Текст книги "Жила-была квартирка"

Автор книги: Ульвия Мустафина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ульвия Мустафина
Жила-была квартирка

Глава первая. Фиолетовая

Да, и никак иначе, а именно Боцман. И маленькая девочка. И хотя маленькой эта девочка совсем не была ни по возрасту, ни по росту, но на фоне Боцмана она смотрелась именно такой. А еще забавной, восторженной и легкомысленно увлеченной то одним, то другим, за что Боцман шутливо и ласково называл ее Попрыгунчик.

– А вот я, например, согласен с Боцманом, – как бы между прочим обронил коралловый холодильник в наступившей тишине благоустроенной комнаты и тут же пожалел об этом.

– Ты, например, за все свое существование ноги дальше этой квартиры не ступил, разве что при въезде, – осекла его сходу старательная и щепетильная посудомойка.

– Попрошу. Я, между прочим, из дальних заморских стран, – оскорбился коралловый.

– Да-да. Как и все мы, так или иначе, из той же самой дальней заморской страны, которой ничего не мешает штамповать нас всех миллионами точно таких же, ничуть не хуже и не лучше.

На что холодильник только молча возмутился. И все равно продолжил думать о себе как о предмете весьма уникальном и особенном на фоне всех остальных ему подобных и неподобных тоже.

– Не знаю, как другие, утверждать не берусь, но лично мы из Кашмира и, между прочим, ручной работы, – вежливо откашлявшись, сказал с полки один из казанов.

– Госпыдя, и сколько это важных персон тут сразу нарисовалось, хоть в шеренгу выстраивай, – не унималась посудомойка, – а итог все равно один. Вот вы что в своей жизни видели, а, медные из Кашмира, ручной работы? Маленькую захудалую мастерскую по соседству с коморкой побольше, чтобы там выставиться и купиться, если повезет, конечно? Темноту чемодана? И вот теперь очередную комнату почище? Очень богатый жизненный опыт, скажу я вам, чтобы иметь хоть какое-то мнение.

– Ну что ты всех сегодня шпыняешь, неугомонная? Включили тебя, что ли, не с той кнопки? – мягко поинтересовалась духовка.

– Наверное. Не знаю. Но разве это не странно, иметь свое мнение, не имея при этом никакого своего опыта в этом вопросе?

– А какой был вопрос вообще? – неторопливо и вальяжно включился в разговор бирюзовый диван, настолько же обманчивой внешности, насколько неожиданным могло показаться при этом его содержание.

– Да Боцман сегодня в очередной раз ногтем скоблил по Попрыгунчиковым устоям, – ответил мозаичный стол, вручную собранный, с любовью выверенный и вобравший в себя все основные цвета этой квартиры: белый, бирюзовый, оранжевый, коралловый и золотой. Он, в отличие от многих здесь присутствующих, был совсем не в состоянии куда-либо передвинуться даже на чуть-чуть, но это никак не сказывалось на исключительной подвижности его своеобразного мышления – все грязь из щелей выцарапывает, въевшуюся, как ему кажется.

– А она что?

– Да ничего, как всегда, вы же ее знаете. Как и все их беседы. То спорят, то на чем-то да и соглашаются. Хотя сегодня так и не согласились. Не доверяет он ей, как и многим ее восторженным увлечениям. И только тогда успокаивается, когда ей многое становится грустным и неинтересным. Тогда-то он и считает ее наиболее настоящей.

– Странный он. Обычно люди как-то наоборот поступают, из телевизора которые, во всяком случае, – отметила одна из восточных подушек из другого угла просторной комнаты-студии.

– А он какой-то вот такой, не из телевизора. Человек наоборот. «Мой старый добрый и ворчливый Боцман» – как любит называть его Попрыгунчик. Хотя он вовсе не старый. Всего лишь на пару лет старше нее. И тем более никакой не боцман, – ответил стол.

– А о чем спорили? – продолжил интересоваться диван.

– Да так, о супе фиолетовом.

– И что с ним не так?

– И вы еще спрашиваете?

– Погоди, коралловый.

– Да все так вроде. Просто Боцман заподозрил в нем желание Попрыгунчика соригинальничать и в очередной раз быть не как все.

