Текст книги "Бумажные крылья"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Поцелуи, скорее, раздражали сегодня, чем нравились. Мне казалось, что у него тонкие губы и говорит все как-то не так, и смотрит… смотрит словно собака побитая, ждет подачки. Жаждет. Вроде голод в глазах. Но отталкивающий, не притягивающий. Наверное, я плохой человек, и правда, нет во мне ничего женского, как говорил Леша. Не заводит меня никто, не трогает, не будоражит.

– Ну что, милая? Поехали отужинаем и ко мне? – в глазах надежда и нечто жалкое, умоляющее. Я вдруг поняла, что вот она их общая черта с Лешей – раболепие какое-то, навязчивость. И уйдя от мужа, я нашла себе примерно такого же, как и он. Возможно, потому что это удобно. Я сама совсем не мягкий человек, и мне сложно выдерживать чей-то напор… а, оказывается, и вот такое отношение я тоже с трудом выдерживаю. Может, моя судьба как раз быть одной.

«Милая». Всегда ведь так называл, а сейчас почему-то бесит до невозможности, и выражение глаз его тоже бесит. А я очень сильно не люблю, когда меня что-то бесит и напрягает. Отношения все же должны приносить удовольствие. Я осторожно высвободилась из объятий Вовы и медленно выдохнула, прежде чем сказать:

– Я очень устала за эти дни, Вов. Отвези меня домой.

– Как домой? Почему? Я этот день ждал. Минуты считал. Ты вчера тоже не смогла. Я соскучился.

Я знала, что означало его «я соскучился». Он хотел секса. За лицо схватил и к себе прижимает, в губы губами тыкается, колет меня розами сзади и к машине подталкивает.

– Давай хотя бы здесь, Оляяя. Я так хочу тебя, пожалуйста. Разочек. Я всю командировку терпел. Мужики по блядям, а я о тебе думал.

В шею целует липко как-то, не приятно, и я сама не поняла, как отталкивать его начала. Оттягивать от себя за шиворот.

– Устала я. Завтра поговорим. Вова, ты слышишь меня? Не сегодня. Не сейчас.

Но он не слышал, шарил руками по моей спине и бормотал, как заведенный:

– Соскучился… ужасно соскучился.

– Нет!

Дверцу в машине открыл и пытается впихнуть меня на заднее сиденье. И в этот момент его вдруг кто-то словно отшвырнул от меня. Я только и успела вскрикнуть, когда парень в черной короткой кожанке ударил Вову кулаком в лицо, и того отбросило на спину на асфальт между машинами.

– Тебе сказали «нет», урод?! – голос Вадима звучал иначе, чем обычно, он словно рычал и снова ударил, нависая сверху. Только он не знал, что Вова бывший профессиональный боксер, что он просто не ожидал.

Когда я бросилась их разнимать, мой любовник уже нанес парню несколько ударов в голову и в живот, метко, отточено в одну точку. Вадим давал сдачи и дрался, как дикий зверь, но против профессионала он был слишком неумелым. Вова несколькими ударами уложил парня на асфальт, и когда замахнулся еще раз, я вцепилась в его руку.

– Хватит! Хватиииит! Вы совсем сдурели! Воваааа, это же мальчик совсем. Посмотри. Он же юный, глупый. Ты убьешь его!

Владимир повернул ко мне разбитое в кровь лицо и скривился, глядя в глаза.

– Знаешь его? Знаешь! По глазам вижу! Это из-за него «нет»?

И снова замахнулся, а я на руке у него повисла.

– Это мальчик моей дочери. Вова, оставь его. Отвезти меня домой, слышишь? Не надооо!

Вова оттолкнул меня и встал во весь рост, отряхнул штаны и, не глядя на меня, процедил.

– Сама доедешь. Такси вызови, как утром. Спасибо за радушную встречу, Оля.

Сел в машину и повернул ключи в зажигании. Смотрит на меня через лобовое стекло. Ждет, что с ним поеду, наверное. Что побегу, прощения за что-то попрошу.

К черту. Я не стала удерживать. Ну и пусть уезжает. Вызову такси. Надо было реально ехать домой самой. Господи, что ж за сумасшествие последнее время творится? Притом со всеми!

