Текст книги "Неизвестный Гамлет"

Автор книги: Уильям Сэндерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сандерс Уильям
Неизвестный Гамлет

Уильям Сандерс

Неизвестный Гамлет

Перевел с английского Олег Битов

Значит, бледнолицые вернулись! И опять норовят выстроить себе деревню, не подумав спросить разрешения у кого бы то ни было. Не знаю, долго ли они продержатся на этот раз. Судя по всему, у нынешних здравого смысла не больше, чем у тех, что приходили сюда прежде.

И уж точно, что они выбирают для своих поселений самые неподходящие места. В прошлый раз это был остров, про который кто угодно сказал бы им, что погода там скверная, а почва негодна для посевов. Теперь они вторглись на земли Поухатана, и уже слышно, что тот основательно рассердился. Впрочем, рассердить Поухатана нетрудно.

О да, до нас доходят кое-какие вести, хоть мы и живем высоко на холмах. Немногие из нас когда-либо добирались до побережья – вряд ли наберешь десяток наших, кто видел море, – но рассказы-то путешествуют сами по себе. Мы слышим обо всем, что происходит у вашего соседа Поухатана, а он, как известно, привечает вас, людей с востока. Был ли на свете второй вождь, столь жадный до власти, как он? Не припомню, а ведь я прожил долгую жизнь.

Однако мы завели разговор о бледнолицых. Тебе, друг, и без меня известно, что они существа воистину странные. У них удивительное оружие и всякое другое снаряжение, и в то же время они невежды в самых простых вещах. Кажется, десятилетний мальчуган и то лучше них разбирается, как выжить. Или как вести себя на чужой земле с теми, кому она родная.

И все-таки они не такие дурни, как может почудиться. А если дурни, то, по крайней мере, не все. Единственный бледнолицый, с которым мне довелось познакомиться близко, во многих отношениях оказался замечательно умен.

Да не маши на меня руками! Говорю тебе, был бледнолицый, проживший прямо здесь, среди нас, более десяти зим, и я успел познакомиться с ним как следует...

Хорошо помню день, когда его привели. Я сидел у порога собственного дома и мастерил рыболовное копье, когда со стороны въездных ворот донеслись громкие крики. Не надо было гадать, что случилось: из набега на племя тускарора вернулся Большой Нож со своими воинами.

Люди выбегали из жилищ и мчались к воротам, всем не терпелось увидеть отряд своими глазами.

Я продолжал сидеть, как сидел. Я и так понял, что набег прошел успешно: женских рыданий не было, а значит, не было ни убитых, ни тяжело раненных, а провести остаток дня, слушая хвастливые россказни Большого Ножа о своих подвигах, я желания не испытывал. Но тут прибежал мальчишка с воплем:

– Скорее, дядя! Ты им нужен. Есть пленники...

Пришлось отложить копье и пойти за мальчишкой, в который раз спрашивая себя, почему никто, кроме меня, не удосужился выучить язык тускарора. В конце концов, он отнюдь не так труден, как языки катоба, маскоги или шавано. И уж куда легче твоего языка, на котором, сам слышишь, я до сих пор говорю неважно.

Пленники сгрудились невдалеке от ворот под охраной братьев Большого Ножа, а те помахивали томагавками и боевыми дубинками, с удовольствием напуская на себя свирепый вид. Вокруг уже собралась толпа, и пришлось проталкиваться локтями, прежде чем хотя бы разглядеть, кого захватили. Оказалось, двух перепуганных женщин-тускаророк – одну молоденькую и хорошенькую, вторую почти моего возраста и страшную, как аллигатор, – да еще мальчонку, увлеченно сосущего кулак. Не больно-то жирно, подумал я, и чего ради поднимать такой шум и гвалт!..

И тут я заметил бледнолицего.

Представляешь, сперва я даже не догадался, что это бледнолицый. Что, в общем, неудивительно: в те дни бледнолицые встречались редко, еще реже, чем нынче. И почти никто их вообще никогда не видел, а иные наотрез отказывались верить, что они существуют.

