Текст книги "Женщина в белом(изд.1991)"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Перед тем как уехать, мы с мисс Голкомб поговорили с глазу на глаз в течение нескольких минут.

– Вы сказали Лоре все, что хотели? – спросила она.

– Да, – отвечал я. – Она очень слаба и нервна. Я рад, что вы около нее, чтобы о ней позаботиться.

Проницательные глаза мисс Голкомб внимательно изучали мое лицо.

– Вы начинаете менять свое мнение о поведении Лоры, – сказала она. – Сегодня вы снисходительнее к ней, чем были вчера.

Ни один здравомыслящий человек не будет вступать неподготовленный в словесное препирательство с женщиной. Я ответил ей:

– Дайте мне знать обо всем, что произойдет. Только получив ваше письмо, я начну составлять брачный контракт.

Она все еще внимательно смотрела на меня.

– Мне хотелось бы, чтобы со всем этим было покончено. Покончено раз и навсегда, мистер Гилмор. Того же самого хотели бы и вы. – С этими словами она ушла.

Сэр Персиваль чрезвычайно любезно проводил меня до кабриолета.

– Если вы когда-нибудь будете по соседству с моим поместьем, – сказал он, – прошу не забывать, что я искренне хочу продолжать наше знакомство. Старый и верный друг этой семьи всегда будет желаннейшим гостем в любом из моих владений.

Воистину неотразимый человек, любезный, внимательный, очаровательно простой и отнюдь не высокомерный, – джентльмен с головы до ног. По дороге на станцию я чувствовал, что с радостью сделал бы все в интересах сэра Персиваля Глайда – все что угодно, кроме составления брачного контракта для его будущей жены.

III

Прошла неделя с моего возвращения в Лондон – без всяких вестей от мисс Голкомб.

Через восемь дней на моем столе среди других писем было письмо и от нее.

Она извещала меня, что предложение сэра Персиваля Глайда было окончательно принято и что свадьба состоится, как он этого и хотел, еще до Нового года. По всей вероятности, это произойдет в середине декабря. В марте мисс Фэрли должен был исполниться двадцать один год. Таким образом, она становилась женой сэра Персиваля за три месяца до своего совершеннолетия.

Мне не следовало ни удивляться, ни огорчаться, и тем не менее я был и удивлен и огорчен. Кроме того, я досадовал на мисс Голкомб за краткость ее письма. Все это привело к тому, что мое настроение было испорчено на целый день. В нескольких строках моя корреспондентка уведомляла меня, что сэр Персиваль уехал из Кумберленда к себе домой, в Хемпшир, а в заключение писала, что Лора весьма нуждается в перемене обстановки и поэтому решено, что мисс Голкомб повезет свою сестру к старым друзьям в Йоркшир. На этом письмо заканчивалось, без всякого объяснения относительно тех обстоятельств, которые заставили мисс Фэрли согласиться на брак с сэром Персивалем через неделю после того, как я видел ее в последний раз.

Позднее мне подробно рассказали о причине этого внезапного решения. Но не буду передавать его со слов других. Все это произошло в присутствии мисс Голкомб, и, когда ее повествование придет на смену моему, она сама опишет со всеми подробностями, как именно это произошло. А пока что, прежде чем я положу перо и удалюсь с этих страниц, мой прямой долг – рассказать об одном деле, связанном с замужеством мисс Фэрли, а именно: о составлении ее брачного контракта.

Нельзя объяснить значение этого документа, не осветив предварительно некоторых подробностей, касающихся материального положения невесты.

Я постараюсь изложить их как можно ясней и короче, без разных технических деталей и терминов. Это весьма важно. Я предупреждаю тех, кто читает эти строки, что вопрос о наследстве мисс Фэрли играл очень серьезную роль в ее истории, и, если читатели хотят понять, как развивались дальнейшие события, им придется довериться опыту мистера Гилмора и выслушать его доклад.

Наследство,на которое могла рассчитывать мисс Фэрли, было двоякого рода: недвижимая собственность, земли, которые должны были перейти к ней лишь по смерти ее дяди, и денежный капитал, который поступал в ее распоряжение по достижении ею совершеннолетия.