Вадим застонал и тихо выругался, и я склонилась над парнем, он руками за бок держится, скрючился весь. Внутри все как-то сжалось и засаднило. Дурак. За меня заступаться полез. Вот же ж дурак. Отчаянный. Совершенно отбитый на всю голову идиот. Видел же, что тот бьет профессионально, и все равно кидался. И червячок внутри сомнения и какого-то восхищения, что ли. Легко бить, когда сильнее и знаешь как… а когда знаешь, что тебя поломать могут – это уже смелость и сила характера. Отчаянная и не всегда нужная, но вызывающая восхищение.

– Вадим! Ты меня слышишь? Где болит? Может, скорую вызвать?

Стала на колени возле него и лихорадочно достала из сумки бутылку с минеральной водой. Стащила с шеи шарфик, смочила его и хотела кровь со скулы парня вытереть, но он руку мою оттолкнул и со стоном встал с асфальта, все еще придерживая правый бок.

– Да пошли вы, Ольга Михайловна! Я вам не мальчик!

Прихрамывая, направился к выходу с парковки, а я сама себе лицо водой протерла. Выдохнула тяжело, поднялась на ноги, отыскивая сотовый в сумочке.

Как назло, ни по одному номеру на данный момент нет машины. Смешно. Полный город людей и автомобилей, а я не могу в центре такси вызвать. Ладно, поеду на общественном транспорте. Пошла по тротуарной дорожке мимо фигурных фонарей по направлению к остановкам маршруток. Позади послышался рев мотоцикла, и через секунду Вадим остановился возле меня, притормаживая и цепляя асфальт ногой в тяжелой кроссовке.

– Садитесь. Домой отвезу.

– Да пошел ты.

Иду вперед и на глаза какого-то черта слезы наворачиваются. Сама не знаю отчего. День какой-то отвратительный, или я от всего устала.

– Обиделись? Садитесь. Сейчас час пик, в автобус не втиснуться.

Повернулась и посмотрела на его разбитое в кровь лицо, скрытое под шлемом, на ссадину на щеке. Придурок. А ведь, и правда, домой провожает.

– Ты зачем влез? Кто тебя просил?

– Он вас лапал и лез к вам насильно.

Я обернулась и подошла вплотную к нему.

– Послушай меня, Вадим. Я не знаю, в какие игры ты со мной и с Тасей играешь. Но моя личная жизнь и ее жизнь тебя совершенно не касается, ясно? И не считай себя вправе в нее вмешиваться и лезть, куда тебя не просят.

– У вас каблук сейчас сломается.

Едва он это сказал, я подвернула ногу, шпилька застряла в дырке между плитами тротуарной дорожки. Он расхохотался, трогая разбитые губы. А мне захотелось врезать ему сумочкой по башке, но на нем шлем, и я стиснула в бессильной ярости челюсти, тяжело дыша через нос.

– Садитесь или все еще хотите пешочком и на автобусе?

Я сама себе не поверила, когда сняла туфли и села позади него на мотоцикл.

– Без шлема не поедете.

Снял со своей головы шлем и спрыгнул с мота. Теперь я видела, как сильно ударил его Вовка – на скуле кожа лопнула до мяса и нос разбил. Я руку протянула и тут же одернула.

– Там бы швы наложить.

– До свадьбы заживёт, – усмехнулся белозубым ртом и совсем на подростка стал в этот момент похож.

Надел на меня шлем, а сам взгляд на мои ноги опускает, туда, где длинная свободная юбка задралась, смотрит на колени и ремешок все никак не застегнет, и взгляд… там совсем иной голод. Отчаянный, зверский, обещающий какой-то ад кромешный, от которого мне самой ужасно жарко становится. Вблизи его глаза блестят лихорадочно и алчно, и я вижу, как он к губам моим совсем недавно наклонялся.

Помню… помню, что нельзя смотреть ему в глаза, что это совсем юный мальчик, и что он нравится моей Таське. Я все помню.

И когда он, сев впереди меня, руки мои за запястья взял и на свой торс поверх майки положил, я тоже все это помнила… только глаза вдруг закрылись, когда запах его почувствовала. Кожаной куртки, свежести и безбашенной молодости. Запах страсти… мне вдруг показалось, что она должна пахнуть именно так. Адреналином, запретом, опасностью и им.