Кроме того, он ведь не был по-настоящему белым, как рыбье брюхо, – а я, когда упоминали о бледнолицых, воображал себе именно такой цвет. Все, что оставалось на виду, выглядело иначе: лицо красноватое, вроде свежесваренного рака, с носа свисает лохмотьями кожа. На нем была одежа из цельной оленьей шкуры, а руки и ноги в грязи, синяках и ссадинах, так что цвет просто не различить. Впрочем, насчет грязи и ссадин – это относилось ко всем пленникам: Большой Нож и его воины приветливостью не отличаются.

Волосы у него были темные, хотя скорее коричневые, чем черные, оттенок, необычный для племени тускарора. Хотя у некоторых шавано волосы еще светлее. Но у этого они впереди изрядно поредели, так что проступал отвратительный ярко-розовый скальп. Видно, какая-то болезнь жителей равнин...

А потом он повернулся и посмотрел прямо на меня своими синими глазами. Да-да, синими. Не попрекаю тебя недоверием, сам бы не поверил, что такое возможно, если бы не убедился лично. У них, у бледнолицых, глаза цвета ясного неба. Говорю тебе, эти глаза поражают, если никогда их прежде не видел.

Сквозь толпу пробился Большой Нож, поглядел на меня и сказал со смехом:

– Полюбуйся, какую рыбину мы выловили, дядя. – И ткнул копьем в сторону пленника. – Бледнолицый!..

– Сам вижу, – ответил я довольно сердито: ненавижу, когда меня называют дядей, разве что детям разрешаю, а для остальных я еще не так стар. А всего хуже, когда меня кличет дядей Большой Нож, хотя онто мне в самом деле племянник.

– Он был с тускарорками, – добавил один из воинов, по имени Барсук. Таскал для этих двух женщин дрова...

– Не болтай ерунды!.. – Большой Нож чуть не испепелил Барсука взглядом. Велика ли радость, если всем и каждому станет известно, что храбрецы участники набега на земли тускарора – не сумели совершить ничего более героического, кроме как подкараулить и захватить маленькую безоружную группу, вышедшую в лес по дрова! В мою сторону Большой Нож бросил: – Ну, дядя, ты у нас знаешь всякие наречия. Потолкуй-ка с этим бледнолицым...

Я подступил ближе и внимательно оглядел незнакомца, а он уставился на меня своими невероятными глазами. Казалось, он ни капельки не боится, хотя не берусь гадать, какие выражения могут быть на столь необычном лице и что они значат.

– Кто ты и откуда? – задал я вопрос на языке тускарора.

Он улыбнулся, безмолвно покачав головой. Ответила тускарорка, та, что постарше:

– Не понимает он нашего языка. Всего несколько слов, и то если говорить медленно и громко, да еще пнуть его слегка...

– Никто у нас не научился с ним разговаривать, – добавила молоденькая. – Наш вождь немного знает их язык, а в одной семье есть раб из племени катоба, но его бледнолицый тоже не понимал.

Толпа расшумелась не на шутку, все проталкивались вперед, пытаясь рассмотреть бледнолицего. И все орали наперебой, предлагая всякие глупости. Старик Выдра, наш старший знахарь, возжаждал ткнуть пленника копьем, чтобы выяснить, какого цвета у него кровь. Одна из старух потребовала, чтобы Барсук раздел его донага, – мол, надо бы проверить, весь ли он такой белый, – но, по-моему, ей было просто любопытно поглазеть на то, что прячется под одеждой.

Молоденькая тускаророчка спросила:

– Что с ним сделают? Убьют?

– Не знаю, – ответил я. – Может быть.

– Не следовало бы, – заявила она. – Он хороший раб. Трудится прилежно, а еще умеет танцевать и петь.

Я перевел ее слова, и Барсук, на удивление, сразу поддержал смазливую пленницу:

– Точно, он много сильнее, чем выглядит. Дрался он здорово, хоть оружия у него не было, только полено. С чего это, думаешь, я держу дубинку левой рукой? – Он поднял правую, и стало видно, что возле локтя она распухла и посинела. – Чуть не сломал мне кости...

– Да, он не трус, – согласился Большой Нож. – Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо...

Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.

– Еще он выделывает всякие чудеса, – добавила тускаророчка. – Ходит на руках, например...

Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:

– У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена...

Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:

– Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится...

Послышался зычный женский голос:

– Что тут происходит?

Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу – все поспешно отступали с ее пути – и остановилась лицом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не потупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.

Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков – тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.

– Это ты для меня? – изрекла она. – Ну спасибо, Большой Нож.

Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.

Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:

– Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. – Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. – Тут Тсигейю повернулась ко мне. – Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе...

ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:

что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.

Только погляди на эту оленью шкуру. Видел ты когда-либо что-нибудь похожее? Бледнолицый наносил значки заостренным индюшачьим пером с помощью черной краски, которую варил собственноручно из золы и дубовых наростов. И наказывал мне хранить эту шкуру и беречь ее, чтобы показать другим бледнолицым, когда они придут сюда, и чтобы они узнали, кто он и что с ним произошло.

Думаю, эта шкура сродни нашим охранным поясам – вампумам. Или цепочкам рисунков и непонятных значков, которыми старики из некоторых племен записывают историю своего народа. Выходит, он сам был своего рода дидахнвуизги, знахарем, хоть по виду и не скажешь, что он набрал довольно лет, чтоб успеть изучить такое сложное искусство.

А он занимался своими значками чуть не каждый день, царапал их на чем придется, чаще всего на шкурах или на коре тутового дерева. Люди считали его помешанным, и я не спорил – ведь если бы они узнали правду, то обвинили бы бледнолицего в колдовстве, и тогда даже Тсигейю не спасла бы его от смерти.

Но это, по правде говоря, могло бы угрожать ему гораздо позже, зимой, после того, как он немного выучил мой, а я его язык. А в тот первый день я думал только о том, чтобы вытащить его из толпы, пока не стряслось какой-нибудь новой напасти. Было видно, что Выдра вот-вот разразится очередной речью, и возникла бы несомненная опасность умереть со скуки.

Приведя незнакомца домой, я первым делом протянул ему тыквенную бутыль с водой. Когда он утолил жажду, я показал на себя и произнес, медленно и раздельно:

– Мышь. Тсис-де-тси.

Он ухватил все на лету и повторил:

– Тсисдетси...

Звуки были неверными, но для начала получилось совсем неплохо. Я скрючил руки под подбородком, как лапки, поднял верхнюю губу, обнажая передние зубы, скосил глаза, а потом перенес одну руку за спину, повилял ею, изображая хвоет, и вновь повторил:

– Тсисдетси... Он расхохотался.

– Тсисдетси. Мышш!..

Потом он, в свою очередь, поднял руку и потер лицо, будто размышляя о чем-то. И вдруг без всякого предупреждения повернулся и сорвал со стены мое лучшее боевое копье. У меня душа ушла в пятки, однако он и не думал нападать на меня. Вместо того он вскинул копье над головой и принялся им трясти, а другой рукой стал бить себя в грудь, крича в голос:

– Шекспа! Шекспа!..

Ну окончательно спятил, подумал я сперва. Как пес в жаркий день. Должно быть, воины Большого Ножа стукнули его сильнее, чем следовало бы. Но мало-помалу я понял, что он имеет в виду, и у меня даже дух захватило. Немалая честь, если мужчина сообщает тебе свое тайное боевое имя, а уж незнакомец и тем более пленник!..

– Шекспа, – попробовал повторить я, когда с грехом пополам вновь обрел дар речи. – Дигатсисди ателвхвгойи. Тот, кто грозит копьем.

Я был прозван Уильямом Шекспиром {Фамилию Shakespear можно перевести как "потрясающий копьем". (Прим. ред.)} из Стрэтфорда-на-Эйвоне, а позже из Лондона; я актер труппы лорда Стрейнджа, и в том начало всех моих злоключений.

Взгляни вот сюда, где я держу палец. Вот его имя в значках! Он сам показал мне их и даже предложил показать, как нарисовать значками мое собственное имя. Разумеется, я отказался – подумай, что мог бы сотворить со мной враг, если бы мое знаковое имя попалось ему в руки!

Я объяснил ему его оплошность. Он засмеялся и ответил, что я, вероятно, прав. Ибо многие такие, как он, попадали в беду, как только другие люди принимались повторять их имена.

Случилось так, что наша труппа отправилась в Портсмут, куда нас пригласили; а когда мы прибыли, мэр и городской совет, будучи приверженцами пуританского извращения, запретили нам выступать. По каковой причине мы остались совершенно разоренными; так что иные из наших актеров даже заложили свою одежду, дабы наскрести денег на дорогу домой.

