Текст книги "Тогда и теперь"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Я хочу показать вам кое-что интересное.

– Уже поздно, и я плохо себя чувствую, – ответил Макиавелли. – Я зайду к вам завтра.

– Как вам угодно, – пожал плечами Агапито. – Я хотел показать вам договор между герцогом и мятежниками.

Макиавелли замер. Он знал, что документ находится в Имоле, и даже предпринимал безуспешные попытки взглянуть на него. Условия договора имели исключительно важное значение для Флоренции. В письмах Синьория упрекала Макиавелли в пренебрежении интересами государства. Не имело смысла убеждать ее членов, что он и так посылает им всю доступную ему информацию, а планы герцога держатся в строгом секрете и становятся известными лишь после проведения в жизнь. В этот момент часы пробили одиннадцать. Аурелия ждала его уже два часа. Рыба, должно быть, пережарилась, жирные каплуны просто обуглились. А он не ел с самого полудня. Любовь и голод справедливо называли самыми сильными инстинктами человека. Кто обвинил бы Макиавелли, уступи он их напору? Макиавелли тяжело вздохнул. На карту была поставлена судьба Флоренции, ее свобода.

– Конечно, пойдемте, – сказал он.

«Никто еще, – с горечью думал Макиавелли, – не приносил такую жертву ради своего государства».

Они поднялись по лестнице, Агапито достал ключ, открыл дверь и пригласил Макиавелли в маленькую комнатку, тускло освещенную масляной лампой. Он зажег свечу, предложил гостю стул и сел сам. Судя по всему, он никуда не торопился.

– К сожалению, я не мог дать вам копию договора раньше. Причину вы сейчас поймете. Герцог и Паголо Орсини набросали совместный проект договора, и Паголо повез его капитанам для согласования. Но после отъезда Орсини герцог еще раз просмотрел документ, и ему показалось, что в нем не хватает статьи, учитывающей интересы Франции.

Нетерпение Макиавелли уступило место вниманию.

– Герцог составил недостающую статью и приказал мне догнать Орсини и передать, что без нее он не подпишет договора. Я его догнал. Сначала он не хотел и слушать, но после долгих уговоров согласился показать статью капитанам, хотя полагал, что они, как и он, не примут ее. Потом я вернулся в Имолу.

– И в чем же суть статьи?

– Если ее примут, она оставит нам окно, через которое мы могли бы выскользнуть из рамок договора. – В голосе Агапито слышался смех. – А если отклонят, то перед нами откроется дверь, через которую мы можем выйти с высоко поднятой головой.

– Выходит, герцог больше думает о мести тем, кто покусился на его владения, а не о мире.

– Уверяю вас, желания герцога никогда не противоречат его интересам.

– Вы обещали показать мне договор.

– Вот он.

Макиавелли жадно прочел его. Согласно условиям договора, с момента его подписания герцог и мятежники обязывались жить в мире и согласии. Войска капитанов должны находиться под командованием герцога и получать то же жалованье, что и прежде. А в знак доверия каждый из них обязан послать ко двору герцога одного из своих законнорожденных сыновей. Оговаривалось, что при герцоге мог находиться лишь один из капитанов и не дольше, чем того требовали обстоятельства. Капитаны соглашались вернуть ему Урбино и Камерино. А герцог, со своей стороны, должен был защищать их от любого, кроме его святейшества папы и его величества короля Франции, кто напал бы на их государства. Именно на этом условии настаивал Борджа, и, как отметил Агапито, даже ребенок мог понять, что оно превращало договор в бесполезный клочок бумаги. Бентивольо, правитель Болоньи и Петриччи, правитель Сиены, подписывали также сепаратные соглашения с папой. Макиавелли нахмурился и вновь перечитал документ.

– Неужели они рассчитывали, что герцог простит нанесенные ему оскорбления! – воскликнул он. – Разве герцог может забыть о грозившей ему опасности?

– «Quem Jupiter vult perdere dementat prius»[2]2
  Кого господь хочет погубить, того лишает разума (лат.)


[Закрыть], – процитировал Агапито.

– Вы позволите мне взять договор и переписать его?

– Он должен постоянно находиться у меня.

– Я верну его завтра утром.