ГЛАВА 6

Я невероятно старалась держать дистанцию, не прислониться грудью к его спине, не сжать сильнее пальцы на его торсе. И в душе мне уже совсем не тридцать четыре, мне… а черт его знает сколько мне и в каком возрасте еще захватывает дух, дергается, как бешеное, сердце, и хочется раскинуть руки и лететь-лететь-лететь. С ним было все как-то просто. Не так, как в моей большой и взрослой жизни, когда каждое слово и движение обдумываешь заранее или наперед что-то разрешаешь, или не разрешаешь самой себе, обдумываешь последствия, контролируя эмоции и поступки. Нет, с ним было «здесь и сейчас». Это пугало до дрожи во всем теле и в тот же момент казалось, что нет в этом ничего такого, и что взрослой я буду через десять-двадцать минут, а пока что можно. Я ведь не делаю ничего такого… я просто живу?

Ладони ощущали его гулкий и быстрый стук сердца, ощущали худощавое тело и в то же время жесткие мышцы живота. Рельефно напрягающиеся, когда мотоцикл накренялся, и мы под каким-то немыслимым углом обгоняли машины, неслись по обочине. В такие секунды я все же прижималась к нему инстинктивно и впивалась в его футболку дрожащими пальцами, и мне казалось, что сердце под моими ладонями начинало биться намного быстрее. И ни одной мысли в голове, кроме свиста ветра и ощущения свободы. Запретной, неправильной, отвратительной свободы, за которой непременно последует расплата. И плевать.

Ногами касаться его ног, ощущая трение шва джинсов о внутреннюю поверхность бедер, и внизу живота начинает потягивать еще незнакомой тяжестью, томлением и желанием чего-то большего. И, нет, я не наивная дурочка, чтоб не понимать, чего именно. Просто раньше никогда не ощущала вот так ни с чего, просто с присутствия, с запаха, с прикосновения к мужскому телу. Безумие какое-то. И нет, мозг не отключался, он совершенно участвовал в процессе и понимал, что именно я чувствую, отрицал, вопил, бился в истерике, но это не отменяло участившегося дыхания и влаги между ног, напряжения груди, прижимающейся к его спине, и покалывания в сосках, трущихся о кожаную материю. И перед глазами губы-губы-губы. Его порочные и наглые на мне. О господи….

А потом начался дождь, неожиданный, поздневесенний, с тяжелыми учащающимися с каждой секундой каплями и взметнувшимся вверх в воздух запахом мокрого асфальта, цветущих деревьев и молодой листвы. Вадим свернул куда-то к скверу, к одинокой остановке, и затормозил.

 – Надо переждать. Стеной сейчас польет.

А сам сидит и не слазит с мота, и я сижу, руки так и не опустила, сжимаю его грудную клетку, боюсь пошевелить пальцами. Дождь усиливается, барабанит по моему шлему, и я вдруг понимаю, что мы сейчас насквозь промокнем. Парень слез с мотоцикла и подал руку мне, а потом подхватил за талию и, прежде чем я успела воспротивиться, поднял и перенес на скамейку. Осторожно поставил.

– Вы босая, – объяснил свои действия, глядя на меня каким-то совершенно ошалелым взглядом, пока я снимала шлем и отдавала ему. Забрал, положил рядом с моими ногами, продолжая смотреть, и я вижу, как дергается его кадык и сжимаются челюсти, и уже понимаю почему – мокрое платье облепило мое тело и грудь с торчащими от прохлады и возбуждения сосками, и он смотрит, нагло смотрит именно туда застывшим взглядом, от чего они сжимаются еще сильнее, вытягиваются под наглыми бесстыжими глазами мальчишки. Вскинула руки, прикрываясь, и он тут же отвернулся, нервно поправил мокрые волосы рукой и прислонился к стене, доставая сигарету из пачки. Козырек остановки обломан и внутри почти нет места. Я вижу, как дождь продолжает заливать спину Вадима, а он затягивается сигаретой и молча смотрит в одну точку. Длинные мокрые пальцы, блеск какого-то кольца-железяки с черепом и эти рисунки, которые то ли отталкивают, то ли притягивают. Их хочется рассмотреть и потрогать.

– Иди сюда, ты весь промокнешь.

Ухмыльнулся так по-ребячески безбашенно, что у меня от его улыбки дух захватило.

– Уже.

– Промокнешь еще больше и заболеешь.

