Текст книги "Идти полным курсом"

Автор книги: Ульрих Комм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На другой день около полудня Венцель фон Стурза опять пришел в дом Карфангера. Дети буквально повисли на нем с радостными криками – дядя Венцель на этот раз принес с собой лютню. Глава семьи уже встал с постели, только левая рука его ещё висела на перевязи.

– Выходит, вы мастер звенеть не только клинком? – встретил он гостя шутливым вопросом.

– Насчет мастерства – это вы, пожалуй, преувеличиваете. Во всяком случае в том, что касается игры на лютне. Да и голос мой более похож на карканье ворона, чем на трели соловья. Впрочем, если вы не будете особо придирчиво оценивать мое скромное искусство, я с удовольствием спою что-нибудь, – но только после обеда. – Последние слова предназначались уже детям, которые готовы были отказаться от еды, лишь бы послушать дядю Венцеля.

После обеда фон Стурза исполнил свое обещание: взял в руки лютню, которую шутливо называл «арфой для бродяг», и спросил, глядя на Вейну и Иоханна:

– Так что же нам делать? Дядя Вендель не знает ни одной детской песенки. Может быть спеть вам песни, которые нынче поют в Германии птицы?

– Да-да, пожалуйста, спой! – тормошил его маленький Иоханн.

– Ну хорошо, тогда слушайте, как зазвенит струна про нынешние времена, про жестокую землю, где чужому горю не внемлют, – начал он с присказки. – На земле этой живет много разноголосых пташек, и каждая из них поет свою песенку, в которой остерегает людей от недобрых дел. Вот послушайте, что поет соловушка:

Своим королевским искусством

Служил я вам, сколько мог,

И трелями добрые чувства

В немецких сердцах зажег.

Мне дольше здесь петь не пристало.

Покину без скорби страну,

Где братья под песню металла

Ведут затяжную войну.

Искусству – лишь дружба порукой:

Востока влечет благодать.

Я слух иноверного турка

Отныне хочу услаждать.

Хотя дети и не поняли смысла песни, они тут же стали просить дядю Венцеля спеть еще.

– Про какую же птичку должна быть песенка? – спросил тот. – Про воробушка? Или про гуся с уткой? А может, хотите послушать про дятла-плотника?

– Спой про гуся с уткой, – попросила Вейна, но её брат тут же запротестовал, требуя песню про дятла, которой ещё никогда не слыхал. И пришлось доброму дядюшке Венцелю петь и про дятла, и про гуся с уткой, а потом и про всех остальных, пока Карфангер не употребил власть, объявив, что на сегодня довольно. Анна отвела детей на кухню и препоручила их заботам экономки.

Теперь они наконец могли спокойно посидеть за столом и послушать рассказ Венцеля фон Стурзы о его жизни. Еще за обедом Карфангеры приметили, что их гость после молитвы не перекрестился, и решили про себя, что он католик, тем более, что он в свое время служил у Валленштейна. Но к их удивлению фон Стурза оказался, как и они, лютеранином. Свою родословную он вел от мелкопоместных богемских дворян, которые во время гуситских войн сражались – в рядах протестантов. Будучи неполных пятнадцати лет от роду, он впервые участвовал в настоящем сражении – в битве с войском императора и католической лиги у Белой горы. Затем он стал солдатом армии графа фон Мансфельда, который, хотя и был католиком, выступил на стороне протестантского союза, поспешил на помощь богемцам и, спустя полгода после битвы у Белой горы, сумел наголову разбить под Мингольсхаймом армию графа фон Тилли. Следующей ступенькой военной карьеры Венцеля фон Стурзы стало сражение с испанцами в Восточной Фрисландии – и вновь под знаменем фон Мансфельда, на сей раз выступившего на стороне Нидерландов. Но в конце концов он уразумел, что граф фон Мансфельд вовсе не тот убежденный борец за идею, каким любил себя выставлять, а всего лишь предводитель кровожадной солдатни и мародеров, и покинул его армию. Это произошло сразу после сражения с армией Валленштейна под Дессау. С той поры Венцель фон Стурза все отчетливее начал понимать, что эта война менее всего заслуживает названия религиозной.

