Текст книги "Тогда и теперь"

Автор книги: Уильям Моэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

33

Ужин удался на славу. Под воздействием хорошей еды и доброго вина, привезенного Бартоломео из Флоренции, Макиавелли разговорился. Он шутил, рассказывал неприличные истории. И толстяк смеялся так, что у него заболели бока. Все трое немного опьянели.

События в Синигальи взволновали всю Италию. Слухам не было конца. Причем каждый рассказывал свою историю. А Бартоломео хотел услышать правду от очевидца. И Макиавелли дал волю своему красноречию.

– Покидая Читта-ди-Кастелло, Вителлоццо попрощался с родственниками и друзьями, как будто заранее знал, что видит их в последний раз. Друзьям он завещал охранять город, малолетним племянникам – не забывать о доблести их славного рода.

– Если он догадывался о грозящей опасности, то почему не остался за крепкими крепостными стенами? – спросил Бартоломео.

– Может ли человек убежать от судьбы? Мы считаем возможным подчинить людей своей воле, изменить происходящее к своей выгоде, мы трудимся, боремся, но в конце концов оказывается, что мы всего лишь игрушки в руках судьбы. Когда капитанов арестовали и Паголо Орсини стал возмущаться вероломством герцога, Вителлоццо упрекнул его лишь в одном: «Видите, как вы ошиблись и в каком положении оказался я и мои друзья из-за вашей глупости».

– Вителлоццо – мерзавец и заслужил смерти! – сердито воскликнул Бартоломео. – Я продал ему несколько лошадей, но он не заплатил мне ни гроша. Когда я потребовал деньги, он предложил приехать за ними в Читта-ди-Кастелло. Я предпочел остаться в Имоле.

– И поступили мудро.

Макиавелли задавался вопросом, какие мысли обуревали Вителлоццо, уже состарившегося, усталого и больного, со времени ареста до того момента, как волосатые руки дона Мигеля сомкнулись у него на шее. И улыбнулся, представив тот день, когда герцог, больше не нуждаясь в его услугах, мог бы поступить с ним точно так же, как с верным Рамиро де Лоркой.

– Странный человек, – пробормотал он. – Возможно, великий.

– О ком вы говорите? – спросил Бартоломео.

– Разумеется, о герцоге. О ком еще я могу говорить? Двуличность, проявленная им, столь совершенна, что нам остается только восхищаться. Художников хвалят за картины, созданные кистью и красками, но что эти картины по сравнению с произведениями искусства, где краски – живые люди, а кисть – ум и хитрость? Герцог – человек действия и склонен к мгновенным решениям. Кто мог предположить, что он способен на столь долгое ожидание? Четыре месяца он держал капитанов в неведении, заставляя гадать о своих дальнейших планах, играл на их страхах, разжигал взаимную зависть, запутывал бесконечными уловками, заманивал ложными обещаниями, и столько терпения потребовалось для того, чтобы расколоть их ряды. В зависимости от ситуации он был дружелюбным и милосердным, суровым и жестоким. И в конце концов они угодили в расставленную им ловушку. Этот обман – своего рода шедевр и заслуживает того, чтобы войти в анналы истории как эталон гениальной продуманности замысла и виртуозности претворения его в жизнь.

Бартоломео хотел что-то сказать, но Макиавелли еще не выговорился.

– Он избавил Италию от самолюбивых тиранов, проклятия нашей страны. Что совершит он теперь? Не он первый пытается освободить Италию, но судьба отворачивалась от его предшественников, и все возвращалось на круги своя. Макиавелли резко встал. Его разморило, и он не хотел выслушивать болтовню Бартоломео. Поблагодарив за угощение, флорентиец откланялся и в сопровождении верного Пьеро вернулся домой.

34

На следующий день Бартоломео, закончив все дела, отбыл в Перуджу. Чуть позже Макиавелли, Пьеро, слуги и несколько придворных герцога выехали навстречу послу Флоренции. После того как Джакомо Салвиати – а именно так звали посла – сменил дорожную одежду на парадный костюм, Макиавелли представил его герцогу. Последующие дни ушли на то, чтобы познакомить Салвиати с нужными людьми, объяснить, кому и сколько следует платить за предоставленные сведения. При дворе герцога ничего не делалось из любви к ближнему. А так как в своих донесениях Синьории Макиавелли писал далеко не все, опасаясь, что они будут перехвачены, то потребовался не один час, чтобы изложить послу мельчайшие подробности.

