Текст книги "Отшельник (СИ)"
Автор книги: Ульяна Соболева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
«Херово, но держусь».
Вдавил педаль газа и поехал на Давыдова, глядя прямо в глаза. Раздавлю падлу, как трусливое насекомое, или выкурю из тачки. Третьего не дано.
«Это с тобой я задыхалась. Мерзко дышать фальшивкой и играть бесконечно».
Он стрелял по стеклам, но джип бронированный, да и мне было пофиг, я пер на него как танк. Пока эта мразь не выскочила из машины и не упала на землю, закрывая голову руками. Вот так, сука. Вот так. А теперь поговорим.
Его подняли за волосы и поставили на колени, окружили плотным кольцом. Андрей сдернул с его шеи галстук и пнул в спину. Я нагнул его, удерживая за волосы, и брат затянул ему запястья галстуком. Давыдов лихорадочно озирался, всматриваясь в наши лица.
– Вы чего? Граф! Вы чего?! Я только немного приврал с процентом. Всего пять накинул себе. Так я все верну! Клянусь!
Ему никто не отвечал, только ногами отпинали под ребра под вопли и хруст костей, чтоб почувствовал, что никто не шутит. Когда отдышался, снова за волосы – и на колени поставили, и тогда уже я спросил у него, наклоняясь к ублюдку и поигрывая ножом у его лица:
– Где она?
– Кто?
Удар в челюсть, и он сплевывает кровь на землю вместе с парой зубов, дрожа всем телом.
– Где она?
– О ком ты, Зверь?!
Я присел перед ним на корточки и поднес к его глазам нож, он судорожно сглотнул. Андрей схватил его за волосы сзади и прорычал ему в ухо.
– Я нанижу твои глаза на это лезвие, а потом ты будешь их жрать, а я буду слушать, как они хрустят у тебя на зубах.
– Где. Моя. Жена? – и лезвие у самого зрачка, а Граф держит крепко за веко, чтоб сука даже моргнуть не мог.
– Я думал, вы из-за процентов… я думал….
Удар по яйцам с носака, а он не может и скорчиться, так как острие ножа у самого зрачка, только завыл, заскулил, как псина паршивая.
– Заканчивай думать, Боря. Думать уже поздно. На вопросы отвечай и, может быть, сегодня ты не умрешь. Только правду говори – какая мразь увезла мою жену, в какую гребаную игру вы все здесь играете и какого хрена она писала тебе, пока ты сидел, как гнида, у себя в гостинице? Отвечай!
Еще один удар, и у него из глаз от напряжения слезы покатились.
– Тебе не понравится правда, Зверь. Не понравится, и ты убьешь меня, – взвыл он, тяжело дыша и облизывая пересохшие губы.
– Ложь мне не нравится намного больше, и у меня кончается терпение. Без одного глаза ты станешь разговорчивей?
– Ты хочешь, чтоб я говорил при всех? Ты реально этого хочешь, Зверь?
Я резко посмотрел на Графа. Друг другу в глаза, едва заметный отрицательный кивок и брат отпустил голову Давыдова, а я убрал нож от его глаза. Наверное, именно в эту секунду внутри оборвалось что-то. Мы оба знали, что он может сказать. И да, пока что ни я, ни брат не хотели, чтобы наши что-то поняли… НО МЫ ОБА ЗНАЛИ!
– В машину его. Поговорим в другом месте.
***
Давыдов только с вида казался таким трусливым, либо он кого-то боялся больше, чем нас с Графом. Так как говорить он не торопился. Висел вниз головой в гараже, синий от побоев, и нес, сука, какую-то ахинею, совершенно неинтересную ни мне, ни Графу, который, как и я, методично бил эту тварь, как боксерскую грушу. А потом я понял, что он тянул время. Или думал, что спасет его кто, или для кого-то выигрывал отсрочку.
Он сломался, когда я сунул лезвие ему под ребро, после того как расписал и его грудь, и спину кровавыми узорами.
– Мне надоело. Если ты ничерта не знаешь, то почему бы мне просто не наделать в тебе дырок по периметру твоей туши. Лезвие, оно как член, Боря. Им можно делать беспрерывные толчки в одну и туже дырку, то медленно… вот так, – я высунул лезвие и снова погрузил его обратно, под протяжный и мучительный стон боли, – или долбиться им вот так, – резко по самую рукоять и тот заорал, дергаясь всем телом.
