Текст книги "Две судьбы"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава XIII
ЕЩЕ НЕ ИЗЛЕЧЕН

Мы посетили Францию, Германию и Италию. Наше отсутствие в Англии продолжалось около двух лет.

Оправдалось ли мое доверие к времени и перемене? Изгладился ли образ мистрис Ван-Брандт из моих мыслей?

Нет! Что бы ни делал (говоря прорицательным языком бабушки Дермоди), все я был на пути к соединению с моим родственным духом. Первые два – три месяца нашего путешествия меня преследовала в моих снах женщина, которая так решительно оставила меня. Видя ее во сне всегда любезной, всегда очаровательной, всегда скромной и нежной, я ждал с пламенной надеждой в душе, что ее призрак представится мне опять наяву.., что я опять буду призван на свидание с ней в данном месте и в данный час. Мое ожидание не сбылось: никакого видения мне не являлось.

И сны даже становились реже и менее явственны. Служило ли это признаком, что дни испытания для нее прошли? Не нуждаясь больше в помощи, неужели она забыла того человека, который хотел оказать ей помощь? Разве нам уже не суждено больше увидеться?

"Я не могу называться мужчиной, если не забуду ее теперь! " – повторял я себе.

Однако что я ни говорил, воспоминание о ней все занимало свое прежнее место в моей жизни.

Я осмотрел все чудеса природы и искусства, какие мог увидеть в разных чужих странах. Я жил среди ослепительного блеска лучшего общества в Париже, Риме, Вене. Я проводил долгие часы в беседе с самыми образованными и прелестными женщинами в Европе, однако, тем не менее одинокий образ женщины у источника Святого Антония, с большими серыми глазами, которые так грустно смотрели на меня при расставании, оставался в моем сердце запечатленным неизгладимо.

Противился ли я моей страсти или поддавался ей, я одинаково жаждал увидеть предмет ее. Я делал все, чтобы скрывать это душевное состояние от моей матери. Но ее любящие глаза открыли тайну. Она видела, что я страдаю, и страдала вместе со мной. Она говорила неоднократно:

– Право, Джордж, путешествие не принесет никакой пользы, давай лучше вернемся домой.

– Нет, посмотрим еще на новые народы и на новые места, – возражал я на это.

Только тогда, когда я увидел, что и здоровье, и силы стали ей изменять от утомительных постоянных переездов, я согласился бросить безнадежные поиски забвения и наконец вернуться на родину.

Я уговорил матушку остановиться для отдыха в моем лондонском доме, прежде чем она отправится на свое любимое местожительство, имение в Пертшире. Разумеется, я остался в Лондоне с ней. Она была теперь единственным звеном, которое привязывало меня к жизни чувством, и благородным, и нежным. Политика, литература, агрономия, обыкновенные занятия человека в моем положении, не имели для меня никакой привлекательности.

Мы прибыли в Лондон, как говорится, «в самый разгар сезона». В числе театральных сенсаций в том году, я говорю о времени, когда балет был еще любимым видом общественных увеселений, была танцовщица, красота и грация которой вызывали всеобщий восторг. Куда бы я ни показывался, меня осаждали вопросами, видел ли я ее. Мое положение в обществе, как человека равнодушного к царствующей богине подмостков, стало наконец просто невыносимо. Убедившись в этом, я принял первое же приглашение в ложу хороших знакомых и (далеко не охотно) сделал то же, что и все другие, – я поехал в оперу.

Первая часть представления только что кончилась, когда мы вошли в театр, а балет еще не начинался. Мои знакомые занялись осмотром партера и лож, отыскивая знакомые лица. Я сел на стул в уголке и ждал, блуждая мыслями далеко от театра и предстоящего балета. Дама, сидевшая ближе всех ко мне (как свойственно дамам вообще), нашла неприятным соседство человека, который молчит. Она вознамерилась заставить меня разговориться.