– Это невозможно. Герцог может потребовать его в любую минуту.

– Герцог постоянно убеждает меня в искренней дружбе с Флоренцией. Синьории необходимо ознакомиться с проектом договора. – Поверьте мне, Флоренция щедро отблагодарит вас за эту услугу.

Агапито покачал головой.

– Я слишком давно занимаюсь государственными делами, чтобы рассчитывать на благодарность правителей.

Но Макиавелли продолжал настаивать. И в конце концов Агапито сдался.

– Ну хорошо. Только из уважения к вам я могу разрешить снять копию прямо здесь.

У Макиавелли перехватило дыхание. Чтобы переписать договор, ему требовалось по меньшей мере полчаса. Какого влюбленного подвергали таким испытаниям? Но ему не оставалось ничего другого, как смирить свою страсть. Агапито уступил Макиавелли место у стола, дал чистый лист бумаги и новое перо, а сам лег на кровать и закрыл глаза. Макиавелли дописывал последнюю фразу, когда часы пробили двенадцать.

Агапито спустился с ним вниз и приказал двум солдатам проводить флорентийца до дому. Моросил мелкий дождь, ночной холод пробирал до костей. Когда они подошли к дому, Макиавелли поблагодарил солдат и открыл дверь. Подождав немного, пока стихнут шаги, быстро закрыл дверь и направился во двор Бартоломео. Постучал, как было условлено. Ответа не последовало. Он постучал вновь. Два раза, один, снова два. Макиавелли ждал. Пронизывающий ветер завывал в узком переулке, бросая в лицо капли дождя. Неужели женщины легли спать? И где Пьеро? Он приказал ему ждать во дворе. Юноша еще ни разу не подводил его. Постучав еще раз и не получив ответа, Макиавелли отправился к себе. Он поднялся в свою комнату и подошел к окну. Ничего, кроме непроглядной тьмы. А может, Пьеро отлучился на минутку выпить кружку горячего вина и уже вернулся? Макиавелли спустился вниз и вышел в ледяную ночь. Он стучал и ждал, стучал и ждал. Руки и ноги закоченели, зубы стучали. «Вот простужусь и умру», – бормотал он.

В порыве гнева он едва не забарабанил по двери, но сдержался, вспомнив о соседях. В конце концов ему не осталось ничего другого, как признать, что женщины не дождались его и легли спать. Голодный и замерзший Макиавелли вернулся домой.

Он хотел есть, но на кухне не нашел ни крошки. В гостиной было холодно, как в склепе. Он даже не мог пойти спать, так как предстояло написать Синьории о беседе с герцогом. Большую часть донесения пришлось зашифровывать, и на это ушло много времени. Поэтому закончил он писать лишь в четвертом часу. Затем поднялся на чердак, разбудил одного из слуг, велел ему оседлать лошадь и, как только откроют ворота, скакать с письмом во Флоренцию. Он подождал, пока слуга оденется и выйдет на улицу, и только после этого лег спать.

«И эта ночь могла стать ночью любви», – пробормотал Макиавелли, натягивая на уши ночной колпак.

23

Спал он беспокойно, а проснувшись, понял, что его страхи оправдались. Он простудился. Подойдя к двери, Макиавелли позвал Пьеро. Голос его прозвучал, как карканье старой вороны. Юноша тут же вбежал.

– Я болен, – простонал Макиавелли. – У меня лихорадка. Мне кажется, я умираю. Принеси мне вина и что-нибудь поесть. Если я переживу лихорадку, то умру от голода. И притащи сюда жаровню. Я продрог до костей. И куда ты подевался прошлой ночью, черт побери?

Пьеро хотел ответить, но Макиавелли замахал рукой.

– Потом, потом. Принеси вина.

Поев и выпив горячего вина, он почувствовал себя лучше. Пьеро рассказал, что ждал во дворе больше часа, хотя и промок до нитки. Ждал, хотя монна Катерина буквально умоляла его войти в дом.

– Ты объяснил им, что произошло?

– Я в точности передал им ваши слова.

– И что они сказали?

– Они сказали, что очень сожалеют.