– Когда я вытащу его, ты истечешь кровью. Она будет бить фонтаном, заливая здесь все вокруг.
Склонился к его лицу.
– Затем я выколю тебе глаза. Не быстро. Сначала один, потом другой. А Граф отрубит тебе пальцы. Один за другим. Под конец я отрежу тебе член. Тебя найдут по частям, Боря. Тебя даже не опознают. А есть и другой вариант…
Резко вынул нож и зажал рану на его боку пальцами.
– Я привезу сюда врача, тебя заштопают, и будешь ты как новенький, Боря. Только шрам останется на память.
И он сломался, заливаясь слезами и дрожа всем телом.
– Она у Бакита. Должна отплыть в Турцию с партией девок... – он закашлялся, а я резко сунул пальцы в рану, и он зашелся в крике.
– Когда должна отплыть? И откуда?
– В четыре часа. Зве-е-е-рь… я все скажу. Все скажу. Шлюха она. Не стоит так… за нее.
Я вонзил пальцы глубже, прокручивая, и он обоссался от боли. Но мне сейчас было похрен на все. Я уже не мог остановиться.
– Моя жена не шлюха! Я вырву тебе язык! Вы её заставили, мразь! Отвечай! Заставили?
– Ма-а-а-акс, пожалуйста… я все… скажу! Не надо!
– Говори! – но пальцы не вытащил, только прокручивать перестал. Головой повертел до хруста в позвонках.
– Она сама, понимаешь? Они с ним давно уже. Подобрал ее где-то на улице и прикормил. Это его сучка. Одна из тех, кого подкладывал под нужных людей. Он мне рассказывал. Засланный казачок она, Зверь. Нае**ли тебя, понимаешь? Развели, как лоха. Она на связь со мной вышла. Доки я ей делал. Ей и еще нескольким шлюхам. Она уже готовилась свалить от тебя к нему. Когда у вас был, я паспорт ей привез как раз. Сука она, Зверь…Сука-а-а-а! Бл**ь Бакитовская. А тебя как лоха…Только не…убивай…Ма-а-акс!
Я его изрешетил. Сам не знаю, как. Просто бил и бил ножом, пока он не затих и дергаться не перестал, а я остановиться не мог. Рука сама двигалась. Четко. Сильно, но куда попало.
Меня Граф от куска мяса оттащил и нож из руки выбил. Толкнул к стене. А я задыхаюсь, глаза закрыл и мычу, как немое животное.
– Врет сука! Врет падла! Вре-е-ет! Сука-а-а-а!
Я орал. Просто орал и не мог остановиться. Потому что знал – не врет. Под такими пытками мало кто врать будет, да и точно не Давыдов, который трясся за свою шкуру. И я чувствовал, как крыша едет, как трещат мои мозги. Они горят и дымятся. И от боли перед глазами темнеет.
Граф сильно сжал меня за плечи и тряхнул, впечатывая в стену.
– Я сейчас пробью, кого и когда Бакит вывез в Турцию. В себя приди, Макс, и давай, езжай в ее город. В детдом. Выясни там, что и как. Может, и правда врал. На, хлебни!
Сунул мне в руки бутылку с коньяком. Мы смотрели друг другу в глаза, и меня снова трясло, по щеке кровь Давыдова каплями катилась.
– Давай! Рано еще ярлыки вешать. Разобраться надо!
– Слышал, что сказал? – я согнулся пополам, тяжело дыша и глядя, как красная лужа растекается по гаражу. Меня тошнило. Волнами накатывало. И в этот момент я снова орал. Сам не понимал, как это вырывалось из меня.
– Бл***дь! Ты это слышал, Граф? Ты слышал? – глотаю коньяк, и он по горлу течет, не обжигая, там уже все обуглилось.
– Слышал.
– Давно он с ней. Как давно, мать вашу? Она же со мной! Каждый день! Каждый! Гребаный! День! Со мной! И с тобой!
–И со мной! Поэтому проверить надо. Все, пошли отсюда. Здесь приберут.
Сделал еще несколько глотков. Шумно выдохнул, стараясь отдышаться и разогнуться. А мне кажется, что между лопатками нож торчит. В стену кулаками, до крови, пока кости не затрещали. Отдышался, наконец. Боль немного отрезвила.