– Скажите, мистер Джермень, – обратилась она ко мне, – видели вы где-нибудь театр такой полный, как этот сегодня?

Она подала мне с этим словами свою зрительную трубу. Я прошел вперед, чтобы осмотреть публику.

Бесспорно, зрелище представлялось удивительное. Каждое малейшее пространство, каким, по-видимому, можно было воспользоваться, было занято (когда я постепенно обводил зрительной трубой все ярусы, от партера до райка). Поднимая все выше и выше трубу, я наконец достиг уровня галереи. Даже на этом громадном расстоянии превосходные стекла показывали мне лица зрителей, точно они были поблизости. Сперва я осмотрел сидящих в первом ряду в галерее.

Потом, медленно обводя трубой полукруг, образуемый скамьями, я вдруг остановился на самой середине.

Сердце забилось у меня в груди, словно готово было из нее выскочить. Мог ли я не узнать это лицо среди серых лиц вокруг него? Я увидел мистрис Ван-Брандт!

Она сидела впереди, но не одна. Место за ней было занято мужчиной, который по временам наклонялся к ней и говорил с ней. Она слушала его, насколько я мог судить, с видом довольно грустным и утомленным. Кто был тот мужчина? Узнаю я это или нет? Во всяком случае я твердо решил поговорить с мистрис Ван-Брандт.

Занавес поднялся для начала балета. Я извинился, как умел, перед знакомыми и немедленно вышел из ложи.

Бесполезно было пытаться купить место в галерее. Денег моих не взяли. В этой части театра не было даже места стоять.

Мне оставалось одно. Я вернулся на улицу, подождать мистрис Ван-Брандт у дверей галереи, пока кончится представление.

Кто был с ней, этот человек, сидевший за ней и фамильярно разговаривавший с ней через плечо? Пока я ходил взад и вперед перед дверью, этот один вопрос владел моей душой, так что наконец я вышел из терпения. Взяв дамскую зрительную трубу (я выпросил и без всякой совести оставил ее себе), я, единственный из всех этих многочисленных зрителей, повернулся спиной к сцене и приковал свое внимание к галерее.

Он сидел позади меня, по всему видимому, очарованный прелестной танцовщицей. Мистрис Ван-Брандт, напротив, как будто находила мало привлекательности в зрелище, представляемом на сцене. Она смотрела на танцы (насколько я мог заметить) рассеянно и уныло. Когда одобрение выражалось криками и рукоплесканиями, она сидела, относясь совершенно равнодушно к энтузиазму, господствовавшему в театре. Человек, сидевший позади нее, нетерпеливо хлопнул ее по плечу, словно считал ее способной заснуть на стуле. Фамильярность этого поступка, подтверждавшая мое подозрение, что это Ван-Брандт, так взбесила меня, что я сделал или сказал что-то, заставившее одного из мужчин в ложе шепнуть мне:

– Если вы не можете удержаться, лучше бы вам оставить нас.

Он говорил на правах старого друга. У меня осталось достаточно здравого смысла, чтобы послушаться его совета и вернуться на свое место к двери галереи.

Незадолго до полуночи представление закончилось. Зрители начали выходить из театра.

Я встал в углу за дверью, напротив лестницы, и поджидал ее. Спустя некоторое время, которое показалось мне бесконечным, она и ее спутник показались, медленно спускаясь по лестнице. На ней был широкий темный плащ, голова закрыта капюшоном оригинальной формы, показавшимся мне на ней самым красивым женским головным убором. Когда они оба прошли мимо меня, я услышал, как мужчина заговорил с ней тоном угрюмой досады:

– Брать тебя в оперу значит только напрасно тратить деньги.

– Я нездорова, – ответила она, опустив голову и потупив глаза. – Я сегодня не в духе.

– Ты хочешь ехать или идти домой?

– Пожалуйста, пойдем пешком.

Я шел за ними незаметно, ожидая момента, чтобы представиться ей, когда толпа разойдется. Через несколько минут они повернули в тихую боковую улицу. Я ускорил свои шаги, подошел к ним, снял шляпу и заговорил с ней.

