Текст книги "Мой ответ - нет"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава XX
Письмо Сесилии

«Я совершаю небольшую экскурсию из Энгадина. Две очаровательные спутницы заботятся обо мне, и мы, может быть, доедем до озера Комо.

Моя сестра (здоровье которой уже очень поправилось), осталась в Сен-Морице со старой гувернанткой. Как только я узнаю точно, куда мы направимся, я напишу к Джулии, чтобы она пересылала мне все письма, какие придут в мое отсутствие. Для моего счастья в этом земном раю недостает только известия от моей дорогой Эмили.

Пока мы остановились на ночь в каком-то интересном месте, название которого я забыла; и вот я в своей комнате, пишу вам наконец – и умираю от нетерпения узнать, бросился ли сэр Джервис к вашим ногам и предложил ли сделаться леди Редвуд с великолепным обеспечением в свадебном контракте.

Но вы ожидаете узнать, кто мои новые друзья. Милая моя, одна из моих подруг после вас, самое восхитительное существо на свете. Общество знает ее как леди Дженивей. Я называю ее уже просто по имени: Дорис. Она отвечает на мои чувства.

Если мне есть чем-нибудь гордиться, то только своим удивительным аппетитом. И если есть у меня страсть, то ей имя пирожное. Тут опять леди Дорис отвечает на мои чувства. Мы сидим рядом за табльдотом.

Боже мой! Я забыла помянуть ее мужа! Они обвенчаны более месяца тому назад.

Лорд Дженивей – тихий, скромный человек, и развлекается следующим образом. Он повсюду носит с собой маленький оловянный ящик, с отверстиями для воздуха в крышке. Он рыщет между кустами, под скалами, за старыми деревянными домами и, когда поймает какое-нибудь отвратительное насекомое, от которого мороз подирает по коже, то краснеет от удовольствия, глядит на свою жену и на меня и говорит: „Вот это я называю приятно провести день“.

Никогда, Эмили, не ела я такого гнусного, отвратительного, дурного обеда, который нам дали в гостинице в первый день. Спрашиваю вас, терпелива ли я; прошу вас вспомнить те случаи, когда я выказала необыкновенное самообладание. Милая моя, я еще держалась, пока не принесли пирожное. Я попробовала эту гадость и самым отвратительным образом нарушила благоприличие за столом. Мой носовой платок, мой бедный невинный носовой платок, принял обратно все это отвратительно кушанье. Наши соседи за столом увидели, что сделала я. Грубые мужчины захохотали. Милая молодая новобрачная, искренно сочувствуя мне, сказала: „Вы позволите пожать вам руку? Я сделала именно то же, что и вы, третьего дня“. Таково было начало моей дружбы с леди Дорис Дженивей.

Мы две решительные женщины. Я хочу сказать, что она решительна, а я подражаю ей – и мы приобрели себе право обедать так, как желаем, – причем приобрели себе союзника – главного повара.

Этот интересный человек – бывший зуав во французской армии. Он сознался, что варварский вкус англичан и американцев так обескураживал его, что он потерял всякую гордость и удовольствие заниматься своим искусством. В подтверждение своих слов он привел в пример двух молодых англичан. Прислуга передавала повару, что джентльмены недовольны завтраком, особенно яйцами. Уязвленный, он употребил все свое искусство на приготовление яиц. Яйца, à la tripe, au gratin, à l’Aurore, à la Dauphine, à la Poulette, à la Tartare, à la Vénitienne, à la Bordelaise и так далее, и так далее. Но два молодых господина по-прежнему были недовольны. Бывший зуав, взбешенный, обесславленный как мастер, потребовал объяснения. Чего, ради Бога, желают они на завтрак? Они желали яиц всмятку и копченых селедок. Он не мог не выразить своего презрения к английским понятиям о завтраке в присутствии дам. О, Эмили, какие обеды имели мы в нашей комнате, после того как наладили отношения!

Да, вот еще – я расскажу вам об одном молодом, красноречивом пасторе!