Может, над ним тяготело чье-то проклятье? Время от времени он заявлял: ему и в голову не приходило расставаться со своей родиной. Это все по вине пуритан, твердил он. Он, правда, не объяснял, кто такие пуритане, но однажды обмолвился, что его жена и ее родичи – из пуритан. Выходит, это просто-напросто имя клана, к которому принадлежала его жена. Тогда не приходится удивляться, отчего ему, бедняге, пришлось бежать из дома. Такая же история приключилась с моим собственным дядей. Когда клан твоей жены решает от тебя избавиться, у тебя не остается иного выхода.

Однако я, одурев от крепкого питья, задумал добраться до Лондона, укрывшись на борту корабля. Что казалось мне в то время вполне остроумным; однако когда я осведомился у мореходов, какое судно избрать, они указали мне на стоявшую у причала шхуну "Лунный свет" (то ли обманули нарочно, то ли я недопонял спьяну, потому что нагрузился сверх меры). И вот, под покровом ночи я пробрался на борт и укрылся под шлюпкой; поскольку вино бросилось мне в голову, я провалился в сон, а когда очнулся, корабль давно вышел в море, плыл под всеми парусами, и утреннее солнце светило ему в корму.

Само собой, прошло долгое время, прежде чем мы стали понимать друг друга достаточно хорошо, чтоб обсуждать что-либо всерьез. Хоть и не такое долгое, как ты можешь подумать. Начать с того, что выяснилась одна важная вещь: он уловил на языке тускарора довольно много слов, только, как всякий умный пленник, представлялся, что понимает гораздо меньше, чем понимал на деле. Кроме того, он оказался скор на учение. Тебе известно, что языки – мое особое искусство: я подслушал однажды разговор, что Мышь, мол, способен потолковать даже с камнем и получить от него ответ, – однако и Угрожающий Копьем доказал, что наделен тем же даром. Уже к первому снегу мы неплохо понимали друг друга, пользуясь смесью двух языков – его родного и моего. А когда слов не хватало, он умел выразить почти любую мысль, даже сплести целое повествование движениями рук и тела и сменой выражений на лице. Умение, на которое стоило посмотреть.

Когда меня обнаружили, капитан пришел в ярость и приказал определить меня на самую черную работу и кормить как можно хуже. Так что в этом путешествии мне привелось хлебнуть горя, пока матросы не прознали, что я умею петь морские песни, а также новые баллады из Лондона, тогда мне сразу стало полегче. Позже капитан, мистер Эдуард Спайсер, задал мне вопрос, владею ли я оружием. На что я ответил, что актер обязан знать толк в фехтовании и прочих военных ремеслах, ввиду того что мы должны разыгрывать битвы, дуэли, убийства и так далее. И капитан заявил, что вскоре мне выпадет случай доказать это не на сцене, а в схватке с настоящим противником, поскольку мы плывем в Испанскую Америку {Хотя к концу XVI века конкистадоры уже проникли до Чили и Аргентины, под этим названием подразумевались, как правило, острова Вест-Индии и северное побережье Южной Америки. (Здесь и далее примечания переводчика.)}.

Легко догадаться, что бледнолицый стал у нас в поселении излюбленной темой для разговоров. Люди в большинстве своем относились к нему неплохо, потому что он был по характеру дружелюбен и усерден в работе. И молоденькая пленница не соврала – он действительно хорошо пел и танцевал. Даже Большой Нож не мог удержаться от смеха, когда бледнолицый принимался скакать и прыгать вокруг костра, а когда он прогулялся на руках, хлопая пятками, как в ладоши, несколько женщин обмочились от хохота – так мне передавали. И песни его, хоть и странные, все равно были приятны для слуха.

Впрочем, кое-кто оказался им недоволен. Молодые сердились на то, что он очень нравится женщинам, и время от времени то одна, то другая ведет его в какое-нибудь укромное место, чтобы доказать это на деле. А старый Выдра не уставал рассказывать всем, кто соглашался слушать, что давным-давно целая орда бледнолицых вторглась с юга, из страны Тимуку, на земли маскоги, разрушила лучшие поселения, а людей кого забрала в рабство, а кого прикончила сразу. Вероятно, так оно и было: когда мы сами отправились на юг, то обнаружили, что там нынче никто не живет, одни развалины.