Она вскрикнула от удивления, узнав меня. С минуту ее лицо осветилось прелестнейшим выражением восторга, какое я когда-либо видел на человеческом лице. Минуту спустя все изменилось. Очаровательные глаза затуманились, и черты лица посуровели. Она стояла передо мной как женщина, отягченная стыдом, не произнося ни слова, и не пожала моей протянутой руки.

Ее спутник прервал молчание.

– Кто этот господин? – спросил он наглым тоном с заметным иностранным акцентом и бесцеремонно рассматривая меня.

Она переборола себя, как только он обратился к ней.

– Это мистер Джермень, – ответила она. – Господин, который был очень добр ко мне в Шотландии.

Она подняла глаза на меня и ограничилась, бедняжка, вежливым вопросом о моем здоровье.

– Я надеюсь, что вы совершенно здоровы, мистер Джермень, – сказала она нежным и мягким голосом, жалко дрожа.

Я вежливо ответил и объяснил, что видел ее в опере.

– Вы живете в Лондоне? – спросил я. – Могу я иметь честь навестить вас?

Ее спутник ответил за нее, прежде чем она успела заговорить:

– Моя жена благодарит вас, сэр, за вашу вежливость. Она не принимает гостей. Мы оба желаем вам спокойной ночи.

Сказав эти слова, он снял шляпу с сардоническим взглядом и, взяв жену под руку, заставил ее идти с ним. Удостоверившись в том, что этот человек не кто иной, как Ван-Брандт, я хотел язвительно ответить ему, но мистрис Ван-Брандт остановила опрометчивые слова, готовые сорваться с моих губ.

– Для меня! – шепнула она через плечо с умоляющим видом, который тотчас заставил меня умолкнуть. Что ж, она была свободна (если хотела) вернуться к человеку, который так гнусно обманул и бросил ее. Я поклонился и оставил их, чувствуя с чрезвычайной горечью унижение вступать в соперничество с Ван-Брандтом.

Я перешел на другую сторону улицы. Прежде чем я отошел на три шага, прежнее обаяние мистрис Ван-Брандт овладело мной. Я покорился унизительному желанию стать шпионом и проводить их до дома. Держась сзади, на противоположной стороне улицы, я проследил их до дверей и записал в записную книжку название улицы и номер дома.

Самый суровый критик, читающий эти строки, не сможет презирать меня больше, чем я сам презирал себя. Мог ли я еще любить женщину, которая добросовестно предпочла мне негодяя, который женился на ней, будучи мужем другой женщины? Да! Зная то, что я теперь знал, я чувствовал, что люблю ее так же нежно, как прежде. Это было невероятно, это могло привести в негодование, но это было справедливо. Первый раз в жизни я постарался заглушить сознание своего унижения в вине. Я отправился в клуб, присоединился к веселому обществу за ужином и вливал в горло бокал за бокалом шампанское – не чувствуя ни малейшего веселья, не забывая ни на минуту подробности моего презренного поведения. Я в отчаянии лег в постель и всю ночь малодушно проклинал роковой вечер на берегу, когда встретился с ней в первый раз. Но как я ее ни ругал, как себя ни презирал, я любил ее – я еще любил ее!

Между письмами, лежавшими на моем столе, были два, которые должны занять место в этом рассказе.

Почерк первого письма был мне знаком по эдинбургской гостинице. Написала это письмо мистрис Ван-Брандт.

«Для вас самих лучше (так говорилось в письме) не делать попыток увидеться со мной, и не обращайте внимания на приглашение, которое, как я боюсь, вы получите с этим письмом. Я веду унизительную жизнь – я не стою вашего внимания. Вы должны для себя забыть жалкую женщину, которая пишет теперь к вам в последний раз и с признательностью прощается с вами навсегда».