– Куртка теплая и не промокает.

А мне самой прохладно, и мокрое платье холодит тело, стараюсь не прижиматься к стене, чтоб не было еще холоднее, опустилась на корточки и села на скамейку, обхватывая себя руками. Все под его взглядом, который жжет все сильнее, настойчивей. В нем столько голода и срасти… на меня никогда так не смотрели.

– Замерзли?

Щурясь от дыма и выпуская густым облаком в сторону.

– Есть немно…

Не успела договорить, он щелчком выкинул окурок в лужу и подошел ко мне, снимая куртку и набрасывая мне на плечи. И снова слишком близко. Слишком. Присел на корточки и в глаза мне смотрит своими горящими серо-синими с мокрыми ресницами, вода с его челки капает на лицо и катится по щекам к губам. Его губы… блестящие, чуть приоткрытые. Сама не поняла, как провела ладонью по мокрой гладкой щеке, а он сидит все так же прищурившись, и я слышу, как он дышит. Глубоко и часто, очень шумно. Тело греет его куртка, но я не перестаю дрожать и теперь дышу целиком и полностью его запахом и близостью.

Уже двумя руками обхватываю его лицо, рассматривая ссадины, проводя кончиками холодных пальцев по бровям, щекам, зарываясь в волосы. А он стал на колени и уперся руками в лавку по обе стороны от меня, и дышит через нос так сильно, что раздуваются ноздри.

Я губ его коснулась, и мы оба вздрогнули. Вадим вдруг схватил меня за бедра и рывком дернул к себе, заставляя раздвинуть ноги и, рвано всхлипнув, впиться в его мокрый затылок, сжимая коленями горячий мужской торс под влажной белой футболкой. Наглые ладони силой сжали мою поясницу, и теперь глаза эти цвета ночного хаоса смотрят в мои, и я вижу, как подрагивает его лицо, словно там внутри него какая-то неведомая мне война идет. Ладонь скользнула по талии к ягодицам, сминая, сжимая, притягивая к себе. Так что теперь ремень его штанов упирается мне между ног, и мне кажется, едва я дернусь, меня сорвет в какую-то черную пропасть. Наклонил меня вперед и лбом к моему лбу прижался. Выдыхает так громко, что я покрываюсь мурашками от каждого его вдоха и выдоха. Мне кажется, что воздух в кипяток превратился, потому что я дышу точно так же.

И я до адской боли хочу почувствовать вкус его мокрых губ, так хочу, что меня всю лихорадит, подалась чуть вперед, но ладонь Вадима резко легла мне на горло, удерживая дистанцию. Еще несколько самых диких секунд предвкушения в моей жизни, и он вдруг поднялся на ноги, нервно доставая пачку из кармана джинсов, закуривая и отворачиваясь ко мне спиной.

Он курил, а я молча смотрела ему в спину, успокаиваясь и ощущая какое-то едкое разочарование, сильное, как осадок после невыносимой горечи, он отдает терпкостью неиспробованных поцелуев и каким-то ощущением собственного ничтожества. Еще не могу анализировать, думать, меня продолжает потряхивать, а сердце колотится прямо в горле, все тело ноет так, что, кажется, я сейчас взвою. Со мной никогда не происходило ничего подобного. Ни с кем. Ни разу за всю мою жизнь. Это был какой-то апокалипсис всего, что я чувствовала и знала ранее, и в то же время мерзкое ощущение неправильности, на которую указал мне именно он, остановившись. Женское разочарование пускает яд по венам. Неприятно колет иголками. Непониманием – какого черта здесь произошло и какого черта ему от меня надо? Что за игра, в которой я пока ни черта не поняла?

– Дождь почти кончился, – выкинул сигарету и повернулся ко мне, – поехали.

Хотел снять со скамейки, но я спрыгнула сама и прошлась по луже к мотоциклу, залезла на сиденье, надевая шлем на голову и застегивая ремешок. Его выражение лица не изменилось, оно было совершенно непроницаемым. Как будто передо мной вдруг появился совершенно другой человек, и этот человек прекрасно мог себя контролировать. Сел передо мной, завел мот, чуть приподнял руки, давая себя обхватить. Обхватила и, чтоб не касаться ладонями, сцепила их замком.

