Текст книги "Инка"

Автор книги: Улья Нова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Раздав подарки, Писсаридзе уединялся с отцом в беседке, оплетенной старым виноградом, и, стараясь рассказывать погромче, чтобы старик хоть что-нибудь услышал, судил-рядил свои приключения и путешествия по жизни.

 – Знаешь, так я устал, жизнь эта меня во как, – он прикладывал руку-нож к горлу, – никогда, отец, что бы тебе ни говорили, не завидуй, кто имеет дело с туристами. Это такой паршивый народ. О-о-о! Деньги носят в пачках, кошельки теперь не модно, а за каждую мелочь, за виноградину – загрызут. То окно не там, то унитаз не такой, море слишком пересолил, занавески не того цвета, на завтрак нет сюсли-мюсли, зонтик от солнца не дал. Каждый паршивый турист смотрит на тебя как на собаку – бегай вокруг, вылизывай ему пятки.

Отец кивал, но по спокойному лицу старика, усеянному морщинами, как линиями схемы метро, Писсаридзе с грустью читал: он не способен представить себе все подводные камни и течения городской жизни, а, скорей всего, уже совсем оглох.

 – Ой, отец, поедем в центр, закажем тебе слуховой аппарат, – кричал Писсаридзе в самое ухо старика, чувствуя, как волоски оттуда щекочут его лицо.

 – Да не, – робко отмахивался тот и скромно поправлял веточку винограда, – я свое отслушал, ты лучше молодым помоги.

К этому времени совсем темнело, сад и тропинки исчезали, только вдалеке светилось оконце кухни, где суетились к ужину. Писсаридзе замолкал, они сидели молча, слушая тишину селения, и казалось, зудят не мошки и комары, а звезды, медленно всплывающие из глубин неба, настигали Писсаридзе даже здесь, сквозь дыры виноградной беседки-корзины.

Однако на лишнюю звезду надо нахвалить, приукрасить самый беззвездочный, сырой и темный отель. Иногда приходилось напрячь ум и блеснуть красноречием на две лишние звезды, расписать достоинства гостиницы, расширив площадь каморок и приблизив ее к морю на километр-другой. Кто будет в жару средиземноморского полудня бегать с линейкой, выяснять, сколько метров до стоянки автобуса, сколько пилить по жаре до ближайшего супермаркета. Разве не стоит хорошенько, многоголосным-то хором воспеть ветхий придорожный кемпинг, туда все равно привезут туристов на ночлег? Утром, когда в панике все стремятся поскорей занять места в автобусе, кто додумается заняться гостиничной астрономией, рискуя в такой давке потерять чемодан-другой?

Поэтому менеджеров по рекламе Писсаридзе дрессировал собственноручно, как самых яростных, преданных гончих. В конце года они премировались путевкой в один из горе-курортов, какой заслужили, открывая новые звезды на небосклоне гостиниц.

Если удачливым туристам все же удавалось хитро угодить в гостиницу без открытых Писсаридзе звезд, их везение компенсировалось отсутствием какой-нибудь экскурсии по черепкам и развалинам под предлогом, что экскурсовод поскользнулся в ванной и переломал парочку ребер. Других лишали завтрака, будили чуть свет на обзорную экскурсию по городу, позволяли оплачивать билеты, забывая, что билеты уже один раз куплены в спешке в Москве. Особенно хорошо можно было «снять» с отдыхающих по VIP-программе: не доложить на морщинистые ягодицы мадам немного лечебной грязи, лишить жаркого и шампанского на ужин, а вместо пиццы угостить искусно оформленной шаурмой – вот уже и обеспечен семейке Гиви месяц неголодного прозябания. И Писсаридзе шутил: «Дочке на “Гуччи” хватит».