Эти грустные строки были подписаны только начальными буквами. Бесполезно говорить, что они только усилили мою решимость увидеть ее во что бы то ни стало. Я поцеловал бумагу, на которой лежала ее рука, а потом взял второе письмо. В нем заключалось «приглашение», о котором упоминала моя корреспондентка, и оно было изложено следующим образом:

«Г-н Ван-Брандт свидетельствует свое почтение мистеру Джсрменю и приносит извинения в том, что несколько резко принял вежливую предупредительность мистера Джермсня. Г-н Ван-Брандт страдает постоянно от нервной раздражительности и чувствовал себя особенно нехорошо в прошлый вечер. Он надеется, что мистер Джермень примет это чистосердечное объяснение в том духе, в каком оно предлагается, и просит позволения прибавить, что г-жа Ван-Брандт с удовольствием примет мистера Джерменя, когда бы он ни вздумал удостоить ее своим посещением».

После чтения этих двух писем легко было сделать то заключение, что Ван-Брандт имел какие-то гнусные выгоды написать это смешное и забавное послание и что несчастная женщина, носившая это имя, искренне стыдилась его поступка. Подозрение мое к этому человеку и к причинам, побудившим его написать это письмо, не вызвали никакой нерешительности в душе моей относительно дальнейшего образа действий. Напротив, я радовался, что мой путь к мистрис Ван-Брандт был открыт, все равно посредством каких бы то ни было причин, самим Ван-Брандтом.

Я ждал дома до полудня, а потом не смог уже ждать дольше. Письменно извинившись перед матушкой (во мне еще осталось настолько чувство стыда, что мне не хотелось встретиться с ней), я поспешил уйти, чтобы воспользоваться приглашением в тот самый вечер, когда я получил его.

Глава XIV
МИСТРИС ВАН-БРАНДТ ДОМА

Когда я поднял руку, чтобы позвонить в колокольчик, дверь отворилась изнутри – и сам Ван-Брандт очутился передо мной. На голове его была шляпа. Мы, очевидно, встретились, когда он выходил.

– Любезный сэр, как вы добры! Ваше посещение самый лучший ответ на мое письмо. Г-жа Ван-Брандт дома, г-жа Ван-Брандт будет в восторге. Пожалуйте.

Он отворил дверь в комнату нижнего этажа. Его вежливость была еще оскорбительнее его дерзости.

– Пожалуйста, садитесь, мистер Джермень.

Он повернулся к отворенной двери и закричал громким и самоуверенным голосом:

– Мери, поди сейчас сюда!

"Мери! " Я узнал наконец ее имя – и узнал его от Ван-Брандта. Никакие слова не могут выразить, как неприятно мне было слышать ее имя от него. В первый раз после стольких лет мысли мои вернулись к Мери Дермоди и озеру Зеленых Вод. Через минуту я услышал шелест платья г-жи Ван-Брандт на лестнице. Когда этот звук коснулся моего слуха, прежние времена и прежние лица снова исчезли из моих мыслей, как будто не существовали никогда. Что имела она общего со слабым, застенчивым ребенком, ее тезкой? Какое сходство можно было найти в мрачной лондонской квартире с коттеджем, наполненным благоуханными цветами, на берегу озера?

Ван-Брандт снял шляпу и поклонился мне с отвратительным раболепством.

– Я должен выйти по делам, – сказал он, – мне невозможно их отложить. Пожалуйста, извините меня. Госпожа Ван-Брандт примет вас. Доброго утра!

Дверь дома отворилась и затворилась. Шелест платья все приближался. Она стояла передо мной.

– Мистер Джермень! – воскликнула она, отступив назад, как будто мое присутствие устрашало ее. – Разве это честно? Разве это достойно вас? Вы позволили мне попасть в ловушку и становитесь сообщником Ван-Брандта! О! Сэр, я привыкла считать вас благородным человеком. Как горько разочаровали вы меня!

Я не обращал никакого внимания на ее упреки. Они только вызывали румянец на ее щеках. Они только прибавляли восхищения к наслаждению смотреть на нее.

