Текст книги "Собирается буря"

Автор книги: Уильям Нэйпир

Горящие глаза гунна замерли на избранных, которые оглянулись на кагана и, кажется, он почувствовал, что воспламеняет их души.

– Что касается золота, – сказал Аттила с презрением, кинув взгляд на сундук с трещиной, – то можете забрать его. Это ничто по сравнению со славой настоящего воина.

Он остановился и снова посмотрел на людей. Кажется, всадник стал еще выше в седле.

– Я Аттила, ваш вождь. Я сын Мундзука, сына Ульдина, изгнанный на тридцать лет по приказу мертвеца.

Он посмотрел на остатки горящей палатки, а затем снова на людей, которые не могли пошевелиться. Кое-кто склонил голову, словно стыдясь за всех. Но смягчившийся голос Аттилы удивил их.

– Я ваш властитель, а вы – мой народ. Вы будете сражаться за меня, а я умру ради вас! Мы покорим и побережья Западного океана, и острова Средиземного моря. И никто не сможет противостоять нам.

Люди хором радостно закричали.

Наконец пошел дождь.

Глаза Аттилы заблестели от изумления. Позади него почерневшие развалины каганского шатра начали шипеть, дымиться и исчезать под тяжелыми, крупными каплями, словно некое огромное животное, испускающее дух.

Глава 3
Избранные

Аттила взял копье у одного из присутствующих воинов, проткнул отсеченную голову Руги, лежащую в пыли, и поднял вверх.

– Орест, – произнес он. – Избранных – ко мне.

Перед толпой выехал раб-грек и, как будто наугад, указал на восьмерых мужчин. Одним из них был юноша, который сделал шаг вперед. Остальных семерых Орест стал пристально высматривать.

Они стояли, выжидая.

– Ваши кони, – сказал каган.

Они кинулись к загону.

Взгляд Аттилы блуждал по кругу. Наконец, он остановился на синем шатре напротив, с резными деревянными столбами и ярким флажком, развевающимся на верхушке.

– Чей шатер? – грозным голосом спросил верховный вождь.

Через несколько минут вперед вышел старик с морщинистым лицом, мягкими белыми волосами и хитрыми подозрительными глазами.

– Он мой, – сказал Аттила и кивнул на девушку, которую вынес из огня. От волнения пленница переминалась с ноги на ногу. – А она твоя.

По толпе пробежал смех. Ведь все знали: старик, звавшийся Заберганом, слыл ужасным скрягой, заботившимся только о размере своего стада, о продовольственных запасах и оставшихся золотых монетах, а заодно – и о своем синем шатре. Что касается жен и женщин, то он не видел причин тратиться больше, чем на одну: у Забергана была старая жена Кула, ставшая невыносимой обузой, зато дешевая в содержании. И хотя девушка выглядела соблазнительно длинноногой и симпатичной, люди понимали, насколько Забергану оказались бы милей холодные слитки золота в кровати, чем теплое молодое тело.

Старик сдержанно поблагодарил кагана и посмотрел на бедную пленницу, когда та приблизилась. Аттила ухмыльнулся и приказал отправляться в путь.

Вернулись восемь избранных мужчин, сейчас уже все на лошадях.

Ухмылка постепенно исчезла с лица великого вождя. Воины задрожали под взглядом его львиных глаз.

– И ваши луки, – приказал он. Голос был таким резким, что некоторым захотелось закрыть уши руками. Затем, подчинившись команде, воины смущенно поспешили к своим палаткам, стремясь первыми принести оружие. Лошади всадников едва не запинались друг о друга. Когда они вернулись, их лица пылали, словно у поссорившихся подростков.

Аттила выстроил избранных в одну линию и велел назвать свои имена.

– Есукай, – с нетерпением отозвался первый. Его лицо горело. Это был тот молодой человек, который, как помнил Орест, двинулся в объятый огнем шатер вслед за Аттилой. Вождь посмотрел на него. Даже сейчас, назвав имя, избранный выглядел так, словно желал немедленно ринуться в бой, будучи не в силах сдержать свою энергию. Быстрый, импульсивный, храбрый, верный…

Аттила кивнул. Этот умрет молодым.

Каган отвел лошадь в сторону.