– Да. Все. Поехали. Нет времени.
Я не хотел сейчас думать. Потому что, если позволю себе – с ума сойду нахрен.
Впервые за много лет понимал, что не контролирую себя, что я на грани. Сорвет меня – и все. Даже машину вести не могу, трясет всего, и Граф молчит, за руль вместо меня сел. Его изнутри раздирает, я вижу, как челюсти сжимает до крошева зубов.
***
Дома под душем стоял холодным, и во рту появился привкус мертвечины. Словно гнили нажрался. И дышать нечем. Я вздыхаю, а легкие огнем жжет, и выдохнуть не могу.
Когда вышел из ванной, понял, что не справляюсь. Мне анестезия нужна. Немедленно. Набрал кое-кого. Остались связи с прошлых времен, когда еще Ворона подсиживал и дела проворачивал втихаря с барыгами.
– Димыч? Живой еще?
– Ты ли это, Зверь?
– Я. Собственной персоной. Мне кое-что надо.
– Так это не ко мне теперь. Я пас.
– Не заливай. Мне надо. Самому.
– Нету, говорю. Не моя тема больше.
– Так узнай, бл**ь, чья и привези. Иначе я сам к тебе приеду. И если хоть что-то найду – линчую на месте.
Он несколько секунд думал.
– Сколько?
– Десять.
– У меня нет столько.
– Сколько есть?
– Сейчас три.
– Вези три. Только быстро, братан.
– Думал, ты не в теме давно.
– Я тоже так думал.
Привез через двадцать минут. К подъезду на моте подкатил, трусливо озираясь по сторонам. Я денег ему дал и сунул пакеты в карман. На разговоры времени не было.
– Херово выглядишь, Зверь.
– Ну ты ж лекарство привез. Теперь все зашибись будет.
Я пакет прямо в коридоре разодрал, на комод сыпанул, и сразу несколько полосок втянул. В голове тут же ослепительно взорвались все мысли. Ядерным. С резонансом дрожи по всему телу. Искусственный кайф, притупляющий боль.
Стоял у зеркала, опираясь руками на комод, и смотрел на свое отражение. Взмокший, бледный, и в глазах начало проясняться. И адреналин закипал с шипением, словно пошла разморозка. Я буквально слышал, как он бурлит внутри.
Оживаю и подыхаю одновременно. Зверь оживает, а я в агонии, только уже не так больно. Уже под наркозом. Вот так лучше. Так думать можно.
Зажал переносицу пальцами. Теперь можно куда-то ехать. За руль сесть.
Сунул пакет дряни в карман рубашки, продолжая смотреть на свое отражение. Потом оттолкнулся руками и, подхватив сотовый, вышел из квартиры.
***
– Я впервые слышу такую фамилию, да и девочку эту вижу первый раз. Не было у нас такой.
Я смотрел в маленькие глазки директора детского дома и прикидывал: если сейчас схватить его за затылок и приложить о столешницу, он ее узнает или нет?
– Не было такой? Или после громкого скандала в вашем детдоме полгода назад вы решили забыть нескольких воспитанниц, чтобы избежать проблем?
На его лице не дрогнул ни один мускул, он только поправил очки толстым указательным пальцем.
– После скандала многие были уволены, в том числе и бывшая заведующая. Мне не о чем волноваться. Я работаю здесь больше пятнадцати лет и всех наших воспитанников помню в лицо – такой у нас не было. Вы можете просмотреть архивы.
Я откинулся на спинку стула, продолжая сверлить его взглядом. Не похоже, чтоб нервничал, но я уже сам не знаю, что на что похоже. Я запутался до такой степени, что мне хочется убивать каждого, кто говорит мне то, чего я не хочу услышать. И сейчас мне хотелось свернуть шею этому толстяку с лоснящейся лысиной и свинячьими глазками.
– А бывшая заведующая? Где она сейчас? Может, она вспомнит?
– Лариса Алексеевна умерла два месяца назад. Угорела в своей квартире. Газ забыла выключить.
Я усмехнулся. Или ее там угорели. После того, как воспитанниц за бабки подкладывала. Чтоб много не разговаривала.
– Где ваши архивы?
– Вы можете их посмотреть в понедельник. Сегодня пятница и …
Я ударил кулаком по столу, и у него с физиономии свалились очки, когда он подпрыгнул от неожиданности.