– Если бы вы любили меня так горячо, как я люблю вас, – сказал я, – вы поняли бы, зачем я здесь. Никакая жертва не кажется мне так велика, чтобы находиться опять в вашем присутствии после двухлетней разлуки.

Она вдруг подошла ко мне и проницательно устремила на меня глаза.

– Тут, должно быть, ошибка, – сказала она. – Вы, должно быть, не получили моего письма или не прочли его?

– Получил и прочел.

– А письмо Ван-Брандта вы тоже прочли?

– Да, прочел.

Она села у стола, облокотилась на него и закрыла руками лицо. Мои ответы, по-видимому, не только огорчали ее, но и приводили в недоумение.

– Неужели все мужчины одинаковы? – говорила она. – Я думала, что могу положиться на его понимание того, что он обязан сделать для самого себя, и на его сострадание ко мне.

Я запер дверь и сел возле нее. Она отняла руки от лица, когда услышала, что я сажусь возле нее. Она посмотрела на меня с холодным и непонятным удивлением.

– Что вы хотите делать? – спросила она.

– Хочу постараться вернуть ваше уважение, – сказал я. – Хочу просить вашего сострадания к человеку, все сердце которого принадлежит вам, вся жизнь которого отдана вам.

Она вскочила и недоверчиво осмотрелась вокруг, как бы сомневаясь, то ли она слышала и так ли поняла мои последние слова. Прежде чем я успел заговорить, она вдруг стала напротив меня и ударила рукой по столу с горячей решимостью, которую я видел в ней теперь первый раз.

– Остановитесь! – воскликнула она. – Этому должен быть конец. И конец будет. Знаете ли вы, кто этот человек, который сейчас вышел из дома? Отвечайте мне, мистер Джермень! Я говорю серьезно. Мне ничего более не оставалось, как отвечать ей.

– "Я из письма его узнал, – сказал я, – что он господин Ван-Брандт.

Она опять села и отвернулась от меня.

– Знаете, зачем он вам написал? – спросила она. – Знаете, зачем он пригласил вас в этот дом?

Я подумал о подозрении, промелькнувшем в голове моей, когда я прочел письмо Ван-Брандта, и не отвечал.

– Вы принуждаете меня сказать правду, – продолжала она.

– Он спросил меня вчера, когда мы шли домой, кто вы. Я знала, что вы богаты, а ему нужны деньги, – я сказала ему, что ничего не знаю о вашем положении в свете. Он слишком хитер, чтобы поверить мне, он пошел в трактир и посмотрел в адрес-календарь, вернулся и сказал:

– У мистера Джерменя дом на Беркелейском сквере и поместье в Верхней Шотландии. Такого человека такой бедняга, как я, оскорблять не может. Я хочу подружиться с ним и надеюсь, что ты будешь с ним дружна". Он сел и написал к вам. Я живу под покровительством этого человека, мистер Джермень. Его жена не умерла – она жива, и я знаю это. Я написала к вам, что не стою вашего внимания, и вы принудили меня сказать вам почему. Достаточно ли я унижена, чтобы образумить вас?

Я придвинулся к ней еще ближе. Она хотела встать и оставить меня. Я чувствовал свою власть над ней и воспользовался этим (как всякий мужчина на моем месте) без всякого зазрения совести. Я взял ее за руку.

– Я не верю, чтобы вы добровольно унизили себя, – сказал он. – Вас насильно принудили занять это положение – есть обстоятельства, извиняющие вас и которые вы нарочно скрываете от меня. Ничто не убедит меня, что вы низкая женщина. Стал ли бы я любить вас, если бы вы действительно были недостойны меня?

Она старалась высвободить свою руку – я не выпускал. Она старалась переменить разговор.

– Вы еще не сказали мне, – продолжала она с слабой и напряженной улыбкой, – видели ли вы мой призрак с тех пор, как я рассталась с вами?