– Сожалеют?! – гневно прохрипел Макиавелли. – Подумать только, что всемогущий создал женщину в помощь мужчине. Они, видите ли, сожалеют. Интересно, что бы они сказали о смерти Гектора и падении Трои?

– В конце концов они заставили меня войти в дом. И убедили, что услышат ваш стук из кухни. Они уговорили меня снять плащ и посадили у камина, чтобы я мог высушить одежду.

– А рыба и каплуны?

– Мы очень долго держали их на огне. Но монна Катерина сказала, что они сгорят, если мы их не съедим. Мы очень проголодались.

– А я умирал от голода.

– Мы оставили вам немного рыбы и половину цыпленка.

– Благодарю за заботу.

– Часы пробили одиннадцать, и монна Аурелия пошла спать.

– Спать? – Макиавелли чуть не задохнулся от возмущения.

– Мы пытались задержать ее. Мы говорили, что вы придете с минуты на минуту. Но она ответила, что два часа ожидания – более чем достаточно. И если вы ставите дела выше наслаждения, то чего можно ждать от такого любовника. Она сказала, что вы нашли бы возможность прервать беседу с герцогом, если бы действительно любили ее. Мы старались убедить ее, но…

– Как будто кому-то удавалось убедить женщину!

– Она не захотела нас слушать. Поэтому монна Катерина решила, что ждать больше нечего, дала мне еще кружку вина и проводила до двери.

Тут Макиавелли вспомнил, что у Пьеро не было ключа от дома Серафины.

– А где ты провел ночь?

Юноша довольно улыбнулся.

– С Ниной.

– Значит, тебе повезло больше, чем мне, – сухо заметил Макиавелли. – Но я думал, она отправилась к родителям.

– Так она сказала монне Катерине. Мы заранее обо всем договорились. Она сняла комнату у Ла Барбетины, и я сразу же пошел туда.

(Ла Барбетина содержала публичный дом в Имоле.)

Несколько минут Макиавелли молчал, собираясь с мыслями. Он не мог смириться с поражением.

– Послушай, Пьеро, этот старый осел Бартоломео вернется сегодня вечером. Мы должны действовать быстро. Не будем забывать, что Юпитер предстал перед прекрасной Данаей в образе золотого дождя. Пойди к купцу Луке Копелли, у которого я покупал перчатки для монны Аурелии, и возьми голубой шарф с серебряной вышивкой. На днях он показывал его мне. Скажи, что я заплачу через пару дней, как только прибудут деньги из Флоренции. Отнеси шарф монне Катерине и скажи ей, что я умираю от любви к Аурелии и простуды. Но, как только мне станет лучше, мы придумаем новый план.

Макиавелли едва дождался возвращения Пьеро.

– Шарф ей понравился, – доложил юноша. – Монна Катерина спросила, сколько он стоит. После моего ответа шарф понравился ей еще больше.

– Естественно, – хмыкнул Макиавелли. – Что еще?

– «У мессера Никколо не было никакой возможности уйти из дворца», – объяснил я ей. Но она ответила, что это уже не имеет никакого значения.

– Что? – вскричал Макиавелли. – Действительно женщины – самые безответственные существа. Разве она не понимает, речь идет о ее будущем! Я больше часа стоял под дождем. Ты сказал ей об этом?

– Да. Она полагает, что вы поступили неблагоразумно.

– Разве можно ждать благоразумия от влюбленного? С таким же успехом можно попросить море успокоиться во время шторма.

– Монна Катерина надеется, вы позаботитесь о своем здоровье.

24

Макиавелли пролежал несколько дней, а встав с постели, первым делом отправился к фра Тимотео. Монах сочувственно кивал, слушая рассказ о трагических событиях той ночи.

– А теперь, – закончил Макиавелли, – давайте подумаем и попробуем еще раз избавиться от нашего дорогого Бартоломео.

– Я сделал все, что мог, мессер. Не требуйте от меня невозможного.

– Святой отец, когда наш прославленный герцог напал на Форли, он сначала потерпел поражение. Но он не снял осаду, а прибег к военной хитрости. И очень скоро крепость пала.

– Я видел мессера Бартоломео. Он в точности выполнил мои указания и убежден в действенности вмешательства святого Виталя. Он уверен, что монна Аурелия зачала в ночь его возвращения из Равенны.