– Имя! – снова крикнул он.

Вторым оказался Гьюху, производивший впечатление осторожного и умного человека. Рот его был слегка изогнут, а его возраст примерно совпадал с годами Аттилы. Конечно, ненадежен, но его мозги могли принести пользу.

Далее шли три брата, Юхи, Бела и Ноян – трое сыновей Акала. Молодые, крепкого телосложения, невыразительные, застенчивые. Они никогда не станут командовать армиями или биться за любовь красивых женщин, но будут сражаться и умрут друг за друга. Вместе братья представляли силу.

За ними следовая Аладар, самый высокий из всех воинов, сидевший на самой крупной лошади. Худой, но мускулистый, серьезный и симпатичный, с длинными черными промасленными волосами и густыми усами. Женщины, вероятно, теряют из-за него голову.

– Сколько же жен у тебя в шатре, а?

Аладар слегка улыбнулся.

– Семь уже будет слишком много.

Женщины никогда не обделят его своим вниманием. Но на руках воина оказалось достаточно шрамов, чтобы вождь понял: Аладар не относился к числу праздных лежебок, желающих лишь лежать в палатке со своими семью женами днем и ночью, когда те покрывают любовника поцелуями, ласками и набрасывают роковые невидимые сети.

Потом шел Кандак, маленький толстячок среднего возраста с раскормленным лицом, но сильными руками, который пользовался уважением среди своих. Вот этот – единственный из всех, кто мог бы попробовать принять командование. Кандак погибнет, когда уже состарится.

И, наконец, Цаба, выглядевший хрупким и мечтательным. Последний из избранных, без сомнения, любил поэзию и с детства играл на лютне. Вероятно, у Цабы даже была всего лишь одна жена, которую он обожая до безумия, целуя и обнимая у всех на виду. Аттила знал такой тип людей. Сейчас этот человек мог петь колыбельную котенку, а через минуту – безумно ринуться туда, где шел самый ожесточенный бой. И тогда в разные стороны полетят ноги и руки врагов, а голова воина будет полна совсем другой поэзией. Безумец, это точно. Но он станет сражаться, и неважно, с искалеченными руками или нет.

Аттила снова кивнул. Орест, как всегда, сделал отличный выбор.

Когда каган и избранные выехали на равнину, с хмурого, темно-синего неба лил сильный дождь. Тот беспокойный день только начал превращаться в вечер, но было темно, словно наступили зимние сумерки. Некоторым из избранных не хотелось идти при такой непогоде, поскольку многие оказались с непокрытой головой. Но вождь не колебался ни минуты. Он успевал повсюду на своем побывавшем в огне жеребце, от которого даже во время дождя валил пар. По лицу Аттила стекала дождевая вода, смывая копоть от пожара. Он был подобен призраку, оберегаемому небесами, его глаза мерцали из-под края черного фетрового колпака, с которого падали капли.

Никто не осмеливался усомниться в своем предводителе.

Молчаливый слуга, раб-чужестранец, ехал, не жалуясь, чуть позади, с непокрытой головой, почти лысый. Его череп блестел от потоков воды. За ним следовал Чанат, старый воин племени. Длинные волосы старика взлохмаченной серой гривой развевались по плечам, а густые усы выглядели еще мрачнее, чем его рот с крупными и плотно сжатыми губами. Ему уже шел, вероятно, седьмой десяток, зрение и слух не были такими острыми, как прежде, но тело еще оставалось мускулистым и крепким. На широком лбу обозначились глубокие морщины. В степях, где ветер, не утихая ни на мгновение, гулял по волнующимся мерцающим лугам, время быстро брало свое из-за пронизывающего зимнего холода и палящего летнего зноя. Но близко посаженные глаза Чаната вновь горели ярким пламенем. И сейчас оно было даже ярче, чем прежде, когда старик гордо следовал за каганом. В большом кулаке гунн крепко сжимал арбалет и нисколько не сомневался, что может владеть им не хуже остальных. Казалось, время не властно над ним.

Аттила наклонился к Чанату.

– Одного зовут Аладаром. Он твой сын.

Чанат гордо улыбнулся:

– Откуда вы узнали?

– Он почти столь же красив, как его отец.