Дух больше не захватывало, сердце неприятно дергалось внутри, там, где от чего-то саднило, словно я свалилась, споткнувшись обо что-то, и прямо грудью проехалась по асфальту. Мы доехали очень быстро, и едва показался мой дом, я громко крикнула.

– Тормози здесь. Не надо до дома.

Не дай бог нас Таська из окна увидит. Сняла шлем, протянула ему. Затем куртку.

– Испугались, что дочь узнает?

Голос хрипловатый, злой. Я сумку к себе прижимаю, и мне вообще нечего ему сказать. Да и какая ему разница, о чем я переживаю.

– Не узнает, Ольга Михайловна, не узнает. Ушла она от вас. Утром еще вещи собрала и ко мне переехала. Со мной теперь будет. Ясно? И плевать мы хотели на ваши запреты.

Я глазами расширенными на него смотрела, тяжело дыша, не веря ни единому слову, а у него взгляд снова горит, но уже иначе – триумфом сверкает, полыхает победой. Бросилась что есть мочи к дому, спотыкаясь, поскальзываясь в лужах, к подъезду, нажимая кнопки кода домофона, дергая дверь. Мокрыми пальцами тыкаю в кнопку лифта и чувствую, как все внутри похолодело. Ну давай же, давай! Набираю ее номер, а там автоответчик. О, господи! Нееет! Это бред. Сукин сын солгал. Просто так сказал. Он ведь лжет. Не могла так Таська со мной! Не моглааа.

В кабинке, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, продолжаю ее набирать упрямо и до бесконечности. Ответь, давай же. Ну моя хорошая. Включи телефон. Умоляюююю.

Выскочила из лифта, еле дверь открыла, оцарапала пальцы о замочную скважину. Плеваать. Заскочила в квартиру:

– Тасяяя! Тасенька!

Уже в панике по комнатам, по каждой из них, понимая, что нет ее, сердцем чувствуя. На столе записка. Нет. Нет-нет-нет!

«Мама, я ухожу к Вадиму. С ним жить буду. Не ищи меня. Сама позвоню, как захочу. Прости, но я люблю его, и ты не сможешь нам помешать. Не лезь, не то я не знаю, что сделаю».

Внизу взревел мотоцикл. Просто ревет, но не уезжает.

 Я снова к лифту босая, задыхаясь, пока вниз спустилась, на улицу выбежала. А он мимо меня пронесся и водой из лужи с ног до головы окатил.

– Стооой! Стооой, подонок!

На колени упала и лицо руками закрыла. Твааарь. Ненавижу! Тасяяяя, какая же ты дурааа! Дурочка моя! И я дура! Идиоткааа!

Я звонила по ее подругам, а Ленка записывала новые номера телефонов. Двое суток, без сна, на одном кофе и крепком чае.

«Не знаю, Ольга Михайловна, она с ним где-то познакомилась без нас… Мы его не видели раньше… он старше – моя дочь с такими не общается, смотрели б за своей лучше… Правда, тетя Оля, я его только несколько раз встречала, и то с вашей Тасей я его и не видела ни разу. Они с нами особо не ходили, тИпы эти».

И я снова продолжала звонить. Разговор с бывшим мужем вылился в скандал, где меня обвинили в том, что я из дочери чуть ли не шлюху вырастила, и если б я за ней лучше смотрела, а не шлялась сама где попало, то никуда б Тася не ушла. А у него сейчас рабочая командировка, и он в Болгарии. Приедет только через неделю. Я отключила звонок и мысленно послала его к дьяволу и к его всезнающей мамаше. Что почти одно и то же.

Вначале я хотела звонить в полицию, но Ленка (о, как же я ее ненавидела в этот момент) сказала, что мне нечего предъявить подонку. Дочь ушла добровольно, оставила записку, ей больше шестнадцати, и речи о неосознанном согласии быть уже не может. Но как не может, она ведь совсем маленькая. Ей всего семнадцать… совершенно забывая, что сама родила ее в шестнадцать, но мне казалось, что я была старше морально, умнее. А моя девочка еще совершенно ребенок. И он… он опытный, он может с ней творить что угодно. О господи… как я могла допустить мысль, чтоб этот урод прикасался ко мне?!

