Текст книги "Женщина в белом(изд.1991)"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

БИБЛИОТЕКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ

И НАУ ЧНОЙ ФАНТАСТИКИ

МОСКВА ~ 1991

УИЛКИ КОЛЛИНЗ

ЖЕНЩИНА

В БЕЛОМ

Роман

Перевод

с английского

«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

ББК 84.4Вл

К60

Перевод с английского

Т. Лещенко-Сухомлиной

Вступительная статья

М. Урнова

Иллюстрации

В. Высоцкого

РОМАН «ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ»

И ЕГО АВТОР

«В этом романе предпринят эксперимент, к которому (насколько мне известно) до сих пор не прибегали в литературе. О событиях, происходящих в книге, от начала и до конца рассказывают ее персонажи». Так писал Уилки Коллинз в авторском предисловии к первому отдельному изданию «Женщины в белом», появившемуся в 1860 году. На первой странице романа дано пояснение: «Эту историю будут писать несколько человек – как на судебном процессе выступают несколько свидетелей; цель в обоих случаях одна: изложить правду наиболее точно и обстоятельно и проследить течение событий в целом, предоставляя живым свидетелям этой истории одному за другим рассказывать ее». История книги, как она сформулирована в ее начальном абзаце, «это история о том, что может выдержать женщина и чего может добиться мужчина». Свидетельские показания выражены в разной форме – доверительного рассказа, дневниковой записи, письма.

В «Женщине в белом» Уилки Коллинз отказался от положения всеведущего автора и передал роль повествователя участникам и свидетелям событий. Преобразуя повествовательную технику, Уилки Коллинз стремится не к одному лишь формальному новшеству. Если бы его усилия привели, как он пишет, «всего лишь к новизне формы», он не стал бы производить эксперимент. Формальное новшество побуждало автора энергично развивать фабулу, а персонажам давало возможность изложить свою точку зрения.

Необходимость обстоятельного и объективного изло жсния событий, того, что было и как это было, мотиви рована в «Женщине в белом» важным социальным мотивом: «…в некоторых случаях закон до сих пор еще остается наемным слугой туго набитого кошелька, и потому эта история будет впервые рассказана здесь. Так же как мог бы услышать ее судья, теперь услышит читатель».

Роль судьи, судьи честного и неподкупного, отведена читателю.Ему надлежит разобраться в непримиримом конфликте и запутанном течении длительной и неравной борьбы «со знатными и всесильными», «с вооруженным до зубов Обманом», которую на свой страх и риск ведут мужчина– художник Уолтер Хартрайт, главный участник, свидетель и хроникер событий, и его соратница мисс Мэриан Голкомб, обаятельная и самоотверженная женщина.

В «Женщине в белом» форма романа драматизирована, конфликт и фабульное развитие приобрели особую остроту. Едва начинается знакомство читателя с Хартрайтом, простым учителем рисования,– он идет в Лондон, как на пустынной и озаренной луной дороге появляется загадочная одинокая фигура женщины, с головы до ног одетой в белое. Ее преследуют два седока в коляске, Хартрайт слышит их указание полисмену: женщину в белом надо задержать, женщина в белом убежала из сумасшедшего дома. В дальнейшем судья-читатель ознакомится с показаниями странного, загадочного и прямо невероятного толка. Хартрайт расскажет, например, как он пришел к могиле своей любимой, чтобы поклониться ее праху, встал на колени и вдруг «у надписи, вещавшей о ее кончине», увидел ее живую.

Напряжению сюжета романа «Женщина в белом» и завлекательности его чтения способствует тайна, покрывающая странные поступки женщины в белом и ее трагическую судьбу, подлинное лицо злодеев и мотивы их наглого и коварного поведения. Тайна эта столь непроницаема, что только к концу книги, после разного рода догадок, предположений и рискованных поступков мужественных и самоотверженных мужчины и женщины, удается сорвать с нее мрачный покров.