– Анатолий Иванович… не злите меня. Никаких понедельников. Вы откроете мне помещение лично и прямо сейчас, еще и покажите, где смотреть. Вы меня хорошо слышите?
Он быстро закивал, отодвигая ящик стола, а я поднялся со стула и почувствовал, как снова становится нечем дышать.
Мы просмотрели папку за папкой, каждое дело, фотографии, документы о принятии и выпуске. Выписки из лазарета и больниц. И ничего, мать вашу! Ни слова о ней! Не было ее! Ни на фотографиях, не в списках. Нигде! Когда я это понял, то во рту снова появился привкус гнили. Как падали нажрался. Скулы сводит и блевать хочется.
Я вышел из здания детского дома, не сказав директору ни слова. Только пару купюр бросил за моральный ущерб. Задержался со мной почти до полуночи.
Не могла она врать! Не могла так играть, бл***! Или я нихрена не понимаю в людях.
Эта бессонница, этот страх. Я же его чувствовал кожей. Такое не сыграешь. У страха свой специфический запах. Я прижимал ее к себе дрожащую, в слезах, и видел, как она боится. Как можно ТАК сыграть?
Но если не в детдоме, то где она была? Все эти годы. Откуда к отцу своему сбегала? Бл***! Я сейчас с ума сойду!
Сидел в машине и смотрел на свои руки, лежащие на руле, сжатые до белизны, так что костяшки выпирают под натянутой кожей. Действие кокса стихает, выветривается, а у меня в голове голос Давыдова на повторе.
«Его сучка она, Зверь. Бл**ь бакитовская! Как лоха тебя…!»
И я высыпаю остатки порошка на запястье, вдыхая яд всей грудью, чтобы перестало трясти, чтобы прояснилось в голове, чтоб голос его затих, сука. Только он еще ярче становится, отчетливей, громче. И картинка вырисовывается четкая... логичная картинка, а с меня кожа живьем слезает. Потому что увидел под другим углом. Увидел то, чего не позволял себе видеть. Её настоящую. Ничего не бывает в этом мире просто так. За все платить надо. И я думал, что меня уже нельзя развести, что я видел достаточно лжи и фальши, чтобы повестись на такое кидалово. Но маленькая умела удивлять всегда. И меня удивила. Проклятая, лживая сука! Влезла в душу змеей, в сердце продралась.
Вот теперь все похоже на правду. От начала и до конца похоже. Начиная с её побега из дома и заканчивая тем, что у Ахмеда на даче появилась. Логично. Шлюху брата позвали в гости. И спектакль для меня разыграли. Я расхохотался.
«Она его сука»… Вот этого я пока не принял. Точнее, понимал, что скорее всего так и есть, но принять еще не мог – потому что слишком жестоко. Слишком цинично для девочки с голубыми глазами и черной дырой внутри.
Сотовый завибрировал на соседнем сиденье, и я ответил, увидев номер брата на дисплее.
– Пленка не поддельная, Макс. Все проверено... – пауза в мгновения, а у меня все внутри горит, разлагается, корчится. Я начинаю истекать кровью и сам чувствую, как внутри все разворочено до костей.
– У тебя что?
– Не было такой здесь, – голос свой не узнаю, охрип, – не существовало, бл**ь!
Да. Кажется, не существовало и в самом деле. Я придумал ее себе. Нарисовал сам. Красочно, ярко. Именно такую, какую хотел видеть. Идеальную для меня. Нарисовал сверху по грязи и сам не заметил. А Зверь внутри оскалился и цепь оборвал, он готов, и я больше не хочу его сдерживать. Отпустил и внутри все догорело. Один пепел остался. Смертью завоняло снова.
Я чувствовал, как во мне ветер гуляет и вихрем кружатся обрывки тупого и наивного, бл**ь, доверия, обрывки проклятого полиэтиленового счастья, которое сгорело самым первым, как капрон. Только там, где сердце, продолжает тлеть, обгорает и заново тлеет. Там все еще живое. Как рана раскрытая. Ни огнем не берет, ни ядом, ни холодом. Я б его вырезал оттуда и раздавил под ногами, в месиве грязного снега и крови. Ничего, и там все стлеет. Спустя время. Через месяцы, годы или пока я сам не сдохну. Когда-нибудь стлеет. У всего есть срок годности, и даже эта сука-любовь начнет разлагаться и кишеть червями, когда я найду тебя, маленькая тварь, буду убивать вместе с ней.