– Почти.

Гунн задумался.

– То была замечательная ночь, когда он родился.

– Не сомневаюсь, – ответил Аттила.

* * *

Верховный вождь ехал с длинным копьем на плече, на конце которого висела обезображенная голова старого Руги, откуда падали капли розового цвета. Наконец он остановился и стал вращать своей тяжелой ношей, словно пушинкой, затем воткнул копье в нору сурка в земле. Обезображенная голова с открытым ртом, с по-прежнему свисающими с мочек ушей драгоценными серьгами, с остатками волос, намертво приклеившихся к большому черепу, с серебряными каплями воды, унизывающими бороду, уставилась на воинов сквозь непроглядную пелену дождя.

Аттила потянул под уздцы лошадь и велел отойти назад приблизительно на пятьдесят ярдов.

– Немедленно! – взревел он, перекрикивая ветер и дождь. – Десятая часть того золота, что лежит в сундуке, достанется первому, кто достигнет цели!

С неохотой и даже сначала объятые ужасом, но затем, проникшись все возрастающим духом соперничества, подстрекаемые желанием наживы и возбужденные увиденной жестокой сценой, воины двинулись по кругу и выстроились в очередь к голове. Но никто не смог попасть по ней. Ветер сыграл с ними злую шутку. Воины ехали и стреляли, а стрелы летели то влево, то вправо, то проскальзывали через мокрую траву и терялись. Аттила отступил назад и наблюдал.

Через несколько минут каган поскакал вперед, вклиниваясь со своей лошадью в их ряды. Он выхватил лук и одну стрелу у Кандака – полноватого, но крепкого на вид гунна на белом мерине. Восемь избранных отпрянули в сторону и стали смотреть, как Аттила вскинул лук и одним легким и быстрым движением, едва взглянув на тетиву, послал стрелу вдаль. Тетива зазвенела, и стрела полетела косо, затем слегка изогнулась из-за сильного ветра, повернулась и пронзила насквозь наводящую ужас голову на копье. Она выпала оттуда и, задрожав, свалилась на промокшую траву позади.

Воины не отрывали взгляда.

Каган бросил лук снова на колени Кандаку.

– Когда-нибудь вы все сможете так стрелять, – сказал Аттила. – Скоро.

Затем он повернулся и направился назад, к лагерю.

Голова Руги осталась на острие копья где-то на равнине – в качестве урока для воинов и завтрака для ворон.

* * *

Буря утихла, облака расступились, вновь показалось голубое небо. Вождь еще раз вывел избранных на равнину. Одна из жен кричала, что этой ночью муж не сможет усладить ее настолько хорошо, насколько она того заслуживает: у него совсем не останется сил.

Аттила приказал остановиться и посмотрел на воинов. Затем со всей мочи пришпорил коня и поскакал галопом перед ними, словно командир перед битвой, вдохновляя бойцов и бросая в лицо горькие слова.

– Как называют нас китайцы? – ревел он. – Чем мы прославились в их записях? Как они именуют нас в своих хрониках?

Аттила резко остановился перед отрядом и выпалил те оскорбления, из-за которых душа воинов наполнилась гневом.

– Никчемные бродяги! Молокососы!

Избранные вздрогнули, и лица у всех потемнели. Было известно, как их презирали в городах цивилизованного мира, в золотом сердце Китая – той страны, одно название которой приносило гуннам неудачу. Или далеко отсюда, в таинственных империях Персии и Рима, откуда доносились такие странные слухи.

– А в Риме, – громко кричал Аттила, – как о нас говорят в книгах тиранов западного мира, чьи головы раздуты от важности?! «Отвратительные, безобразные и умственно отсталые люди». Так сказано в произведениях некоего Аммиана Марцелина. Если бы он уже не умер, то его тело первым бы по всей длине насадили бы на кол, когда наше войско окажется в Риме!

Гунны, невнятно забормотав, согласились со своим вожаком.

– Для китайцев мы – «вонючки». По их словам, мы не пьем ничего, кроме молока, не едим ничего, кроме мяса, воняем, как животные. Они морщат свои носы при виде нас. В Китае даже наше имя осквернено! И мы, гунны, народ, становимся «сюнну». И кто тогда мы на китайском языке? Жалкие рабы!