– Вот я и говорю, – опять-таки вмешался коралловый, – что согласен я с Боцманом. И какой может быть фиолетовый суп, учитывая все краски в этой квартире. А мне еще его хранить, хоть я с ним совершенно не сочетаюсь.

– А все потому, что выбора у тебя нет, коралловый, – шутя заметил один из барных стульев.

– Ой, вот только не начинай, – тут же отозвался другой. – И вполне себе фиолетовый с коралловым сочетаются. На мне вот Попрыгунчик, когда в одном из своих комбинезонов сидит, мы вполне с ним сочетаемся. А там есть как раз тот самый фиолетовый.

– Знаю я о каком комбинезоне ты говоришь. А вот теперь скажи мне, вот скажи: какой в нем цвет основной? Вот именно: би-рю-зо-вый, – продолжал настаивать на своем холодильник. – И что путного может получиться из того, что так выделяется на фоне всех остальных?

– А может быть, Боцман говорил совсем не об этом? А, коралловый? Это во-первых. А во-вторых, что ты имеешь против равноправия цветов или нововведения нового, если старое больше не устраивает, не работает или просто отжило свой век? – заметно оживился диван. – Из-за таких, как ты, и образуются застои, между прочим. Когда водоему перекрывают возможность на обновление его содержания. И гнилью попахивать начинает. Просто тебе этот запах вряд ли знаком. Твое содержание, благо, не в твоих закостенело-консервативных руках и регулярно перебирается. А то все бы мы тут давно к чертям собачьим задохнулись, дай тебе только волю и власти чуть больше.

– Революционер, тоже мне, борец за права и свободы. Наслушался всякого в своем сыром засратом цеху с понятно какими настроениями, среди дорог пораздолбаннее и в вечно не просыхающих лужах. И теперь разглагольствует. Молчал бы лучше!.. На этом прекрасном балконе с бело-бирюзовой плиткой на полу с подогревом и с прекрасным видом на цветы. Видел я фильмы про революции твои. Кровищи-то сколько, грязи, насилия. Фу!

– Да, и все потому, что вовремя фильтры не меняют и трубы не прочищают, а так и живут с забитыми, и все больше духами там всякими поливаются, чтобы вонь до носа не доходила в то время, как уже по колено в дерьме шлепают.

– Ой да, когда фильтры не меняют и пренебрегают элементарной гигиеной, это гадко, – согласилась через сообщающееся с ванной окно стиралка. – И вот раковина тут со мной соглашается, и трап, и вообще все. А ты что молчишь, кухонная наша родственница?

– Потому что мне все равно, – совершенно бесстрастно ответила раковина. – В меня механизм встроен всеперемалывающий. Так что проблем с застоями и гигиеной не имею. И нам, признаться, все равно, что при этом дробить и что смывать. Все равно все временное. Хоть суп фиолетовый, хоть кости белые.

– Как-то это жутко прозвучало… и вообще ты жуткая. Какая-то особенно безразличная, что ли, ко всему происходящему, – опасливо заметила посудомойка, в то время как стиралка и вовсе промолчала.

– Может быть, потому, что я знаю куда все в итоге направляется? Хоть фиолетовое, хоть бирюзовое. В канализации и на свалке уже все равны и не имеют принципиальных отличий.

– Кажется, мы немного отклонились от темы, – осторожно отметил стол и продолжил: – Диван прав, речь шла немного о другом, коралловый, но пусть это тебя не обижает. Твою точку зрения мы поняли. Попрыгунчик настаивала, что он просто таким получился. Непреднамеренно. Скорее всего, из-за сочетания ткемали, сумаха и чугунной кастрюли, в которой готовился. Или дело было совсем не в чугунной кастрюле. На что Боцман и отметил ее особенность в том, чтобы готовить именно в чугуне и добавлять в суп сумах и ткемали. Хотя дело и вправду было совсем не в чугунной кастрюле. И, может быть, она все это делает именно потому, что это идет вразрез с общим или, во всяком случае, близлежащим движением. И если бы все повально пользовались чугунными кастрюлями и добавляли в суп ткемали, она бы придумала что-нибудь другое, эдакое, но обязательно отличительное от других.

– И что ты думаешь? – спросил диван.

– Думаю, что хотя бы в одном Боцман определенно прав. Обычные блюда или хоть какие-нибудь по рецепту в этом доме, кажется, никогда не появлялись. Во всяком случае, на моей поверхности.