Инка выясняла окружающий галактику климат по утрам, только-только придя в контору. Открывала для порядка какой-нибудь нудный полугодовой отчет, испещренный клинописью значков, – знал бы кто-нибудь, как лень их разбирать-расшифровывать в такую рань. Создав видимость прилежания, Инка тут же с неизменной глуповато-услужливой гримаской на лице тихонько открывала заветный аstrohomо.ru: что там у нас новенького, не стало ли меньше звезд на небе, не стало ли темнее и прохладнее жить. Обретя уверенность, что все спокойно, что ее жизни на ближайший день ничто не угрожает, она бодро принималась за работу, попутно отравляясь дымами окружающих курильщиков, дешевым чаем, жевательной резиной и мягким излучением монитора, от которого загнулся уже второй Инкин кактус. Немного уcпокоенная тем, что в течение дня ничто не грозит нарушить покой Земли, она, усеянная недоверчивыми взглядами коллег, предавалась мечтам. Однако ей не хотелось стать материалом своих капризов. Она объясняла это так: «Каприз исполнится, а во что превращусь я? Вдруг стану нервной и редкостной стервой». К чему она тайно стремилась, чего ждала, так это, что когда-нибудь придет день и удастся затеряться в городе. Может быть, для этого не потребуется уезжать за тридевять земель, и произойдет все в Москве, где улочки знакомы, а дома смотрят в спину ледяными взглядами окон. В такой мечте не было ничего, способного каким-то образом подточить Инкины святыни или нарушить ее суть. Это вряд ли бы сделало Инку злее или худее, не толкнуло бы ее брать взятки или спешить, расталкивая людей. Все, что требовалось, – попасть в незнакомый доселе район, в котором захочется пропасть и кружить по улочкам, рассматривая амулеты домов. Иногда Инка беспокоилась, ну как тут затеряешься, если уже бывала везде и даже по переулку, называемому Последним, проходила сто раз, а с тем несимметричным, поблекшим особнячком встречалась, наверное, раз тридцать, он издалека похож на заброшенный корабль, который немного стесняется своей поцарапанной выцветшей штукатурки. На его боку доживает век старушка-вывеска «Диетическая столовая». Ее скоро снимут, ведь на окнах уже написали непонятное угрожающее «to let». Скоро кораблик оденут в новую, охристую штукатурку, окна и двери заменят, а вывеску снимут и выбросят. И маленький деревянный домик на Ордынке наверняка уже снесли, ведь все сносят, заменяя здания-аборигены на новенькие пестрые строения-бриги с банками и офисами внутри. Постоишь пару секунд, узнаешь улицу заново и вспомнишь, что уже проходил по ней сто раз. Скоро, наверное, весь город перестроят, выдернут старые деревья, на месте узеньких улочек расстелют широкие ленты проспектов, под музеями устроят паркинги и казино для пиратов-коммерсантов, и захочется ли тогда затеряться в этом городе, и непонятно, как искать пути в другой.

Поэтому до того дня, когда затеряешься в городе, надо как-то дожить, дотянуть, стоит сильнее отдаваться работе, шить паруса из плащей, дышать поглубже и купить зонт.

В туристической компании Инку терпели, но старались согнуть под стандарты учреждения. Она была неприхотлива, пила две чашки кофе за рабочий день, немного сорила печеньем, никто никогда ей не звонил, не отвлекал, болела она на ногах и была все время под рукой. Даже осенние насморки и те Инка переносила героически: ползала на работу, залеченная до одури эхинацеей.

Появление поблизости крупной туши Писсаридзе Инка чуяла за версту, ее кожа начинала зудеть и покрывалась мелкими розоватыми пупырышками, а руки, нервно копошась, делались влажными. Когда же босс, раскрасневшись, покрикивал на Инку, отчитывал ее за рассеянность и забывчивость, она впадала в панику и начинала вымирать на глазах. В другой раз в душе ее, как чудовище из глубин доисторических морей, восставал каннибал-прародитель. Она перебирала, не найдется ли в памяти рецепта экзотического блюда с использованием мяса хозяина, прикидывала, какую пряность лучше применить в долгожданный день пиршества, чтобы смягчить вкус этого суетливого, потного, вечно недовольного существа, обожающего перегружать работой и задерживать до полуночи, когда ночные насекомые и те спят на лету. Инка здорово взбадривалась при мысли, как весело будет греться и вытанцовывать III восторженный танец у костра, ведь на вертеле окажется не что иное, как жирная ляжка хозяина, а пока пускай себе жужжит на ухо, стучит кулаком и, размахивая ручонками, подгоняет скорей звонить, разбираться с гидом.