Займемся сначала вопросом о землях.

Во времена деда мисс Фэрли (назовем его мистер Фэрли-старший) наследниками Лиммериджа– ибо мистер Фэрли-старший умер, оставив трех сыновей,– были: Филипп, Фредерик и Артур Фэрли. Филипп, как старший сын, унаследовал поместье. Если бы он умер, не оставив по себе сына, поместье перешло бы ко второму брату, Фредерику. Если бы Фредерик умер, тоже не оставив по себе сына, поместье наследовал бы третий брат, Артур.

Случилось так, что, когда мистер Филипп Фэрли умер, у него осталась единственная дочь, Лора, – главное действующее лицо этой истории, – и поэтому поместье перешло по закону его второму брату, Фредерику, холостяку. Третий брат, Артур, умер задолго до смерти Филиппа Фэрли, оставив сына и дочь. Сын утонул восемнадцати лет от роду в Оксфорде. Его смерть делала Лору, дочь Филиппа Фэрли, возможной наследницей поместья, которое досталось бы ей только в том случае, если б ее дядя Фредерик умер, не оставив ребенка мужского пола.

Значит, если только мистер Фредерик Фэрли не женится и не оставит наследника (а ни того ни другого от него никак нельзя было ожидать), его племянница Лора должна была получить поместье после его смерти, но это необходимо отметить – только в пожизненное владение.

Если бы она умерла незамужней девицей или бездетной, поместье перешло бы к ее двоюродной сестре Магдалене, дочери мистера Артура Фэрли. Если бы она, то есть Лора Фэрли, вышла замуж, обеспечив себя надлежащим брачным контрактом – иными словами, контрактом, который я намерен был для нее составить, – доход от поместья (верные три тысячи фунтов в год) при жизни был бы в ее распоряжении. Если бы она умерла раньше своего мужа, он, естественно, мог надеяться на этот доход в продолжение своей жизни. Если бы у нее родился сын, этот сын стал бы наследником Лиммериджа вместо ее двоюродной сестры Магдалены. Таким образом, женитьба на мисс Фэрли сулила сэру Персивалю после смерти мистера Фредерика Фэрли, во-первых, три тысячи фунтов в год (при жизни жены с ее разрешения, а после ее смерти – на законном основании, если он ее переживет) и, во-вторых, переход поместья Лиммеридж по наследству к его сыну, если таковой родится.

Вот и все касательно недвижимого имущества или доходов от него в случае замужества мисс Фэрли. Относительно этого пункта в брачном контракте между поверенным сэра Персиваля Глайда и мной не могло возникнуть никаких разногласий или других трудностей.

Рассмотрим теперь вопрос о денежном капитале, который являлся личной собственностью мисс Фэрли. Она должна была получить его к своему совершеннолетию. Эта часть ее наследства представляла сама по себе солидное состояние. Оно переходило к ней по завещанию ее отца и достигало суммы в двадцать тысяч фунтов. Помимо того, она имела еще пожизненный доход от суммы в десять тысяч фунтов. В случае ее смерти эти десять тысяч должны были перейти к ее родной тетке Элеоноре, единственной сестре ее покойного отца. Для того чтобы помочь читателю разобраться в этих семейных делах, я задержусь на минуту, чтобы объяснить, почему тетка наследовала эту сумму только по смерти племянницы.