Уильям Уилки Коллинз (1824—1889) рано почувствовал влечение к литературному творчеству, но, прежде чем стать писателем, романистом и драматургом, ему пришлось испробовать свои силы в занятиях, весьма далеких от профессии литератора.

Родился Уилки Коллинз в Лондоне, в семье известного художника-пейзажиста Уильяма Коллинза. Тринадцатилетним подростком Уилки увидел Италию, где вместе с родителями прожил полтора года. Впоследствии он еще не раз посетит эту страну,и его итальянские впечатления найдут отражение в его творчестве, в том числе– и весьма заметное– в «Женщине в белом».

По окончании школы, выполняя волю отца, Уилки занялся коммерцией: в 1841 году поступил на службу к торговцам чаем. Но торговое дело было чуждо его интересам и склонностям, и он оставил его. В 1846 году он приступил к занятиям в Линкольн-Инне, в одной из четырех старинных лондонских корпораций юристов. Эти корпорации владели монопольным правом подготовки адвокатов и выдавали разрешение на занятие адвокатской практикой. Уилки Коллинз получил такое право, но им не воспользовался. Обширные знания истории, теории и практики английского судопроизводства, полученные им в Линкольн-Инне, не пропали даром, он использовал их во многих своих романах.

Первая книга Уилки Коллинза вышла в свет в 1848 году, это была двухтомная биография его отца. Спустя два года появился первый роман Коллинза– «Антонина, или Падение Рима», исторический роман, навеянный итальянскими впечатлениями и чтением романа Булвера-Литтона «Последние дни Помпеи».

В начале пятидесятых годов Уилки Коллинз познакомился, затем подружился, а со временем и породнился с Чарльзом Диккенсом: младший брат Коллинза женился на младшей дочери Диккенса. Коллинз и Диккенс часто встречаются, много вместе путешествуют, с увлечением участвуют в домашних спектаклях, активно сотрудничают. Влияние Диккенса на творческое развитие Коллинза несомненно и значительно. Автора «Женщины в белом» считают основоположником и образцовым представителем так называемой «сенсационной литературы», сформировавшейся в «школе Диккенса». В «Женщине в белом», романе сенсационном, еще нет профессионального лица, ведущего расследование,– детектива или полицейского,их функции выполняют сами заинтересованные персонажи, но технология детективного романа уже представлена в ее характерном действии. И сам читатель непосредственно и невольно, в силу положения, отведенного ему автором,– положения честного судьи, втягивается в процесс раскрытия тайны и обличения злодеев.

Уилки Коллинз сотрудничал в журналах «Домашнее чтение» и «Круглый год», которые создал и которыми руководил Чарльз Диккенс. Об активности этого сотрудничества свидетельствует выразительный факт: только в «Домашнем чтении» Коллинз опубликовал более ста двадцати пяти своих произведений. Некоторые из них что важно подчеркнуть, были написаны совместно с Диккенсом.

Диккенс настойчиво призывал своих сотрудников к «упорной борьбе за правду в искусстве», в которой видел «радость и горе всех настоящих» его служителей. Радость, когда правда побеждает, и горе от ее поражения. Поражения,вызванного не только внешними препонами,но и внутренней слабостью творческой личности, недостатком мужества и шаткостью ее убеждений.

В повседневной практике редактора, оценивая, отбирая для печати и правя рукописи, Диккенс стремился сам и побуждал всех сотрудников к тому, чтобы их перо поддерживало и разжигало у читателя дар воображения. Горе тому человеку, говорил он, кто пренебрегает этим даром. Уроки и пример Диккенса-писателя, соавтора и редактора живо воздействовали на творческое развитие Уилки Коллинза, были восприняты им в соответствии с особенностями его личности и его таланта.

Размышляя о том, как увлечь читателя, каким способом возбудить его воображение, Уилки Коллинз выделял «два главных элемента притягательности всех рассказываемых историй». Они должны вызывать любопытство читателя и удовлетворять его потребность удивляться.