– Он просто дурак.

– Хотя я и далек от мирской жизни, но мне известно, что должно пройти некоторое время, прежде чем станет ясно, прав он или нет.

Макиавелли испытывал все нарастающее раздражение. Монах стремился выйти из игры.

– Подождите, подождите, святой отец, не принимайте меня за круглого идиота. Какой бы чудодейственной силой ни обладали святые мощи, мы знаем, силу импотенту они вернуть не способны. Я сам придумал эту историю, и вам прекрасно известно, в ней нет ни слова правды.

Фра Тимотео ласково улыбнулся и заговорил елейным голосом:

– Что мы знаем о путях господних? Разве вы не слышали о святой Элизабете Венгерской? Жестокий муж запретил ей помогать нуждающимся. Однажды она несла хлеб беднякам и встретила его на улице. Подозревая ее в ослушании, муж спросил, что лежит в ее корзинке. «Розы», – в испуге ответила Элизабета. Муж вырвал корзинку, открыл ее и обнаружил, что она сказала правду. Произошло чудо. Ломти хлеба превратились в ароматные розы.

– Эта история очень поучительна, – холодно заметил Макиавелли. – Но я не могу понять, к чему вы ее рассказали.

– Может, и святого Виталя, услышавшего в раю молитвы Бартоломео, тронула искренняя вера этого благочестивого человека в его могущество и он сотворил чудо. Разве Святое писание не учит нас, что истинная вера может сдвинуть горы?

Макиавелли с трудом сдерживал злость. Он понимал, почему монах отказывается ему помочь. Полученные двадцать пять дукатов он уже отработал. Задуманный план провалился не по его вине. Он хотел денег, а у Макиавелли их не было. Цепочка, подаренная монне Катерине, перчатки и розовое масло для Аурелии поглотили все его средства. Он задолжал Бартоломео, нескольким купцам, а денег, полученных от Синьории, едва хватало на покрытие текущих расходов. Он не мог предложить ничего, кроме обещаний, а обещания, как подозревал Макиавелли, не впечатляли фра Тимотео.

– О вашем красноречии и благочестии, святой отец, говорит вся Имола. И, если мое рекомендательное письмо произведет должный эффект, я уверен, что флорентийцы также получат незабываемое наслаждение от ваших проповедей.

Монах с достоинством поклонился. Но Макиавелли видел: одних слов слишком мало.

– Мудрый человек не кладет все яйца в одну корзину, – продолжал он. – Когда один план терпит неудачу, придумывают другой. И не стоит забывать, что надежды Бартоломео могут не оправдаться. Тогда он усыновит племянников. А его жена и теща, как и ваш монастырь, окажутся у разбитого корыта.

– Ну что ж, мы перенесем это несчастье с христианским смирением.

– Сказано: на бога надейся, а сам не плошай. Вы уже убедились в моей щедрости. Будьте уверены, я не поскуплюсь и в будущем. Вы, как и мать с дочерью, заинтересованы в том, чтобы не разочаровывать Бартоломео в могуществе святых.

– Вы знаете, я всегда готов оказать услугу такому выдающемуся человеку, как вы. Допустим, поездка Бартоломео не принесет желанного результата. Как я смогу тогда помочь вам?

И тут Макиавелли осенило. Идея показалась ему столь забавной, что он чуть не расхохотался.

– Святой отец, как и всем смертным, вам, несомненно, приходится принимать слабительное. И вы должны знать, что сабур, принятый на ночь, помогает гораздо лучше, если с утра принять еще и соль. Не кажется ли вам, что эффект от паломничества Бартоломео многократно усилится, если наш друг еще разок прогуляется. В Римини, например?

– Я не перестаю восхищаться вашей изобретательностью, мессер. Но на этот раз у вас ничего не выйдет. Бартоломео, возможно, и дурак, но не стоит его считать глупее, чем он есть.

– Ваше влияние на него безгранично.

– Тем более я не хочу терять его.

– Значит, я не могу рассчитывать на вашу помощь?

– Я этого не говорю. Подождем месяц, а потом вновь вернемся к этому вопросу.

– Для влюбленного месяц – целая вечность.