Ожерелье мелких обязанностей крепко стягивало Инкину шею, душило и здорово утомляло. Но главная, самая ответственная часть работы в «Атлантисе» выматывала Инку, как ежедневный подъем на отвесную скалу, начисто лишая сил. А заключалась эта ответственная миссия в околдовывании клиентов. Строго отработанный ритуал общения требовал мобилизации всех сил, воли и воображения, заставлял каждый день творить чудеса, прыгать выше головы, в общем, делать что угодно, лишь бы клиента приворожить, заполучить. Люди, появляющиеся в «Атлантисе», редко заходили случайно – чаще заманивались буклетиками, рекламками, бесплатными открытками, обещающими липовые скидки. Люди, отыскавшие «Атлантис», погребенный среди дворов, и благополучно в него проникшие, приходили не с пустыми руками – в карманах штанов неплохо определялись взгорья бумажников, в сумочках поблескивали нефтью портмоне, на груди вздували ткань пиджаков туго набитые и перетянутые резиночкой конверты. Если уж люди решались идти в «Атлантис» и все же добирались до него, никуда не свернув, значит, они очень жаждали отдыха и покоя и уже проглотили наживку, оставалось правильно тряхнуть удилище. Для этого Инке требовалось войти в совершенно особое, подобное трансу состояние и, обаятельно шаманя, со всей душой расписать прелести отдыха в той или иной части Земли. Надо было много раз медово улыбнуться, молниеносно, отточенными движениями выловить из компьютера нужную информацию, не забывая доказывать усталому человеку, что он и только он – тайное божество этой конторы, только о нем печется два десятка сотрудников, для него отбивают танцы радости десяток клавиатур. За многие месяцы работы с жаждущими отдыха и покоя людьми Инка успела составить свою классификацию клиентов.

Инка делила клиентов на:

_cмумиеподобных,

_Lцепляющихся, как репьи, за чужие спины,

_Nимеющих особую связь с дождем,

_aокутанных ароматом Kenzo,

_xболтливых,

_Wиных,

_Fдовольных властителями,

_gжующих резину,

_Oнесущих кредитную карточку в сумке,

_mзнающих, что хотят,

_Qмифических,

_Yглухих,

_Vслучайно заблудших, чтобы задать кучу глупых вопросов и уйти ни с чем,

_&жадных,

₀напевающих себе под нос, не поддающихся пониманию,

_pшуршащих целлофановыми пакетами, придирчивых.

Быстро определив, к какой группе относится возникшее в дверях существо, Инка подбирала подходящий для него способ восхваления услуг, интонацию, акцент и темп разговора. Но ни классификации, ни остро отточенные инструменты убеждения и трюки обаяния, никакая упорядоченная схема не срабатывала до конца – вот на пороге возник мужчина из знающих, что хотят. Он бодро осматривается, падает на мягкий, но порядком расшатанный стул, шлепает губами и начинает строить нерушимые крепости пожеланий относительно курортов Испании. Инка сидит, до боли выпрямив спину, демонстрирует на лице рвение помочь и материнскую заботу, руки ее готовы в любую минуту начать поиск нужного проспекта, а душу царапают предчувствия, что на этот раз снова вероятен срыв, ведь всем нашим пожеланиям отвечает только один курорт, затерянный, как иголка, где-то в россыпях звезд.

Укрепленная в бою за каждого, обратившегося к ней, Инка сначала стала подозревать, что животные произошли от людей. Чуть позже она убедилась, что некоторые наиболее ядовитые и опасные представители фауны напрямую трансформировались из истеричных служащих банков и фирм, из очарованных собственным интеллектом мужчинок, из капризных девиц, увешанных рубинами и бриллиантами.

Боясь возразить драгоценным клиентам, Инка разрешала им попрекать и прикрикивать, повышать голос, чавкать, звонить во все концы планеты по мобильнику, громко и долго советоваться с родственниками и знакомыми, швырять на стол шарфик, подпиливать ногти, воровать ручки и строить глазки.

Со временем она убедилась: национальность – такая же условность, как возраст. На самом деле, обнаружила Инка, люди образуют своими повадками разные племена. Племя бородатых, ворчливых мужчин дало начало обезьянам-крикунам. Племя тихих, но стервозных бабенок постепенно превращается в птиц-громовников [5]5
  Птицы – громовники. В ряде мифологических систем птицы или крылатые существа, вызывающие грозу, связанные с небесными божествами или Луной. Наибольшее распространение представление о птицах – провозвестниках грома получило в Сибири и Северной Америке.