Мистер Филипп Фэрли был в прекрасных отношениях со своей сестрой Элеонорой до тех пор, пока она оставалась незамужней. Но когда, уже немолодой, она вышла замуж за одного итальянского джентльмена, по фамилии Фоско, правильнее сказать – за знатного итальянца, ибо он носил титул графа, – мистер Фэрли так нетерпимо отнесся к ее замужеству, что порвал с ней все отношения и даже вычеркнул ее имя из своего завещания. Остальные члены семьи сочли его отрицательное отношение к браку сестры более или менее необоснованным. Граф Фоско, хоть и не богатый человек, был все же отнюдь не нищий искатель приключений. Он имел небольшой, но приличный собственный доход, много лет жил в Англии и принадлежал к высшему обществу. Но все это ничего не значило для мистера Фэрли. Он был англичанином старого закала во многих отношениях и ненавидел иностранцев только за то, что они иностранцы. Позднее, по настоянию мисс Лоры Фэрли, он все же согласился снова вписать имя сестры в свое завещание при условии, что та унаследует деньги только после смерти его дочери, а доход с этой суммы в десять тысяч фунтов будет в пожизненном пользовании его дочери, то есть Лоры Фэрли. Капитал же, если бы тетка умерла раньше племянницы, переходил к двоюродной сестре мисс Фэрли – Магдалене. Принимая во внимание возраст обеих наследниц, шансы тетки получить десять тысяч фунтов, естественно, были чрезвычайно сомнительными. Крайне обиженная несправедливостью брата, мадам Фоско отказалась встречаться с племянницей и не желала верить, что только благодаря вмешательству мисс Фэрли ее имя снова фигурировало в завещании.

Такова история этих десяти тысяч. По этому поводу никаких разногласий с поверенным сэра Персиваля тоже не могло возникнуть. Доходы с этой суммы должна была получать жена сэра Персиваля, а капитал переходил к тетке только по смерти племянницы.

Изложив все эти предварительные обстоятельства, я могу наконец подойти к тому, в чем заключалась суть всего дела: к двадцати тысячам фунтов.

По достижении двадцати одного года мисс Фэрли должна была получить эту сумму в полную собственность и могла распоряжаться ею в зависимости от тех условий, которые мне удалось бы выговорить в ее пользу при составлении брачного контракта. Остальные пункты контракта были чисто формальными, о них можно здесь и не упоминать. Но пункт, касающийся этих денег, слишком важен, чтобы не остановиться на нем. Я сделаю это вкратце.

Я намеревался договориться о двадцати тысячах фунтов таким образом: капитал должен был давать пожизненный доход самой леди; после ее смерти этим доходом должен был пожизненно пользоваться сэр Персиваль Глайд, а капитал наследовали дети от этого брака.

В случае бездетности сама леди могла распорядиться этой суммой по своему усмотрению, ввиду чего я оставлял за ней право составить завещание. Это означало: если бы леди Глайд умерла бездетной, ее сводная сестра мисс Голкомб и те из родных и друзей, кого она желала бы облагодетельствовать, могли наследовать по смерти ее мужа суммы, которые она им оставляла. Однако, если бы после нее остались дети, – естественно, весь этот капитал переходил к ним. Таковы были условия, вписанные мною в проект брачного контракта. И читатель не может не согласиться, по-моему, с тем, что они были справедливы и беспристрастны.

Посмотрим, как отнесся к моему предложению поверенный будущего мужа.

Я был чрезвычайно загружен делами, когда получил письмо мисс Голкомб. Но я выкроил время и составил брачный контракт. Менее чем через неделю после того, как мисс Голкомб известила меня о предстоящем браке, я послал брачный контракт на одобрение поверенному сэра Персиваля.

Через два дня поверенный баронета прислал мне документы обратно с отметками и примечаниями. В общем, его возражения были самыми пустячными или чисто техническими, пока дело не касалось двадцати тысяч фунтов. Против этого пункта стояли строки, подчеркнутые красными чернилами. Они гласили: «Неприемлемо. Капитал целиком переходит к сэру Персивалю Глайду в том случае, если он переживет свою жену и у них не будет детей».

Это значило, что ни одна копейка не достанется ни мисс Голкомб, ни кому-либо из родственников или друзей леди Глайд. Если она умрет бездетной, весь капитал очутится в кармане ее мужа.

На это дерзкое предложение я ответил так резко и кратко, как только мог:

«Дорогой сэр! Относительно брачного контракта мисс Фэрли. Безоговорочно настаиваю на пункте, против которого вы возражаете. Ваш такой-то». Через четверть часа я получил: «Дорогой сэр! Относительно брачного контракта мисс Фэрли. Безоговорочно настаиваю на том, что подчеркнуто красными чернилами и против чего вы возражаете. Ваш такой-то».

