озирался и скрывал своих посетителей. Пошла следом, на носочках. Любопытство один из самых губительных пороков. Ведь чем меньше знаешь – тем лучше спишь. Любимое выражение моего отца.
– Поверь, это правильный выбор, – говорил кто-то очень глухо, по-русски, как в трубу, – их давно нужно убрать. Иначе уберут тебя. И довольно скоро.
– Это не должно исходить от меня. Если у вас что-то пойдет не так… я не при делах!
– Обижаешь, Миша. Будет подставной свидетель. Ты слишком нам нужен, чтобы терять.
– Не приезжай сюда больше!
– Если будешь прятаться от нас – приеду… Не зли наших. Не надо. Ты нам много задолжал. Скажи спасибо, что мы приходим к тебе, а не к нему… с предложением убрать тебя, Миша! За твой грешок он бы с тебя кожу скальпелем снял! И ты прекрасно это знаешь…
– Заткнись! Много себе позволяешь!
– Ровно столько, сколько могу, дорогой! Мне нужно время и место сделки! Ты теперь с нами!
Внизу хлопнула дверь. Голоса я больше не слышала, подошла к окну на лестничном пролете и посмотрела украдкой, отодвинув шторку. Отец снова оглянулся на дом, а его гость быстрым шагом шел к калитке, за которой стояла машина, спрятанная за кустами жасмина. Мне показалось, что он слегка прихрамывает на правую ногу. Пожала плечами и уже через несколько минут забыла о них. Моя голова была слишком занята совсем другими мыслями.
Наша машина ехала по серпантинной дороге мимо апельсиновых деревьев, пальм и кипарисов. В воздухе витал насыщенный запах моря и все той же соли. Скоро станет совсем жарко, и можно будет купаться. Радость тут же потухла. Если мы будем ездить на пляж с ди Мартелли, братья увидят меня в купальнике… а там…ТАМ ничего нет. Только горошинки. И рядом со своими сверстницами я – дрищ облезлый.
Но чем ближе мы приближались к роскошной вилле Мартелли, тем быстрее билось мое сердце. И предвкушение встречи вытесняло все остальное.
***
– Как же выросла ваша очаровательная девочка, Микеле, а эти глаза, это линзы? Ооох. Мы с Алем надеемся, что и у нас будет девочка, – жена Альфонсо гладит мой подбородок длинными пальцами и улыбается. У нее заметно выпирает «беременный» живот, и она периодически поглаживает его ладонью. А я понимаю, что она даже не помнит, что мы встречались, и она сто раз видела мои глаза. Ее взгляд тут же скользнул по моему отцу, потом она снисходительно улыбнулась матери и пошла к другим гостям, собравшимся на просторной веранде, где официанты разносили алкогольные и прохладительные напитки.
За мной никто не следил, и я быстро устала от толпы, музыки, надоедливых воскликов: «Ох ты ж, какие глазаааа! Это не линзы? Вы красите ей волосы? Божественный оттенок!». Да, мама красит своей пятнадцатилетней дочери волосы и засовывает в глаза линзы. Хотя, чему удивляться, если популярные звезды меняют своим детям пол, то почему бы не покрасить волосы. Это такая невинная шалость. Но нет, мой отец был слишком консервативным и не разрешал мне даже обрезать косы. Я не могла носить слишком короткие юбки, открытые кофты и красить лицо. Даже сейчас он нахмурил брови, когда увидел, что я намазала губы блеском. Быть поздним и единственным выжившим ребенком не просто сложно, это все равно что быть единственным цветком, который поставили под колпак и опутали длинными цепями, чтобы не дай Бог ни один из лепестков не опал.
«Ты – мое сокровище, Юлия, ты все, что у меня есть, – говорил отец и гладил мои волосы, – я сдохну, но сделаю тебя счастливой. Поняла? По трупам пойду, но ты станешь королевой!»
И я ему верила. У меня не было ни одной причины считать иначе.
Дом Альфонсо совершенно белоснежный, утопающий в розарии и декоративных цветах, с выстреливающими в воздух поющими фонтанами, диковинными арками восхищал своей красотой и продуманностью дизайна. Но меня волновал совсем не дом… Я выискивала глазами в толпе Сальву и Марко, но их нигде не было. Они не вышли меня встречать.