[Закрыть]. У народа жаб – длинные ноги и большие животы, а у народа грифов женщины – служащие государственных учреждений. Народ ленивцев выдают оплывшие от пивка лица и медленные, задумчивые движения. Будущие муравьеды любят копнуть глубже и выведывают все до мелочей, а предки агути без перерыва что-то жуют и неожиданно перескакивают с одной темы на другую.

Иногда по утрам Писсаридзе собирал всех подчиненных в кабинете. Он так долго что-то объяснял, так утомительно говорил, что все присутствующие впадали в томительное оцепенение. Вскоре в головах сотрудников турфирмы образовался беззвездный вакуум, в котором сиплый голос Писсаридзе настоятельно разъяснял, что нужно говорить клиентам и как выбираться из иных переплетов. Во время этих утомительных собраний Инка старалась затеряться за спинами коллег, закрывала лоб ладошкой-козырьком и безмятежно дремала, досматривая отнятую будильником серию утренних снов. Но даже ей было трудно справиться: настойчивый, медленный голос просачивался в сознание. Вскоре Инка немела и, парализованная голосом, не могла ни двинуть рукой, ни пошевелить ногой. Изнывая от тоски, она сидела, теребила в кармане узелок с косточками кролика, и добрый дух зверя спасал ее от чар Писсаридзе, от подступающих слез. Незамысловатая мораль Писсаридзе крепко западала в коллективное бессознание. В конце собрания из кабинета выплывали два десятка зомби. Весь последующий день они были масками, за которыми прятался призрак Писсаридзе, а из уст послушно изливались его фразы.

Однажды на пороге возникла парочка студентов, из тех, кто не поддается пониманию. Инка тут же подметила: они влюблены друг в друга, от этого разнеженные и глупые, а значит, их легко будет обвести вокруг пальца. Принадлежали эти новые посетители к народу, дающему миру зайчиков разных расцветок и размеров, а также кроликов домашних и диких. Присмотревшись внимательнее, Инка смогла определить безошибочно – предки горбатых зайцев [6]6
  Горбатые зайцы, или агути (Dasyprocta aguti), – млекопитающее рода грызунов золотистой или красноватой окраски, с выгнутой спиной и очень коротким хвостом. Обитают в тропических лесах Южной и Центральной Америки. Представление о «лунном зайце» широко распространено в Северной и Центральной Америке, а также в Китае и Японии. В ряде культур заяц ассоциировался с Луной, так как именно его часто видят в узоре лунных пятен. Подобные представления встречаются у бушменов, у индейцев Северной Америки и Мексики, в Индии, Китае и Японии. Заяц нередко выступает посредником между человеком и лунными божествами, которые, в свою очередь, ассоциируются с возрождением и бессмертием (Луна – вечно умирающая и вновь рождающаяся). По представлениям древних китайцев, лунный заяц обитает на Луне, где в ступке толчет порошок бессмертия.
  А у бушменов есть такой миф: в начале времен, когда Заяц был человеком, у него умерла мать, и он так громко причитал о ее смерти, что его услышала Луна. Она просила его успокоиться, обещая, что его мать оживет. Но Заяц не поверил, и в наказание Луна ударила его, раздвоив губу, и превратила в животное. А люди с тех пор потеряли бессмертие из-за недоверия Зайца. Согласно другому бушменскому мифу, в разных вариантах распространенному по всей Африке, Луна послала Зайца к людям, чтобы сообщить им, что отныне они, подобно ей, будут возвращаться к жизни после смерти. Но Заяц перепутал послание, сообщив людям, что они будут умирать и никогда не воскреснут. Луна в наказание раздвоила Зайцу губу, а люди стали смертны.


[Закрыть]. Скинув и чудом не царапнув нос секретарши рюкзаками, они кое-как уселись вдвоем на один стул, одарили Инку десятком дурацких улыбок, которые означали дружелюбие и взывали о помощи. Дальше хором, то слаженно, то вразнобой, прерываясь на поцелуи и чмоки, горбатые зайки стали объяснять издалека, что обычно путешествуют автостопом, ибо это самый прекрасный, по их мнению, вид передвижения и к тому же дешевый. Они долго расписывали прелести магистралей Италии, потом, наконец, окончив экскурс в бывшие путешествия, горбатые зайки напряглись, прижали ушки, потому как перешли собственно к делу. Они сбивчиво, судя по бегающим глазкам, что-то приврали про знакомых в сети, про забронированную в Хельсинки гостиницу, и было совершенно непонятно, зачем они пришли, чего хотят.