Только через шесть дней Макиавелли наконец смог тронуться в обратный путь. Дорога предстояла долгая и небезопасная, поэтому он решил выехать пораньше, чтобы как можно больше проехать дотемна. Он поднялся с рассветом и быстро оделся. Слуги вынесли переметные сумы, упакованные еще с вечера. Все было готово к отъезду.

– Пьеро внизу? – спросил Макиавелли хозяйку.

– Нет, мессер.

– Где он?

– Он ушел.

– Ушел? Куда? Зачем? Разве он не знает, что я не люблю ждать? Пошли за ним кого-нибудь из слуг, да побыстрей.

Едва за хозяйкой закрылась дверь, как в комнату ворвался Пьеро. Макиавелли с трудом узнал юношу. Вместо дорожного костюма на нем была форма солдата герцога.

– Я пришел попрощаться с вами, мессер Никколо. Я вступил в армию герцога.

– Я и сам понял, что ты не для забавы нацепил этот пестрый наряд.

– Не сердитесь на меня, мессер Никколо. За эти три месяца я столько повидал. Оказался свидетелем великих событий и говорил с людьми, причастными к ним. Я молод, силен и здоров. Я не могу вернуться во Флоренцию, чтобы остаток дней обрастать пылью во Второй канцелярии. Я создан, не для того. Я хочу жить.

Макиавелли задумчиво смотрел на Пьеро.

– Почему ты не сказал мне о своих намерениях?

– Опасался, что вы помешаете их осуществлению.

– Я считал бы своим долгом указать тебе, что жизнь солдата тяжела и опасна. Он страдает от голода и жажды, жары и холода. Если он попадает в плен, у него отнимают все до последней нитки. Раненого, его оставляют умирать на поле боя. Если же он все-таки выздоравливает, а воевать больше не может, его удел – просить милостыню на улицах. Ему приходится жить среди грубых, жестоких и распущенных людей, подвергая опасности не только тело, но и душу. И я бы напомнил тебе, что в канцелярии Республики ты бы занял прочное положение и пользовался уважением. Трудолюбием и исполнением причуд своих начальников зарабатывал бы ровно столько, сколько требуется для поддержания существования. А после долгих лет упорного труда мог бы получить и повышение, если, конечно, тебе повезет и это место не займет племянник или зять какой-нибудь влиятельной персоны. Но, исполнив свой долг, я бы не стал препятствовать твоим планам.

Пьеро вздохнул с облегчением и рассмеялся. Он восхищался Макиавелли, но нисколько не боялся его.

– Так вы на меня не сердитесь?

– Разумеется, нет, мой мальчик. Ты хорошо служил мне. Фортуна благоволит к герцогу. И разве я могу винить тебя в том, что ты решил связать с ним свою судьбу?

– Тогда вы замолвите за меня словечко перед матерью и дядей Биаджо?

– У твоей матери разобьется сердце. Она решит, что именно я сбил тебя с пути истинного. Но будем надеяться, что благоразумный Биаджо сумеет успокоить ее. А теперь, мой юный друг, мне пора ехать.

Макиавелли обнял юношу, расцеловал его в обе щеки, и тут его взгляд упал на расшитый воротник его рубашки.

– Где ты взял эту рубашку?

Пьеро покраснел до корней волос.

– Мне дала ее Нина.

– Нина?

– Служанка монны Аурелии.

Макиавелли узнал прекрасное полотно, привезенное им из Флоренции. Лоб Пьеро покрылся капельками пота.

– У монны Аурелии оказался лишний материал, и она отдала его Нине.

– И Нина сама вышила этот воротник?

– Да, – неуклюже солгал юноша.

– Сколько она дала тебе рубашек?

– Только две. На третью не хватило полотна.

– Тебе повезло. Ты сможешь носить одну, пока другую будут стирать. Ты счастливчик. Женщины, с которыми я сплю, не дарят мне подарков. Наоборот, они ждут их от меня.

– Я сделал это только для того, чтобы доставить вам удовольствие, мессер Никколо. – Пьеро ослепительно улыбнулся. – Ведь это вы просили меня поухаживать за ней.