Весь последний год мы не встречались. Альфонсо больше не приезжал к нам, и я не слышала, чтобы отец говорил о том, что они виделись. Я выскользнула из просторного зала, набитого гостями, и пошла в сторону сада. Когда проходила мимо беседки, услышала женские голоса.
– В какой раз она беременна?
– Не знаю. Кажется, в третий или четвертый.
– Бедная. Это невероятное горе – потерять стольких детей.
– Она не может их выносить. Единственный нормальный здесь Сальва, и то нормальный – это относительно. Учитывая, какой он псих. Марко болен с рождения…
Чем это болен Марко? Впервые слышу!
– В этот раз она доносила почти до конца срока. Может, повезет и родит.
– Может. Не родит – Аль найдёт ей замену, и так надолго задержалась.
Прошмыгнула мимо беседки в сад. Красота запредельная: бордюры из мелкого кустарника, изумрудно-зеленые, они окружают какие-то неизвестные мне растения. Повсюду лимонные аллеи, как округлые коридоры со стенами из олеандров, а сверху пестреют красные цветы, похожие на гвоздики, и повсюду запах цитруса и меда. Издалека доносится музыка… кто-то играет на гитаре, и по мере того, как я приближаюсь, этот звук пробуждает во мне такой невероятный трепет. Как же сладострастно звучала эта музыка, и мое глупое сердце превратилось в птицу и кажется готово прорвать мою грудную клетку, чтобы взлететь туда… к этому звуку, размахивая окровавленными крыльями. Ускорила шаг… прислушиваясь к голосу, слившемуся с музыкой. Узнавая и трепеща еще сильнее.
Отодвинула дрожащей рукой свисающую вниз бахрому из красных цветов и…моментально вросла в землю. Я даже услышала этот свист, с которым та самая птица летит вниз, потом падает и разбивается насмерть. Сальва сидел на высокой скамье, он играл на гитаре, а к нему льнула какая-то белокурая девчонка, заглядывая в смуглое лицо преданными, собачьими глазами. Он посматривал на нее своими жгучими глазами так, будто хотел ее съесть и, усмехаясь, продолжал играть. Девка гладила его шею, терлась о его спину, как кошка, а мои легкие с такой болью набирали воздух, что я задыхалась и всю эту жгучую соль ощущала теперь у себя в глазах и в горле.
Ничего подобного я никогда раньше не испытывала. Я еще не знала, что значит больно внутри, что значит задыхаться от чего-то мощного. Неуправляемого и страшного, сдавливающего клещами горло. Его голос не должен так звучать для этой драной белой кошки. Вот этими словами….
I'm giving up the ghost of love
And a shadow is cast on devotion
She is the one that I adore
Queen of my silent suffocation
Break this bittersweet spell on me
Lost in the arms of destiny*1
Сальваторе прервался и жадно поцеловал девушку, удерживая за затылок. Я судорожно сглотнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы и как мерзко смотреть на то, как их губы елозят и чавкают, как они целуются, засовывая друг другу в рот языки. Парень вернулся к игре, облизывая свой чувственный рот и потряхивая свисающей длинной челкой, а девка томно выдохнула и полезла рукой ему под футболку. Я не смогла сдержать вздоха разочарования, и в ту же секунду Паук вскинул голову, посмотрел прямо на меня. Золотистый ободок вокруг черной радужки видно даже издалека, а пальцы отбивают мощные аккорды, зажимают гриф гитары. Челка трясется им в такт. Какой же он…красивый.
– Ты что здесь забыла, малая? Детская площадка с качелями с другой стороны! – сказал так гадко и насмешливо, что у меня в глазах зарябило от злости.
Девка тут же обернулась ко мне. Ее светлые глаза округлились вместе с распухшим от ЕГО поцелуев, ртом. Захотелось зашить его большими стежками, как в фильмах ужасов, чтоб больше никогда не могла с ним целоваться.
– Это еще кто такая? Она что за нами подглядывала?
– Хрен его знает. Видать, дочь кого-то из гостей. Эй, давай брысь отсюда.
– Подожди… а если она расскажет о нас?
– Не расскажет. Иначе я ей язык отрежу. – и продолжает на меня смотреть из-под своей челки мрачным взглядом, а уголок губ все равно чуть вздернут. – Садовыми ножницами.