Инка почувствовала только, что можно не так старательно выгибать спину, сменила служебную улыбку на произвольное, скучающее выражение лица, но, несмотря на это, голова уже здорово трещала от болтовни. Еще десять минут разглагольствований, объятий, щипков и умоляющих улыбочек прояснили, что зайки хотят получить визу. Инка неожиданно для самой себя нахмурила брови и голосом предсказателя бед отрезала:

 – Мы – туроператор и предоставляем пакет услуг, если хотите, могу предложить готовый недельный тур в Финляндию, включающий перелет, проживание, экскурсионную программу и сувениры, – выпалив эту удручающую фразу, Инка сначала затихла, весьма довольная собой. Но вдруг с тревогой она поймала себя на том, что говорит словами чужими, что она – маска, за которой прячется и ухмыляется Писсаридзе. Испугавшись, что потеряла остатки собственной воли, что в голове у нее – беззвездный вакуум, населенный лишь указаниями хозяина, его требованиями и командами, Инка окинула приунывших заек понимающим взглядом и тихо, шепотом, чтобы никто не расслышал, добавила от себя:

 – Ладно, может быть, я смогу вам чем-то помочь.

Зайки покидали турфирму обнадеженные, веселые, они целовались, обнимались, галдели и зачерпнули из вазочки по горстке бесплатных леденцов. Инка с неясной грустью одинокого существа смотрела им вслед, она была довольна, что сегодня победила гипноз Писсаридзе, вырвалась из поля его влияния, но это далось нелегко. Теперь она была выжатая и усталая, как косуля, которую преследовал волк, но не догнал.

Вечером на улице ползла усталой зверушкой с работы, в мятых джинсах и натянутой на них шотландке в оранжевую и лиловую клетку. От утомления и голода встреча со Звездной Пылью казалась Инке совершенно реальной, и она панически боялась разочаровать астронома несвежестью своей футболки и отвратительной фиксацией геля.

Утомленная работой, она иногда прожигала субботы в поездках на кольцевом трамвае. За десять кругосветок по городу ей удавалось перебрать, как ягоды, все «за» и «против» и принять решение относительно незабываемого синего пончо, которое пылится и привлекает моль в антикварной лавке недалеко от Никитских ворот. Инка ехала, выхватывая из окна старенькие дома, похожие на обглоданные косточки, отыскивая затерявшиеся, как бусины, кинотеатры, медленно исчезающие, древние, навсегда погасшие вывески, пыльные дворики, площади и скверики, еле-еле шаркающих бабулек-мумий устало трусящих по своим делам диких собак. Часто взгляд ее натыкался на бездомных бродяг, от одного вида которых омут сознания становился кислым: наверняка давно без приюта эти полу-люди, выставленные из дома какими-нибудь хитроумными путешественниками и авантюристами, эти забитые существа, обреченные умирать как дворовые кошки, на улицах, в негреющих, замусоленных хламидах. Наблюдая все это, Инка лишь убеждалась в том, что есть где-то Новый, лучший Свет и живет где-то там девушка, может быть, она знает испанский, и ее уже повысили по служебной лестнице или даже стремительно подняли в лифте на другой ярус здания. Возможно, она рисует всякие съедобные фрукты и овощи, уже потрудилась приобрести загранпаспорт и облепила его до безобразия визами. Короче говоря, что-то в ней есть такое особенное, не похожее на этих людей в трамвае и на то, что пишут газеты и журналы, колонна которых шатается и грозит обвалиться в уборной. Что-то есть у той далекой девушки снаружи и внутри, что позволяет ей удивлять даже очень старых друзей и знакомых.

В летние субботы Инка, набив сумку пледом и бутербродами, отправлялась на пикник к прудам, где, заслонившись от непрошеных взглядов журналом, сидела в сарафанчике, поглаживала щетину травинок, запивала бутерброды кровью малины и наконец-то выплескивала накопившуюся нежность – обнимала каштаны.