– Иаков ждал Рахиль семь лет.

Макиавелли чувствовал, что монах смеется над ним. Он не собирался и пальцем шевельнуть, не получив награду за труды. Макиавелли кипел негодованием. Но он понимал: скандал не приблизит его к цели. Прощаясь с монахом, он передал фра Тимотео флорин и попросил поставить свечку деве Марии и помолиться за Бартоломео.

25

Теперь единственной надеждой Макиавелли была монна Катерина. Он не сомневался, что досадный вызов во дворец, помешавший воплощению в жизнь их тщательно продуманного плана, огорчил ее в тысячу раз больше, чем его. Он потерял лишь ночь любви, она могла лишиться безбедного будущего. На монаха Макиавелли уже не надеялся, но в монне Катерине видел верного союзника. Женщины, по его твердому убеждению, не могли жить без интриг. А успешное завершение их совместных усилий полностью отвечало ее интересам. Макиавелли решил встретиться с ней.

На следующее утро Макиавелли купил на базаре чудесную свежую рыбу и, заблаговременно узнав, когда толстяк уйдет по делам, отправил Пьеро с покупкой к Бартоломео. Ему нужно было, чтобы тот поговорил с монной Катериной наедине. Юноша как всегда прекрасно справился с поручением. Монна Катерина сначала сопротивлялась, но затем согласилась встретиться с Макиавелли в церкви святого Доминика. Женская интуиция подсказала монне Катерине, что она не может больше доверять фра Тимотео и будет лучше, если монах не узнает об их встрече.

Макиавелли пришел в церковь, не имея конкретного плана, надеясь на изворотливость монны Катерины. Он только опасался, что ее идея обойдется ему в кругленькую сумму. В крайнем случае он рассчитывал вновь прибегнуть к помощи Бартоломео. В конце концов в выигрыше оставался именно он.

В церкви, кроме монны Катерины, не было ни души. Макиавелли красочно описал ей события той ночи, как он целый час стоял под проливным ледяным дождем, как продрог и простудился.

– Знаю, знаю, – вздохнула монна Катерина. – Пьеро рассказал нам обо всем. Мы очень расстроились. Аурелия неустанно повторяла: «Несчастный господин, его смерть осталась бы на моей совести».

– Я не собирался умирать, – ответил Макиавелли. – Но будь я даже у врат рая, образ Аурелии вернул бы меня обратно.

– Все вышло так нескладно.

– Не будем вспоминать о прошлом. Я уже поправился и полон сил. Давайте подумаем о будущем. Наш план не удался, придумаем другой. Вы – умная женщина. Не могу поверить, что вы не найдете возможности превратить наши мечты в реальность.

– Мессер Никколо, я не хотела приходить сюда сегодня, но Пьеро умолил меня встретиться с вами.

– Но почему?

– Кому приятно приносить плохие вести?

– О чем вы? – воскликнул Макиавелли. – Неужели Бартоломео что-то заподозрил?

– Нет, нет. Дело в Аурелии. Я спорила с ней, буквально на коленях умоляла, но тщетно. Ах, мой бедный друг, теперь девушки не те, что во времена моей молодости. Тогда они не позволяли себе перечить родителям.

– Давайте не будем ходить вокруг да около. Что все это значит?

– Аурелия наотрез отказалась пойти вам навстречу.

– Но вы объяснили ей последствия? Разве вы не сказали, в каком положении окажетесь и вы, и она, если Бартоломео усыновит племянников, а монна Констанца станет хозяйкой в вашем доме?

– Я все ей объяснила.

– Тогда почему? Даже у женщины должна быть причина.

– Она уверена: это провидение уберегло ее от смертного греха.

– Греха? – взревел Макиавелли, забыв, что находится в стенах святого храма.

– Не сердитесь на меня, мессер Никколо. Не пристало матери убеждать дочь идти против совести.

– Простите меня, монна Катерина, но вы говорите глупости. Вы – умудренная опытом женщина, а она – всего лишь несведущая девушка. Вы обязаны разъяснить ей, что даже святые рекомендуют из двух зол выбирать меньшее. Какой разумный человек откажется совершить маленький грех, да еще такой приятный, ради счастья нескольких людей?