В первый раз, как мы появились за общим столом, мы приметили очень большое уныние между дамами. Не попытался ли какой-нибудь отважный господин влезть на гору и не свалился ли оттуда? Не получены ли неприятные политические известия из Англии, поражение консерваторов, например? Не сделался ли переворот в модах в Париже, и все наши лучшие наряды не сделались ли никуда негодны? Я обратилась за разъяснением к единственной даме, которая из всех присутствующих одна была весела – к моему другу Дорис, разумеется.

– Какой день был вчера? – спросила она.

– Воскресенье, – ответила я.

– Из всех грустных воскресений, – продолжала она, – это было самое грустное во всем календаре. Мистер Майлз Мирабель говорил свою прощальную проповедь в нашей временной капелле наверху.

– И вы еще не оправились?

– У нас у всех разбито сердце, мисс Вайвиль.

– Я спросила, какого рода проповеди предпочитает мистер Мирабель. Леди Дженивей сказала: „Придите в нашу комнату после обеда. Предмет слишком печален, чтобы рассуждать о нем на публике“.

Она сначала познакомила меня с преподобным джентльменом – то есть показала мне его фотографии. Было два портрета. Один представлял только его лицо. Другой изображал его во весь рост в сутане. Каждая дама из его прихожанок получила, как прощальный подарок, эти две фотографии. „Мои портреты, – не без юмора заметила леди Дорис, – единственные целые экземпляры. Другие все испорчены слезами“.

Вы теперь ожидаете описания наружности этого очаровательного человека? То, чего не сказала мне фотография, моя приятельница дополнила рассказом. Вот результат: он молод – ему нет еще и тридцати. Черты его лица нежны; глаза голубые, руки красивые, а перстни еще красивее. А какой голос, какие манеры! Его прелестные светлые волосы густо рассыпаются по плечам; а его глянцевитая волнистая борода доходит до нижних пуговиц жилета.

Что вы теперь думаете о преподобном Майлзе Мирабеле?

Жизнь и приключения нашего очаровательного молодого пастора служат красноречивым доказательством святой терпеливости его характера; от таких испытаний изнемог бы обыкновенный человек (пожалуйста, заметьте, что в этом месте леди Дорис говорит языком его обожательниц, а я передаю слова леди Дорис).

Он был клерком у стряпчего – и несправедливым образом лишился места. Он читал публичные лекции о Шекспире – и на них никто не бывал. Он был секретарем странствующего общества концертов – и был обманут несостоятельным содержателем. Он вел переговоры об устройстве иностранных железных дорог – и был отставлен бессовестным министерством. Он был переводчиком в издательской конторе – и объявлен неспособным. Он прибегнул к драматической критике – и развращенный издатель отказал ему. Разочаровавшись во всем, он, наконец, принял духовный сан – не без протекции влиятельных друзей. О, счастливая перемена! С этой минуты его труды сделались благословенны. Уже два раза ему дарили серебряные чайники, наполненные соверенами. Куда бы он теперь ни отправлялся, драгоценное сочувствие окружало его; и на многих семейных обедах для него всегда был готов прибор. Теперь он отозван в Англию – по приглашению значительного духовного сановника, предпочитающего теплый климат. Ему достался деревенский приход, отдаленный от городов и находящийся в пасторальном уединении. В той глубинке проживают одни овцеводы. Да окажется достойным стада пастырь!

Здесь, милая моя, я должна напомнить – отзыв о мистере Мирабеле сочинила не я. Это часть его прощальной проповеди, сохранившаяся в памяти леди Дорис, которая показывает (опять говоря языком его поклонниц), что самое искреннее смирение может находиться в характере самого талантливого человека.

Позвольте мне только прибавить, что у вас будет случай видеть и слышать этого популярного проповедника, когда обстоятельства позволят ему проповедовать и в больших городах. Я истощила все мои новости и начинаю чувствовать – после этого длинного, длинного письма, – что пора ложиться спать. Нужно ли говорить, что я часто говорила о вас с Дорис. Она умоляет вас сделаться также ее другом, когда мы опять встретимся в Англии.

Прощайте, дорогая, пока. С нежнейшей любовью —

Ваша Сесилия.