– Ну да, ты, конечно, была очень умная, залетела и родила, едва школу окончив. – Ленка закурила и уставилась на улицу, – ты обожествляешь свою Тасю. Не такой уж она ангелочек, как тебе кажется, и покуривала, и врала тебе насчет клубов, якобы у подружки осталась, а на самом деле… с такими, как этот Вадим, таскалась.

– Но не так! Он ее заставил, он взрослее, умнее. Скотина! Ему ведь..., – я лихорадочно вспоминала сколько ему лет, кажется, дочь говорила, что двадцать три, – а если они ее там… ты ж помнишь, я тебе рассказывала, как он с дружками, – я заходилась от слез, а подруга подсовывала мне то чай, то коньяк, но я все двигала в сторону. Я ничего не хотела… я хотела только узнать, где моя дочь. Хотела забрать ее из лап сукиного сына. У меня в голове не укладывалось, что моя маленькая мамина девочка могла это сделать сама, как вдруг за какие-то недели в нашей с ней жизни все изменилось, и начался вот этот апокалипсис, в котором никто из нас уже не уцелеет и не станет прежним. У меня никак не получалось понять, что она могла вот так ходить по квартире, собирать свои вещи и спокойно уйти, зная, что я с ума сойду. Что ей было плевать на мою боль. Но она это сделала, и я пока что считала, что ее подговорили, заставили. Ровно до того момента пока мне, спустя два дня сумасшествия, не прислали с неизвестного номера адрес. Без подписи, без ничего. Просто название улицы и номер дома. Вытирая слезы тыльной стороной ладони, я бросилась вон из квартиры, Ленка за мной.

– Тася где-то нашла телефон и написала мне.

– Оль, я с тобой. Куда ты одна в таком состоянии?

– Я сама, – голос сел, я с трудом его узнавала, – мне надо самой.

– Может, Вовку взять с собой? Мужик все же. А если это опять те отморозки, Оль? Мне страшно!

– Не бойся. Ничего со мной не случится.

И правда, что могло случиться хуже этого? Я получила удар под дых такой силы от самого родного человека. Что, мне казалось, больнее она мне уже сделать не сможет. Больнее только, если ее не станет. Я еще где-то там кусочком материнской души продолжала верить – моя девочка ушла по глупости, и она сейчас со мной вместе вернется домой. Взяла такси, и когда назвала адрес, мне тут же сказали, что район препаршивый и что до конца улицы он не поедет, там и стекла побить могут. Из-за плохой дороги ехать медленно надо, могут и на машину напасть. Лысоватый таксист с лоснящимися красными щеками бросал на меня удивленные взгляды. Ему было непонятно, что там могла делать такая, как я. Он бесцеремонно говорил об этом всю дорогу и не хотел заезжать в неблагополучный район.

– Какая разница? Мне надо. Я заплачу. Хорошо заплачу, если подождете меня.

– Ну не знаю. Я попробую, но, если че не понравится – уезжаю.

Частный сектор, облезлые дома, чумазые цыганята выкатились чуть ли не под колеса, какие-то подростки пыхнули дымом прямо в лобовое стекло, пока водитель пытался объехать глубокую яму в асфальте. Какой-то мужик махнул сеткой, и с нее посыпались пустые бутылки, на одну из них мы наехали, и таксист громко выматерился, а у меня от его мата уши вспыхнули. Таксист остановился на обочине между деревьями.

– Тут ждать буду. А вам туда куда-то навигатор показывает. И деньги сейчас давайте, не то ждать не буду.

Махнул рукой в сторону частных домов с покосившимися заборами. А я дала ему несколько купюр.

– Хорошо. Спасибо. Вы подождите обязательно!

– Конечно.

Но едва я отошла от машины, он умотал. Даже по ямам бодро проскакал. Сволочь продажная и лживая, трусливая тварь. Посмотрела на адрес в сотовом, потом на полустертые номера на заборе. Пошла вдоль домов, вглядываясь в номера. Нашла наконец-то нужный и толкнула калитку – та оказалась запертой. Я начала стучать в нее, пока на пороге не появился ОН – проклятый ублюдок, которому хотелось разодрать лицо, и моя дочь. Вначале я не поверила своим глазам, потому что подонок схватил ее за руку и тянул наружу. Я хотела заорать, чтоб он ее отпустил… а потом меня пронизало ужасной догадкой – она не хотела выйти ко мне. Он вытянул ее насильно. Это… это не она нашла, как со мной связаться – это он прислал мне смску. Но пока только иголкой в вены… еще не лезвием по вере и любви такой доверчивой и самой беззащитной – абсолютной любви к своему ребенку.