Кровь закипела в жилах воинов. Их лошади стали грызть удила и ржать, в нетерпении перебирая передними ногами по длинной мокрой траве. Голоса собравшихся воинов перерастали в сердитый гул.

Каган проскакал в опасной близости от Цабы и, ухмыльнувшись, спросил:

– Ты раб?

В ответ Цаба резко и презрительно выругался.

– О, вонючки! – громко воскликнул Аттила над головами воинов. – О проклятые бродяги земли, презренные, гонимые от Великой Стены до Западного моря! Отпрыски зла, порождения ведьм и демоны ветра! Знайте, как глубоко вас ненавидят! А чем же мы отплатим за эту многовековую ненависть? Будем разглагольствовать, вести вежливые споры?

В ответ мужчины бросили сердитый взгляд. Аттила раззадоривал их.

– Может, преподнесем в дар шелк и золото нашим исконным правителям, помазанникам Божьим в Византии? С внимательными, кроткими послами? С рабским смирением, с подобострастным унижением, как и подобает таким рабам-вонючкам, как мы?

При этих словах воины выдернули мечи из кожаных ножен и подняли их вверх, лезвия засверкали на фоне небесной синевы.

– Как достойно ответить на столь глубокое оскорбление, мой любимый народ? Мои «вонючки»?

Говоря так, Аттила стащил с плеча свой изогнутый лук, в мгновение ока приладил стрелу к тетиве и выстрелил прямо в середину испуганной толпы. Цель была выбрана верно. Стрела полетела и попала в небольшой круглый щит Гьюху. Опешив, воин посмотрел вниз, но удар был несильным, и стрела не пробила брешь.

Каган взобрался в седло и, подняв высоко оружие, закричал над головами избранных:

– Мир узнает нас по нашим лошадям и стрелам!

Мужчины ответили хором древним воинским кличем гуннов, и земля задрожала, когда они, подгоняемые яростью, нагнулись и поскакали прочь галопом по степи.

Аттила вернул их, построил и муштровал до конца того дня, пока не наступили сумерки, рассказывая, что скоро предстоит вести боевую подготовку со своими собственными отрядами. Гунн высмеивал избранных, поливал грязью, возбуждая в их душах желание одержать победу. Он приказал, чтобы те поняли, насколько быстро можно сделать дюжину выстрелов. Воины потянулись к колчанам за спиной, нащупывая стрелы и посматривая на выемку на конце для тетивы. Затем тщательно прилаживали стрелу, скользя взглядом по вытянутой руке, снова натягивали луки… Большинству потребовалось две или три минуты, чтобы сделать дюжину выстрелов с заминками.

Наконец, не выдержав, верховный вождь ринулся вперед. Один несчастный воин – крепкий и длинный, словно каланча, Юхи – все еще пытался выпустить свою последнюю стрелу. Аттила ударил его кулаком и швырнул стрелу вместе с луком на землю. Лошадь Юхи стала раздувать ноздри и пустилась рысью в толпу стоящих позади гуннов. Те засмеялись, а Юхи нахмурился.

Аттила схватил двенадцать стрел в левую руку.

– Теперь смотрите, – сказал он внезапно тихим голосом. – Орест, – позвал он через плечо.

Грек отъехал на небольшое расстояние, воткнул свое длинное копье в землю и небрежно повесил щит за кожаный ремень.

Все смотрели, не сводя глаз.

Аттила взял лук в левую руку, в кулаке по-прежнему торчали двенадцать стрел. Он повернул руку. Каган не смотрел на стрелы, казалось, он едва прикоснулся к ним, дотронулся до выемки большим пальцем. Он вытаскивал стрелы одну за другой из кулака и одним долгим, но простым движением прилаживал к тетиве, прямо к натянутому изгибу лука. Вождь пустил одну стрелу вдаль и выхватил новую из кулака, вкладывая ее в выемку. Первая стрела попала прямо в центр щита.

Аттила не терял времени, прижимая тетиву к щеке и пытаясь следить взглядом за стрелой, но, поскольку держал лук под углом сбоку, направил стрелу так, что она оказалась бы прямо в груди противника. В сердце. Подобное положение лука означало, что стрела не сможет попасть ему в ноги или в седло.