Она бродила по улочкам с облупленными зданьицами, разыскивая, нет ли среди них незнакомой, достойной и подходящей, чтобы поскорей затеряться. Но улочки были знакомые, шумные и пыльные. Инка разочарованно мыла в фонтанах виноград и ела его на ходу, рискуя свалиться с двадцатиметровой колодки босоножек.

Примерно раз в месяц, перебирая обширные залежи одежды, Инка мечтала о всяких нелепых поводах, которые заставили бы погладить и натянуть несколько пыльных и мятых платьев. При этом она аккуратно развешивала на балконе жакеты и проветривала старинное клеенчатое пальто прабабушки, мамину куртку разворачивала так бережно, словно имела дело с новорожденным котенком: чего доброго, старая болонья возьмет и рассыплется в пыль. Войдя в азарт, перебирала забытые сундуки, тумбочки на балконе и два чемодана с редкими украшениями. Вконец переутомившись примерять свои богатства перед зеркалом и сочинять разнообразные истории для себя в кружевных юбках и черепаховых браслетах, она укладывала все это обратно, комом распихивала с глаз долой. В изнеможении падала на диван, краснея при мысли, что бы подумал Звездная Пыль, серьезный человек, астроном, застав ее за столь легкомысленным занятием. Как бы критично он созерцал тот восторженный огонек в глазах, с которым она осматривала через лупу новую безрукавку из пушистого мохера. Как бы обиделся Звездная Пыль на ее бережное, трепетное изучение ожерелья из раковин. И заключил бы, что от нее ну совершенно ничему не научишься, ничем не обогатишься, ничего не осмыслишь, а так, потратишь попусту время и останешься, каким и был до знакомства с ней. От подобных открытий она рыдала весь остаток вечера, позабыв включить свет, а потом незаметно засыпала, не раздеваясь.

Поутру, проснувшись, она первым делом поднимала жалюзи, осматривала и поливала вечно нецветущую лилию, что все больше грустнела на подоконнике день ото дня. Перед завтраком она теребила пыльный узелок, роняла пару слезинок на ошейник, поводок, кисточку коротких мягчайших шерстинок и косточки своего почившего от простуды кролика. Будучи очень привязчивой, она берегла останки и, сохраняя верность светлой памяти тотема, даже рыбок не решилась завести. Иногда в рабочее время тягостной тенью набегало на ее лицо дикое, мучительное переживание – как можно сопоставить живого, белого кролика, пушистого, которого звать Кроль, и то, что его уже нет, как можно это понять и жить дальше легко и свободно, имея в сердце острый, тяжелый камень-скребок. От этого лицо Инки становилось темным и безжизненным, как небо, каким оно было задолго до рождения первой мало-мальской звезды.

Так обстояли дела Инки до того зимнего дня, когда под окна туристической компании подъехала какая-то старинная машина.

Подъехала, ну и пускай себе. Инка продолжала неподвижно сидеть за столом и краешком глаза скользила по монитору, там была цифровая фотография, которую Звездная Пыль отснял по Инкиной просьбе: ночное небо пересекала заснеженная дорога, Млечный Путь. Инка с восхищением брела по нему, тихо насвистывала в ракушку-амулет, наслаждалась невесомостью, покоем и межзвездной прохладой. Чувствовала она себя гигантом, шагающим через сотни световых лет, а может быть, и маленькой девочкой, которая беспечно прыгает на одной ножке, а вокруг – вихри звездной пурги. Коллеги между тем срывались с мест и с любопытством подтягивались к окну, они вставали сбоку, чтоб их не обнаружили с улицы, они шепотом обсуждали марку старинной машины и с восторгом разглядывали ее, предвкушая появление богатенького клиента. «Мерседес» им в ответ метал блики и бисер солнечных зайчиков, хорохорился, сиял бордовыми боками, и восхищенные менеджеры гадали:

 – А я думаю, это к нотариусу, в соседний подъезд.

К затылку летела шутливая оплеуха:

 – Да не спугни, и так с клиентами напряг.

 – Ладно, сам знаешь, что к нам, вон и дверь хлопнула, все-таки лучше Новый год в тепле встречать, – верещали они.