Иными словами, мы зашли в тупик, и нам не оставалось ничего другого, как посовещаться с нашими клиентами.

Как известно, моим клиентом, поелику мисс Фэрли не было еще двадцати одного года, был ее опекун мистер Фэрли. Я сразу же написал ему, изложив, как обстояло дело, и не только настаивал на том, чтобы он поддержал выдвинутое мною условие, но и подробно объяснил ему те корыстные мотивы, которые скрывались за возражением относительно двадцати тысяч фунтов.

Познакомившись с делами сэра Персиваля, я выяснил, что долги на его собственном поместье были огромны и что его доходы, ранее весьма значительные, сводились в настоящее время к такой малой сумме, которая для человека его положения была просто ничтожной. Сэр Персиваль крайне нуждался в свободных деньгах, и возражение его поверенного против одного из условий брачного контракта было не чем иным, как откровенным и эгоистическим подтверждением этого факта.

Ответ мистера Фэрли пришел на другой день и оказался донельзя уклончивым и неопределенным. В переводе на удобопонятный язык ответ сводился к следующему: «Не будет ли дорогой Гилмор настолько любезен, чтобы не беспокоить своего друга и клиента такими пустяками, как забота о том, что может произойти в будущем? Может ли быть, чтобы молодая двадцатилетняя женщина умерла раньше сорокапятилетнего мужчины – и к тому же не народив детей? С другой стороны, можно ли недооценивать в этом суетном мире великое значение безмятежного покоя? Если в обмен на такой жалкий земной вздор, как перспектива получить в отдаленном будущем двадцать тысяч фунтов, предлагают такое блаженство, как безмятежный покой, разве это не выгодная сделка? Безусловно, да. Так почему же не согласиться на нее?»

Я с возмущением отшвырнул от себя письмо. В ту минуту, как оно упало на пол, раздался стук в дверь, и в контору вошел мистер Мерримен, поверенный сэра Персиваля. В нашей среде много разновидностей хитрейших юристов, но труднее всего, как я считаю, иметь дело с теми из них, кто водит вас за нос под личиной неизменного благодушия. Безнадежнее всего иметь дело с толстыми, упитанными, дружелюбно улыбающимися коллегами. Мистер Мерримен принадлежал именно к таковым.

– Как поживает милейший мистер Гилмор? – начал он, сияя приветливостью. – Счастлив видеть вас, сэр, в таком великолепном здоровье. Я проходил мимо и решил зайти к вам на случай, если вам есть что сказать мне. Давайте покончим с нашим небольшим разногласием. Вы уже получили ответ от вашего клиента?

– Да. А вы от вашего?

– Дражайший сэр! Я хотел бы, о, как я хотел бы, чтобы он снял с моих плеч всякую

ответственность, но он так упрям, скажем лучше – так настойчив, что не желает сделать это! «Мерримен, – сказал он, – поступайте, как находите правильным, и считайте, что я ни во что не вмешиваюсь, пока с делами не будет покончено». Вот слова сэра Персиваля. Он произнес их две недели назад, я могу только заставить его повторить то же самое, не более. Я, как вы знаете, мистер Гилмор, уступчивый человек. Уверяю вас, в частной беседе, конечно, что лично я тут же вычеркнул бы свое примечание. Но если сэр Персиваль не желает сам заботиться о своих интересах и слепо доверяется мне, что мне остается, как не защищать его интересы? Я связан по рукам – вы согласны со мной, дорогой сэр? – я связан по рукам.

– Иными словами, вы настаиваете на вашей оговорке? – сказал я.

– Да, черт побери! У меня нет другого выхода. – Он подошел погреться у камина, напевая себе под нос какую-то пошлую песенку.

– Что говорит ваша сторона? – продолжал он. – Скажите, прошу вас, что говорит ваш клиент?

Мне было стыдно рассказывать ему об этом. Я попробовал выиграть время. По правде сказать, я пошел даже дальше. Мои деловые инстинкты взяли верх над моим благоразумием, и я попытался сторговаться с ним.

– Двадцать тысяч фунтов– слишком крупная сумма, чтобы друзья леди так сразу и отдали ее, – сказал я.