– При каком условии всадник, скачущий галопом, выпустит стрелу?

Избранные молча отвели глаза.

– Только когда все четыре копыта лошади оторваны от земли. Только тогда он улучит момент, паря в воздухе ровно и легко. Тогда и стрела летит в нужном направлении. Выпусти стрелу, когда твоя лошадь скачет по твердой земле. А если ты подпрыгиваешь в седле, то не попадешь в цель.

Воины посмотрели друг на друга. Некоторые ухмыльнулись. Теперь Аттила проверял, насколько они доверчивы.

Внезапно каган перешел в галоп, в ярости кружа вокруг щита на копье. Лошадь заржала и закусила в удила, прижав уши и оскалив зубы. Аттила был одержим таким же животным бешенством. Гунны увидели, как он, промелькнув мимо, продолжал выдергивать и выпускать стрелы легкими, быстрыми движениями. Те летели и втыкались в раскачивающийся на ремне щит. Некоторые, внимательно наблюдая во время стрельбы, могли бы поклясться, что слова о стреле, выпущенной в ту секунду, когда лошадь находится полностью в воздухе и не касается поверхности земли, являлись правдой…

Аттила остановился и оглянулся. В щите торчали одиннадцать стрел. Двенадцатая расколола древко копья.

С момента первого натягивания тетивы до выпуска последней стрелы прошло, вероятно, полминуты. Нет, даже меньше. Лица воинов вытянулись: они не могли поверить своим глазам. Каган выпускал стрелу приблизительно каждые три секунды, останавливаясь и несясь на лошади во весь опор. И это было неважно. Все казалось каким-то почти сверхъестественным действом.

Аттила посмотрел на них сверху, его грудь вздымалась, на лице появилась широкая улыбка.

– О, мои «вонючки», – тихо сказал гунн. – Вы тоже сможете скоро так же стрелять. И станете наводить ужас на землю.

* * *

– Где мой брат Бледа? – спросил Аттила Чаната по пути обратно.

– В своей палатке.

– Приведи Бледу ко мне.

Все по-прежнему продолжали ехать.

– А Маленькая Птичка?

Чанат покачал головой:

– Все еще жив. Его не видели все лето. Но он вернется.

Аттила кивнул:

– Вернется сейчас.

Бледа растолстел, почти все волосы выпали, но выражение лица осталось прежним – жадным, сонным, лукавым, обиженным, хитрым.

Аттила тепло обнял его.

– Мой брат, – невнятно произнес Бледа. Он уже был пьян, ведь солнце село. – С возвращением. Мне всегда хотелось увидеть того предателя убитым.

– А теперь мы правим вместе, – сказал Аттила, крепко сжимая и тряся ему руку. – Мы – два брата, два сына Мундзука. Мы станем править народом вместе, ведь дел так много.

Бледа посмотрел в горящие глаза младшего брата и внезапно подумал, что не хочет править народом. Лучше бы ему остаться в своем шатре с новой молодой девушкой, которую он недавно купил за золото – подарок Руги. Невольницу привезли из Сиракуз, тело рабыни было таким гладким. Когда она…

– Но сначала, – сказал Аттила, отступив от Бледы, а затем снова приближаясь и хлопая в ладоши, – сначала – организовать все.

Бледа вздохнул.

Съев нескольких крупных кусков темного мяса, но не запивая их вином, Аттила вышел с Чанатом к палаткам. На властителе не было короны или диадемы, богатых византийских одежд из пурпурного шелка. Он оделся всего лишь в поношенную кожаную куртку, штаны с подвязками крест-накрест, а ноги обул в грубые сапоги из оленьей кожи.

– Мой господин, – начал Чанат. – Ваш раб, Орест… Он обращается к вам, как к простому человеку. Я слышал его. Это неправильно.

– Раб?

– Ваш… слуга.

Аттила покачал головой. Орест больше не был ни рабом, ни слугой. Даже слова «друг» или «родной брат» казались неподходящими. Не существовало слова, которое могло бы передать, кем для него стал Орест.

– Орест волен называть меня так, как ему нравится, – сказал Аттила и взглянул на Чаната. – Но только он.