– Тасяяя!

– Уходиии! Я просила не искать!

И такое родное лицо исказилось истеричной злостью.

– Тасяяя! Поговори со мной! Я не уйду, пока мы не поговорим!

Отворачивается, вырывая руку у него, а он на нее даже не смотрит, курит и щурясь на меня через забор глядит, стоя на верхней ступеньке крыльца возле открытой поскрипывающей на ветру двери. Я даже думать не хотела о том, какая антисанитария царит в этой дыре, мне хотелось вопить от гадливости и беспомощности. Вот сюда она ушла из нашей квартиры? Вот к этому… к этому голодранцу?

– Поговори с матерью, мелкая. Давай. Вечно от нее не спрячешься. Иди, я сказал!

– Пусть уходит, не хочу с ней разговаривать.

Повернулся к ней, один взгляд исподлобья, и я вижу, как Таська словно ростом меньше становится, руку выдернула и поправила кофту, которую мы с ней купили на распродаже всего лишь пару недель назад, и при этом она целовала меня в щеку и пищала от радости. Кажется, это было в другой жизни. Сейчас она на меня смотрит, как на врага. Как на чужую женщину, которую ненавидит. И я до сих пор не знаю, за что. Стоит через забор. Калитку не открывает.

– Выйди ко мне. Я поговорить хочу, доченька. Я же не обижу тебя, я…

– Ты уже достаточно обидела. Уходи. Я все равно здесь останусь.

– Но как же так, Тась? Почему? А учеба? А поступление?

– Не то что? Биомусором стану, да?

– Ну что ты привязалась к этому слову, Тась? Я от злости сказала. Но мы с папой…

– Неет, не ты с папой, а ты. Все только и всегда ты. Мне надоело делать твой выбор, дружить с теми, кто тебе нравится, носить то, что ты выбрала. Я жить хочу, а не быть твоей куклой, в которые ты не наигралась в молодости!

– Тася! – она бьет. Намеренно больно, туда, где все перед ней раскрыто, туда, где знает, что скрутит невыносимо. – С каких пор ты так считаешь? Это… это он тебе все говорит? Он, да?

– Вот. Ты опять считаешь, что я ни на что не способна, что мне кто-то что-то может диктовать. Это я, ясно? Я! Я люблю Вадима и ушла к нему, чтобы жить с ним. Тебе можно было в шестнадцать. А мне семнадцать, и я так хочу. Хочу быть биомусором, ясно? Хочу жить не под твою указку. Ты жалкая, мама! Что ты видела в этой жизни? Дом и работу? У тебя даже мужика нормального не было никогда. Ты все по работе своей и с подружкой припадочной в театр и в кино. Куда тебе интеллигенции обычный человеческий мусор понять? А мне… мне с ним хорошо, не скучно, как с тобой. С офисным планктоном. Ты даже одеваешься, как в эру динозавров! Юбочки. Оборочки. Жакетики. Это мне с тобой стыдно, потому что ты снобка! С тобой просто не поговоришь.

Я смотрела на нее, и внутри что-то обрывалось с каждым ее словом. Словно… словно я видела нас обеих со стороны. Себя жалкую за забором и свою дочь, которая мне с высока кричала о моей убогости. И я вдруг поняла, что нет… не он ее увез. Она сама к нему поехала. Дождалась, когда я уйду, и удрала.

И вдруг захотелось… захотелось, чтоб она замолчала. Чтоб перестала мне орать весь этот бред. Ярость вспыхнула и тут же потухла. Сменяемая усталостью и обреченностью, и я поняла, что не хочу ее возвращать, что я хочу, чтоб она пожила вот так. Вот за этим зеленым облупившимся забором, вот с этим подонком, который непременно толкнет ее мордой в грязь. Пусть. Хочет? Пусть хлебнёт жизни. Я уже здесь ничего не исправлю. Но именно я где-то испортила… а где, уже поздно думать.

Я отвела от нее взгляд и посмотрела на Вадима с сигаретой в зубах. Стоит в той же белой футболке, с завязанной толстовкой на бедрах поверх спортивных штанов и с взъерошенными ветром волосами. Смотрит на меня все так же исподлобья и дым пускает, руки как всегда в карманах.