– Ибо скажите мне, – спрашивал рассказчик, – почему в тридцатом году в Регенсбурге не только протестантские, но и католические курфюрсты потребовали у императора сместить Валленштейна? И это перед лицом угрозы высадки шведов? Ну, хорошо, протестантов я ещё могу понять: уход Валленштейна означал бы разоружение императора как раз в тот момент, когда шведский лев прыгнул на континент с кличем «Спасайте веру Лютера от папы и императора!» А католики? Поначалу я никак не мог разобраться, что к чему. Но исход войны ясно показал: каждый из «малых монархов» в отдельности стремился лишь укрепить собственную власть и заодно расшатать императорскую. Поэтому фридландский герцог и превратился для них в страшную угрозу.

– В таком случае меня удивляет, что император уступил нажиму, – возразил Карфангер, – ведь он только на Валленштейна и мог рассчитывать.

– Разумеется, и я в то время рассуждал так же, – отвечал фон Стурза. – Однако императору невозможно было обойтись без курфюрстов – ведь он хотел посадить на королевский трон собственного сына, а кто из курфюрстов поддержал бы его в этом деле, не уступи он им ранее? А кроме того, Валленштейн всячески препятствовал осуществлению реституционного эдикта, согласно которому католические имперские сословия получали право изгонять из своих земель всех некатоликов. Скорее всего, Валленштейн стремился покончить с братоубийственной войной.

– Надо полагать, он видел дальше остальных, и даже религиозные каноны ему не мешали? – допытывался Карфангер.

– Они-то уж точно не мешали, – решительно отвечал фон Стурза, – ибо он никогда не интересовался тем, какую веру исповедуют его солдаты. Он заботился в первую очередь о процветании нации, а вовсе не о благополучии того или иного курфюрста, сословия или земли. А как далеко заходил он в своих планах… – Венцель фон Стурза развел руками. – Я был всего лишь корнетом в одном из полков его армии и не принадлежал к числу его наперсников, как, например, этот итальянский звездочет Джованни Баттиста Сени. Тут уж я вам ничего не скажу – не знаю.

Карфангер замолчал, задумавшись. Анна спросила гостя, не слишком ли он недооценивает проблемы вероисповедания, когда говорит о военных событиях?

– Как вам сказать, – осторожно начал Венцель фон Стурза. – Конечно, простой народ и кое-кто из зажиточных придают этому очень большое значение, но мне кажется, что многие из них при этом ставят религию превыше интересов нации. А это уже весьма на руку высокородным господам, которые тщатся натянуть тесные ризы веры на свои пышные светские одежды.

Карфангер, в эту минуту как раз занятый теми же мыслями, спросил:

– А Густав Адольф, шведский король, выходит, вступил в войну во имя спасения протестантской веры?

– У нас с Чехии есть такая поговорка: за религию бьются многие, а за деньги – все. И разве не католическая Франция платила по четыреста тысяч талеров в год на содержание шведского войска? Так почему же господа шведы и не думают отправляться к себе домой, хотя в немецких землях им давно уже нечего делать, ибо здесь протестантской вере ничего не грозит?

– Да-а, – протянул Карфангер. – В Мюнстер и Оснабрюк шведов и французов позвали быть гарантами мира. Я же ни минуты не сомневаюсь в том, что раздробленность Германии и междоусобицы наших властителей кое-кому приходятся весьма кстати. Как в таких условиях существовать империи? Мы в Гамбурге чувствуем все это лучше кого бы то ни было, особенно когда выходим в море на наших торговых судах. Мы не ощущаем поддержки империи – той самой империи, без которой Ганза, пожалуй, никогда не поднялась бы в свое время до высот такого могущества.