Старый воин не мог согласиться с этим, но ничего не ответил.

Ближе к краю большого круга с палатками они остановились и осмотрели загон для лошадей. Наверное, там находилось около тысячи животных – припавших к земле, неуклюжих, с огромными головами и толстыми шеями, с толстым брюхом и короткими, но крепкими ногами. Быстрые, как лань, выносливые, как мул…

– Вот в чем сила гуннов, – прошептал Аттила.

– Мир узнает нас по нашим лошадям и стрелам, – сказал Чанат.

Кони тихо заржали и зафыркали в загоне, втягивая носом ночной воздух. От низкой луны первых сумеречных часов падал серебряный свет на их спины и шероховатую подстриженную гриву. Аттила повернул лицо на приятный лошадиный запах и вдохнул.

Тишину нарушил звук голоса, и в такую ночь, полную обещаний и ожиданий, он поразил Аттилу. Песня оказалась печальной, почти скорбной. Каган повернулся и приблизился к палатке, откуда доносилась музыка. Это был голос женщины, мягкий и низкий. Гунн медленно двинулся сквозь темноту и увидел, как она сидит возле входа в простую палатку, и на ее руках спит младенец. Еще один ребенок двух или трех лет, задремав, прилег на одеяла поблизости, а три или четыре женщины расположились позади, образовав полукруг. Она пела:

 
Земля весной покроется травой.
Он – не трава, он не придет на мой призыв.
Вода под солнцем скоро хлынет с гор.
Он – не вода, он не придет на мой призыв.
 
 
Шакал лежит теперь в твоей постели,
И ворон свил гнездо в твоей овчарне,
А в поле остается только ветер,
Лишь ветер северный летит на мой призыв.
 
 
О, муж мой…
 

Голос оборвался, женщина перестала петь. Ее голова печально упала на грудь, и младенец, широко открыв глаза, посмотрел на мать.

Одна женщин, сидевших рядом, протянула руку и положила ее на плечо несчастной.

– Кто это? – прошептал Аттила.

– Женщина одного из двух стражников, убитых вами в палатке Руги.

Аттила нахмурился. Он совсем забыл о них.

Каган подошел к палатке и молча встал рядом. Через несколько минут женщины подняли голову, и некоторые вздрогнули. Но не вдова.

Аттила показал жестом из-за плеча на Чаната.

– Женщина, – сказал гунн. – Вот твой новый муж. Будь довольна.

Она внимательно посмотрела блестящими от слез глазами. Затем медленно встала на ноги, по-прежнему держа младенца на руках, сделала шаг вперед и плюнула на землю почти что под ноги Аттилы. И произнесла:

– Ты убил моего мужа и сжег его тело, не предав земле. Ты оставил меня вдовой, а детей – беспомощными сиротами. Мое сердце разбилось на сотни осколков, словно старый горшок при ударе о твердую землю. Я выплакала все слезы, и они высохли, но я по-прежнему безутешна. Теперь ты обращаешься со мной, словно с коровой, отдаешь меня этому дохлому быку с дыханием старой собаки и морщинистой мошонкой. Но меня не так-то легко заполучить. Уходи из моей палатки и возвращайся в свою постель, прихватив с собой окровавленный меч, который станет твоим спутником в холодной ночи. И пусть боги покарают тебя!

Чанат сделал шаг по направлению к ней, но Аттила остановил воина.

Женщина бросила на кагана пристальный взгляд, полный презрения и бесстрашия.

– Сколько же еще людей ты убьешь, мой господин, делающий жен вдовами? Я знаю, как мыслят и чем живут люди, подобные тебе. Вы – не тайна для меня. О, великий шаньюй, каган – властитель всех поднебесных стран! Великий вождь всего и ничего!

Она снова плюнула, быстро повернулась и пошла обратно в палатку. Затем задернула за собой вход.

– Мой господин! – вмешался Чанат, но Аттила покачал головой.

– Слова, слова, слова, – сказал каган.

Они продолжили свой путь.

– Во время бурь в пустыне, в зубах льва, в тисках многотысячный армий, – произнес Аттила, – можно бесстрашно двигаться вперед. Но перед лицом разгневанной вдовы…

– Такая женщина, вероятно, очень неплоха в постели, – сказал Чанат. – И она воспитает хороших воинов. Жаль, что у нее не прибавилось желания при мысли о моей сморщенной мошонке.