Макиавелли прекрасно понимал: Аурелии

и в голову бы не пришло подарить служанке дорогое полотно, а та, конечно же, не смогла бы вышить столь сложный узор. Да и монна Катерина говорила, что такое по силам только Аурелии. Значит, рубашку подарила юноше именно она. Но почему? Потому, что он кузен ее мужа? Ерунда. И тут ему все стало ясно. В злосчастную ночь, когда его вызвал герцог, Пьеро забавлялся не со служанкой, а с ее госпожой. И не чудесное вмешательство небожителя – святого Виталя помогло зачать жене Бартоломео, а содействие вполне земного молодого человека, который стоял перед ним. Вот почему монна Катерина отказывалась устроить ему еще одну встречу с Аурелией, а та всячески избегала его. Макиавелли охватила ярость. Они выставили его на посмешище – две распутницы и этот мальчик, которого он только что назвал другом. Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Пьеро.

Макиавелли не придавал большого значения мужской красоте, отдавая предпочтение непринужденности манер, изысканности речи и дерзости напора, благодаря чему сам добивался успеха у женщин. Он увидел высокого статного юношу с широкими плечами, узкой талией, стройными ногами. Военная форма подчеркивала достоинства его фигуры. Вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза под изогнутыми бровями, аккуратный нос, алый чувственный рот не могли не нравиться женщинам. И конечно, их привлекал смелый, открытый взгляд Пьеро.

«Да, – подумал Макиавелли, – как же я раньше не заметил всего этого? Тогда я был бы поосмотрительней».

Он выругал себя за проявленную близорукость. Но мог ли он предположить, что Аурелия обратит внимание на этого юнца, который, хоть и приходился кузеном ее мужа, был всего лишь мальчиком на посылках, неуклюжим подростком, не способным очаровать женщину. И мог ли кто-нибудь представить, что Аурелия предпочтет этого зеленого юнца, когда у ее ног лежал умный, образованный, наконец, талантливый человек? Все это казалось полным абсурдом.

Пьеро стойко вынес испытующий взгляд Макиавелли. Он уже пришел в себя, переборов охватившее его смятение.

– Мне действительно очень повезло, – невозмутимо заметил он. – По пути из Синигальи заболел паж графа Лодовико Алвизи. Он уехал в Рим, а меня граф взял на его место.

– Как тебе это удалось?

– Мессер Бартоломео поговорил обо мне с казначеем герцога, и тот все устроил.

Брови Макиавелли удивленно взметнулись. Мало того, что этот малый соблазнил жену Бартоломео, так еще с его помощью получил тепленькое местечко у одного из фаворитов герцога. Если бы не уязвленное самолюбие, он бы счел сложившуюся ситуацию весьма забавной.

– Фортуна благоволит смелым и молодым, – сказал Макиавелли. – Ты далеко пойдешь. Но позволь дать тебе несколько советов. Следи за тем, чтобы не прослыть остряком, иначе тебя никто не будет воспринимать всерьез. Замечай настроение окружающих и приспосабливайся к ним. Смейся, когда они веселы, изобрази грусть, когда они унылы. Нелепо выказывать ум перед дураками и выглядеть дураком среди умных. С каждым надо говорить на его языке. Будь вежлив и обходителен. Старайся быть полезным, а главное – умей показать, что ты можешь быть полезным. Нет смысла ублажать себя, если этим ты не доставишь удовольствия и другим. И учти, поощрение грехов нравится куда больше восхваления добродетелей. Никогда не открывай сердца другу, чтобы он не мог причинить тебе вреда, став врагом. С другой стороны, не накаляй отношений с врагом до такой степени, что он ни при каких обстоятельствах не согласится стать твоим другом. Прежде чем что-нибудь сказать, основательно подумай. Назад слов не возьмешь. Помни, правда – самое страшное оружие, которым владеет человек, и распоряжаться им надо с предельной осторожностью. Уже давно я не говорил того, чему верю, и не верю в то, что говорю. А если я и говорю правду, то скрываю ее среди лжи и очень трудно отличить одно от другого.