Я же найду. А когда найду – не пощажу. Чувствуешь, как я твой след брать начинаю? Смертью и болью не воняет? Поверил! Как идиот! Знал ведь, что слишком все хорошо… Знал, что не по мне все. Не для меня… И верил. Потому что хотел верить. За все годы лжи, грязи, крови увидел что-то чистое и настоящее, а настоящая ложь – вот она. У меня в спине торчит. Вздохнуть не дает.
Это теперь только между нами. Между мной и тобой. И не говори, что ты этого не знала. Я накажу тебя сам, и ты будешь мечтать о смерти, ты будешь о ней молиться. Ты моя. Какая бы тварь лживая не скрывалась под маской, она принадлежит мне. И я сам решу, как и когда ты сдохнешь. Я буду убивать нас обоих. Медленно и жестоко.
Ненависть проснулась какая-то страшная. Голову подняла. Глухая, черная, вонючая. Все тело наполняет, через поры в кровь впитывается. Я сам её боюсь, потому что впервые почувствовал, что значит сдохнуть, но остаться живым. Зомби гребаный. Эмоции отключились от еще двух полосок кокса. Анестезия пробежала током по телу, омертвляя окончательно.
Повернул ключ в замке зажигания и вдавил педаль газа. Музыку на полную мощь и глоток водки из бутылки. Вот теперь я себя узнавал. Зверь больше не сидел на цепи, он взял след своей жертвы и предвкушал расправу.
ГЛАВА 8
Теперь пришел его черед… Рассыпаться на части от гребаного ощущения, что все летит в пропасть, жизнь идет под откос. Нанося удар за ударом, выворачивает наизнанку и заставляет корчиться от боли и ядовитой надежды. Надежды, которая становилась сейчас нашим общим проклятием. Потому что нам, насквозь пропитанным цинизмом и жестокостью мужикам, хотелось верить… Верить, бл***, что так не бывает. Только не с нами. Мы не могли так ошибиться. Только не в случае с ней… И я злился сам на себя за то чувство… за то стремление к слепому самообману, когда хочется закрыть глаза на любой аргумент, только чтобы оправдать. Это же Дашка… сестра моя… она ту же женщину, что и я, матерью называла и руками за шею обнимала... Да херня все это… Каждый подставить может. Каждый. Вопрос в мотивах. Верить – не верить... детский сад, черт возьми. Думать нужно. Доказать. Проверить. В руки себя взять, потому что расклеимся, нахрен, оба. Действовать…
Пленка оказалась оригиналом. Никакого монтажа. Никаких врезов или склеек. Все чисто. Я несколько раз переспросил, опять проклиная себя за эту подбирающуюся к сердцу надежду… Только вердикт от этого не изменился. Все чисто. Ни одной вероятности фальшивки.
Я со всей силы заехал кулаком в стену… Черт… Не понимаю! Почему сейчас? Если все, что сказал Давыдов – правда, почему они ждали так долго? А Дарина… эти глаза, полные эйфории… улыбка, которую она иногда пыталась даже спрятать, словно смущаясь из-за того, что так бесстыдно счастлива… Неужели все – мишура? Неужели я ничего не понимаю в этой пропитавшейся ложью жизни… Все равно внутри что-то не давало покоя… Странное ощущение подлога. Когда одну реальность меняют на другую, точно такую же на вид, где каждая деталь воссоздана с точностью до миллиметра… Но не можешь избавиться от скрипящего на зубах чувства фальши… Когда кричишь в тишину – а в ответ не прилетают отзвуки эха. Когда бьешься головой о стену, и не чувствуешь ни грамма боли, потому что даже кирпичи здесь на ощупь как обивка мебели. Только с виду все такое же, как мы привыкли, а внутри – подделка.