– И правда, жаль, – ответил Аттила.

Проходя мимо следующей палатки в самом центре лагеря, Аттила и Чанат услышали крики молодой женщины и мычание бессильного старика. Внезапно девушка почти что выпала к их ногам из грязной, убогой на вид палатки. Волосы были вырваны клоками, лицо избито и в синяках, а туника наполовину разорвана на спине. За ней, спотыкаясь, появился старик, задыхающийся от бешенства и выпучивший глаза. На скудной его бороде виднелись пятна слюны. Он остановился и выпрямился, заметив кагана.

– Как она досталась тебе? – отрывисто спросил Аттила. – Я отдал ее Забергану.

– Заберган продал ее мне, – сказал старик. – Он – мой двоюродный брат. Я заплатил хорошую цену.

– А сейчас ты бьешь ее?

Старик заговорщически улыбнулся:

– Чем больше бьешь, тем нежнее мясо.

– Как ты бьешь ее?

– Этим, – ответил старик, размахивая шишковатой палкой, и приблизился к Аттиле, его дыхание участилось и стало горячим из-за кумыса и похоти. – По спине, – сказал он почти шепотом, – по молодым упругим ягодицам, по мягким молодым бедрам…

– Как? Так? – спросил Аттила. И в мгновение ока схватил палку у старика и толкнул его на землю. Чанату показалось, будто он услышал, как что-то захрустело, пока тот ударился о твердую землю. Затем Аттила очутился верхом на старике и стал колошматить по костлявой худой спине со всей мочи. Под шквалом ударов тот мог только съеживаться и умолять о пощаде.

Аттила снова выпрямился, сломал палку о поднятое бедро несчастного и уронил две половинки в пыль.

Вождь помог девушке встать на ноги и кинул на нее быстрый взгляд.

– Иди в женскую кибитку. Скажи, что это я послал тебя. Там хорошо о тебе позаботятся. Сейчас ты моя.

Девушка смотрела на говорившего испуганными глазами.

– Иди, – сказал Аттила, подталкивая ее.

Девушка ушла.

– Разбираюсь с домашними неурядицами своих людей! – заворчал гунн, бросая взгляд ей вслед. – Я думал о чем-то более высоком, когда мечтал стать каганом.

Чанат захохотал:

– Вы добры к женщинам.

Они двинулись дальше, оставив старика лежать в пыли.

– Добр? – пробормотал Аттила. – С добротой это не имеет ничего общего. Я хочу, чтобы из чрева той женщины родились хорошие воины.

Утром вдова, жившая в палатке, находящейся на краю лагеря возле загона для лошадей, подошла к двери и увидела грека, молча сидящего на коне. Он протянул ей красивую серебряную вазу.

Лицо женщины осунулось и потемнело от горя. Она взяла вазу и заглянула внутрь. Там был прах. Вдова повернулась, не говоря ни слова, и исчезла в палатке.

На рассвете Аттила и воины уже оказались на равнине, намереваясь поупражняться в стрельбе.

– Вы или научитесь стрелять так, как ваш каган, – сказал он, – или кончики ваших пальцев сотрутся до крови во время подготовки.

Аттила оставил избранных и поехал дальше с Чанатом и Орестом.

Большие заячьи глаза Ореста бегали по степи, словно грек ждал, что тень самих Эриний появится из-за горизонта – тень покрытых грязью мстительниц из Тартара, у которых из глазных яблок сочилась кровь, а в волосах извивались змеи. Такими они, наверное, явятся к состарившемуся Оресту, когда придет время. Как правило, Эринии являются, чтобы отомстить за убийство родителя или дяди обиженным блудным сыном.

Но прежде Орест всегда производил впечатление осторожного человека с неопределенными мыслями. Или же со вполне ясными, но живущего в неясном мире. Через тридцать лет странствий по неизведанным безлюдным местам он вернулся вместе с хозяином, не веря ни во что, кроме неизменности небытия.

Наконец Аттила осадил лошадь, и все трое сели и посмотрели на далекий горизонт.