Он победил. Он облил меня грязью не там возле подъезда. А только что… когда приказал моей же дочери поговорить со мной и дал понять, что ни черта я в ее жизни не решаю. Как и в своей. Шах и мат. Пощечина и плевок прямо в душу.

Отвернулась и пошла прочь. Дочь еще что-то кричала мне вслед, но я ее не слышала. Уже не имело ни малейшего значения, что она говорит. Все, что хотела, она сказала. И я больше не плакала, шла по загаженной улице, автоматически переступая через лужи и грязь. И я не знала – прощу ли я ей когда-нибудь все, что она сказала.

……Так же, как и не знала, что это «когда-нибудь» настанет быстрее, чем я могла себе представить.

ГЛАВА 7

Я сидел в кресле перед монитором ноутбука и смотрел на девчонку, потягивая скотч и сбивая пепел с сигары. С тех пор, как ее провели в комнату и закрыли там на ключ, она не переставала рыдать навзрыд.

Нет, я не испытывал жалость. Мне вообще неведомо это чувство. Оно недостойное и ненужное ни тому, к кому его испытывают, ни тому, кто настолько слаб, что может себе позволить жалеть. А сочувствия и сострадания я лишился еще в юные годы, как ненужного балласта. В моем мире оно ни к чему. Я смотрел на нее по трем причинам, и все три меня выбивали из равновесия.

Первая – она мне нравилась. Да, она мне дико нравилась. Притом нравилось в ней все, даже ее странное поведение и ее слёзы. Ненавистные мужиками женские слезы, где я не отличился эксклюзивностью и дергался от раздражения, когда очередная подружка вытирала платочком слезу, выжимая из меня чек на какую-то херню, без которой, по ее мнению, она не может быть счастлива. Знаете, что мне нравилось в этот момент? Показывать истинную цену счастья и в чем оно заключается. Например, приказать при ней утопить ее любимую кошку в унитазе, а может, отправить на тот свет престарелую бабушку или сжечь оранжерею с цветами? Я смотрел, как они менялись в лице, бледнели, дрожали, и хохотал, заливался смехом. Интересовался – насколько они будут счастливы, если я выпишу чек с удвоенной суммой, но они лишатся чего-то очень любимого. И тут выплывают причины истинного счастья. Никто не готов расстаться со своими слабостями и привязанностями.

В этот момент я их ненавидел… Почему? Потому что у них было что-то кроме денег, что делало их счастливыми. Я им завидовал. У меня не было. Даже моя мать никогда не могла сделать меня счастливым, хотя и любила меня только одной ей понятной и специфической любовью.... Пожалуй, единственная в этом мире, кто меня любил. Своеобразно, но все же. Меня это не расстраивало. Мне гораздо больше нравилось, когда меня ненавидели и боялись. Партнеры по бизнесу, журналисты, конкуренты, политики. Деньги дают власть. Огромные деньги дают огромную власть. Все остальное лишь иллюзия выбора народа. Страх – вот истинная эмоция, которая правит миром. Тот, кто заставляет вас его испытывать – владеет вашим разумом. Все это фигня насчет чувства вины. Ложь безграмотных заграничных психологов и пафос цитаток, которыми пестреют аккаунты напыщенных идиотов, возомнивших себя умниками. Мне всегда нравился отрывок одного очень известного фильма, где главный герой убеждал конченого ублюдка, что прощать – это и есть истинная власть. И я был с ним всецело согласен, но не в том, что надо уметь прощать (тут мне сразу вспоминался Аль Капоне)*1, а в том, что власть – это не только иметь право выбора, а возможность предоставлять его другим… или не предоставлять.

   Я снова возвращался мысленно к ней. Впервые мне нравилось женское имя, и я не просто его запомнил, а оно пульсировало у меня в висках, как мой член в ее неумелых руках всего каких-то пару часов назад. И эта неумелость завела похлеще самых изощренных и раскрепощенных шлюх. Меня это бесило и в то же время дразнило, как дикого зверя запахом крови. Мне хотелось понять, что в ней такого особенного. Почему меня вскинуло, едва ее увидел. И не понимал… Смотрел на нее вот уже несколько часов и ни хрена не понимал.