– Спору нет, вы правы, – согласился фон Стурза, – однако я не считаю, что ослабление империи – единственная причина упадка Ганзы.

– Возможно, очень возможно. Ибо благодаря великим географическим открытиям главные морские пути постепенно переместились из Балтийского и Северного морей, где некогда безраздельно властвовала Ганза, в Атлантический океан. Тем не менее, никому не придет в голову утверждать, что из Гамбурга и Бремена труднее попасть в Атлантику, чем из Голландии или, скажем, ла-маншских портов Англии, не говоря уже о Лондоне.

Увлекшись, Карфангер продолжал развивать свои мысли; Венцель фон Стурза не хотел его прерывать, хотя возражения так и вертелись у него на языке. Но постепенно рассказ Карфангера захватил и его, особенно когда речь зашла о встрече с алжирским рейсом Юсуфом ибн Морадом, со времени которой прошло уже восемь лет, и о последовавших за нею событиях на рейде алжирской гавани. Карфангер поведал и о восьми захваченных пиратами кораблях гамбургского торгового флота, а напоследок – и о своих самых сокровенных планах.

Несколько минут фон Стурза молча размышлял об услышанном, затем заметил, что, по его мнению, Карфангер упустил из виду ещё одну причину – и немаловажную – упадка Ганзы и вообще всей германской морской торговли.

– Прошу меня извинить, – продолжал он, – возможно, я вижу вещи в несколько ином свете, поскольку не принадлежу к числу граждан славного города Гамбурга, но хочу вам сказать вот что. Когда я был с графом фон Мансфельдом в Нидерландах и затем, когда немного повидал Англию, мне постоянно казалось, что я очутился в каком-то совершенно другом мире. Сравните сами: кто стоит у руля власти в Англии и в Нидерландах – и кто у вас в Гамбурге или в любом другом германском городе?

– Конечно, Берент, – вступила в разговор Анна, – мне кажется, что господин фон Стурза попал в самую точку. Разве не усердие и дух здорового предпринимательства стали причиной невиданного расцвета Англии и Голландии? И ничего, что на английском троне снова сидит король – у них есть и парламент, где заседают не только сановники и высшая знать, но и граждане низкого происхождения, слово которых тоже имеет вес. А кто слушает бюргера у нас в Германии? Слово короля, герцога или курфюрста – закон, и неважно, что закон этот приносит одни лишь тяготы и бюргеру, и купцу, и всем прочим трудовым сословиям. О крестьянах и вовсе нечего говорить. Конечно, я почти не бывала за стенами Гамбурга и могу ошибаться, но все же уверена, что дело обстоит именно таким образом, не так ли, господин фон Стурза?

– Вашей проницательности можно только позавидовать! – воскликнул тот с неподдельным восхищением. – Разумеется вы правы, я полностью разделяю ваше мнение. Скажу больше: короли и курфюрсты своими распрями и бесконечной борьбой за власть так расшатали, раздробили империю, что вряд ли немцам удастся когда-либо дождаться единых мер веса и длины и единой монеты.

– Боюсь, что это так, – поддержал его Карфангер. – Все это, да ещё бесконечные шлагбаумы на дорогах, где каждый владетель волен устанавливать любые таможенные пошлины, какие только пожелает. Такого вы не встретите ни в Англии, ни в Голландии. Выходит, именно бюргер должен сказать свое веское слово в деле объединения страны? И это в условиях, когда человек человеку – волк?

– Князья и курфюрсты грызутся меж собой ещё почище волков, – возразила Анна, – а по мне пусть уж лучше тебя грабит твой собрат, чем продает за бесценок какой-нибудь курфюрст. Ты, Берент, скажи лучше, откуда у тебя этим мысли?