– Нет. А вы не видали ли меня, как видели во сне в эдинбургской гостинице?

– Никогда! Наши видения оставили нас. Можете сказать мне почему?

Если бы продолжали говорить об этом, мы наверно узнали бы друг друга. Но разговор об этом прекратился. Вместо того, чтобы отвечать на ее вопрос, я привлек ее к себе, я вернулся к запрещенному предмету, к моей любви.

– Взгляните на меня, – умолял я, – и скажите мне правду. Можете вы видеть и слышать меня, и неужели не чувствуете ответной симпатии в вашем сердце? Неужели вы не любите меня? Неужели вы ни разу не подумали обо мне за все время нашей разлуки?

Я говорил, как чувствовал, – горячо, страстно. Она сделала последнее усилие, чтобы оттолкнуть меня, и уступила даже в это время. Рука ее сжала мою, легкий вздох сорвался с ее губ. Она ответила с внезапным увлечением, она беззаботно сбросила с себя все узы, удерживавшие ее до этого времени.

– Я думаю о вас постоянно, – сказала она. – Я думала о вас в опере вчера. Сердце мое забилось, когда я услышала ваш голос на улице.

– Вы любите меня! – шепнул я.

– Люблю вас? – повторила она. – Все мое сердце стремится к вам, вопреки моей воле! Хотя я унизила себя, хотя я недостойна вас – зная, что ничего из этого не выйдет, – я все-таки люблю вас, люблю вас!

Она обвила руками мою шею и прижала меня к себе изо всех сил. Через минуту она упала на колени.

– О, не искушайте меня! – сказала она. – Будьте сострадательны и оставьте меня!

Я был вне себя, я заговорил с ней с таким же увлечением, с каким она говорила со мной.

– Докажите, что вы любите меня, – сказал я. – Позвольте мне спасти вас от унижения жить с этим человеком. Оставьте его тотчас и навсегда. Оставьте его и вернитесь к будущности, достойной вас, – будьте моей женой!

– Никогда! – ответила она, плача у моих ног.

– Почему же? Какое препятствие мешает этому?

– Не могу сказать вам. Не смею сказать вам.

– Напишите.

– Нет! Не могу даже написать вам. Уйдите, умоляю вас, прежде чем Ван-Брандт вернется. Уходите, если вы любите меня и жалеете меня.

Она возбудила во мне ревность, я решительно отказался оставить ее.

– Я непременно хочу знать, что связывает вас с этим человеком, – сказал я. – Пусть он вернется. Если вы не ответите на мой вопрос, я задам его ему.

Она дико посмотрела на меня и вскрикнула от ужаса – она увидела решимость на моем лице.

– Не пугайте меня, – сказала она. – Дайте мне подумать.

Она размышляла с минуту. Глаза ее засверкали, как будто ей пришел в голову новый способ выйти из затруднения.

– У вас жива мать? – спросила она.

– Да.

– Как вы думаете, согласится она навестить меня?

– Я в этом уверен, если попрошу ее.

Она посмотрела на меня еще раз.

– Вашей матери я скажу, в чем состоит препятствие, – сказала она задумчиво.

– Когда?

– Завтра – в это же время.

Она приподнялась с колен, слезы снова наполнили ее глаза. Она тихо привлекла меня к себе.

– Поцелуйте меня, – шепнула она. – Вы никогда больше не придете сюда. Поцелуйте меня в последний раз!

Едва мои губы коснулись ее губ, как она вскочила и схватила шляпу со стула, на который я положил ее.

– Возьмите вашу шляпу, – сказала она. – Он вернулся.

Мой же слух не уловил ничего. Я встал и взял шляпу, чтобы успокоить ее. В ту же минуту дверь комнаты тихо отворилась. Вошел Ван-Брандт. Я увидел по его лицу, что он имел какую-то гнусную причину стараться застать нас врасплох и результат обманул его.