В то время, как с языка Макиавелли слетали старые пословицы и обыденные банальности, он думал совсем о другом. Ибо он знал: государственный деятель может быть продажным, некомпетентным, жестоким, злопамятным, нерешительным, слабым и эгоистичным и тем не менее удостаиваться высших почестей. Но его карьера рушится, как карточный домик, если он становится смешным. Клевету он может опровергнуть, оскорбления не принимать во внимание, но против насмешек он совершенно беззащитен. Макиавелли ценил уважение своих сограждан и то внимание, с которым руководители Республики относились к его суждениям. Он доверял своему мнению, и его честолюбие простиралось дальше Второй канцелярии. И он прекрасно понимал, что в неудачном романе с Аурелией он предстал в самом комичном свете. Если бы во Флоренции стало известно об этой истории, он превратился бы во всеобщее посмешище. По спине Макиавелли пробежал холодок при мысли о всех пасквилях и эпиграммах, которыми забросают его флорентийские острословы. Даже друг Биаджо, постоянный объект его шуток, с радостью ухватится за возможность поквитаться. Он должен заткнуть рот Пьеро, иначе для него все будет кончено. Макиавелли положил руку на плечо юноши и улыбнулся. Но его глаза горели холодным огнем.

– Позволь мне сказать тебе еще об одном, дорогой мальчик. Фортуна переменчива и нетерпелива. Она может дать власть, почет и богатство, но может принести нужду и болезни. Герцог всего лишь ее игрушка, и вполне возможно, что следующий поворот колеса уничтожит его. Тогда тебе понадобятся друзья во Флоренции. И очень недальновидно превращать во врагов тех, кто в будущем может оказаться весьма полезным. Республика с подозрением смотрит на своих граждан, покинувших ее службу и перекинувшихся к ее недругам. Нескольких слов, долетевших до нужного уха, достаточно для конфискации собственности вашей семьи. И тогда твоей матери, выброшенной на улицу, придется жить на подаяние родственников. К тому же у Республики длинная рука. И совсем нетрудно найти гасконца, который за несколько дукатов воткнет тебе в спину острый кинжал. А в руки герцога, разумеется, совершенно случайно может попасть письмо с намеками на то, что ты – флорентийский шпион. После пытки на дыбе ты признаешься, и тебя повесят, как простого вора. Твоя мать будет в отчаянии. Ради твоего же блага, если ты дорожишь своей жизнью, я советую тебе научиться хранить тайны.

Вглядываясь в карие глаза Пьеро, Макиавелли видел, что юноша все понял.

– Не беспокойтесь, мессер Никколо. Я буду нем, как могила.

Макиавелли рассмеялся.

– Я никогда не считал тебя дураком. И хотя денег у него было в обрез, он достал кошелек и протянул Пьеро пять дукатов.

– Ты хорошо служил мне, и я обязательно расскажу Биаджо о том рвении, с каким ты заботился обо мне в интересах Республики.

Он поцеловал юношу, и рука об руку они сошли вниз. Пьеро держал стремя, пока Макиавелли садился на лошадь. И шел с ним до городских ворот, где они и расстались.

35

Макиавелли пришпорил лошадь и перешел на легкий галоп. Двое слуг следовали за ним. Настроение у него было отвратительное. Чего уж там говорить: фра Тимотео, Аурелия, ее мать и Пьеро обвели его вокруг пальца. Од даже не мог разобраться, на кого сердится больше. И, что самое ужасное, он не представлял, как свести с ними счеты. Они славно посмеялись над ним, а он не мог отплатить им той же монетой. Разумеется, Аурелия просто дура, коварная, как и все женщины, но дура. Иначе она выбрала бы не безусого юнца, а мужчину в расцвете сил, посла влиятельного государства, ведущего от его лица важные переговоры. Любой здравомыслящий человек отдал бы ему предпочтение. Тем более что никто не считал его уродом. А Мариетта всегда говорила, что ей нравятся его волосы. И сравнивала их с черным бархатом. Слава богу, у него есть Мариетта. Ей он мог доверять. Даже уехав на полгода, ему не пришлось бы волноваться, что в его отсутствие она посмотрит на другого мужчину. Правда, в последнее время ему начали надоедать ее бесконечные жалобы, о которых сообщал в письмах Биаджо. Он, видите ли, не возвращается, не пишет ей ни строчки, да еще оставил ее без денег. Но от женщины в ее положении можно ожидать подобных глупостей. Кого, интересно, она родит? Если мальчика, они договорились назвать его Бернардо, в честь отца Макиавелли. И все-таки приятно сознавать, что тебя ждет жена. Конечно, она не так красива, как Аурелия, но уж, во всяком случае, добродетельна, чего не скажешь о дочери монны Катерины. Макиавелли вздохнул, вспомнив о том, что не везет Мариетте подарка. Но раньше мысль об этом как-то не приходила ему в голову, а теперь у него не было денег.