Остросюжетные произведения – сенсационные, приключенческие, детективные – с особым усердием осваивали и развивали эти «два главных элемента притягательности».

Но исключительная забота о занимательности фабулы таит в себе опасность отвлечения от жизни, от ее реальных проблем, затрудняет задачу создания социально содержательных и психологически убедительных характеров.

Немало примеров тому, как преимущественная сосредоточенность на завлекательном развитии событий мешает произведению стать явлением искусства, превращает его в ребус, в занимательную головоломку. Уилки Коллинз сознавал эту опасность и заботу о занимательности повествования сочетал с заботой о создании психологически убедительных характеров. «Впечатление, производимое на читателя событийным повествованием,– писал он,– существенным образом зависит не от событий как таковых, а от человеческого интереса, с ними связанного».

Первая публикация «Женщины в белом» появилась в журнале «Круглый год», который сменил и продолжил «Домашнее чтение». Диккенс оценил этот роман «как большой шаг вперед» по сравнению с предыдущими произведениями его автора и, поясняя свою оценку, отметил: «Характеры превосходны». Многие критики более сдержанно судят о созданных Коллинзом в этом романе характерах. Как бы то ни было, не трудно убедиться, что у каждого из многочисленных персонажей «Женщины в белом» свой индивидуальный облик, свой уровень гражданского и нравственного сознания, своя манера выражения чувств и мыслей. Они оригинальны, не заимствованы с чужих страниц, не повторяют известных образцов. Некоторые из них по-особому выразительны и социально содержательны. Например, итальянец граф Фоско. Его внешний облик, манера поведения, его привычки, вкусы, пристрастия– все, складываясь вместе, рисует его образ гротескно-фантастическим. Его честолюбие, его притязания безмерны. Внешнее выражение они находят – до известной степени – в титулах, которыми он сам себя награждает: «Граф Священной Римской империи, Кавалер Большого Креста и Ордена Бронзовой Короны, Постоянный Гроссмейстер Мальтийских Масонов Месопотамии, Почетный Атташе при Общеевропейском Союзе Благоденствия и т. д., и т. д., и т. д.». Философия этого «Графа и т. д.» изложена им самим в нескольких словах: «…Кто мы, как не марионетки в пантомиме кукольного театра», пляшущие на «жалкой, маленькой сцене».