Карфангер попытался отделаться общими фразами, заговорил об исконном соперничестве купцов и судовладельцев, о конкуренции торговых домов, богатых и бедных ремесленников, но Анна догадывалась, что он чего-то недоговаривает. Некоторое время она молча слушала мужа, порой рассеянно отвечая ему, но в конце концов не выдержала:

– Хватит меня дурачить! Думаешь, я не знаю, что ты выдумал эту сказку про грабителей, чтобы только меня успокоить?

– То есть как выдумал? А эту дырку в плече я тоже выдумал? А может, это след какой-нибудь там дуэли или потасовки в портовом кабаке?

– Нет, вы только послушайте, господин фон Стурза, как он выкручивается! Скажите хоть вы правду.

Заговорщики обменялись коротким взглядом. Делать было нечего, пришлось рассказать Анне все; впрочем, Карфангер знал, что его жене можно доверить любую тайну.

Анна не выказала и тени испуга, услыхав о подозрениях мужа относительно подоплеки того ночного нападения; она и сама догадалась, что тут не обошлось без Томаса Утенхольта. Некоторое время она размышляла, что посоветовать мужу – ведь у него не было никаких доказательств. В конце концов все трое пришли к выводу, что лучше всего продолжать делать вид, будто Карфангер на самом деле уверен, что чуть не стал жертвой грабителей.

Чтобы переменить тему, Венцель фон Стурза спросил, отчего торговые корабли так плохо вооружены, хотя все прекрасно знают, что моря и океаны кишат пиратами?

– Я видел в порту «купцов», на палубах которых сиротливо торчали стволы всего четырех довольно жалких пушек, – продолжал он, – а имей торговые корабли приличные орудия и в достаточном количестве – пиратам и каперам не так-то легко было бы с ними справиться.

– Вы старый солдат, господин фон Стурза, и безусловно хорошо знаете, сколько весят пушки, – начал объяснять Карфангер. – Именно поэтому их нельзя взять на борт столько, сколько хотелось бы. Возьмем, к примеру, «купца» ластов, эдак, на двести пятьдесят. Как вы думаете, сколько из них остается для груза? Смотрите: если вы отправляетесь в длительное плавание, вам надо брать с собой большой запас провианта и воды, не забудьте запасной такелаж, рангоут, паруса и прочее. А якоря? Это ещё ласта три-четыре. Что же касается пушек… Посудите сами: один только ствол восемнадцатифунтового орудия потянет на целый ласт, а это четыре тысячи фунтов! И даже самое легкое однофунтовое орудие весит шестьсот фунтов, причем без лафета. Но предпочтение обычно отдается пушкам, стреляющим ядрами в четыре, шесть или восемь фунтов, а два шестифунтовых ствола опять же весят не менее одного ласта.

– Значит, двенадцать таких стволов – это будет шесть ластов, – подсчитал фон Стурза. – Но мне кажется, что такой груз по плечу любому торговому кораблю.

– Это так, но речь идет не, об одних только пушках. Ведь для того, чтобы стрелять из шестифунтового орудия, нужно не менее пяти канониров, а восьмифунтовое требует уже семерых. Даже если вы поставите один расчет пушкарей на два орудия – ведь в бою батареи каждого борта стреляют поочередно – все равно вам необходимо иметь не менее тридцати-сорока канониров и готлангеров, а это – снова провиант, помещения для жилья и, не в последнюю очередь, жалованье.

Венцель фон Стурза покачал головой и сказал:

– А ведь верно – я и забыл, что торговля должна приносить барыш. Меньше пушек и орудийной прислуги – больше места для груза, а значит, и больше прибыли, хотя риск тоже возрастает. Больше пушек и канониров – меньше груза и меньше прибыли, но зато и меньше рискуешь.

– Совершенно верно, – отозвался Карфангер. – Одни идут на риск ради большей прибыли – другие, напротив, осторожничают и довольствуются скромным барышом.

– А вы, как я слыхал, всегда плаваете в одиночку, и пушек у вас, наверное, не больше, чем у остальных?

Карфангер усмехнулся.