Я в который раз просматривал эту пленку, устроил допрос всей охраны, которая вела ее от самого дома. Дьявол, она же сама звонила мне тогда и сказала, что собирается в больницу, чтоб отца проведать. Все сходилось один к одному... У нее даже голос тогда не дрогнул, говорила с сожалением, как переживает за него, что почаще к нему нужно, пусть чувствует поддержку нашу... Бл****! Но как? Как после этого можно прийти и равнодушно убить. Я не знаю, сколько бутылок уже опустошил, сигарет одну за другой выкурил, просматривая видео, ставя его на бесконечный повтор, пытаясь приблизить и рассмотреть хоть что-то, хоть одну деталь, которая разбила бы вдребезги эту чудовищную реальность. Охранники рассказали, что даже на видеорегистраторе зафиксирован каждый шаг, каждый километр, который проехали… Я просмотрел их все... все эти гребаные записи... и на каждой из них она – моя сестра… Сестра! Никаких сомнений… Вот из дома выходит, улыбается, вежливо здоровается… Вроде и живет в роскоши уже не первый год, а не зазналась. С каждым из персонала как с ровней разговаривала. Как дела всегда спрашивала… Как настроение... Знала, как зовут каждого, у кого какое горе, и всегда просила у Макса, чтоб помог. Он злился на это, конечно, больше для вида, что нянькой не нанимался, только никогда не мог отказать.
Дьявол! Зачем сейчас именно эти воспоминания в голове возникают. Хотя понимал я все – хорошее хотел видеть, чтобы мысль, которая словно мелодия шарманки, звучала в голове, окрепла еще больше: Дарина не смогла бы этого сделать!
Только и цену подлости мы знали слишком хорошо. Знали ее приторную оболочку, под которой скрываются самые жуткие твари, терпеливо ожидающие своего часа, чтобы потом за секунду тебя сломать. Наслаждаясь тем, как ты орешь от боли, потому что предательство всегда вонзается в нашу спину острым лезвием, выворачивает суставы, дробит кости, вскрывает вены, и делает все это одновременно, чтобы упиться твоими страданиями и болью.
Смотрю дальше… на то, как волосы поправляет, как глаза щурит, потому что солнце глаза слепит, как очки надела и за руль села. Тут она тоже смогла каким-то непостижимым образом выпросить у Макса разрешение на то, чтобы водить самой. Говорит, всю жизнь мечтала научиться, что всегда думала, что не светит ей, что невозможно. А когда сбылась эта обыденная для любого из нас мечта, она прыгала от восторга, как девчонка, которой куклу подарили. Ребенком таким же оставалась. Чистым… Радовалась любой мелочи, особенно шоколаду молочному с орехами.
Черт! Как же больно и невыносимо от этих мыслей. Я сейчас сидел и вспоминал все это так, словно просто соскучился. Уехала она просто куда-то, и мы ждем. Вот вернется скоро, в дверь зайдет, в объятия бросится, и я закружу ее… Она всегда говорила, что это еще одна мечта, которая сбылась – всегда хотела у старшего брата вот так вот на шее повиснуть, заливаясь смехом… Да, я вспоминал, на жесты смотрю, и в каждом – частица жизни. Потому что не хотел думать о том, что дальше случилось. Да… оправдать хочу. Да! Это нормально… Мы семья.. Это святое… пусть не так давно обрели друг друга, но не могла она оказаться такой дрянью. Все внутри протестовало, орало диким голосом: «Андрей, ищи! Не останавливайся! Мы чего-то не видим…»
Я не знаю, что рассказали Максу в детдоме… Что якобы не было там такой. По фото не узнали... Знаю я, как у людей способности забывать и вспоминать стимулировать. Не нужно было его одного туда отпускать. Он не в себе, у него земля из-под ног уходит, внутренности разрывает. Молчит, только тут и слов не нужно, чтобы видеть – мир рушится, крах всего. После такого не восстанавливаются. Не жилец он больше, если вся эта дрянь правдой окажется. Потому что он дал себе один шанс. Себе и ей. И после этого никто из них не выживет. После такого не живут больше… влачат существование, захлебываясь в собственной ненависти и заливая кровью свой мир.