Снижение представлений о человеке и жизни– характерное явление реалистической литературы Англии, анализировавшей духовный мир верхних слоев буржуазно-аристократического общества. Соотечественник и старший современник Уилки Коллинза, проницательный и оригинальный критик буржуазной действительности своего времени, Томас Лав Пикок (1785—1866), цитируя слова шекспировского героя «Весь мир– театр», сопроводил их горестным суждением: «А жизнь есть фарс». Однако это не только горестное, но и критическое, обличительное суждение. Когда же граф Фоско сопоставляет человеческую жизнь с пантомимой кукольного театра, людей – с марионетками, Землю – с «жалкой маленькой сценой», то в его сравнении нет ни горестного, ни обличительного мотива, есть беспредельное высокомерие. Хотя он и употребляет местоимение первого лица множественного числа, когда говорит: «Кто мы, как не марионетки», но себя-то он не присоединяет к общему числу. Граф Фоско «глядит в Наполеоны» (вспомним Пушкина), глядит, движимый стимулом: власть и барыш. Граф Фоско «глядит в Наполеоны» более современного, чем Наполеон Бонапарт, образца. Многозначительно доверительное признание Фоско в том, что он лучшие годы своей жизни посвятил «ревностному изучению медицинских и химических наук», и его рассуждения о том, как можно использовать науки, чтобы изменить природу человека не во благо, а во вред человеку и человечеству. «Дайте мне, Фоско, химию,– вслух прорицает он,– и, когда Шекспир задумает Гамлета и сядет за стол, чтобы воспроизвести задуманное, несколькими крупинками, оброненными в его пищу, я доведу его разум посредством воздействия на его тело до такого состояния, что его перо начнет плести самый несообразный вздор, который когда-либо осквернял бумагу. При подобных же обстоятельствах воскресите мне славного Ньютона. Я гарантирую, что, когда он увидит падающее яблоко, он съест его, вместо того чтобы открыть закон притяжения». В этих рассуждениях Фоско важны и существенны не способ, а замысел: пользуясь достижениями науки, превратить гения в ничтожество. Граф Фоско глядит в Наполеоны двадцатого века, в наше время, когда появились генная инженерия и опыт прямого воздействия химических веществ на психику человека. Не случаен такой факт биографии Фоско: он приехал в Англию летом 1850 года «с одним политическим поручением деликатного свойства». Первого мая 1851 года в Лондоне, в Хрустальном дворце Гайд-Парка, открылась Всемирная выставка промышленного прогресса.Она продемонстрировала внушительные достижения науки и техники, реальную силу и возможности человеческого разума. В то же время чуткая к положению и духовному состоянию человека художественная литература с горечью и возмущением отметила возрастание утилитарного подхода ко всему в жизни – подхода, проникнутого стремлением из всего извлечь практическую пользу и выгоду. В романе Диккенса «Тяжелые времена», к примеру, в главе «Избиение младенцев» показано, как внедряется в детский мозг принцип голого расчета и как тем самым закладываются основы бездуховности. Тревожась о влиянии технократических идей, Диккенс предупреждал в своем журнале «Домашнее чтение», что воображение не могут удовлетворить никакие машины и «даже богатейшая Всемирная выставка промышленного прогресса» не насытит его. Иллюстрируя свою мысль, он писал: «Политехнический музей на Риджент-стрит, где показывают и объясняют действие сотен хитроумных машин и где можно послушать лекции, содержащие массу полезных сведений о всевозможных практических предметах,– это замечательное место и истинное благодеяние для общества,и, однако, нам кажется, что люди, чей характер складывался бы под влиянием досуга, проведенного исключительно в стенах Политехнического музея, оказались бы мало приятной компанией. Случись с нами несчастье, мы предпочли бы не искать сочувствия у молодого человека двадцати лет, который в детстве все каникулы возился с колесиками и винтиками, если только он сам не испытал подобного же горя».

Уилки Коллинз обрисовал иной аспект той же проблемы, предупреждая, что может произойти, окажись новейшие достижения науки и техники в руках умного, энергичного, деятельного, по безмерно честолюбивого, злонамеренного и безнравственного человека – такого, как Фоско.

Кажется странным, даже невероятным – и центральным персонажам книги, и читателю,– что это же самое лидо, жестокий, циничный и беспощадный «Граф и т. д.», способно быть «человеком чувства»: может неподдельно восхищаться женщиной и природой. Оказывается, может– к такому выводу приходят Уолтер Хартрайт и Мзриан Голкомб после размышлений и колебаний. У читателя нет оснований не согласиться с ними. Оказывается далее, что Фоско в роли «человека чувства» способен испытывать пронизывающий душу страх.

Граф Фоско человек вероломный. Примкнув к тайному итальянскому обществу, цель которого, по словам другого итальянца – профессора Пески, «свержение тиранов и защита прав народа», он изменил ему, нарушил клятву, и вот бесстрашный человек затрепетал от страха, почуяв угрозу неумолимого возмездия.

Сэр Персиваль Глайд, друг и партнер графа Фоско, значительное действующее лицо романа, четко очерченная фигура, характер, демонстрирующий тяжкий социальный порок: контраст между видимостью и сущностью человека, его официальным положением в обществе и реальным бытием.

У сэра Персиваля превосходное общественное положение и безупречная репутация джентльмена. «Он два раза баллотировался на выборах и прошел это испытание неопороченным».