Угрожающий Копьем заверял, что это были бледнолицые другого племени, с которым его племя враждует и ведет войну. Но верил ему не каждый, а Выдра настаивал, что все бледнолицые одинаковы и слишком опасны, чтобы подпускать их к себе. Я, признаться, начал побаиваться за жизнь пленника.

Наконец мы приплыли к новым землям, и там присоединились к нам "Добрая надежда" и иные корабли, названий которых не ведаю. И мы атаковали испанскую эскадру и захватили галеон "Буэн Хесус" с богатой добычей; вот и следует признать, что Уилл Шекспир, актер, по собственной великой глупости стал пиратом соленых морей.

А ранней весной на нас напали катоба.

Нет, это был не просто набег. Они нагрянули крупными силами, ударили стремительно и в полную силу, убили и захватили в плен почти всех, кто работал в поле, прежде чем те успели укрыться за оградой. Они выскакивали из леса и лезли на частокол, как муравьи, и не успели мы опомниться, как пришлось сражаться прямо у порога наших жилищ.

И тут Угрожающий Копьем поразил всех. Без малейших колебаний он подскочил к козлам для сушки мяса, выхватил длинный шест и бросился на ближайшего катоба, пырнул того в живот, как копьем, а потом добил ударом по голове. Подобрал выпавший из рук противника лук и принялся стрелять.

Друг мой, я жил долго и чего только ни видел, но никогда не удивлялся так, как в то утро. Это бледное беспомощное создание, не способное вытесать наконечник для копья, или развести добрый костер, или отступить с тропы хотя бы на пять шагов в сторону и не заблудиться, – этот человечек косил катоба, как гнилые кукурузные стебли! Одного он срезал прямо с верхушки частокола, и не вблизи, а с поляны возле хижины совета старейшин! Думаю, что он вообще не промахнулся ни разу, не пустил мимо ни единой стрелы. А когда стрелы кончились, он взял у павшего воина боевую дубинку и стал сражаться рядом с нами плечом к плечу, пока мы не выбили всех нападавших до последнего.

А позже он, кажется, даже не допускал мысли, что совершил что-то особенное. Заявлял, что все мужчины его страны умеют драться на палках и стрелять из лука, умеют с детства. "У меня получилось бы еще лучше, говорил он, – будь у меня лук в рост стрелка и подходящие стрелы, выточенные в моем отечестве..." И лицо у него становилось печальным, как всегда, когда он вспоминал родину.

С того дня уже никто не смел молвить слово против Угрожающего Копьем. Вскоре Тсигейю объявила, что усыновляет его. Поскольку это делало его братом Большого Ножа, он обрел в нашем поселении полную безопасность. Из этого также следовало, что я стал ему дядей, однако он оказался достаточно разумен, чтобы ни разу не назвать меня эдутси. Мы остались добрыми друзьями.

Затем мы повернули на север, к Вирджинии. Капитан Спайсер по поручению сэра Уолтера Рэли {Уолтер Рэли (1552-1618) – одна из самых колоритных фигур своей эпохи, фаворит Елизаветы I, авантюрист, флибустьер и одновременно одаренный поэт. Был капитаном, а затем организатором пиратских морских экспедиций, участвовал в разгроме испанской "Непобедимой армады" в 1588 году. После смерти Елизаветы был брошен в Тауэр, где провел 13 лет и использовал эти годы для... написания капитального труда по всемирной истории.} желал навестить англичан, основавших форпост на реке Роанок, и убедиться в их благополучии. У побережья бушевали сильные ветры, и мы многократно подвергались жестокой опасности, однако после долгого плавания достигли острова Хатараск {Современное название – Хаттерас.}. Капитан направил матросов в шлюпках разведать фарватер. И покуда мы выполняли задание, вдруг налетел великий ураган, разбросал наши лодки по морю, а многие перевернул, и моряки утонули. Однако лодку, где находился я, отнесло прочь от всех остальных, далеко к западу и к главному берегу. Мы укрылись в устье реки и, увы, едва высадились на сушу, подверглись нападению дикарей. Все погибли, в живых остался лишь я один.