– Совершенно верно, – ответил мистер Мерримен, задумчиво глядя вниз на свои ботинки. – Очень метко сказано, сэр, очень метко.

– Возможно, что компромисс, обоюдно устраивающий и жениха и семью леди, не испугал бы моего клиента,– продолжал я. – Ну, не упрямьтесь! Мы можем полюбовно договориться об этой сумме. Каков ваш минимум?

– Наш минимум,– сказал мистер Мерримен, – равняется девятнадцати тысячам девятьсот девяносто девяти фунтам одиннадцати пенсам и трем фартингам! Ха-ха-ха! Не могу не сострить. Люблю хорошую шутку!

– Милая шуточка!– заметил я. – Она стоит как раз того фартинга, который вы позабыли.

Мистер Мерримен был в восторге. Стены задрожали от его хохота. Но мне было не до шуток, и я снова заговорил о делах, чтобы закончить наше свидание.

– Сегодня пятница, – сказал я, – дайте нам время до вторника для окончательного ответа.

– С удовольствием, – отвечал мистер Мерримен, – даже дольше, дорогой сэр, если желаете. – Он взял шляпу и собрался уже уходить, но обратился ко мне снова. – Кстати, – сказал он, – ваш кумберлендский клиент ничего больше не слышал про женщину с анонимным письмом?

– Нет, ничего, – ответил я. – Удалось ли вам ее выследить?

– Нет еще, – отвечал мой коллега. – Но мы не отчаиваемся. Сэр Персиваль подозревает, что кто-то прячет ее, и мы с кого-то глаз не спускаем.

– Вы подозреваете старуху, что была с ней в Кумберленде, да? – сказал я.

– О нет, сэр, кого-то другого,– отвечал мистер Мерримен, – мы еще не зацапали старуху. Наш «кто-то»– мужчина. Мы следим за ним здесь, в Лондоне. Мы сильно подозреваем, что он принимал участие в ее побеге. Дело не обошлось без его помощи. Сэр Персиваль хотел допросить его сразу же, но я сказал: «Нет, мы только спугнем его вопросами – надо выждать и понаблюдать за ним. Посмотрим, что дальше будет». Опасно оставлять эту женщину на свободе, мистер Гилмор,– неизвестно, что она может еще натворить… Счастливо оставаться, дорогой сэр. Надеюсь, во вторник я буду иметь удовольствие получить от вас весточку. – Он любезно осклабился и вышел.

Я довольно рассеянно прислушивался к тому, что рассказывал мой коллега. Я был так озабочен брачным контрактом, что пропустил мимо ушей все остальное. Оставшись один, я снова начал размышлять, как поступить дальше.

Если бы дело касалось любого другого из моих клиентов, я составил бы контракт в соответствии с полученными указаниями, как бы это ни было неприятно мне самому. Но я не мог отнестись с таким деловым равнодушием к мисс Фэрли. Я был по-настоящему привязан к ней, я с благодарностью вспоминал, что ее отец был не только моим клиентом, но и близким другом. Когда я составлял ее брачный контракт, я чувствовал к ней то же самое, что чувствовал бы к родной дочери, не будь я старым холостяком. Поэтому я решил, не считаясь с собственными неудобствами и затруднениями, во что бы то ни стало защищать ее интересы. Писать мистеру Фэрли вторично было совершенно бесполезно, он только снова выскользнул бы из моих рук. Возможно, что личное свидание с ним и личные переговоры принесли бы больше пользы. На следующий день была суббота. Я решил, что придется поразмять свои старые кости и съездить в Кумберленд, чтобы попытаться уговорить мистера Фэрли принять справедливое, разумное и правильное решение. Бесспорно, шансов на удачу было мало, но, по крайней мере, совесть перестала бы мучить меня. Я сделал бы все, что мог сделать человек в моем положении, для защиты интересов единственной дочери своего старого друга.