– Видите ли, многое зависит ещё и от того, как быстро удается обернуться. Гораздо проще делать быстрые переходы, если ты не связан медлительным, неповоротливым караваном, который вынужден двигаться со скоростью самого тихоходного из его кораблей. Помимо этого в каждом порту приходится ждать, пока будут загружены все суда…

– Нет, вы не поняли меня, – прервал его фон Стурза, – я хотел сказать, что, по-моему, дело тут в ваших способностях, в вашей смекалке и храбрости. И если бы мне когда-нибудь выпала честь отправиться в плавание с таким капитаном, как вы… Правда, в море с меня мало толку – я только шпагой и умею орудовать, – но я готов возместить звонкой монетой все расходы, связанные с моим пребыванием на судне.

– Если я вас правильно понимаю, вы хотите повидать мир? Но не забывайте: плавания длятся долго, может случиться, что вы более года не увидите ваших родных и вашего дома.

– О, за мой дом беспокоиться нечего! – с горькой усмешкой воскликнул Венцель фон Стурза. – О нем теперь пекутся другие. Все, что я имел, – усадьбу, лес, две небольших деревни – дом Габсбургов подарил своим приспешникам. Этим Габсбургам явно понравилось раздаривать усадьбы богемских помещиков. Что и говорить, для меня это был тяжкий удар, но я в свое время не взлетел так высоко, как Валленштейн, и потому, упав, не разбился насмерть…

– И вы… и у вас действительно ничего не осталось? – дрогнувшим голосом спросила Анна. – А как же ваша семья, братья, сестры?

– Все они давно уже перешли в мир иной, – отвечал фон Стурза, низко склонясь над своей лютней и тихонько перебирая струны, – а я-я стал бродягой, бродячим рыцарем, если хотите. Нанимаюсь на службу то тут, то там, тем и живу. А из близких у меня – разве что вот эта лютня, да моя шпага.

Заметив, что Анна бросила на него быстрый, тревожный взгляд, фон Стурза торопливо пояснил:

– Да-да, сударыня, вот эта самая шпага и ещё несколько, что лежат в комнатушке, которую я снимаю. Видите ли, в наше смутное время, когда правосудие зачастую бессильно и поэтому сила вершит суд, хороший учитель фехтования никогда не останется без куска хлеба.

– Ради Бога, простите! Я не совсем верно вас поняла, когда вы сказали про шпагу… – Анна запнулась.

– Что вы, что вы, – быстро возразил фон Стурза, – я сам довольно неудачно выразился.

– Послушайте! – Карфангер, по-видимому, только что принял какое-то решение и теперь обращался к гостю. – Я готов взять вас с собой в следующее плавание. Я положу вам жалованье штурмана, если вы согласитесь обучать команду фехтованию.

От неожиданности фон Стурза даже не нашелся, что сказать. Потом срывающимся от волнения голосом принялся благодарить Карфангера, но тот жестом остановил его.

– Скажите-ка лучше, не будете ли вы слишком неуютно чувствовать себя в шторм на скользкой, уходящей из-под ног палубе корабля?

– Совсем недавно я прибыл сюда морем из Голландии, – отвечал фон Стурза, – и должен вам сказать, что Нептун не был к нам благосклонен, однако его буйство не произвело на меня особого впечатления.

– В таком случае – в добрый час, друг мой! – Карфангер положил руку на плечо своего спасителя. Его искренний душевный порыв растрогал старого рубаку чуть ли не до слез. Фон Стурза схватил лютню, казавшуюся игрушечной в его огромных ручищах, ударил по струнам и запел: Прощай, Богемия моя, зовет волна. Нашел я друга, сам того не ожидая. Печали чаша испита до дна. Прощай, Богемия родная! Далеко за полночь просидели они за столом, а когда Венцель фон Стурза собрался наконец уходить, Карфангер остановил его:

– Мой дом достаточно просторен, и для такого гостя в нем всегда найдется место. Я хочу, чтобы вы поселились у нас.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Вновь потянулись недели и месяцы нескончаемых споров на одну и ту же тему: что предпринять для безопасности гамбургского торгового флота? Вновь и вновь держали совет то старейшины купеческих гильдий, то судовладельцы, то старейшины братства мореходов, то члены коллегий адмиралтейства. Все они слали своих делегатов в совет города, однако господа ратманы твердо стояли на своем: пусть каждый заботится о себе сам.