– Бесполезно, мессер. Я знаю свою дочь, она упряма, как мул. Если она приняла решение, спорить с ней бессмысленно. Она просила передать, что из уважения к вам сохранит перчатки и шарф, но больше принимать подарков не будет. Она хочет, чтобы вы не пытались вновь увидеться с ней. А я всегда с благодарностью буду помнить вашу доброту.

На мгновение она замолчала, но Макиавелли ничего не сказал.

– Мне не надо доказывать такому умному и мудрому человеку, что женщины капризны и непостоянны. В удачный момент и скромница примет объятия любовника, но если время упущено, ему откажет даже распутница.

Монна Катерина сделала реверанс и покинула церковь. А Макиавелли еще долго стоял в замешательстве.

26

Несмотря на все попытки встретиться с Аурелией, Макиавелли удалось увидеть ее лишь перед самым отъездом, почти через месяц после той злополучной ночи. К счастью, работа занимала все свободное время и некогда было сокрушаться о несбывшихся мечтах. Мятежники перессорились между собой. Правда, в конце концов все они, за исключением Бальони из Перуджи, подписали соглашение, текст которого Агапито показывал Макиавелли. Бальони же заявил, что только круглый идиот может поставить свою подпись под таким документом. Когда же он понял, что капитаны хотят заключить мир любой ценой, то в гневе вышел из церкви, где проходила встреча главарей мятежников. Герцог назначил Паголо Орсини губернатором Урбино, возвращенного Борджа согласно договору, и подарил ему пять тысяч дукатов за содействие при ведении переговоров. Вителлоццо писал герцогу смиренные письма, в которых просил прощения за свои действия.

– Предатель воткнул нам нож в спину, – прокомментировал их Агапито. – А теперь думает, что сладкие слова залечат рану.

Но Эль Валентино, казалось, проникся доверием к раскаявшимся мятежникам, забыл прошлые обиды. Такое дружелюбие Макиавелли воспринимал с подозрением. И писал Синьории о том, как трудно предугадать замыслы Борджа и уж совсем невозможно узнать его истинные намерения. В его распоряжении находилась огромная армия, которую он наверняка пустит в дело. Пошли слухи, что Борджа собирается покинуть Имолу. Но никто не знал, куда он двинет войска – на юг, к границам Неаполитанского королевства, или на север, к Венеции. Макиавелли беспокоило появление во дворце людей из Пизы. Оказалось, они предложили герцогу присоединить город к его владениям. Флоренция потратила много средств и времени, чтобы захватить Пизу, стратегическое положение которой имело важное значение для охраны торговых путей. Если город переходил к герцогу, Флоренция попадала в опасную ситуацию как с экономической, так и с военной точки зрения. Совсем рядом находилась Лукка, захватив которую, Эль Валентино держал бы Флоренцию за горло. При последней встрече герцог вновь поднял вопрос о жалованье, обещанном ему Республикой, и Макиавелли изворачивался, как мог, пытаясь объяснить Эль Валентино позицию Синьории. На самом деле Флоренция не желала отдавать свои войска под командование столь беспринципного человека, которому имела все основания не доверять. Но какие бы зловещие планы ни роились в красивой голове Борджа, пока он ограничился лишь завуалированными угрозами, пытаясь склонить Флоренцию к принятию его условий. А в конце беседы он сообщил Макиавелли, что вместе с армией выступает в Чезену.

Десятого декабря герцог выехал в Форли и двенадцатого прибыл в Чезену. Макиавелли последовал за ним. Послав Пьеро и слуг вперед, чтобы те нашли жилье, подобающее послу Флоренции, он заехал попрощаться к Бартоломео. Толстяк оказался дома, и Макиавелли провели в его кабинет. Бартоломео бурно приветствовал флорентийца. Оказалось, он уже слышал о предстоящем отъезде Макиавелли и ужасно этим расстроен.

– Послушайте, мой друг, – сказал Макиавелли, выслушав толстяка, – я пришел не только для того, чтобы поблагодарить вас за доброту и гостеприимство, но попросить об одном одолжении.

– Все что угодно.

Макиавелли тяжело вздохнул.