– Дорогой, – отозвалась духовка, – но все же может быть в элементарном полете творчества. Мы же все видели, как она готовит, принюхивается, добавляет или откладывает в сторону. Вот варочная поверхность мне точно не даст соврать. И что теперь поделать, если у моей девочки настал период с веяниями грузинской кухни, с ткемали, орехами и кучей зелени. Завтра он закончится, и снова что-нибудь начнется. Вегетарианский период мы все благополучно проходили. В какой-то степени веганский тоже. Сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, получается, не получается, задерживается, не задерживается. Это же не мешает ей быть все той же нашей девочкой. Которая очень внимательно и уважительно ко всем нам относится и даже благодарит за помощь. И это так приятно. И что теперь поделать, если по рецепту ей и готовить, и жить скучно, задыхается она. Пробовала ведь. А так вот поет, улыбается, что-то там сочиняет, выдумывает. Ну разве не чудо?

– Ты, конечно, права, дорогая. Разница только в том, что… Насколько желание свободы проявления творчества может стать новой ограничительной нормой, которую на первый взгляд не так просто углядеть? И в итоге в попытке быть оригинальным ты уже не даешь себе позволения быть примитивным и обычным и поступать как все. Вот о преднамеренности и непреднамеренности они и спорили. И о степени свободы проявления творчества. И есть ли вообще свобода этого проявления, если все так или иначе чем-то или тем-то навязано. Из услышанного, увиденного, попробованного на вкус и на ощупь. Вот Боцман частенько и говорит: «Интересно, а если поместить тебя на необитаемый остров, как бы ты тогда себя вела? Когда некому было бы себя показать в том или ином свете. Когда вообще не перед кем было бы себя показывать. Вот тогда и можно было бы, наверное, говорить о том, что на самом деле происходит через тебя и может считаться оригинальным, но это уже не имело бы никакого значения, а что происходит именно по причине того, что это оригинально на фоне всего остального». «И о чем мы только спорим, Боцман, – возразила она ему на это, – если говорим мы сейчас с тобой о двух совершенно разных девочках. Той, которой вижу себя я, и той, которой видишь меня ты. И вряд ли они когда-нибудь станут совершенно идентичными». «Не станут, конечно. Но это никак не мешает мне сомневаться в искренности фиолетового твоего сегодняшнего супа». – «Тем не менее приятного тебе аппетита, вредина». – «Спасибо».

– А хранить при всем при этом этот суп именно мне. И всем, конечно, наплевать на мое мнение по этому поводу.

– Эх, коралловый, ну что ты все о себе да о себе, – подтрунил над ним один из барных стульев. – Может, миссия у тебя такая на этом свете или даже сверхмиссия. Стать похожим на молотилку нашу и не придавать значения всему тому временному, что в тебя помещается.

– Ох, как ты это сказал, долго репетировал? – усмехнулся другой.

– Вообще-то, я мастер экспромта.

– Черт знает что, а не кухня, – возмутился в очередной раз холодильник и отвернулся бы, если бы мог, да и некуда было. Справа от него, за стеклянной перегородкой балкона, размышлял о чем-то о своем диван, напротив невозмутимо и беспристрастно молчала всемолотящая, а слева все так же перешучивались между собой барные стулья, обрамляющие мозаичный стол. Поэтому единственное, что показалось возможным сделать в этой крайне неприятной ситуации непонимания, это закрыть глаза и уснуть.

Глава вторая. Черная

Все жители квартирки, вернее, те, кто мог себе это позволить, недоуменно смотрели на картину, которую Боцман только что подарил Попрыгунчику, пока ее не было дома. Причем сразу же повесил на стену, напротив роскошного восточного ложе, и удалился. А ложе и вправду было роскошным. На белоснежном, в цвет пола, подиуме. В бирюзовом резном обрамлении изящной ручной работы, со столбами и наличником. Заботливо укрытое не менее восточным орнаментом покрывала в белых, бирюзовых и золотистых тонах. У подножия этой красоты уютно расположились буквой «Г» два сочно-оранжевых напольных матраса в обнимку с разнообразными подушками, в том числе и вытянутыми – мютекке. Они-то в основном и занимали лучшие на этот раз позиции в театре абсурда с видом на диковинную странность. Ниже странности располагался фальшь-камин со свечами, выше – свернутое полотно экрана под проектор, которые никак не могли не поинтересоваться: «Ну что там?», ибо были совершенно лишены на пару с бирюзовым диваном такого удовольствия, как удивиться напрямую, и нуждались в посредниках.