Был декабрьский полдень. К этому моменту Инка с облегчением вздохнула, она наконец немного затерялась среди звездной метели, чуть-чуть забыла, кто она такая, где ее место и сколько она мается-скитается по жизни. Теперь, вернувшись на Землю, она смотрела с легкостью осчастливленного человека. Именно такой, улыбающейся, потеплевшей нашел ее вошедший в офис мужчина со смуглой кожей, с острием черной крошечной бородки под ярко очерченными губами и с роскошной прической, состоящей из множества жестких черных косиц, зачесанных назад. Он быстро обнаружил Инку хваткими, выразительными глазами и на чистейшем русском языке вкрадчиво и вежливо спросил, организует ли компания поездки по Золотому кольцу России.

Нет, прежде надо бы рассказать о том, как он вошел в офис. Вначале запахло полевыми цветами, целым букетом, из которого каждый мог выбрать запах любимой травинки – от ромашки до дикой гвоздики. Затем появился незнакомец, он входил, подчиняясь какой-то собственной барабанной дроби, но так как наушников на его голове никто не заметил, заключили, что он, наверное, сочиняет песню на ходу. Он приближался медленно, движения его были плавными, как будто он походкой успокаивал кого-то. Он проник в контору, и все замерло, застыло в ожидании, изменилось с его появлением. В руке его была нитка бус из кофейных зерен, а на лице он нес мир и спокойствие – редкое явление для современной физиогномики.

«Еловый чай, настоящий обитатель Южной Америки, – прошумел международный экспресс в Инкиной голове. – Вот бы глянуть через лупу на костяные пуговицы его пиджака. Как со вкусом он одет, как толково передвигается! Не он ли играл на дудке с компанией приятелей на Старом Арбате, в черном пончо и в черной шляпе, и наплетал на волосы прохожих цветные нитки? Нет, наверно, все же не он, но похож».

Международный экспресс прошумел и был таков, а восторгу суждено было смениться служебной мудростью. Инка попыталась, но впервые не смогла точно определить, к какому виду клиентов относится новоприбывший экземпляр. С первого взгляда к мифическим, а со второго больше похоже, что к имеющим особую связь с дождем.

Впрочем, при желании смуглого иностранца можно было отнести и к напевающим себе под нос, и к знающим, чего хотят, двуногим существам. Не сумев определиться окончательно и несколько удрученная этим, Инка вытянулась, всем своим видом изображая готовность помочь, от старания она забыла все и вся и четко, но доброжелательно ответила:

 – К сожалению, мы прервали комплекс услуг по России и теперь занимаемся исключительно заграничными турами, авиабилетами и бронированием отелей.

Незнакомец сидел и с любопытством изучал Инку, ее лицо и наряд: коричневый пиджак, что мал на три размера, узок, рукава – чуть длиннее локтя, а из них торчат острые, широкие манжеты рубашки в полоску и худенькие, как тростник, бледные руки. Возможно, ей только показалось, но он сидел и думал о своем с таким видом, словно ожидал увидеть на Инкином месте кого-то другого, а Золотое кольцо России было так, предлогом. Может быть, у него была назначена тайная встреча с кем-то из компании, но он по ошибке подошел к Инке и теперь не знает, что делать. Он не уходил, а, быстро соображая, разглядывал комнатенку офиса. Наконец мягко, растягивая слова, он произнес:

 – Что ж, очень жаль, извините. – И неожиданно резко поинтересовался – А что это вы там такое читаете втихаря?

 – Я не читаю, я гуляю по Млечному Пути, – шепотом, одними губами произнесла Инка, ей очень, очень хотелось немного пошалить, ничего, клиент этот все равно потерян для фирмы, почему бы не похвастаться случайному, незнакомому человеку своей чудесной межзвездной прогулкой. Выпалив это, она немного занервничала, стоило ли откровенничать с незнакомцем. Инка вздохнула, она никак не могла привыкнуть к дикой природе офиса, где отовсюду и от каждого жди западни. Ее немного смутило, что так свободно, бегло болтает мистер латино на русском языке. Это и больше ничего с самого начала показалось ей подозрительным.

А мистер латино приподнял брови, наклонил голову и с улыбкой сказал:

 – О, это делает вам честь. Я тоже пришел сюда по Млечному пути, как вы его называете. На самом деле это никакой не Млечный Путь, а неглубокая Звездная Река [7]7
  Звездная Река. Представление о Млечном Пути как о «звездной реке» или «небесной реке» чрезвычайно широко распространено в различных культурах. В доколумбовом Перу Млечный Путь называли «река» (mayo/mayu). Считалось, что она образует единую систему с земными реками, а на их слиянии стоит инкская столица Куско. Уаймара Большая Река – место сотворения животных богом Солнца.