P. S. У меня новая привычка! На случай, если проголодаюсь ночью, я держу под подушкой коробочку шоколада. Вы не можете себе представить, как это удобно. Если я когда-нибудь встречу человека, который осуществит мой идеал, я поставлю условием брачного контракта шоколад под подушкой».

Глава XXI
Полли и Селли

«Я только расплачусь, если останусь дома; лучше уйду», – подумала Эмили, прочитав беззаботное письмо подруги.

Наблюдательные люди, привыкшие посещать лондонские парки, наверное, приметили множество одиноких посетителей, грустно старающихся прогулкой внести разнообразие в свою жизнь. Они рассматривают цветы, сидят целыми часами на скамейке; с терпеливым любопытством смотрят на тех, у кого есть спутники, рассматривают дам, катающихся верхом, играющих детей; некоторые мужчины находят развлечение в трубке, по-видимому безо всякого удовольствия; некоторые женщины заменяют обед сухарями, завернутыми в мятую бумажку. Они не обходительны; они даже не стараются знакомиться друг с другом, может быть, они стыдливы, горды, или сердиты; может быть, отчаиваются в других, привыкнув отчаиваться в себе; может быть, имеют причины избегать любопытства, или боятся выказать свои пороки. Верно только то, что эти несчастные люди уклоняются от знакомства. Мы знаем, что они приезжие в Лондоне, и больше не знаем ничего.

Эмили принадлежала к их числу. Так в парке появилась опрятная маленькая мисс в черном платье (лицо защищала от любопытства плотная креповая вуаль), начинавшая привыкать день за днем к няням и детям, и возбуждать любопытство отшельников, размышляющих на скамейках, и праздных странников, разгуливающих по траве. Служанка, присланная внимательным доктором, смотрела за домом в отсутствие Эмили. Кроме нее у девушки не было других собеседниц. Миссис Элмазер не показывалась после похорон. Миссис Мози не могла забыть, что ее попросили (хотя и вежливо) уйти. Кому Эмили могла сказать, «пойдемте погулять»? Она сообщила о смерти тетки мисс Лед. Достойная содержательница пансиона написала ей с истинной добротой: «Выберите время, мое бедное дитя, и приезжайте погостить ко мне в Брайтон, чем скорее, тем лучше». Но Эмилия не захотела видеть Франсину – и отказалась от приглашения.

Она предпочитала лондонское уединение. О, если бы девицы в пансионе могли видеть ее теперь! Девицы, обыкновенно говорившие в минуты грусти: «Пойдемте развеселиться к Эмили» – узнают ли они ее! Вновь появившись в парке, она села отдохнуть и успокоиться на ближайшую скамейку. Одиночество дома! Одиночество здесь, посреди лужаек и деревьев! Где была Сесилия в эту минуту? В Италии, среди озер и гор, счастливая в обществе своей веселой приятельницы.

Две сестры, такие же молоденькие девушки, сели отдохнуть на скамейку. Они были заняты своими собственными интересами; даже не смотрели на незнакомку в трауре. Младшая сестра выходила замуж, старшая должна была провожать ее к венцу. Они разговаривали о своих нарядах и подарках; сравнивали блестящего жениха одной с робким обожателем другой; смеялись над своими же остротами, над радостными мечтами о будущем, над гостями, приглашенными на свадьбу. Им было так весело, что они не могли долго оставаться в бездействии и скоро обе вскочили со скамейки. Одна сказала: «Полли, я слишком счастлива!» – и начала танцевать. Другая закричала: «Селли, как тебе не стыдно!» – и засмеялась.

Эмили встала и пошла домой.

Шумная веселость обеих девушек возбудила в ней чувство возмущения против жизни, которую она вела. Ей неизбежно вспомнился сэр Джервис Редвуд. Человек, никогда ее не видавший, по какой-то непонятной случайности превратился в друга, в котором она нуждалась – друга, который указывал ей путь в новый мир деятельности – в мир читателей библиотеки музея.

Эмили приняла предложение сэра Джервиса, и весьма заинтересовала книгопродавца, к которому обратилась согласно инструкции.