Сэр Персиваль Глайд знатен, богат, превосходно воспитан, у него прекрасная внешность, и все свои достоинства вместе с глубоким уважением и преданностью любящего человека он положил к ногам своей невесты Лоры Фэрли. Но все это видимость. От этого джентльмена всего можно ожидать, он способен на любую низость. «Он наиболее опасен и фальшив,– свидетельствует Мэриан Голкомб,– когда надевает личину любезности». Он злодей– вот его сущность. Его жертвы: Лора Фэрли, ставшая несчастной леди Глайд, и Анна Катерик, превращенная в «женщину в белом» и погубленная.

В одном ряду с графом Фоско и сэром Персивалем оказывается Фредерик Фэрли, эсквайр, владелец имения Лиммеридж в Кумберленде, где развертываются многие значительные события романа. Мистер Фэрли не знает о злодейском замысле Персиваля и Фоско, но он их невольный сообщник. Если бы не безразличие ко всему, что не касается его собственной персоны, его капризов, его увлечения коллекциями древних монет, гравюр, рисунков и акварелей, то сэр Персиваль и граф Фоско не должны были бы появиться в Лиммеридже и не действовали бы там столь бесцеремонно. Мистер Фэрли эгоист, лицемер и сноб. Великие романисты Диккенс и Теккерей представили незабываемые образцы лицемеров и снобов. Мистер Фэрли не повторяет их, он иидивидуальность на свой лад. Этот изнеженный, томно-нервический, капризный холостяк мнит себя инвалидом, неописуемо страдающим от каждого звука, всякого постороннего движения, любого усилия. Уже первая встреча Уолтера Хартрайта с мистером Фэрли позволяет ему свидетельствовать: «Нервы мистера Фэрли и его капризы– это одно и то же». Он же первый беглыми штрихами набрасывает портрет мистера Фэрли во весь его маленький рост с его маленькими, как у женщины, ножками, обутыми в туфельки из лаковой кожи под бронзу. Давая вынужденный ответ о прискорбном событии, происшедшем в его имении и при его участии, событии, искалечившем жизнь его племянницы Лоры, мистер Фэрли снимает с себя всякую вину.

При встрече с мистером Фэрли Уолтер Хартрайт не мог не отметить, что слуга у этого ценителя искусства– «лакей с головы до пят». Что мистер Фэрли не может терпеть детей, особенно деревенских, называет их отродьем и предается мечте «усовершенствовать их конструкцию» так, чтобы они превратились в херувимов итальянской школы живописи, чтобы «курчавые облака служили им удобной опорой для подбородков» и чтобы не было «ни грязных ног для беготни, ни крикливых глоток для воплей».

Обнажая внутреннюю сущность лицемера и сноба, Уилки Коллинз выполнял гражданскую обязанность писателя и сводил с ними личные счеты. Он проявлял незаурядную независимость и в своих суждениях о нравственном состоянии различных слоев английского общества, и в образе своего житейского поведения. Он не робел перед пугающим предупреждением: «А что скажет миссис Гранди?», перед этой старшей сестрой княгини Марьи Алексевны из «Горя от ума» Грибоедова, перед этим олицетворением безжизненной и унижающей моральной прописи.

Совокупному злу, представленному Коллинзом в точно и живо обрисованных лицах, противостоят два центральных лица романа– Уолтер Хартрайт и Мэриан Голкомб.Автор полностью на их стороне, он им доверяет, он им сочувствует, он их поддерживает и поощряет, он ими любуется, не навязчиво, без понукания и поучений ставит их в пример, показывает: вот что могут честные, искренние, совестливые, мужественные и самоотверженные мужчина и женщина в борьбе с подлостью, наглостью, лицемерием, ложью, обманом, эгоизмом, безразличием, безответственностью.