[Закрыть]. По ней обычно спускаются вброд, по колено в воде. Лучше совершать такие прогулки как раз сегодня, – он посмотрел на часы, – двадцать второго декабря. Видимо, поэтому мы встретились и сейчас стоим в реке, разговариваем где-нибудь в районе дельты. Думаю, по такому случаю нам совсем не помешает согреться кофе. – И он продемонстрировал жемчужную улыбку, которая очень шла его смуглой коже.

От таких слов пробел исчез меж Инкиных бровей, и они настороженно сдвинулись: «С виду человек серьезный, бизнесмен, а что такое говорит», – недоумевала она и недоверчиво оглядывала собеседника.

Маловероятно, чтобы Инка составила компанию кому бы то ни было, тем более какому-то замедленному мистеру латино, несущему более сорока косиц на голове. Но, видно, Звездная Река сближает стоящих в ней по колено.

В тот вечер Инка растянула две чашки мокко на четыре с половиной часа – ровно столько они сидели в небольшой кофейне, набитой битком по случаю окончания рабочего дня усталыми, возбужденными людьми, едко окуренной никотиновыми смолами, где жужжал целый рой разнообразных звуков – как в тропическом лесу ближе к полудню.

В эту кофейню доехали они с ветерком. По дороге разворачивалось небольшое сражение. Здесь, на шоссе, как и в стае галок, царила строгая иерархия – водители новеньких машин полагали, что все и каждый знают, сколько стоит эта груда металла, железа и алюминия, а коль знают, так пускай сторонятся и уступают дорогу, не задумываясь, где берутся такие месторождения денег. Но загадочный мистер латино совершенно выбивался из иерархии шоссе. Стоило ему внимательно посмотреть в глаза водителю соседней «вольво», что на своей акуле-каракуле нагло теснил к обочине антикварный «мерседес», и «вольво» скромно тушевалась, терялась далеко позади. Достаточно было мистеру латино лишь молчанием отразить мутно-недовольный взгляд лысого парня, который минуту назад в своем черном смоляном джипе размером со средний грузовик пытался суетливо оттеснить-обогнать, – и маслянистые глаза быкадора тускнели, прятались за опущенными веками. Пряча боязливость души, водитель давил на тормоза, и тут же джип с повадками маленькой собачонки, что взялась непонятно откуда, сбрасывал спесь-скорость, пропускал вперед усыпанный солнечными бликами, бордовый с серебром «мерседес» мистера латино. И новый Инкин знакомый, имя которого она пока не разузнала, только знай, рассыпал уступившим дорогу благодарные кивки через окно, а иногда и улыбался, продолжая:

 – Год сборки этой машины – пятьдесят второй. Но это не главное. Понимаешь, я человек занятой, мне приходится держать в голове целый мир. Дела делами, а ведь надо не забыть день рождения племянницы. Она у меня одна на целом свете. Девочка очень своенравная и вспыльчивая, избалованная, не поздравишь ее с днем рождения, обидится, скажет: старик совсем в склерозе или что-нибудь в этом роде пробурчит. Поэтому номер моей машины – 22–3– двадцать второе марта. Скоро ей исполнится двадцать один, надо не забыть и послать ей подарок. По мне, разве день рождения примечателен? Я не вижу в нем ничего особенного, мне больше нравится праздновать двадцать второе декабря, это очень светлый и радостный день.

«То есть для него машина – напоминалка дня рождения племянницы», – подметила Инка про себя, такая логика была ей по душе. А что особенного произошло двадцать второго декабря, то есть сегодня, она не решилась спросить.

В общем, ехали они так быстро, что Инке продуло ухо, она занервничала – экстракт эхинацеи остался в «Атлантисе», во втором ящике стола, если считать снизу, а под каким предлогом отлучиться в аптеку, она не знала и, загрустив, стала кусать заусенец. Если не закапать прямо сейчас, завтра в горле наступит зима и гололед, а в голове – пурга.

 – Почему не закрыла окно? – не глядя на нее, спросил мистер латино.

Инка поежилась, она опасалась людей, под чьим взглядом окружающее делается прозрачным.