– Старик не жалеет ни себя, ни других, когда дело коснется его литературных трудов, – заявил он. – Вы должны пощадить себя, мисс Эмили. Не только нелепо, но и жестоко заставлять вас рыться в старых газетах, чтобы отыскать открытия в Юкатане с того времени, когда Стефенс издал книгу о своих путешествиях в Центральной Америке. Прошло уже сорок лет. Начните с номеров, изданных несколько лет тому назад, – и посмотрим, что выйдет из ваших разысканий.

Приняв этот дружелюбный совет, Эмили начала с номеров за 1876 год.

Когда она пришла домой после первого дня пребывания в библиотеке, ее ожидало известие, ободрившее ее упавший дух. Отворив ей дверь, служанка тотчас сказала, что коттедж вновь навестил незнакомец. На этот раз он смело оставил свою карточку. На ней стояло имя – уже знакомое, уже приятное – Албан Моррис.

Глава XXII
Албан Моррис

– Что вы ответили мистеру Моррису? – в нетерпении спросила Эмили.

– Я сказала, что вы ушли читать в Музей.

– Велел ли он передать мне что-нибудь?

– Он передал, что придет позднее, если вы примете его.

Через полчаса Албан и Эмили были вместе.

– О, как вы страдали!

Слова вырвались у него, прежде чем он мог удержаться. Он смотрел на нее с нежным сочувствием, которое так драгоценно женщинам и которого Эмили не замечала ни в одном человеке, с тех пор как лишилась тетки. Даже усилия доброго доктора утешить ее отзывались рутиной – неизбежным результатом профессионального знакомства с горестями и смертью. Пока Албан смотрел на нее, слезы выступили на глазах Эмили. Она сделала усилие заговорить с ним с наружным спокойствием.

– Я веду уединенную жизнь, – сказала она. – Вы один из моих очень немногих друзей, мистер Моррис…

Голос ее оборвался; Албан стоял в нерешимости со шляпой в руке, боясь обеспокоить ее.

– Право, право вы приятный гость, – сказала Эмили очень серьезно.

Сознавая свою слабость, она чувствовала необходимость отвлечь его внимание и с некоторым замешательством указала на стул возле себя. Затем, сообщив Албану все, что она узнала, Эмили перешла к причине его поездки на Север.

– Я думаю, что вы, может быть, подозреваете миссис Рук? Ошиблась ли я?

– Нет, вы были правы.

– Подозрения были серьезные, я полагаю?

– Конечно. Иначе я не употребил бы свое свободное время на разъяснение их. Моя единственная надежда все выяснить зависела от возможности получить доступ в дом сэра Джервиса.

– Как вам это удалось? Может быть, вы достали рекомендательное письмо?

– Я не знал никого, кто мог бы рекомендовать меня, – сказал Албан. – Дело в том, что сэр Джервис сам рекомендовался мне, а что еще удивительнее, пригласил к себе в наше первое свидание.

– Сэр Джервис рекомендовался вам? – повторила с изумлением Эмили. – Судя по описанию Сесилии, я считала бы его менее всех на свете способным на это!

Албан улыбнулся.

– Угодно вам знать, как все случилось? – предложил он.

– Разумеется, – кивнула Эмили.

Вместо того, чтобы тотчас исполнить ее желание, – он молчал – колебался – и неожиданно попросил:

– Простите мою грубость, если я попрошу у вас позволения встать, пока буду говорить? Я человек неугомонный. Когда я хожу взад и вперед, это помогает мне выражаться свободно.

Ее лицо просияло.

– Как это похоже на вас! – воскликнула она.

Албан взглянул на нее с изумлением и восторгом. Она интересовалась изучением его характера, и он чрезвычайно это оценил.

Опустив голову, скрестив руки сзади, он стал ходить взад и вперед. Привычка заставляла его выражаться со своей обычной оригинальностью.