Опять разгорелись страсти вокруг необходимости постройки двух тяжелых фрегатов. Камнем преткновения по-прежнему оставались огромные расходы, связанные с этим предприятием. И вдруг, совершенно неожиданно как для сторонников, так и для противников этого замысла, Томас Утенхольт выдвинул новый аргумент.

Начал он с того, что абсолютно ничего не имеет против хороших военных кораблей с полусотней пушек на борту, предназначенных для охраны торговых караванов, однако следует хорошенько подумать об их принадлежности. Не лучше ли будет передать их частным владельцам? Ведь как только выяснится, что город Гамбург держит в море тяжелые военные фрегаты, то непременно найдутся охотники втянуть его в какую-нибудь войну, что при нынешней тревожной обстановке не составило бы особого труда. Стоит лишь разок-другой наломать бока подвернувшимся каперам, и их правитель тут же поднимет крик: гамбургская республика участвует в войне!

Многие в совете восприняли эту уловку старого хитреца как откровение. «Разве город не извлекал из своего нейтралитета до сих пор одну только выгоду?» – вопрошали одни. «В течение всех тридцати лет этой кровавой войны Гамбург только процветал, как никакой другой германский город», – вторили им другие. Третьи же патетически восклицали: «Гамбург стал крупнейшим центром мореходства во всей Европе, здесь можно купить все, что угодно – пушки и ядра, порох и свинец, паруса и снасти, рангоут и якоря и многое-многое другое. Что же теперь, ставить под угрозу эту сверхприбыльную коммерцию, нарушив нейтралитет? А что скажут датчане и шведы? До сих пор добрососедские отношения с ними гарантировали гамбургским судам беспрепятственное плавание по низовьям Эльбы – морским воротам города».

Наконец настал день, когда Дидерих Моллер объявил членам коллегии адмиралтейства решение совета, которое гласило: Гамбург будет и впредь должным образом соблюдать свой традиционный нейтралитет и не станет предпринимать никаких действий, угрожающих ему подрывом. А посему совет города считает необходимым приобрести один или два тяжелых фрегата и в то же время передать их в аренду кому-нибудь из гамбургских судовладельцев. Это предложение безоговорочно поддержали представители казначейства Лоренц Ворденхофф и Иост фон Ленгерке, а также Иоахим Анкельман из адмиралтейства. И капитан Клаус Кольбранд, с которым у Карфангера по-прежнему были наилучшие отношения, стал понемногу склоняться к этой же мысли. Но заметив, что Карфангер сразу помрачнел, он поспешил уточнить:

– Вовсе не обязательно, чтобы этим судовладельцем стал Томас Утенхольт. Конвойные корабли того же Герда Хармсена Бакера ни в чем не уступают утенхольтовым. Его тридцатичетырехпушечный «Суд царя Соломона» уже много лет охраняет наших китобоев в Гренландском море, и за все это время ни один из них не стал добычей морских разбойников. А ты сам? Ты ведь тоже судовладелец, а к тому же ещё и капитан, каких поискать, – неужто не управишься с конвойным фрегатом?