– Что-то черное и квадратное, – опередил всех один из барных стульев.

– А еще что? – спросил диван.

– Все. Больше ничего, – ответил один из оранжевых своему дальнему родственнику.

– Почему же тогда Боцман сказал, что это лучше, чем пялиться в экран? – недоуменно поинтересовалось свернутое полотно.

– Может быть, потому, что все то, что демонстрируешь ты, включает в себя больше одного цвета. И кто знает, которому из них можно доверять? – неожиданно для самого себя отреагировал один из стульев.

– Ты думаешь черный вызывает доверие? – внес некоторую нотку особо повышенного сомнения другой.

– Не знаю. Сковородке я доверяю нашей черной, чугунной. И кастрюле. И вообще всем, кроме нашего кораллового собрата, конечно. Слишком уж часто у него внутри все меняется. Прямо не знаешь, чего от него ожидать.

– Мне достаточно, что Попрыгунчик мне доверяет. И моей температуре, и заботе. И цветом моим иной раз любуется, и слова всякие хорошие говорит. И знала бы она в каких напряженных условиях мне работать приходится. И, между прочим, без устали. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. Пока наконец не устану и не закончусь окончательно. И ваши нескончаемые издевательства этому процессу явно способствуют. Но это ведь никому не интересно, что есть я здесь, что меня нет. Всем все равно. Кроме Попрыгунчика, конечно.

– Ну ладно тебе, коралловый. Извини. И не оскорбляйся ты так сильно. Мы, конечно же, ценим твое здесь присутствие. А как же иначе. Без тебя эта квартирка была бы совсем не та. Просто остроумия бы тебе побольше и легкости, чтобы не реагировать и тем более не обижаться так горько. Давай пусть Попрыгунчик из тебя горчицу выбросит. Она явно тебе не на пользу. А вот имбирь было бы неплохо, наверное, включить в твой рацион, – смягчился было один из стульев, но тут же его осенило: – Слушай, а если Попрыгунчика в тебя засунуть, это как повлияет? Ты сможешь читать ее мысли?

– Я бы предпочел в него Боцмана засунуть. Чтобы узнать, что именно он имел в виду, когда вешал эту странность, – опередил кораллового другой стул.

– Какие же вы все-таки, – поморщился от них холодильник.

– Ну я же не сказал навсегда. На время. Как пирожное.

– Боцман и пирожное?.. Скорее как горький шоколад. Такой же темный, как и его сомнения по поводу всего.

– Хм, в таком случае он повесил тут свой автопортрет, – не унимались стулья.

– Стол, может, ты скажешь что-нибудь дельное, а то эти четверо меня уже порядком утомили, – не выдержал холодильник.

– Не могу сказать, что мне что-то известно о черном непосредственно, но предположить можно. Хотя я бы с этим вопросом к сковородке вначале обратился нашей чугунной. Или к самой картине. Как к чуть ли не единственным здесь носителям этого цвета, – ответил стол и поприветствовал новоприбывшую: – Добро пожаловать в наш мир!

К нему присоединились остальные.

– Благодарю, – вежливо ответила картина, – но я бы предпочла передать слово сковородке. Она здесь гораздо дольше меня.

– Добро пожаловать. Благодарю, – послышалось с бирюзовой полки по соседству с кашмирскими казанами, – но о моем цвете мне, признаться, известно не так много. И даже не знаю, обрадует ли вас мой ответ. Ибо цвет мой образуется за счет того, что поглощает все видимые цвета. И остается только то, что остается, – скромно внесла некоторую ясность сковородка, которая вообще отличалась изрядной молчаливостью и лишний раз ничего не говорила, пока ее не спросят.

– А я тебе доверял, – сказал с укоризной один из стульев в повисшей гробовой тишине.

– И нет совершенно никаких причин перестать это делать, – ответил на это стол и продолжил: – Именно это я и предполагал. Ибо белый, носителем которого являюсь я, как и многие в этой квартире, все видимые цвета отражает. Оранжевый же, например, поглощает все, кроме оранжевого.