– Если вы позволите – начнем с железной дороги. Когда я приехал на станцию, то был потрясен. Станция оказалась хижиной в настоящей пустыне. Деревня была запрятана в низине, ее даже и не видать с железной дороги. Я выбрал самый большой из коттеджей – я хочу сказать, лачуг – и спросил женщину, стоявшую в дверях с малышом на руках, может ли она предоставить кров мне. Она, очевидно, сочла меня или сумасшедшим, или пьяным. Я не терял времени на убеждения. Мой ходатай спал на ее руках. Я начал тем, что восхитился ребенком, и закончил тем, что снял с него портрет. С этой минуты я сделался членом семьи – членом, который делал, что хотел. Кроме комнаты, занимаемой мужем и женой, была какая-то конура, в которой спал брат мужа. Его спровадили (в утешение я дал ему пять шиллингов) отыскивать приют где-нибудь в другом месте. А мне отдали освободившееся место. К несчастью, я высок. Когда я лег спать, мне пришлось ноги высунуть из окна. Очень прохладно и приятно в летнюю погоду. На следующее утро я расставил западню сэру Джервису.

– Западню? – удивленно воскликнула Эмили.

– Я пошел снимать виды с натуры, – продолжал Албан. – Ответьте мне – может ли человек, живущий в уединенном деревенском доме, увидев незнакомца, прилежно трудящегося с красками и кистями, не остановиться посмотреть, что он делает? Правда, прошло три дня, прежде чем рыба попалась на крючок. Я был очень терпелив. На четвертый день я был поглощен самой трудной из самых трудных задач в ландшафтном искусстве – изучал облака прямо с натуры. Великолепное безмолвие вдруг нарушилось человеческим голосом, заговорившим, или скорее закаркавшим, позади меня. «Самая отвратительная необходимость в человеческой жизни, – говорил этот голос, – делать моцион. Я терпеть не могу свежего воздуха; я терпеть не могу ездить на пони. Ступай же, скотина». Будучи слишком занят облаками, чтобы оглянуться, я предположил, что эта любезная речь была обращена к какому-нибудь второму лицу. Ничуть не бывало. Каркающий голос имел привычку говорить сам с собой. Через минуту я увидел одинокого старика на пони.

– Это был сэр Джервис?

– Он походил более на популярное понятие о дьяволе, – сказал Албан.

– О, мистер Моррис!

– Сообщаю вам свое первое впечатление, мисс Эмили. Свою высокую шляпу он держал в руке, чтобы голове было прохладно. Седые волосы торчали; косматые брови изгибались кверху к узким вискам; страшные старые шаровидные глаза смотрели со злым блеском; остроконечная борода скрывала подбородок; он был одет в нечто между сюртуком и плащом; и в дополнение был кривоног. Не сомневаюсь, что сэр Джервис Редвуд только земное имя, которое дьявол нашел удобным для себя, и ограничусь этим первым впечатлением, которое, по-видимому, удивляет вас. «А, художник, вас-то именно и нужно мне», – в таких выражениях он рекомендовался. Заметьте, что он попался в мою западню, как только встретился со мной.

– Вы ему понравились? – спросила Эмили.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь нравился ему.

– Как же вы получили приглашение?

– Дайте мне перевести дух, мисс Эмили, и вы услышите.

Глава XXIII
Мисс Редвуд

– Я получил приглашение к сэру Джервису, – продолжал Албан, – потому что обращался со старым дикарем так же бесцеремонно, как он со мной.

– Пустое это ваше ремесло, – сказал он, смотря на мой эскиз.

– Многие невежественные люди делали такое же замечание, – ответил я.

– Вы понимаете резьбу на дереве? – спросил он.

– Да.

– А гравирование на стали?

– Я сам этим занимался.

– Вы член Королевской Академии?

– Я учитель рисования в женской школе.

– В какой школе?

– Мисс Лед.

– Черт возьми! Стало быть, вы знаете девушку, которая должна поступить ко мне в секретари? Я не знаю, примете ли вы это за комплимент, – но, по-видимому, сэр Джервис смотрел на вас как на ручательство в моей порядочности. По крайней мере, он продолжал свои расспросы.

– Как долго вы остаетесь в наших местах? – интересовался сэр Джервис.

– Я еще не решил.

– Послушайте, я желаю посоветоваться с вами – вы слушаете?

– Нет; я рисую.

Он отвратительно вскрикнул. Я спросил, не сделалось ли ему дурно.