Я жалел беднягу – занесло его так далеко от дома, и почти наверняка не видать ему больше своих соотечественников. Хорошо хоть у нас ему жилось получше, чем в племени тускарора, – это не говоря уж о его участи, если бы те, с побережья, его не упустили. Вспомни бледнолицых, которые надумали поставить деревню на островке к северу от Вококона, и как Поухатан их всех перебил!

После спасения я несколько дней шел в одиночку вверх по реке, однако на меня внезапно напали индейцы другого племени; эти убивать не захотели, однако без малого год держали меня в тяжких трудах как раба. Пока меня не увели от них нынешние мои хозяева, тоже дикари, и среди них мне за мои грехи уготовано жить до конца моих дней.

От него осталась большая кипа говорящих шкур, и я их сохранил. Не то чтобы надеялся, что рано или поздно выпадет случай показать их кому-либо, кто сумеет их разобрать, – вряд ли бледнолицые хоть когда-нибудь доберутся до наших холмов, им и на побережье-то едва-едва удается выжить. Я хранил шкуры просто как память о своем друге.

Но до них оказались охочи жуки и мыши, а нацарапанное на коре в сезоны дождей отсырело и обветшало, так что сейчас от кипы сохранилась лишь тонкая пачка. И, сам видишь, в ней есть такие кусочки, что и листками не назовешь, – клочки да обрывки. Вроде вот этого, изъеденного червями:

...что касается индейцев (так уж их прозвали, хотя, если это Индия, тогда я ветхозаветный иудей), то сами они на своем языке именуют себя анийвуийа. Что в переводе означает "истинные или главные люди". Другие племена кличут их чероки, однако ни смысл этого слова, ни откуда оно взялось, мой друг Мышь объяснить не взялся. Эти индейцы...

По-моему, одна из причин, побудивших его тратить столько сил на говорящие значки, в том, что он боялся забыть свой родной язык. Такое с пленниками случается, не раз видел. Та тускаророчка, которую захватили вместе с бледнолицым, так и живет здесь до сих пор и нынче едва может вспомнить слов десять из своего наречия. А Барсук добавит: зато она усвоила наш язык даже слишком хорошо. Но это, конечно, уже другое.

Бледнолицый изрядно обучил меня своему языку, очень трудному и непохожему ни на один из тех, с какими я сталкивался, – и я нет-нет да и старался говорить с ним на его языке. Однако одно дело я, и совсем другое если бы он говорил со своими соплеменниками. Как этот язык звучит? Теперь я почти все забыл, но если припомнить... "Заккрой паасть, ты, сууккин сынн!.." Что означает попросту: "Заткнись, дурень!".

Он частенько рассказывал мне про свою родину и ее чудеса. Одни рассказы были, вне сомнения, правдивы, о том же самом говорили и люди с побережья об огромных плавучих домах, распускающих крылья, подобно птицам, чтобы подхватывать ветер, о колдовском оружии, мечущем громы и молнии. В другие россказни поверить было трудновато, например, о том, что во главе его племени стоит не мужчина, а женщина. Нет, не Мать клана, а настоящий вождь в дни мира и в дни войны, как Большой Нож или Поухатан, и она столь могущественна, что может лишить жизни любого, даже старика и прославленного воина, за одно лишь слово, противное ее воле.

Он также уверял, что город, откуда он прибыл, столь велик, что вмещает больше людей, чем их есть во всех поселениях нашего и всех окрестных народов, если сложить их вместе. Это уж точно выдумка, но кто же станет попрекать человека тем, что он расхваливает родное племя, пусть и сверх меры!

Но самая диковинная из его диковин именовалась пиеса.

Прости, что прибегнул к слову, тебе неизвестному. Насколько знаю, в твоем языке просто нет слова для того, о чем я толкую. В нашем тоже нет, потому что сама штука, которую оно обозначает, никогда не была нам знакома. Наверное, Создатель дал ее только бледнолицым, может статься, возмещая им их недостатки – недоразвитое чувство направления и кожу, обгорающую на солнце.

Как-то вечером в начале второй его зимы, я вернулся с совета старейшин, и что же я вижу? Бледнолицый сидит у огня и быстро-быстро царапает значки на большом куске коры. Вежливости ради я осведомился:

– Гадо хадхвне? Что ты делаешь?