– Те есть мой цвет поглощает все, кроме кораллового? – спросил один из стульев.

– Что-то вроде того.

– Интересно. А почему я твердый, а не жидкий, ты тоже знаешь, и вообще, а почему я?

– Вопросы твои слишком ёмкие, стул, чтобы вот так вот сходу на них ответить, но думаю, что мы о них еще поговорим. А пока давайте все-таки вернемся к нашему разговору. Итак. Что мы имеем? Черный цвет, поглощающий весь видимый свет как сумму всех видимых цветов.

– М-да. Перспектива, однако. И картинка сразу такая, как мы все в один прекрасный день поглощаемся либо сковородкой нашей чугунной, либо картиной, – поэтично отметил один из стульев.

– Для этого, наверное, и повесил, – тут же нашелся холодильник. – Догадывается, поди, что много тут болтологии лишней происходит, пока дома никого нет.

– О! Коралловый! Наконец! – искренне обрадовался за холодильник тот же стул. – Значит, могёшь все-таки. Так держать!

– Нет, тогда это была бы черная дыра, – заметил другой стул своему собрату. – Помнишь, мы о ней передачу смотрели?

– Помнить-то помню. Но тем не менее это какой-то символ получается. Символ «ничего».

– Или скорее «ничего лишнего», – поддержал его стол.

– А вот я бы гробовую тишину предпочел этой неуемной трескотне, которая здесь зачастую творится, – сказал коралловый из своего угла.

– Ну что поделать, коралловый. Каждый трещит как может. И каждый, наверное, хочет так или иначе высказаться, как и ты сейчас тоже имеешь эту возможность.

– Так я по необходимости, – засмущался холодильник.

– По необходимости, коралловый, тут только сковородка говорит и молотилка. И картина явно тоже из их числа. Слушайте, а другие картины не рисуют разве? Рисуют же. Почему же тогда вот эта? Ну повесил бы какую-нибудь другую, глубокомысленную, что ли. В изощренных деталях там да позамысловатее, и каждая из которых что-то да и объясняет. И нет, не то чтобы я не рад твоему присутствию, картина. Просто мне интересно, почему именно ты, – не унимался один из стульев.

– Тогда это был бы уже не Боцман, – задумчиво отметила посудомойка и была совершенно права, ибо стол кое-что вспомнил.

– Ах да, точно. Боцман же говорил однажды на тему картин. Разделял их на примитивизм, извращенизм, красотизм и гениализм. Помните? Тогда и квадратик упомянул в категории гениализма.

– Я во всяком случае нет, – ответил диван и поинтересовался: – А под другими что подразумевал?

– Красотизм – когда рисуют красоту, примитивизм – когда людей с мобильными телефонами в руках и направляющихся в пропасть. Сам, говорит, набросок делал когда-то, глубокомысленный, на тему семи грехов. Но в общем. Извращенизм – когда рисуют херню, чтобы нарисовать херню, и очень хорошо это делают. И обычно это несет в себе много красок, много деталей, много всякой херни, что отвлекает от мысли, что в этой картине на самом деле ничего нет. Но все-таки задумываешься, глядя на нее, что в ней все же что-то должно быть, раз уж так. И, знаешь, находишь! – И засмеялся. – Другое дело квадратик черный – высший пилотаж абстракции. Вот куда может привести хорошая абстракция. Глубокая. Очень глубокая. Это и отличает гениализм от извращенизма. Простота, легкость, неожиданность и остроумие.

– Слышь, брат, так мы с тобой оказывается пожизненно гениальные. И как же это мы такую важную информацию мимо ушей пропустили, – озорно сказал один стул другому.

– Куда уж гениальнее, – вздохнул холодильник. – Да, я тоже вспомнил. И даже вспомнил, что Попрыгунчик ему на это ответила. Что уж лучше тогда просто холст без ничего. И я бы с ней согласился. Если бы мы уже не договорились раннее, что всех нас так или иначе тянет высказаться. Поэтому соглашусь я опять-таки с Боцманом.

– Слушай, коралловый, ты каким-то удивительным образом любишь Попрыгунчика, а соглашаешься вечно с Боцманом, – тепло пошутила духовка и засмеялась.

– Может быть, потому, что люблю я без примесей и соглашаюсь тоже? – задумчиво ответил холодильник.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Жила-была квартирка"