Оставалось только сожалеть, что он так много потратил на Аурелию. Шарф, перчатки, розовое масло да еще – золотая, нет, не золотая – серебряная цепочка, подаренная монне Катерине. Если бы в ней осталась хоть капля приличия, она бы вернула цепочку, и он смог бы подарить ее Мариетте. Но когда женщины возвращали подарки?!

Старая сводница – вот кто она, да еще без стыда и совести. Она наверняка понимала, что получила цепочку в уплату за определенные услуги. А раз не выполнила своего обещания, то могла бы по меньшей мере вернуть задаток. Он с первого взгляда раскусил эту распутницу. Она, несомненно, испытывала мерзкое наслаждение, устраивая кутежи, в которых уже не могла принимать участие. Он готов был поспорить, что она сама уложила в постель Пьеро и Аурелию. Как они, должно быть, веселились, уплетая каплунов и запивая их вином, в то время как он мерз под проливным дождем. Только такой болван, как Бартоломео, мог доверить честь жены подобной женщине.

«Если бы он как следует присматривал за своей женой, – пробормотал Макиавелли, – я бы сразу понял, что здесь и пытаться не стоит».

Да, решил он, во всем виноват Бартоломео. Но каким же дураком оказался он, Макиавелли, посылая Аурелии дорогой шарф, как бы прося прощения за опоздание. И послал он его рано утром, едва придя в себя, да еще с Пьеро. Чтобы она получила шарф до возвращения Бартоломео. Как же они, небось, хихикали! А Пьеро наверняка воспользовался возможностью… Достойная пара. Такие своего не упустят!

Мало того, что он осыпал ее дорогими подарками, так еще рассказывал самые забавные истории, чтобы развлечь ее, пел самые лучшие песни, чтобы очаровать ее, – короче, задействовал весь арсенал, которым пользуется мужчина, стремящийся добиться расположения женщины. А потом… потом появился этот мерзкий мальчишка и получил все даром только потому, что ему восемнадцать и у него красивая внешность. А он потратил на Аурелию целый месяц и кучу денег. Хотел бы он знать, что при этом думал Пьеро. Впрочем, идея, скорее всего, исходила от монны Катерины, которая могла пойти на все, лишь бы помешать Бартоломео усыновить племянников. Он попытался представить, как она уговаривала дочь.

«Ну и что нам делать? Мы же не можем ждать его всю ночь. Жаль упускать такую возможность. На твоем месте, Аурелия, я бы не колебалась. Взгляни на его нежное лицо и вьющиеся волосы. Он напоминает мне Адониса с картины в ратуше. Если бы мне предстояло выбрать между ним и мессером Никколо с его желтоватой кожей, длинным носом и маленькими круглыми глазами… ну, моя милая, я бы не задумалась ни на секунду. И, позволь сказать, он сделает то, что нам нужно, гораздо лучше, чем этот костлявый секретарь».

Нехорошая женщина. Безнравственная женщина. Однако Макиавелли никак не мог понять, почему она не захотела, чтобы отцом ребенка ее дочери стал умудренный опытом мужчина.

А может, монне Катерине и не пришлось уговаривать дочь. А как ловко притворялся этот с виду наивный и даже застенчивый мальчик. Да, внешность обманчива. Ни разу он и виду не подал, что между ним и Аурелией что-то произошло. Хладнокровный, бесстыдный лжец. Только однажды он смутился, когда Макиавелли заметил вышитую Аурелией рубашку. Но как быстро пришел в себя и с какой наглостью встретил молчаливые обвинения своего господина! Хватило же ему нахальства поцеловать Аурелию в губы, а потом запустить руку в лиф между грудей. Каждый мог представить, что произошло дальше. И рассерженное воображение Макиавелли последовало за ними в спальню Бартоломео и в его постель.

«Какой неблагодарный мальчишка!» – прошептал он.

Без всякой корысти он взял Пьеро в путешествие, все сделал для него: представил ко двору герцога, научил, как вести себя в обществе, как заводить друзей и влиять на людей. А в награду ученик увел женщину прямо из-под носа учителя.

«Но уж, во всяком случае, я как следует напугал его».

Макиавелли знал: прелесть злой шутки, сыгранной с благодетелем, наполовину потеряна, если о ней нельзя рассказать друзьям. Но эта маленькая победа не принесла ему утешения.

Если он злился на Пьеро, Аурелию, монну Катерину и Бартоломео, то фра Тимотео он просто ненавидел. Ведь не кто иной, как этот вероломный негодяй, расстроил его тщательно продуманный план.