Карфангер не ожидал такого поворота событий и поэтому не сразу нашелся что ответить Кольбранду. Разве для того он все эти годы выступал против частного конвоирования торговых судов, чтобы теперь принять это предложение? Разумеется, Клаус Кольбранд желает ему только добра, своим высказыванием он хотел лишь подчеркнуть свое высокое мнение о нем, Карфангере. Да и какая разница, каким фрегатом командовать – частным или принадлежащим городу? Да, он был бы подходящим капитаном для такого фрегата и постарался бы поставить дело так, чтобы держать ответ за свои действия перед одним только адмиралтейством. Но, с другой стороны, неужели Кольбранд не понимает, что льет прямо-таки потоки воды на мельницу старого Утенхольта? Все станут пальцами тыкать: глядите, вон идет капитан Карфангер, который проповедует, одно, а поступает совсем по-другому. Да и не может он, наконец, поступиться собственными убеждениями в том, что касается власть предержащих: они и только они обязаны заботиться о благополучии граждан.

От волнения Карфангер не мог больше усидеть на месте. Он встал со стула и прошелся несколько раз из конца в конец залы заседаний совета, затем подошел к одному из высоких стрельчатых окон. Перед ним расстилалась панорама улиц и площадей города, заполненных спешащим людом. Оживленнее всего было на улицах, ведущих к Эльбе, к порту. Стоявшие там корабли вновь готовились к навигации, и Карфангеру на мгновение даже показалось, что он ощущает запах горячей смолы.

За его спиной оживленно перешептывались члены совета. Мысль о назначении Карфангера капитаном конвойного фрегата показалась всем просто превосходной. Да лучшего капитана и не найти! К тому же и время поджимает. Купцы и шкиперы уже надоели им своими бесконечными требованиями дать наконец надежную охрану торговым кораблям. Если толково подступиться, может быть и удастся уломать Берента Карфангера.

Последний прекрасно слышал все эти разговоры. Повернувшись к собравшимся, он заговорил:

– Начнем с того, милостивые государи, что от такого нейтралитета мало проку. Не спорю – до сих пор город извлекал из него одну только выгоду. Но не забывайте – до недавнего времени империя была сильна, не то что теперь, когда после Мюнстера и Оснабрюка любой курфюрст или князь вправе сам решать, с кем заключить союз и против кого он будет направлен. Но тот, кто пытается угодить и тем, и другим, в конце концов оказывается жертвой обоих. И потому я хочу ещё раз предостеречь от подобного нейтралитета, который, к тому же, не защитит город от нападения, если таковое произойдет, ибо никакой нейтралитет не заменит прочных укреплений.

– По-вашему, господин Карфангер, городские стены, рвы и бастионы Гамбурга недостаточно надежны? – Дидерих Моллер удивленно вскинул брови.

– Отчего же, с суши Гамбург укреплен неплохо, – возразил Карфангер, – о городские бастионы обломает себе зубы любое войско. Ну, а на море, господин Моллер? Там все выглядит иначе, там каждый может делать с нами, что ему заблагорассудится, ибо на море Гамбург не держит никакой военной силы. И частный конвой её тоже не заменит, как бы вам этого ни хотелось. Поэтому не тратьте понапрасну слов – я никогда не соглашусь стать владельцем таких военных кораблей.

Дидерих Моллер все же предпринял ещё одну попытку уговорить Карфангера; его поддержали несколько членов конвойной коллегии. Пусть капитана Карфангера не смущает стоимость постройки новых или переделки старых кораблей, говорили они, для такого человека всегда найдутся крупные, кредиты с небольшими процентами. Более же всего они напирали на ту репутацию, которой он пользовался в испанских и португальских торговых конторах. Имя Карфангера уже само по себе могло служить залогом надежности торгового партнера, и это непременно вернуло бы Гамбургу утраченное доверие купцов с Пиренейского полуострова.

– Невозможно поверить, что вам настолько безразлично благополучие торговли вашего родного города, – взывали они к его чувствам, – к тому же мы предлагаем вам дело, которое сулит выгоду не только городу, но и вам самому в первую очередь.

– Но не моей чести, – отвечал Карфангер, – ведь кто, как не я, все эти годы выступал против частного конвоирования, а теперь, выходит, сам стану владельцем конвойных судов? Но позвольте: если почтенное собрание считает, что не составит труда найти средства на приобретение тяжелого фрегата, то почему бы этим не заняться совету города или адмиралтейству? Неужели все дело в боязни нарушить этот пресловутый нейтралитет?