Мы и поговорить толком не успели… Ему, видимо, и слышать больше ничего и не нужно было. Он внутри уже им обоим приговор вынес. Меня и самого холодом сковало от этой мысли, но я понимал сейчас – вдвоем нужно было. Не клеилось тут что-то. Слишком много громких событий для провинциального детского дома. Заведующая с торговлей несовершеннолетними, ее кончина скоропостижная, директор с внезапной утерей памяти… Хрень собачья. Не бывает такой картинки идеальной самой по себе. Когда как по одному движению волшебной палочки все свидетели вдруг дохнут, как мухи. Уж мы то знали, как эти дела делаются. Только вряд ли Макс сейчас мозги свои кипящие охладить сможет, дел наворотит. Я сам себя казнил, что я сейчас здесь, вдали. Только слишком большая воронка нас засасывала, не могли мы везде вдвоем успеть, не справлялись… Похороны отца нужно было организовать. При том по всем канонам нашего мира. Широко, статусно, всех паханов пригласить – дань традициям, бл***. Никому нет дела до того, что внутри у нас творится… Что отца в последний путь отправить хотелось бы по-тихому, попрощаться по-человечески, чтоб только те, кто правда тосковать будут. Что не до проводов этих абсурдных сейчас. Что валится все, как карточный дом. Только позволить кому-то усомниться в том, что все под контролем – значит позиции свои ослабить, дать понять, что не все гладко у Воронов, пошатнулось положение… И тогда все – это начало новой войны. За власть, деньги, влияние и статус. Не дождется. Никто. Даже если виноватой окажется, Дарина придет на эту бл***кую церемонию, будет лить слезы и изображать скорбь. Заставим. Потому что все это должно остаться внутри. Ни одна тварь не узнает, что наша семья сейчас напоминает руины…
Зазвонил телефон, на дисплее высветилось имя Фаины. Я дал указание отвезти их с Кариной в загородный дом с полным отсутствием связи, под усиленной охраной. Никакого Интернета и телевидения – там уже вовсю трубят о смерти Савелия Воронова. Дочери сейчас нельзя этого слышать. Я понимал, что единственный выход для нас – закрыть ее, подобно заключенной, в этой клетке, чтобы спасти. И физически, и морально.
– Да, Фая… Все в порядке у вас там?
– Андрей, в порядке, хотя ты понимаешь, что такое подросток, которого оставили без связи с внешним миром…
– Понимаю, но я уверен, ты справишься. Сама понимаешь все…
– Андрей… – я слышал, что она замялась, словно боясь продолжить, – тут… в общем...
– Фаина, – я чувствовал, как начинаю злиться, потому что я сейчас не готов, бл***, услышать хоть одну плохую новость. А, судя по ее тону, именно ее она и собиралась мне сказать…
– Что? Говори! Не тяни!
– Андрей, мне уехать нужно.
– Никто никуда не уедет. Даже слушать дальше не хочу….
– Послушай… у Афгана инфаркт, его в мою клинику везут. Я не могу сидеть здесь, – слышал, что ее голос дрожит, она разговаривала очень тихо. Наверное, боялась, что Карина услышит.
– Ты понимаешь, что я не могу сидеть здесь и ждать, пока…
Она не договорила, только я и так все понял.
– Не стоит недооценивать старика Афгана. Он еще всех нас переживет, – говорил эту идиотскую заезженную фразу, понимая, как нелепо она звучит сейчас. – Я через несколько дней приеду к вам, тогда и уедешь. А к Афгану я сам поеду. Я не позволю Карине там одной остаться…
– Андрей… я знаю… Но тут приехала Настя. Она присмотрит за ней…..
Я подорвался, направляясь по ступенькам вниз. Внутри все бурлило от злости.
– Она хочет поговорить с тобой….
Она передала трубку Насте, и я, не здороваясь и еле сдерживая свою ярость, рявкнул:
– Какого черта ты там делаешь?
Она на несколько секунд замолчала, видимо, опешив от такого приветствия.
– Андрей… я….
– Я вопрос тебе задал – кто просил туда ехать?
Я понимал, что просто начинаю сходить с ума, видя в каждом врага. Того, кто, нацепив на себя маску, пытается окунуть нас в весь этот кошмар еще глубже.
– Андрей,ты что несешь? Это же я. Ты что, не доверяешь мне?
Это звучало как долбаная насмешка. Она говорит мне сейчас о доверии. Она, сама того не понимая, зажгла ту искру, от которой, казалось, все взорвется сейчас. Потому что я, бл***, не мог больше даже слышать этого слова. Доверие… Это иллюзия… Для идиотов, которые хотят верить, что этот мир еще не полностью погряз в дерьме. И от этого оказываются в нем по уши.
– Оставайся там. Пока я не приеду. Имей в виду – за тобой глаз да глаз. И уехать оттуда ты уже не сможешь…
– Что творится с тобой? Андрей, остынь..