«Если когда-нибудь настанет время, когда преданность моего сердца и все силы мои смогут дать вам хоть минутное счастье или уберечь вас от минутного горя, вспомните о бедном учителе рисования…» Это слова-обещания Уолтера Хартрайта, обращенные им к Лоре, которую он чистым, неискушенным сердцем полюбил. И он сдержал свое обещание-клятву, рискуя в неравной борьбе собственной жизнью, и вышел из этой борьбы победителем, не рассчитывая на вознаграждение, громкие похвалы и аплодисменты.

Не допуская малейшего принижения и поругания задушевных чувств, с целомудренным нравственным устремлением ведет непримиримую борьбу с жестоким, коварным обманом Мэриан Голкомб, ведет борьбу самоотверженно, не мысля о личном интересе.

В персонажах, в манере их изображения, в отношении к ним автора сказываются духовные и особенно нравственные запросы самого Уилки Коллинза.

«Природа полна для меня нетленного очарования и неизъяснимой нежности!» Эти слова произносит Фоско. С гораздо более натуральным чувством их могли бы произнести Мэриан Голкомб и Уолтер Хартрайт, а тем более сам Уилки Коллинз. С детства он был близок к природе и к ее проникновенному живописному изображению. Живописные работы отца возбуждали его детское воображение, сохранились в его памяти, он писал о них в своей первой книге. Первые впечатления бытия, вдумчивое созерцание классических образцов живописи и явлений природы– английской и многих других стран, особенно, может быть, «мягких, трепетных английских сумерек»,– отразились в его книгах, в его написанных словами пейзажах.

Почти каждый, кто пишет о романе «Женщина в белом», не забывает упомянуть о содержащихся в нем пейзажных рисунках, изящных и тонких, проникнутых чаще всего лирическим настроением. Лаконичный рисунок, несколько четких, прозрачных штрихов создают эмоциональную тональность того или иного эпизода, отвечающую душевному состоянию персонажа и воздейству ющую на него.

«Когда наутро я проснулся и распахнул ставни, передо мной под ярким августовским солнцем радостно искрилось море и далекие берега Шотландии обрамляли горизонт голубой дымкой». Это впечатление Уолтера Хартрайта в первое утро его пребывания в Лиммеридже. Неожиданная перемена обстановки «после мрачных кирпично-каменных пейзажей Лондона» приподнимает его настроение, он чувствует себя обновленным.

«На небе вихрем клубились темные тучи, с моря дул пронзительный ветер. Берег был далеко, но гул прибоя отдавался унылым эхом в моих ушах, когда я пришел на кладбище. Оно выглядело еще пустыннее, чем обычно. Кругом не было ни души». Уолтер Хартрайт пришел на кладбище, к могиле миссис Фэрли, чтобы проверить возникшее у него подозрение. Этому эпизоду «с привидением» предшествует во многих отношениях примечательная сценка из школьной жизни. Школьник Джекоб Постлвейт стоит на позорной табуретке, он наказан: он заявил, что видел привидение. В этой сцене, рисующей школьный быт, заслуживает внимания метод обучения и воспитания, способ, которым вразумляют юные существа. Опровержение не терпит сомнений, оно категорично и однозначно: «Нет, быть не может и никогда не бывает». Самый действенный способ доказательства: выколачивание (в прямом смысле) дури и вколачивание здравых суждений. Эта, казалось бы, случайно возникшая картинка школьной жизни (см.: Первый период. Рассказ учителя рисования, раздел XI) дает дополнительный штрих к широкому полотну,на котором изображены многие фигуры в разных соотнесенных друг с другом планах, в том числе и «лакей с головы до пят», и живое привидение.

Из многочисленных романов Уилки Коллинза выделяются несколько: «Женщина в белом», «Без имени», «Лунный камень», «Муж и жена»; переводом на русский язык выделены два: «Женщина в белом» и «Лунный камень». Второй из этих романов вышел в 1868 году. Его не без оснований считают первым английским детективным романом, а действующего в нем сыщика Каффа одним из предшественников Шерлока Холмса.