В субботу была прекрасная погода, сияло солнце, ветер дул в западном направлении. Последнее время я опять чувствовал, будто мою голову стягивает обруч, и страдал от головных болей, – два года назад доктор в связи с этим серьезно предостерег меня, – поэтому я решил пройтись по свежему воздуху. Я отправил чемодан на вокзал, а сам пошел туда пешком. Когда я вышел на Холборн, какой-то человек, быстро шедший мне навстречу, остановился и заговорил со мной. Это был Уолтер Хартрайт.

Если бы он не поклонился мне первый, я бы, конечно, прошел мимо. Он так изменился, что я с трудом его узнал. Он был бледный и худой, держался как-то неуверенно и все время озирался по сторонам. Я помнил его в Лиммеридже всегда аккуратным и подтянутым. Но на этот раз он был так небрежно одет, что, право, если бы один из моих клерков появился в таком виде, мне было бы стыдно за него.

– Вы давно вернулись из Кумберленда?– спросил он.– Я получил на днях письмо от мисс Голкомб. Я знаю, что объяснения сэра Персиваля Глайда были признаны удовлетворительными. Скоро ли будет свадьба? Может быть, вы знаете, мистер Гилмор?

Он говорил так быстро и в то же время так конфузился, что его с трудом можно было понять. Если он и жил в Лиммеридже на равной ноге с членами семьи Фэрли, это еще не давало ему права, с моей точки зрения, расспрашивать меня об их делах. Я решил поставить его на место.

– Поживем– увидим, мистер Хартрайт, – сказал я.– Поживем– увидим. Пожалуй, мы правильно поступим, если будем следить в газетах за сообщением о свадьбе. Извините, если я замечу, что, к сожалению, сейчас вы выглядите хуже, чем когда мы с вами расстались.

Легкая судорога пробежала по его лицу, я почти пожалел, что ответил ему так сдержанно.

– Я не имею права спрашивать о ее свадьбе,– сказал он с горечью.– Мне, как и другим, придется прочитать об этом в газетах… Да, – продолжал он, прежде чем я успел ответить, – последнее время я не очень хорошо себя чувствую. Мне хочется переменить обстановку и работу. У вас обширный круг знакомых, мистер Гилмор. Если вы услышите, что какой-нибудь заграничной экспедиции нужен художник и вам некого будет рекомендовать, я буду вам очень благодарен, если вы вспомните обо мне. Я ручаюсь, что аттестации мои в порядке, а мне самому безразлично, куда ехать, за какие океаны, и на какой срок.

Говоря это, он озирался по сторонам. Вид у него был странный, загнанный, как будто среди пешеходов был кто-то, кто следил за ним.

– Если я узнаю о чем-либо подходящем, я не премину известить вас, – сказал я, а затем прибавил: – Я еду сегодня в Лиммеридж по делу. Мисс Голкомб и мисс Фэрли уехали погостить к каким-то знакомым в Йоркшир.

Глаза его оживились. Казалось, он хочет что-то спросить, но лицо его снова передернулось от волнения. Он схватил мою руку, крепко пожал ее и ушел, так и не сказав больше ни единого слова. Я обернулся и посмотрел ему вслед с некоторым сожалением, хотя он и был для меня почти чужим человеком. Благодаря моей профессии я достаточно хорошо разбираюсь в молодых людях и могу сразу определить по внешним признакам, когда они сбиваются с пути. По дороге на вокзал я, к сожалению, сильно усомнился в будущем благополучии мистера Хартрайта.

IV

Выехав рано утром из Лондона, я прибыл в Лиммеридж к обеду. Дом показался мне донельзя пустым и скучным. Я думал, что за отсутствием молодых леди миссис Вэзи составит мне компанию за обедом. Но у нее был насморк, и она сидела у себя в комнате. Удивленные моим приездом, слуги хлопотали и нелепо суетились. Даже дворецкий, достаточно старый и умудренный опытом, чтобы понимать, что делает, подал мне бутылку ледяного портвейна.

Вести о здоровье мистера Фэрли были такими, как всегда. Когда я послал сказать ему о моем приезде, мне ответили, что он с восторгом примет меня на следующее утро, но на сегодняшний вечер это внезапное известие повергло его в полную прострацию, вызвав жесточайшее сердцебиение. Всю ночь жалобно завывал ветер, и в пустом доме то тут, то там гулко раздавались какие-то скрипы и трески. Я плохо выспался и в отвратительном настроении позавтракал утром в столовой в полнейшем одиночестве.