– Дурно? – ответил он. – Я так смеюсь.

Этот смех делал его удивительно похожим на одну высокую особу, о которой я уже упоминал и с которой я нахожу в нем сходство.

– Вы порядочный наглец, – сказал он. – Где вы живете?

Я ответил. Он пришел в такой восторг, когда услышал о моем неудобном положении в конуре, что тотчас же предложил свое гостеприимство.

– Я не могу навестить вас в такой свинарне, – сказал он, – вы должны прийти ко мне. Как вас зовут?

– Албан Моррис; а вас?

– Джервис Редвуд. Уложите ваши пожитки, когда кончите работу, и придите испытать мою конуру. Вот она в углу вашего рисунка, да как чертовски она похожа!

Я уложил свои пожитки и «испытал его конуру». А теперь вы слышали довольно о сэре Джервисе Редвуде.

– Совсем не довольно, – ответила Эмили, – ваш рассказ кончается на самом интересном. Я желаю, чтобы вы ввели меня в дом сэра Джервиса.

– А я желаю, мисс Эмили, чтобы вы ввели меня в читальню Музея. Ваше чтение там – секрет?

– Нет никакого секрета. Я просматриваю старые газеты, начиная с тысяча восемьсот семьдесят шестого года до настоящего времени.

Он вдруг побледнел – и чтобы скрыть свое волнение, стал смотреть в окно.

– Чем я вас напугала? – поинтересовалась Эмили.

– Скажите, вы просматриваете эти старые газеты с какой-нибудь целью? – тревожно спросил Моррис.

– Да.

– Могу я узнать – с какой?

– Могу я узнать, чем я испугала вас?

Он опять начал ходить взад и вперед по комнате – потом вдруг остановился и обратился к ее милосердию.

– Не будьте жестоки ко мне, я так вас люблю… О, простите меня! Я только хотел сказать, что мне прискорбно скрывать от вас что бы то ни было. Если бы я мог раскрыть все свое сердце в эту минуту, я был бы счастлив.

Она поняла, что Албан не хочет отвечать.

– Мое любопытство никогда более не затруднит вас, – ответила она горячо. – Но, может быть, вы расскажете мне о мисс Редвуд?

К ее облегчению и удивлению, Албан тотчас исполнил ее желание.

– Мы встретились в первый вечер, как я вошел в дом. Сэр Джервис привел меня в столовую, где сидела мисс Редвуд. Настоящая мумия, кожа, как пергамент. Она казалась живым трупом. Я был представлен, и труп оживился. Последние проблески прежней благовоспитанности слабо выказались в ее поклоне и улыбке. Сэр Джервис взял с меня награду за свое гостеприимство. Он желал, чтобы я решил, не взяли ли с него дорого художники, иллюстрировавшие его удивительную книгу, – и миссис Рук послали наверх принести гравюры из его кабинета. Вы помните, как она окаменела, когда прочитала надпись на вашем медальоне? То же самое произошло с ней, когда она очутилась лицом к лицу со мной. Я поклонился ей вежливо – она осталась глуха и слепа к моей вежливости. Хозяин выхватил у нее иллюстрации и велел ей уйти. Она осталась неподвижна, вытаращив глаза. Сэр Джервис оглянулся на сестру.

– Подействуй на Рук колокольчиком, – сказал он.

Мисс Редвуд взяла красивый старый бронзовый колокольчик со стола и позвонила. При пронзительном серебристом звуке колокольчика миссис Рук приложила руку к голове, как будто звон был неприятен ей, – немедленно повернулась и ушла.

– Никто не может справиться с Рук, кроме моей сестры, – объявил сэр Джервис. – Рук помешана.

В эту минуту подали обед, и мое внимание было отвлечено мужем миссис Рук.

– Каков он? – спросила Эмили.

– Право, не могу сказать; это один из самых обыкновенных людей, на которого и не взглянешь второй раз. Платье поношено, голова плешивая. Руки тряслись, когда он служил нам за столом, вот все, что я помню. Сэр Джервис и я угощались соленой рыбой, бараниной и пивом. Мисс Редвуд подали холодный бульон и полную рюмку рому, налитую мистером Руком.