«Не видать ему проповедей в соборе Флоренции», – прошипел Макиавелли.

Он и не собирался рекомендовать монаха Синьории, но теперь не без удовольствия думал, что, имей он такое намерение, тут же без колебаний отверг бы его. Каков негодяй! Не удивительно, что церковь теряет влияние на верующих и те впадают в грех и ведут беспутную жизнь, если для самих слуг божьих не существует такого понятия, как честь. Все, все обманывали его, но никто не мог сравниться в этом занятии с достойным францисканцем.

Они остановились перекусить в придорожной харчевне. Еда оказалась отвратительной, но вино вполне приличным. И когда Макиавелли вновь сел в седло, чтобы продолжить путешествие, мир предстал перед ним не в таком уж мрачном свете. Он размышлял о роли герцога во всей этой истории. Если тот решил подшутить над ним, то не стал бы разглашать подробности, так как обычно сохранял в тайне свои планы. Если же он рассчитывал таким способом привлечь его к себе на службу, то уже понял, что потерпел неудачу. Затем мысли Макиавелли вернулись к Аурелии. Четыре месяца назад он и не подозревал о ее существовании. Так не лучше ли забыть эту женщину, которую он видел всего лишь несколько раз, а говорил и того меньше. Не впервые женщина завлекает мужчину, чтобы в последний момент оставить его с носом. Подобные неудачи умный человек воспринимает философски. К счастью, молчание отвечало интересам тех, кто знал об этом деле. Не слишком приятно чувствовать себя дураком, но душевная рана заживает быстрее, если о ней известно только ее обладателю. И вообще, проще представить себе, что все это произошло с кем-то другим.

Внезапно он вскрикнул и рывком натянул поводья. Лошадь остановилась, как вкопанная, и Макиавелли чуть не вылетел из седла.

– Что-нибудь случилось? – спросил подъехавший слуга.

– Ничего, ничего.

Повинуясь всаднику, лошадь вновь тронулась с места. Макиавелли так внезапно остановился, потому что идея молнией пронзила его мозг. Из этой истории могла получиться отличная пьеса. Вот тут-то он и отомстил бы своим обидчикам, выставив их на всеобщее осмеяние. Плохое настроение Макиавелли как рукой сняло, и на его губах заиграла злая улыбка.

Местом действия он выбрал Флоренцию. Действующие лица определились заранее. Ему предстояло лишь оттенить отдельные черты характеров для того, чтобы герои лучше смотрелись со сцены. Бартоломео, например, следовало сделать поглупее и подоверчивее. Аурелию – более остроумной и покорной. Пьеро он отвел роль сводника, который и подстроил злую шутку. Зрители увидят мелкого негодяя и вдоволь посмеются над ним. Общая композиция пьесы – разумеется, комедии – предстала перед ним как на ладони. Себя он видел героем-любовником и сразу подобрал подходящее имя – Каллимако. Симпатичный, молодой и богатый флорентиец, несколько лет проведший во Франции – это давало Макиавелли возможность проехаться по французам, которых он недолюбливал, – возвращается во Флоренцию и безумно влюбляется в Аурелию. Как ему назвать ее? Лукрецией! Макиавелли хмыкнул, дав своей героине имя почтенной римской матроны, покончившей с собой после того, как мужчина покусился на ее честь. Естественно, конец будет счастливым и Каллимако проведет ночь любви в постели своей возлюбленной.

В голубом небе ярко сияло солнце, и, хотя на полях все еще белел снег, Макиавелли, закутанный в толстый плащ, не чувствовал холода. Он размышлял о том, как получше показать зрителям наивность Аурелии, глупость Бартоломео, подлость Пьеро, распущенность монны Катерины и мошенничество фра Тимотео. Монаху предстояло стать одним из главных персонажей. Макиавелли потирал руки при мысли о том, что покажет фра Тимотео таким, как он есть, с его алчностью, отсутствием моральных принципов, хитростью и лицемерием. Всем остальным он собирался дать вымышленные имена, но монах останется фра Тимотео, чтобы все знали, какой на самом деле этот сладкоголосый пастырь.

Время прошло так быстро, что он и не заметил, как они прибыли в местечко, где хотели остановиться на ночлег.

«К черту любовь, – пробормотал Макиавелли, слезая с лошади. – Что есть любовь в сравнении с искусством!»