– Мой отец… – начал он.

– Не спрашивайте, прошу вас, – ответил Чанат. – Прошу, не надо.

– У Руги не было ни сыновей, ни дочерей.

Чанат отвернулся.

– Старый каган страдал каменной болезнью. Это, скорее всего, случилось, когда пришло двадцатое лето его жизни.

Серое небо степи стало тускнеть и приобретать теплый оттенок в лучах солнца. Откуда-то издалека донесся звонкий писк пятнистых сусликов. Пыль виднелась на далеком горизонте – вероятно, там пробегало стадо сайгаков. А может, всего лишь демоны ветра.

– До этого Руга и моя мать…

– О, не спрашивайте, мой каган.

Ночная тьма начала рассеиваться, и небо из темно-серого стало светлым, а затем и синим, словно днем. Как дорогая шелковая одежда синего цвета, которая была на вожде Руге, когда тот сделал последний вдох и умер…

Аттила повернулся и кивнул Оресту. Как всегда, грек уже знал, что тот имеет в виду. У этих двоих даже не возникало необходимости говорить на своем, понятном только им, языке, словно старым друзьям. Им едва ли нужны были слова.

Орест пришпорил коня и поскакал вперед, направляясь на юг, к поселениям за низкими холмами.

– Мой господин, можно спросить – кто?..

Аттила посмотрел на него, не мигая.

– Моя семья, – ответил он.

* * *

Поздно вечером два дня спустя, проехав много миль, Орест вернулся обратно, весь в пыли и изнуренный, сопровождаемый странной вереницей из женщин и мальчиков. Мальчики постарше, которым пошел второй десяток, ехали на собственных лошадях, а те, кто помладше, а также женщины, путешествовали в крытой повозке, рассматривая раскинувшийся впереди лагерь.

Живущие в палатках, в свою очередь, глядели на них с любопытством, а затем – с удивлением. Общее количество прибывших оказалось сложно определить, но все сходились на том, что видели шесть мальчиков, столько же девочек и столько же женщин.

Аттила забрал еще две больших палатки из центра лагеря и в одну отправил своих шестерых сыновей. Им было от семнадцати до четырех-пяти лет, и самый младший заплакал, когда его отлучили от одной из женщин. Аттила сел на лошадь и стал смотреть, как они идут. В другую палатку он велел отвести женщин. Тем временем все заметили, что среди прибывших – пять жен и восемь дочерей. Вновь удивленный гул пробежал по толпе. Пять жен для кагана – дело обычное. Но для того, кто странствовал по пустынной Скифии тридцать лет, обладать пятью женами и не дать такой семье распасться, защищая от любого проходящего мимо разбойника, казалось едва ли возможным. Какая-то сила, должно быть, охраняла их…

Убедившись в крепком телосложении сыновей и красоте дочерей, все направили взоры на жен. Даже они вряд ли являлись бесполезными придатками грязного гарема разбойника. Самые старшие смотрели свысока, словно правительницы, возраст же самой младшей жены равнялся возрасту старшей дочери. Без сомнения, новый каган был великим вождем.

Впереди всех шла женщина, которая, вероятно, являлась ровесницей своему мужу. Ее походка была грациозной и неторопливой, глаза – темными и большими, волосы небрежно перехватывала лента. Платье оказалось простой шерстяной накидкой коричневого цвета, а единственными украшениями служили лишь два скромных золотых кольца в ушах и золотая цепочка на лбу. Своим высоким ростом и стройной фигурой женщина напоминала владычицу, но ее красивое, тонкое лицо говорило о долгих годах невзгод и странствий по пустыням, а вовсе не о размеренной жизни во дворце. Вокруг прекрасных глаз уже появилось множество едва заметных морщинок, кожа натянулась на широких и высоких скулах, длинные темные волосы поседели на висках.

Каган что-то крикнул, но никто не понял ни слова. Женщина остановилась, посмотрела на своего господина и хозяина и улыбнулась. В ее улыбке чувствовалось тайное торжество. Она подошла к Аттиле и отправилась в большой синий шатер позади. Остальные жены – те, кто был моложе, красивее, еще мог выносить и родить ребенка – смотрели ей вслед. Затем они двинулись к новому шатру.