– У нее слабый желудок, – сообщил мне ее брат, – все горячее выходит обратно через десять минут, после того как она проглотит; она питается этой противной смесью и называет ее бульонным грогом! Мисс Редвуд прихлебывала свой жизненный эликсир и поглядывала на меня иногда с интересом, который я не мог понять. По окончании обеда она позвонила в свой старинный колокольчик. Ушедший было к себе слуга явился на ее зов.

– Где ваша жена? – спросила она.

– Больна, мисс.

Затем мистер Рук вывел ее под руку и, проходя мимо меня, она остановилась.

– Прошу вас, сэр, прийти в мою комнату завтра в два часа, – сказала она.

Сэр Джервис опять объяснил:

– Она вся расклеена по утрам (он всегда называл сестру «она»); и ее склеивают к середине дня. Смерть забыла ее, вот в чем дело.

Он закурил трубку и стал разбирать иероглифы, найденные в разоренных городах Юкатана; я тоже закурил трубку и стал читать единственную книгу, которую мог найти в столовой – страшные рассказы о кораблекрушениях и несчастьях в море. Когда комната наполнилась табачным дымом – мы заснули в наших креслах, – а когда проснулись, встали и пошли спать.

Эмили просила его продолжать.

– Вы, разумеется, явились на приглашение мисс Редвуд?

– Я явился на ее приглашение не в весьма приятном расположении духа. Поощренный моим благоприятным отзывом об иллюстрациях, сэр Джервис предложил мне следующую работу.

– У вас нет никакого дела, – сказал он, – что, если бы вы вычистили мои картины?

Я бросил на него мрачный взгляд и не дал ответа.

Мисс Редвуд объяснила, зачем она пригласила меня к себе, как только я вошел к ней в комнату. Безо всяких предварительных замечаний, говоря медленно и выразительно, голосом, удивительно твердым для женщины ее лет, она сказала:

– Я попрошу вас сделать мне одолжение, сэр. Я желаю, чтобы вы сказали мне, что совершила миссис Рук.

Я был так ошеломлен, что вытаращил на нее глаза. Она продолжала:

– Не прошло еще недели, как миссис Рук к нам поступила, а я уже стала подозревать, что совесть ее не очень чиста.

Можете вообразить мое удивление, когда я узнал, что мисс Редвуд смотрит на миссис Рук так же, как и я. Тем временем старушка сообщила подробности.

– Мы распорядились, сэр (она постоянно называла меня «сэром» с формальной вежливостью старой школы), чтобы миссис Рук заняла с мужем соседнюю комнату с моей, на случай, если я занемогу ночью. Она осмотрела дверь между комнатами – это показалось мне подозрительным! Она спросила – нельзя ли ей взять другую комнату – тоже подозрительно! Она (или ее муж) заткнули старым носовым платком замочную скважину, опасаясь, без сомнения, что я могу подслушать или подсмотреть, – подозрительно втройне! Пожалуйста, садитесь, сэр, и скажите мне, в чем виновна миссис Рук. В воровстве или убийстве?

– Какая противная старуха! – воскликнула Эмили. – Что вы ей ответили?

– Я сказал ей совершенно справедливо, что я ничего не знаю о секретах ее служанки.

– Сэр Джервис считает миссис Рук помешанной, – добавил я.

– Вы отказываетесь довериться мне, сэр? – спросила мисс Редвуд.

– Я ничего не могу сообщить вам, мисс.

Она махнула своей костлявой рукой по направлению к двери. Я поклонился и хотел уйти. Но она тут же остановила меня.

– В былые времена старухи были предсказательницами, сэр. Я попробую сделать предсказание. Из-за вас мы лишимся услуг мистера и миссис Рук. Если вы останетесь здесь еще день или два – они оба откажутся от своего места. Это будет ее делом, заметьте – ее муж просто ноль. Желаю вам доброго утра.

– Вы хотите сказать, что мистер и миссис Рук оставили дом сэра Джервиса Редвуда? – спросила Эмили.