Я не стал отвечать. Понимал где-то в голове, что становлюсь похож на шизоидного параноика, только не мог ничего с собой поделать. Ждал подлости. От всех и каждого. Запереть всех хотел в одном месте, и пытать, пока не расколются. Как в примитивных детективах а-ля – все действия разворачиваются в одной комнате.
Я позвонил своим людям и дал необходимые распоряжения. Камеры в каждом углу, плевать, даже в туалете и ванной. От Фаины не отходить. Пусть говорит что хочет – если кто ослушается – сердце вырву, нахрен. Я не мог сейчас позволить себе хоть одну ошибку. Не мог. Плевать на чьи-то чувства, если любят искренне – поймут и простят. Потом. А сейчас пусть ненавидят, проклиная тираническую натуру и возмущаясь ограничению их свободы. Не важно уже… Если среди нас затесалась еще хоть одна тварь – я уничтожу ее и всех ее подельников.
Услышал про Афгана – и зубы сжал до боли, схватился за грудь – там больно. Слишком. Не протянет он долго. Вслед за отцом уйдет. Тот ушел, и для Афгана смысл жизни словно в Лету канул. Не держит ничего больше. Ни семьи, ни детей, возле старика всю жизнь провел, как сиамский близнец. Разорвали эту связь – и сдался он. Чувствовал, что похороны отца будут не единственными.
Пришел Русый и доложил, что там уже Глеб подъехал. Я ждал этого парня, на которого возлагал большие надежды. Да. Нам нужно было все раскопать. Только не в этом суть… я ожидал, что он поможет мне найти зацепку. Хоть малейшую. Наши люди работали по всем направлениям. Сто раз прочесали маршрут, по которому она ехала, изъяли в больнице все записи с камер. Врачам рот закрыли, нам не нужны были сейчас еще и ищейки ментовские. Заключение о смерти нарисовали как нужно – никакого убийства, умер, потому что сердце не выдержало. Старый уже Сава, хватит землю эту топтать, ушел на покой. Версия правдоподобная. И всех вполне устраивала. Я эту грязь не дам за порог вынести. Мы все внутри решим. Сейчас главное – Дарину найти. А уж тогда решать и приговор выносить…
Когда эмоции немного удавалось утихомиривать, я начинал думать о том, что все возможно. Да… это могла быть она. К ней могли подход найти. Когда Давыдов нес всю эту ахинею – и сам мог быть не в курсе. Простая пешка. Шестерка, чтобы все расклады знать. Поэтому и не раскололся, когда подыхал. Как признаешься в том, чего не знаешь, когда тебе иную правду в мозг вбили? В этом адском ребусе слишком много неизвестного… Хотелось узнать все, и в то же время становилось страшно… Потому что правда редко предстает перед нами в виде сладкой нимфетки, скорее – существом без пола и возраста, но с одним обязательным атрибутом – орудием наших пыток.
В дверь постучали, и я пригласил Глеба войти. Я заметил, как он бросил быстрый взгляд на обстановку, словно оценивая. Это заняло всего долю секунды, но я уловил. Внимательный. В голове уже цепочка выводов пошла. Не зря такие чудеса с информацией творит – там аналитический склад ума. Такие быстро соображают, собрав все мелочи в одну кучу и тут же расставив по нужным местам. Ценный парнишка. Знает, как быть нужным, и что самое главное – ждать умеет. Указаний, вопросов и вознаграждения.
– Приветствую, Глеб. Проходи... Рассказывай
– Добрый день, Андрей Савельвевич, – он присел на стул и, как и в прошлый раз, достал свой ноутбук из серой неприметной сумки.
Правильно делает все. Знает, что внимание привлекать нельзя. И не важно, что ты со своими – это стало одним из его принципов. Я это по жестам его читал, по манере разговаривать, по тембру голоса, даже одежде неброской и простой.
Я ждал, пока он загрузит необходимые программы. Он каждый раз делал все по одному и тому же алгоритму, не начиная рассказ раньше времени, чтобы каждое свое слово подтвердить фактом. И мне это импонировало. Я даже начинал его понемногу уважать. За то, что толковый. Это другое поколение уже. Они по-другому будут жить, зарабатывать, богатеть и будут исповедовать другие ценности.