В десять часов меня отвели в апартаменты мистера Фэрли. Он был у себя в гостиной, в своем кресле и в обычном несносном настроении. Когда я вошел, его камердинер стоял перед ним навытяжку с тяжелейшей охапкой офортов в руках. Мистер Фэрли просматривал их. Несчастный француз изгибался самым жалким образом и, казалось, вот-вот упадет от усталости, а его хозяин невозмутимо перелистывал офорты и разглядывал их скрытые красоты через лупу.

– Лучший из всех добрых, старых друзей, – сказал мистер Фэрли, лениво откидываясь в кресле и не глядя на меня. – Вы совершенно здоровы? Как мило, что вы приехали скрасить мое одиночество, дорогой Гилмор!

Я ждал, что при моем появлении камердинеру будет разрешено удалиться, но не тут-то было – он остался стоять, продолжая гнуться под тяжестью офортов, а мистер Фэрли продолжал сидеть в кресле, невозмутимо поворачивая лупу в холеных пальцах.

– Я приехал поговорить с вами по очень важному делу, – сказал я. – Простите меня, но я хотел бы говорить с вами наедине.

Несчастный камердинер взглянул на меня с благодарностью. Мистер Фэрли с невыразимым изумлением слабо пролепетал:

– Наедине…

Но мне было не до шуток, и я твердо решил дать ему понять, о чем я говорю.

– Сделайте мне одолжение и разрешите уйти этому человеку, – сказал я, указывая на камердинера.

Брови мистера Фэрли высоко поднялись, а губы сложились в саркастическую улыбку.

– Человеку? – повторил он. – Вы шутите, старина Гилмор! Что вы подразумеваете, называя его человеком? До того, как я полчаса назад захотел взглянуть на офорты, он, возможно, был человеком и станет им опять, когда мне надоест их смотреть. Но сейчас он просто подпорка для собрания офортов. Ну, разве подпорка может помешать нам разговаривать? К чему возражать против подпорки, Гилмор?

– Я возражаю. Прошу вас в третий раз, мистер Фэрли. Я хочу говорить с вами с глазу на глаз.

Мой тон и манера не оставляли ему выхода из положения, ему пришлось подчиниться. Он посмотрел на камердинера и с раздражением указал на стул подле себя.

– Положите офорты и убирайтесь, – сказал он. – Вы уверены, что я закончил осмотр на этом месте? Вы не перепутали? Ну, чего вы стоите? Не раздражайте меня. Вы поставили колокольчик так, чтоб мне удобно было позвонить? Да? Так какого же черта вы не уходите?

Камердинер удалился. Мистер Фэрли изогнулся в кресле, вытер лупу своим тончайшим батистовым платком и предался созерцанию офортов сбоку. При данных обстоятельствах мне было трудно сдерживаться, однако я сдержался.

– Я приехал к вам сегодня в интересах вашей семьи и вашей племянницы, хотя это было для меня чрезвычайно неудобно, – сказал я. – Мне кажется, что я заслужил некоторого внимания с вашей стороны.

– Не кричите на меня! – взвизгнул мистер Фэрли, беспомощно откидываясь в кресле и закрывая глаза. – Ради бога, не кричите на меня! Я не выдержу этого, я слишком слаб!

Ради Лоры Фэрли я твердо решил, что не дам ему вывести себя из терпения.

– Я приехал с целью убедить вас пересмотреть ваше письмо, – продолжал я, – и не заставлять меня приносить в жертву законные права вашей племянницы и ее имущество. Разрешите мне снова и в последний раз изложить вам, как обстоит дело.

Мистер Фэрли с видом великомученика глубоко вздохнул и покачал головой.

– Это безжалостно с вашей стороны, Гилмор, совершенно безжалостно! – сказал он. – Но что поделаешь, говорите.