– А что у нее с глазами?
– Какая разница, плевать на ее глаза, иди ко мне.
И усадил ее к себе на колени, отложив гитару в сторону.
Втянув глубоко удушливый угарный газ, вместо воздуха, я бросилась прочь, отталкивая от себя ветки кустарников, спотыкаясь бежала в сторону дома, подворачивая лодыжки, проклиная себя, идиотку, и мысленно пиная ту птицу, вонзая в нее нож и кромсая на куски так, чтоб перья летели во все стороны. Пока не добежала до дома и не согнулась, переводя дух, вытирая слезы.
__________________________________
*1 Я сдаюсь призраку любви,
А на преданность брошена тень.
Она единственная, кого я обожаю,
Королева моего молчаливого удушья.
Разрушь эти сладостно-горькие чары надо мной,
Вырвись из рук судьбы …
Bittersweet (Apocalyptica) перевод
***
Я не знала, почему бежала и почему плакала. Он ведь не обидел меня, ничего мне не сделал, но казалось, что ту птицу колол ножом именно он. Потому что забыл обо мне.
– Вереск! Ты здесь?
Вскинула голову и увидела Марко. За время, что мы не виделись, он вырос еще больше, и казался ужасно длинным каланчой с вьющимися до плеч волосами, огромными глазами с коричневыми кругами под ними и длинным носом. Рядом с Сальвой он бы выглядел, как палка.
– Угу.
– Твой отец сказал поискать тебя в саду. Привет.
– Привет.
Отвернулась, чтоб не рассмотрел дорожки от слез на моих щеках.
– Нашла Сальву?
– Нет.
– А я тебя нашел. Пошли погуляем.
– Не хочу!
Вскочила со скамейки и быстрым шагом пошла к дому.
– Эй, ты чего?
– Ничего! Отстань от меня!
– Вереск!
– Я сказала, отстань!
Не знаю, почему я его обижала, он был совершенно не виноват в том, что у меня внутри саднили миллион заноз, но и сидеть рядом с ним и слушать его болтовню мне не хотелось.
Весь остаток вечера я провела с отцом и матерью за столом, а когда стемнело, и гости вышли на улицу смотреть на фейерверк, Марко снова увязался за мной.
– Успокоилась?
– Это опять ты?
– Что с тобой не так? Кто-то обидел?
Можно подумать, что, если бы меня кто-то обидел, этот очкарик смог бы меня защитить. Но вслух я этого не сказала. Я любила Марко. Очень. Как друга. Но иногда он был ужасным занудой.
– Со мной все прекрасно. Хочу прогуляться одна.
– Пошли, я тебе покажу поющие фонтаны, ночью они меняют цвета. Их построили совсем недавно.
– Я и без тебя могу посмотреть.
Он меня раздражал. Именно сейчас мне не хотелось ни с кем говорить. Я должна была побыть одна. Но Марко не ушел. Он плелся за мной сзади, как хвостик. А я пробиралась все дальше и дальше вглубь сада, откуда слышались голоса, смех, музыка и дребезжало пламя от костра. Стало до боли в костях интересно, что там происходит. Там будто свое веселье, отдельное от взрослых.
– Не ходи туда. – одернул Марко.
– Чего это?
– Там Джино с Сальвой развлекаются.
– Кто такой Джино?
– Наш кузен. Он с некоторых пор живет с нами.
Я подалась вперед, не слушая Марко, всматриваясь в толпу молодежи у костра. С чьего-то смартфона орет музыка. Какой-то парень поднял бутылку шампанского вверх и взмахнул так, что из горлышка вырвался пенистый фонтан.
– Ну что? Поиграем? Правда или действие? – заорал он.
– Дааа, Джино. Поиграем.
– Давай, Патлатый, поиграем!
Голос Сальваторе заставил меня выпрямиться и бросить взгляд в его сторону. Он обнимал все ту же белобрысую девку. И занозы впились в сердце еще сильнее. Какой-то черт дернул меня тогда, и я ступила на освещенное место.
– Я тоже хочу с вами играть.
Парень с бутылкой в руках обернулся ко мне. На вид ему лет двадцать. Выглядит старше Сальваторе. Его волосы очень коротко пострижены, он накачанный, здоровый бугай.