В «Женщине в белом», как и в других произведениях сенсационной литературы, говоря словами Белинского, сказанными по другому поводу, «проглядывает мелодраматизм». Проглядывают, и это нетрудно заметить, преувеличенные драматические эффекты и натянутая чувствительность. Таков был этот жанр. Впрочем, у мелодрамы были, есть и сейчас свои почитатели.

Этот роман – увлекательное чтение. О других его достоинствах сказано выше.

М. Урнов

ПЕРВЫЙ ПЕРИОД

РАССКАЗЫВАЕТ УЧИТЕЛЬ РИСОВАНИЯ

ИЗ КЛИМЕНТС-ИННА, УОЛТЕР ХАРТРАЙТ

I

то история о том, что может выдержать женщина и чего может добиться мужчина.

Если бы машина правосудия неукоснительно и беспристрастно разбиралась в каждом подозрении и вела судебное следствие, лишь умеренно подмазанная золотом, события, описанные на этих страницах, вероятно, получили бы широкую огласку во время судебного разбирательства.

Но в некоторых случаях закон до сих пор еще остается наемным слугой туго набитого кошелька, и потому эта история будет впервые рассказана здесь. Так же как мог бы услышать ее судья, теперь услышит читатель. Ни об одном из существенных обстоятельств, относящихся к раскрытию этого дела, от начала его и до конца, не будет рассказано здесь на основании слухов.

В тех случаях, когда Уолтер Хартрайт, пишущий эти строки, будет стоять ближе других к событиям, о которых идет речь, он расскажет о них сам. Когда он не будет участвовать в них, он уступит свое место тем, кто лично знаком с обстоятельствами дела и кто продолжит его труд столь же точно и правдиво.

Итак, эту историю будут писать несколько человек – как на судебном процессе выступают несколько свидетелей; цель в обоих случаях одна: изложить правду наиболее точно и обстоятельно и проследить течение событий в целом, предоставляя живым свидетелям этой истории одному за другим рассказывать ее.

Первым выслушаем учителя рисования Уолтера Хартрайта, двадцати восьми лет.

II

Был последний день июля.

Длинное жаркое лето подходило к концу, и мы, устав странствовать по лондонским мостовым, начинали подумывать о прохладных облаках над деревенскими просторами и об осенних ветрах на побережье. Что касается моей скромной особы – уходящее лето оставляло меня в плохом настроении, в плохом состоянии здоровья и, по правде сказать, почти без денег. В течение года я распоряжался своим заработком менее осторожно, чем обычно, и мне оставалась только одна возможность: провести осень в коттедже моей матушки в Хемпстеде или в моей собственной комнате в Лондоне.

Помнится, вечер был тихий и облачный, лондонский воздух был удушливым, городской шум стихал. Сердце огромного города и мое, казалось, бились в унисон все глуше и глуше, замирая вместе с закатом. Я оторвался от книги, над которой больше мечтал, чем читал ее, и вышел из дому, чтобы отправиться за город подышать вечерней прохладой. Это был один из двух вечеров, которые обычно я каждую неделю проводил с матушкой и сестрой. Поэтому я направился к Хемпстеду.

Необходимо упомянуть здесь о том, что отец мой умер за несколько лет до тех событий, которые я описываю, и что из пятерых детей оставались в живых только сестра Сара и я. Отец был учителем рисования, как и я. Трудолюбивый и старательный, он преуспевал в работе. Радея о будущем своей семьи, не имевшей других средств к существованию, кроме его заработка, он сразу после женитьбы застраховал свою жизнь на гораздо большую сумму, чем это обычно делают. Благодаря его самоотверженным заботам моя мать и сестра могли жить после его смерти, ни в чем не нуждаясь. Уроки моего отца перешли ко мне по наследству, и будущее не страшило меня.