– Вы еще не уходите? – заговорил он со мной, не спуская глаз с мистрис Ван-Брандт. – Я поспешил закончить свои дела в надежде уговорить вас остаться позавтракать с нами. Положите вашу шляпу, мистер Джермень. Не церемоньтесь!

– Вы очень добры, – ответил я. – Я не свободен сегодня, я должен просить вас и мистрис Ван-Брандт извинить меня.

Я простился с ней с этими словами. Она страшно побледнела, когда пожала мне руку на прощание. Опасалась ли она откровенной грубости от Ван-Брандта, как только я уйду? От одного этого подозрения кровь моя кипела. Но я подумал о ней. Для ее благополучия благоразумнее и сострадательнее всего было умилостивить этого человека, прежде чем я уйду.

– Я очень сожалею, что не в состоянии принять ваше приглашение, – сказал я, когда мы шли вместе к двери. – Может быть, вы позволите мне навестить вас в другой раз?

Глаза его лукаво прищурились.

– Не согласитесь ли вы пообедать здесь запросто? – спросил он. – Кусок баранины и бутылка хорошего вина. Нас трое, и мой старый приятель будет четвертый. Вечером сыграем в вист. Мери будет вашей партнершей – да? Когда же? Не назначить ли на послезавтра?

Она пошла за нами к двери и стояла сзади Ван-Брандта, пока он говорил со мной. Когда он упомянул о старом друге и о висте, на лице ее выразилось сильное волнение, стыд и отвращение. Потом, когда он предложил обед на послезавтра, черты ее опять стали спокойны, как будто она почувствовала внезапное облегчение. Что значила эта перемена? Завтра назначила она свидание с моей матерью. Неужели она действительно думала, что когда я услышу о происходившем в этом собрании, то никогда больше не войду в ее дом и не стану пытаться видеться с ней? Так вот в чем состояла тайна се спокойствия, когда она услышала, что обед назначен на послезавтра.

Задавая себе эти вопросы, я принял приглашение и ушел с тяжелым сердцем. Прощальный поцелуй, внезапное спокойствие, когда день обеда был назначен, тяготили мою душу. Я отдал бы двенадцать лет моей жизни, чтобы уничтожить следующие двенадцать часов.

В таком расположении духа я дошел до дома и явился в гостиную моей матери.

– Ты вышел сегодня раньше обыкновенного, – сказала она. – Тебя прельстила хорошая погода, друг мой?

Она замолчала и пристально посмотрела на меня.

– Джордж? – воскликнула она. – Что случилось с тобой? Где ты был?

Я рассказал ей всю правду так же откровенно, как рассказал здесь. Румянец выступил на лице моей матери. Она посмотрела на меня и заговорила со мной со строгостью, которую я в ней редко примечал.

– Должна я напомнить тебе первый раз в твоей жизни об уважении, которое ты обязан оказывать твоей матери? – спросила она. – Возможно ли, чтоб ты ожидал, будто я навещу женщину, которая по своему собственному сознанию…

– Я ожидаю, что вы навестите женщину, которой стоит только сказать слово, чтобы стать вашей невесткой, – перебил я. – Конечно, в таком случае я не прошу ничего недостойного вас.

Матушка посмотрела на меня с испугом.

– Ты хочешь сказать, Джордж, что предложил ей выйти за тебя?

– Да.

– А она отказала?

– Она отказала потому, что есть какое-то препятствие. Я напрасно старался заставить ее объясниться. Она обещала сообщить все вам.

Серьезность моих намерений произвела свое действие. Матушка согласилась. Она подала мне маленькие пластинки из слоновой кости, на которых привыкла записывать все на память.

– Запиши имя и адрес, – сказала она с безропотной покорностью.

– Я поеду с вами, – ответил я, – и подожду в карете у дверей. Я хочу слышать, что произойдет между вами и мистрис Ван-Брандт, как только вы оставите ее.

– Неужели это так серьезно, Джордж?

– Да, матушка, это так серьезно.