– Я должен вам двадцать пять дукатов. Сейчас у меня, к сожалению, нет денег. И я прошу вас немного подождать.

– Не стоит даже говорить об этом.

– Двадцать пять дукатов – большая сумма.

– Какие пустяки! Конечно, я могу подождать. А вообще, смотрите на эти деньги как на подарок.

– Но почему вы должны делать мне такой дорогой подарок? Я не могу принять его.

Бартоломео откинулся в кресле и расхохотался.

– Разве вы не догадываетесь? Это не мои деньги. Наш добрый герцог знал, что с ростом цен в Имоле ваши расходы также увеличивались. И всем известна скаредность Синьории. Казначей герцога поручил мне снабдить вас любой суммой. Попроси вы две сотни дукатов, а не двадцать пять, и я бы тут же принес их вам. Макиавелли побледнел.

– Если б я знал, что это деньги герцога, то не взял бы их ни под каким предлогом.

– Именно поэтому герцог, восхищаясь вашей честностью, выбрал меня в качестве посредника. Он уважает вашу деликатность. Я выдаю вам его тайну. Но, по-моему, вы должны знать об этом благородном и великодушном поступке.

Макиавелли едва сдержался, чтобы не выругаться. Он не верил ни в благородство, ни в великодушие герцога. Неужели Борджа надеялся купить его расположение за двадцать пять дукатов?

– Вы удивлены? – улыбнулся Бартоломео.

– Когда дело касается герцога, я ничему не удивляюсь.

– Это великий человек. Я не сомневаюсь, что потомки будут с благодарностью вспоминать тех из нас, кто хоть чем-то помог ему.

– Мой дорогой Бартоломео, – усмехнулся Макиавелли, – не великие дела увековечивают людей, а прекрасные произведения, в которых их дела восхваляются. Кем был бы для нас Перикл, если бы Фукидид не вложил в его уста речь, прославившую его на весь мир.

С этими словами Макиавелли встал.

– Вы не можете уйти, не повидавшись с Аурелией и монной Катериной, – остановил его Бартоломео. – Они огорчатся, если не попрощаются с вами.

Макиавелли последовал за ним в гостиную. Сердце его вдруг сжалось и учащенно забилось. Женщины не ждали гостя и, похоже, не очень обрадовались его появлению. Бартоломео объяснил, что их гость уезжает в Чезену.

– Что мы будем без вас делать? – воскликнула монна Катерина.

Макиавелли сухо улыбнулся в ответ. Он нисколько не сомневался, что они прекрасно обойдутся без него.

– Мессер Никколо, должно быть, с радостью покидает наш город, который ничем не может развлечь приезжего человека, – добавила Аурелия.

Макиавелли показалось, что в ее голосе прозвучала злобная нотка. Аурелия продолжила прерванную работу. Она все еще вышивала полотно, привезенное им из Флоренции.

– Я не знаю, чем восхищаться больше, монна Аурелия, – вашим терпением или трудолюбием.

Аурелия выглядела неважно. Она давно не красила волосы, и их корни уже потемнели. Сквозь небрежно наложенный слой пудры проглядывала смуглая кожа.

«К сорока годам она будет ничуть не лучше матери», – с удовлетворением отметил Макиавелли.

Он ушел, довольный тем, что повидался с Аурелией. Его страсть угасла. Он не принадлежал к тем, кто отказывается есть свиные ножки только потому, что в меню не оказалось жирных куропаток. Поняв, что Аурелия для него недоступна, Макиавелли утешился в объятиях молодых женщин, с которыми познакомила его Ла Барбетина. И если говорить честно, он страдал не от неразделенной любви, а от уязвленного самолюбия. К тому же он пришел к выводу, что Аурелия просто глупа. Иначе она не отправилась бы спать только потому, что ей пришлось ждать три часа. И ей не пришла бы мысль, что она совершает грех, ложась с ним в постель, во всяком случае, до того, как она это сделала. Если бы Аурелия знала жизнь так же хорошо, как он, ей было бы известно: сожалеют не о том, что поддались искушению, а о том, что устояли.

«Если Бартоломео усыновит племянников, она получит хороший урок, – сказал он себе. – И пожалеет о собственной глупости».