Спокойные блики заката еще озаряли вершины холмов и Лондон внизу потонул уже в темной бездне хмурой ночи, когда я подошел к калитке матушкиного коттеджа. Не успел я позвонить, как дверь распахнулась, и вместо служанки на пороге появился мой приятель, профессор Песка, итальянец. Он бросился мне навстречу, оглушительно выкрикивая нечто похожее на английское приветствие. Профессор сам по себе заслуживает чести быть вам представленным, да к тому же это надо сделать ввиду дальнейшего. Волею случая именно с него началась та загадочная семейная история, о которой будет рассказано на этих страницах.

Я познакомился с профессором Пеской в одном из богатых

домов, где он давал уроки своего родного языка, а я – рисования. О его прошлом я знал только, что когда-то он преподавал в Падуанском университете, вынужден был покинуть Италию «из-за политики» (что это значило, он никогда никому не объяснял), а теперь вот уже много лет был уважаемым преподавателем иностранных языков в Лондоне.

Не будучи карликом в настоящем смысле этого слова, ибо он был очень пропорционально сложен, Песка был, по-моему, самым маленьким человечком, которого я когда-либо видел не на сцене, а в жизни. Он отличался от прочих смертных не только своей внешностью, но и безвредным чудачеством. Главной целью его жизни было стремление превратиться в настоящего англичанина, дабы тем самым выказать благодарность стране, где он обрел убежище и средства к существованию. Из уважения к нашей нации, он вечно носил с собой зонтик и ходил в цилиндре и гетрах. Кроме того, он считал своим долгом не только выглядеть англичанином, но и придерживаться всех исконно английских обычаев и развлечений. Полагая, что мы отличаемся особой любовью к спорту, этот человечек чистосердечно и наивно предавался всем нашим национальным спортивным забавам, твердо убежденный, что их можно постичь одним усилием воли, совершенно так же, как он приспособился к гетрам и цилиндру.

Я сам неоднократно видел, как он слепо рисковал своими конечностями на крикетном поле или на лисьей охоте. И вот однажды мне довелось стать свидетелем, как он столь же слепо рискнул своей жизнью на море у Брайтонского пляжа.

Мы встретились там случайно и отправились вместе купаться. Если бы мы занялись каким-либо чисто английским спортом, я из предосторожности, конечно, заботливо присмотрел бы за Пеской, но так как иностранцы обычно чувствуют себя в воде так же хорошо, как и мы, англичане, мне не пришло в голову, что искусство плавания принадлежит к тем спортивным упражнениям, которые профессор считает возможным постичь сразу – по наитию. Мы отплыли от берега, но вскоре я заметил, что мой приятель отстал. Я обернулся. К моему ужасу и удивлению, между мной и берегом я увидал только две белые ручки, мелькнувшие над водой и мгновенно исчезнувшие. Когда я нырнул за ним, бедный маленький профессор лежал, свернувшись в клубочек, в углублении на дне и выглядел еще крошечнее, чем когда-либо раньше. Я вытащил его на поверхность, свежий воздух вернул его к жизни, и с моей помощью он добрался до кабинки. Вместе с жизнью к нему вернулось его восхитительное заблуждение касательно плавания. Как только он перестал стучать зубами и смог выговорить несколько слов, он неопределенно улыбнулся и заявил, что, «по всей вероятности, это была судорога». Когда он окончательно пришел в себя и присоединился ко мне на пляже, его темперамент южанина мгновенно взял верх над искусственной английской сдержанностью. В самых восторженных выражениях Песка поклялся мне в вечной благодарности, уверяя, что не успокоится, пока не отплатит мне услугой, которую я, в свою очередь, запомню до конца моих дней.

Я сделал все, что мог, чтобы прекратить поток его излияний и превратить все в шутку. Мне показалось, что я сумел несколько охладить его преувеличенное чувство благодарности.