– Надо ли понимать ваши слова так, что вы согласились бы командовать фрегатом, принадлежащим городу? – спросил молчавший до сих пор ратссекретариус Хайнрих Шретеринг.

– Безусловно.

– В таком случае все эти дебаты следует немедленно прекратить! – воскликнул Шретеринг, поднимаясь со своего места. – Совет города должен наконец позаботиться о приобретении хорошего военного корабля. Я не вижу этому никаких препятствий. Военный корабль, предназначенный исключительно для охраны наших торговых судов, ровно столько же повредит нашему нейтралитету, сколько рвы и бастионы вокруг города Гамбурга. Ведь никому не приходит в голову снести все городские укрепления из боязни, что кому-то они могут показаться нарушением нейтралитета? Э, нет, господа, правильно говорят голландцы: мир гарантируется не бумагой и чернилами, а добрым мечом.

После некоторых колебаний члены коллегии наконец решили ещё раз выступить в совете с предложением о найме одного или двух хорошо вооруженных фрегатов, с тем чтобы уже в самое ближайшее время организовать охрану торговых караванов. Под давлением купцов, судовладельцев и шкиперов совет в конце концов уступил. Сразу же постановили: к голландцам на этот раз не обращаться, а попытать счастья у датчан, строивших вполне приличные корабли. Стали думать и о том, кому поручить столь непростую и ответственную миссию.

Томас Утенхольт предложил послать в Данию капитана Мартина Хольстен, памятуя о его почти родственных отношениях с голщтинско-готторпским вице-канцлером Андреасом Улькеном, и совет с ним согласился.

Это неожиданно быстрое восстановление дружеских отношений между Томасом Утенхольтом и Мартином Хольстен заставило немало подивиться зятя Утенхольта Матиаса Дреера, хорошо помнившего ссору между ними в «Летучей рыбе». Улучив момент, он спросил обо всем этом своего тестя, когда они вочередной раз встретились в «шкиперской горнице» у Йохена Мартенса.

Утенхольт успел уже изрядно набраться. Положив Матиасу Дрееру руку на плечо и с трудом ворочая языком, он принялся объяснять ему, что глупо ссориться с человеком, который не сегодня-завтра породнится с голштинским вице-канцлером, а значит будет на короткой ноге и с самим бранденбургским резидентом в Гамбурге. И если он, Томас Утенхольт, приложит усилия к тому, чтобы установить с Хольстен ещё более тесные связи, взяв его, к примеру, в долю, то тогда ему сам черт не брат.

– Тогда не возьму в толк, для чего тебе понадобилось проталкивать Карфангера в капитаны конвойного фрегата? – спросил Матиас Дреер.

– Тс-с! Тише! – прошипел Утенхольт, взмахнув рукой и пьяно качнувшись. – Кто тебе сказал, что Хольстен и в самом деле приведет из Дании фрегат?

Матиасу Дрееру показалось, что он ослышался, однако Утенхольт повторил, что Мартин Хольстен вернется не солоно хлебавши. «Впрочем, – добавил старик, – он и поехал-то без особого аппетита», – и Утенхольт пьяно захохотал над собственной шуткой.

Матиас Дреер невольно отодвинулся от тестя, заметив это, Утенхольт спросил:

– Э, ты чего, парень? Брось, Матиас, чем дольше человек живет на этом свете, тем больше к нему привыкает, а в этом мире все устроено так: все охотятся друг за другом, и добыча достается тому, кто одолеет всех.

В тот вечер Матиас Дреер возвращался домой, обуреваемый тяжкими думами. Теперь он не сомневался, что нападение на Карфангера было подстроено Утенхольтом. Ему вдруг стало так противно, что он на секунду остановился на мосту и сплюнул в темные воды Альстера.