Я подробно перечислил ему все пункты брачного контракта и осветил их со всех точек зрения. Он лежал, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами в продолжение всего моего доклада. Когда я кончил свою речь, он лениво приоткрыл глаза, взял со столика флакон с нюхательной солью и стал томно нюхать его.

– Мой добрый Гилмор, – приговаривал он между понюшками, – как это мило и заботливо с вашей стороны! Из-за вас я готов примириться с человечеством.

– Прошу вас ответить мне напрямик, мистер Фэрли. Я повторяю вам снова, что сэр Персиваль Глайд не имеет никакого права претендовать на большее, чем доход с капитала. Сам капитал, если у вашей племянницы не будет детей, должен остаться в ее руках и в случае ее смерти вернуться в вашу семью. Сэру Персивалю придется уступить, если вы будете на этом настаивать. Ему придется уступить, если он не хочет, чтобы его заподозрили в том, что он женится на мисс Фэрли исключительно из корыстных целей.

Мистер Фэрли шутливо помахал в мою сторону нюхательным флаконом:

– Вы, мой добрый, старый Гилмор, терпеть не можете титулы и родовитость, правда? Как вы ненавидите Глайда за то, что он баронет! Какой вы радикал, о боже, какой вы радикал!

Я – радикал!!! Я мог вытерпеть многое, но, исповедуя незыблемые принципы консерваторов в течение всей моей жизни, я не мог снести, чтобы меня назвали радикалом! Кровь моя вскипела, я вскочил со стула, я онемел от негодования.

– Не сотрясайте стены!– завопил мистер Фэрли.– Ради всего святого, перестаньте сотрясать стены! Лучший из всех Гилморов, я не хотел вас обидеть! Мои взгляды настолько либеральны, что порой мне кажется, что я и сам радикал. Да. Мы пара радикалов. Умоляю вас, не сердитесь. Я не в силах ссориться – я слишком немощен. Бросим эту тему, да? Подите сюда и полюбуйтесь на эти милые офорты. Я научу вас понимать невыразимую жемчужность этих линий. Ну подойдите же, ну будьте славным Гилмором!

Пока он ворковал в таком роде, мне, к счастью, удалось прийти в себя. Когда я снова заговорил, я уже настолько владел собой, что мог обойти презрительным молчанием его наглую выходку.

– Вы глубоко заблуждаетесь, сэр,– сказал я,– предполагая, что я предубежден против сэра Персиваля Глайда. Я могу только сожалеть, что в этом деле он всецело доверился своему поверенному, и потому обращаться к самому сэру Персивалю Глайду бесполезно. Но я ничего не имею лично против него. Мои слова могли бы относиться к любому человеку, независимо от его положения. Принцип, за который я ратую, давно признан всеми. Если бы вы обратились к любому юристу, он сказал бы вам, как посторонний человек, то же самое, что говорю я, как старый друг вашей семьи. Он сказал бы вам, что крайне неразумно отдавать все деньги, принадлежащие леди, в полное распоряжение человека, за которого она выходит замуж. Исходя из обычной вполне законной предосторожности, он ни в коем случае не согласился бы дать мужу возможность получить капитал в двадцать тысяч фунтов в случае смерти жены.

– В самом деле, Гилмор?– сказал мистер Фэрли.– Если бы он сказал что-либо наполовину столь ужасное, уверяю вас, я позвонил бы Луи и приказал немедленно вывести его из комнаты.

– Вам не удастся вывести меня из терпения, мистер Фэрли! Ради вашей племянницы и ее покойного отца – вам не удастся вывести меня из терпения! Прежде чем я уйду, вам придется взять всю ответственность за этот возмутительный брачный контракт на себя.

– Не надо, умоляю вас, не надо! – сказал мистер Фэрли. – Вспомните, что время – деньги, Гилмор, и не пренебрегайте им так. Если бы я мог, я поспорил бы с вами, но я не могу, у меня не хватит жизненных сил. Вам хочется растревожить меня, самого себя, Глайда, Лору и – о боги! – ради чего-то, что вряд ли произойдет! Нет, дорогой друг, во имя безмятежности и покоя – положительно нет!