Не поднимая головы, он ответил на своем родном языке:

– Пиишшу пиесу.

Я понял смысл первого слова: "пиишшу" – так бледнолицый называл нанесение говорящих значков. А второго слова я ни разу не слыхивал и попросил объяснить его. Угрожающий Копьем отложил индюшачье перо, выпрямился, взглянул на меня и произнес опечаленно:

– Ах, Мышь, ну как тебе объяснить? Боюсь, тебе будет трудно понять.

Я сел по другую сторону огня и предложил:

– А ты все-таки попробуй...

Какой же я безрассудный ополоумевший глупец! Или воздух Вирджинии окончательно затуманил мой мозг? Или какой-то враг расшиб мне голову, а я и не заметил? Ибо здесь, в этой дикой стране, где самое понятие литературы никому не известно, я начал сочинять пьесу. И уж, конечно, мне никогда не видеть ее поставленной, и никому не видеть, так что затея моя – чистое помешательство. Тем не менее я склонен полагать, что не предприми я такой попытки, то сошел бы с ума еще вернее; потому как все чаще убеждаюсь, что сам постепенно обращаюсь в индейца, и опасаюсь совершенно забыть, каким человеком был прежде. Следовательно, пьеса есть способ спасти мой разум посредством намеренного безумия, и более того, в подобном безумии есть система.

Угрожающий Копьем оказался прав. Он объяснял мне про пиесу до поздней ночи, но чем дольше объяснял, тем меньше я понимал. Я задал ему вопросов больше, чем чешуек у гремучей змеи, однако его ответы ставили меня в тупик. Прошло много времени, прежде чем я хоть в чем-то разобрался.

Случалось ли тебе ребенком воображать себя воином, или вождем, или, быть может, знахарем, а потом выдумывать для себя, воображаемого, всякие небылицы и приключения? А у твоих сестренок, наверное, были куклы, которым они давали имена, разговаривали с ними и так далее? Или...

Нет, лучше попытаюсь по-другому. Разве у твоего народа нет танцев, вроде нашего Танца медведей, когда человек подражает повадкам зверя? И разве ваши воины в танцах вокруг костра не разыгрывают свои недавние подвиги, не показывают, как они убивали врагов или прокрадывались в чужие поселения, – и разве не стараются при этом, чтобы все выглядело красивее и достойнее, чем происходило на деле? У нас такое тоже бывает.

Ну вот, эта самая пиеса отчасти похожа на подобные танцы, а отчасти на детские выдумки. Люди переодеваются в причудливые наряды и притворяются другими людьми – делают то или это – и так пересказывают целую длинную историю.

Да, взрослые люди. Да, на глазах у всех.

Но, понимаешь, это не танец. Иногда они немножко поют и танцуют, однако по большей части просто говорят. И машут руками, и корчат гримасы, а то прикидываются, что убивают друг друга. Убивают довольно часто. Наверное, это взамен наших военных плясок.

Удивительно, чего можно добиться в пиесе! Угрожающий Копьем был подлинным искусником в этом деле – таким искусникам присваивается особое имя "акттиор" – и мог заставить тебя увидеть кого и что угодно. Он мог подражать манерам, голосу, движениям любого мужчины и даже женщины так точно, что казалось – он и впрямь воплотился в того, кому подражает. Он мог прямо на твоих глазах превратиться в Большого Ножа, то ворчащего, то рычащего на других и беспрерывно помахивающего боевой дубинкой. Он мог подделать смешную походку Черного Лиса, мог шевелить бровями, как Кузнечик, мог, как Тсигейю, скрестить руки на груди и сверлить взглядом тех, кого невзлюбил. Он мог даже изобразить, как Барсук ссорится со своей тускароркой, представляясь попеременно то им, то ею и подделывая оба голоса. Помню, я хохотал так, что у меня заболели ребра.

Однако учти еще вот что. Те, кого зовут акттиор, не просто говорят слова и совершают действия, какие им вздумается, подобно детям или танцорам. Нет, им все известно заранее, каждый акттиор знает, какие слова сказать и какие действия предпринять, одно за другим. Разумеется, тут нужна хорошая память. Им же надо запомнить не меньше, чем главе Танца первого початка.