– Непременно оставили бы, – ответил Албан, – если бы сэр Джервис не настоял на том, что в случае ухода они должны предупреждать его за месяц. Он даже запер старого мужа в чулан. Подозрение сестры никогда не приходило ему в голову. Поведение экономки, по его словам, просто доказывало, что она помешана.

– Отличная служанка, несмотря на этот недостаток, – заметил он, говоря о мисс Рук, – и вы увидите, что я ее образумлю.

Итак, цель моей поездки была достигнута, и я не имел желания чистить картины. Мисс Редвуд помогла мне прийти к решению. Она опять пригласила меня к себе. Успех ее предсказания ободрил меня. Она спросила с ироническим смирением, имею ли я намерение оставаться у них в гостях после тех хлопот, которые я наделал. Я ответил, что намерен уехать первым же поездом на следующее утро.

– Удобно ли вам будет уехать куда-нибудь довольно далеко от нас? – спросила она.

Я имел причины ехать в Лондон и сообщил ей об этом.

– Скажете ли вы о своем решении сегодня моему брату, когда мы сядем обедать? – продолжала она. – И скажете ли вы ему прямо, что вы не имеете намерения возвращаться на север? Миссис Рук по обыкновению сведет меня вниз, и я постараюсь, чтобы она слышала ваши слова. Не решаясь на новое предсказание, я только намекну, что я имею свое собственное мнение о том, что случится; и желала бы, чтобы вы сами видели, сэр, осуществятся ли мои ожидания.

Нужно ли мне говорить вам, что эта странная старуха опять оказалась права? Мистера Рука выпустили из чулана; миссис Рук смиренно извинилась и все свалила на нрав своего мужа; а сэр Джервис просил меня заметить, что его метода образумила экономку. Таковы были результаты моего сообщения об отъезде в Лондон, намеренно сделанного в присутствии миссис Рук. Согласны вы со мной, что моя поездка в Нортумберланд была предпринята не напрасно?

Эмили кивнула. Между тем Моррис скрыл от нее самое главное – свою истинную причину появления в Лондоне.

Все сомнения Албана отпали; он был убежден, что миссис Рук – сообщница преступления, сделанного в 1877 году в деревенской гостинице. Приехал он в столицу для того, чтобы справиться о том, что было написано в газетах об убийстве. Он тоже был одним из читателей в Музее – рассматривал номера газет – и пришел к тому заключению, что отец Эмили стал жертвой преступления. Албан знал, что нужно остановить Эмили. Если он не успеет помешать ей, она перейдет от 1876-го к 1877 году и увидит роковое описание, с заглавием над столбцом, напечатанным крупным шрифтом.

Между тем Эмили прервала молчание, спросив, видел ли опять Албан миссис Рук в то утро, когда уехал от сэра Джервиса.

– Я не видел никого, кроме самого хозяина, – ответил Албан. – Он все еще не оставлял мысли вычистить свои картины даром.

– Если вы не хотите сделать это сами, – сказал он, – не можете ли вы научить мою секретаршу?

Сэр Джервис описал ту даму, которую пригласил вместо вас, как «противную женщину средних лет с постоянной простудой в голове». В то же время он заметил, что он друг женщин, «потому что может нанимать их дешево». Я отказался научить несчастную секретаршу чистить картины. Найдя меня непреклонным, сэр Джервис охотно простился со мной. Но до самого конца старался извлечь из меня пользу. Он употребил меня вместо почтаря и сберег марку. Письмо, адресованное к вам, пришло за завтраком. Сэр Джервис сказал:

– Вы едете в Лондон, не взять ли вам его с собой?

– Сказал он вам, что в конверт вложено его письмо? – поинтересовалась Эмили.

– Нет. Когда он отдал мне конверт, тот был уже запечатан.

Эмили тотчас подала ему письмо сэра Джервиса.

– Вот чем я занимаюсь в Музее!

Албан прочитал письмо.

– Я много лет занимался в читальне, – просияв, воскликнул он. – Позвольте мне помочь вам. У меня будет хоть какое-нибудь занятие в свободное время.

Он так желал быть полезным, что прервал Эмили, прежде чем она успела поблагодарить его.