Текст книги "Из 'Заметок о разных разностях'"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

И в такие минуты хочется, чтобы вы, благосклонный читатель, не судили строго вашего покорного слугу за его многочисленные огрехи, описки и провалы памяти. Я и сам, заглядывая в свои сочинения, нахожу немало ошибок. Джон вдруг становится Брауном. Браун, которого я похоронил, оживает. Филип Фермин назван у меня в одном месте Клайвом Ньюкомом, о чем я с отчаянием узнал спустя месяцы после появления выпуска. Но ведь Клайв Ньюком, как вы помните, герой совсем другого романа. И они в моих глазах такие же разные, как, ну, скажем, лорд Пальмерстон и мистер Дизраэли. Так вот, в восемьдесят четвертом выпуске "Корнхилл мэгэзин", на странице 990, в строке 76, допущена грубая ошибка, и ее уж не исправить. Дай бог, чтоб все ошибки, совершенные мною в жизни, были не грубее этой.

Итак, еще раз написано: "Finis". Еще одна веха пройдена на долгом пути от рождения до смерти. И поневоле предаешься грустным размышлениям. Продолжать ли и дальше заниматься сочинительством? Буду ли я таким же словоохотливым до конца своих дней? Не настало ли для тебя время, о болтун, прикусить язык и уступить место молодым? У меня есть знакомый художник, который, как и все мы, грешные, постепенно стареет. Последние его работы отличают небывалая доселе тщательность и завершенность. Но этот живописец все еще остается самым усердным и почтительным учеником. Он с благоговением и преданностью продолжает служить своему властелину – Искусству. Чем бы мы с вами ни занимались, лишь в своем трудолюбии и скромности находим мы поддержку и утешение. Скажу вам откровенно: за свою долгую жизнь я убедился, что люди, которые пишут книги, не превосходят ни умом, ни ученостью тех, кто никогда не брался за перо. А если говорить о простой осведомленности в тех или иных вещах, то тут неписатели, пожалуй, почти всегда знают больше. Вы же не требуете от юриста, заваленного делами, чтобы он хорошо знал литературу, ему хватает своих судебных дел. То же и писатель: он, как правило, с головой уходит в свои книги и уже не имеет возможности интересоваться тем, что делают другие. После целого дня работы (когда описываешь, допустим, сердечные муки Луизы, убежавшей с Капитаном, или ужасное поведение Маркиза, подло обманувшего леди Эмилию) я отправляюсь в клуб с намерением обогатить свой ум, просмотреть новые книги, чтобы быть, как говорят американцы, "в курсе". И что же происходит? Уютно устроившись в мягком кресле у камина, а до этого плотно закусив и прогулявшись, я открываю занимательную книжку, и... вы знаете, что потом бывает. Постепенно одолевает дремота. Занимательная книга выпадает из рук, вы ее тотчас поднимаете, стараясь скрыть смущение, водружаете себе на колени, но голова опять клонится к мягким подушкам, глаза слипаются, и вот уже слышно мелодичное посапывание. Не думайте, что я раскрываю клубные тайны. В это время дня здесь сладко дремлют довольно много почтенных старичков. Не исключено, что меня сморил сон над той самой книгой, в которой я недавно своей же рукой вывел слово "Finis". "Если она вогнала в сон автора, то что же будет с читателем?" смеясь, заявляет Джонс, застав меня в этой позе. Как, вы и вправду засыпали, читая ее? Что ж, в этом нет ничего плохого! Я и сам был свидетелем того, как клевали носом над страницами моих книг. В одной из них есть даже виньетка с изображением человека, задремавшего в кресле с "Пенденнисом" или "Ньюкомами" на коленях. И если автор своим сочинением навевает на вас сладкий, здоровый, безмятежный сон, разве он тем самым не делает вам добро? Так же как тот, кто будоражит и захватывает вас, заслуживая вашу любовь и благодарность. Время от времени со мной случается приступ лихорадки, который укладывает меня в постель на целый день. Сначала бьет озноб, от которого мне назначен (чудесное лекарство!) горячий грог, после чего меня бросает в жар, и так далее. Во время этих приступов мне случалось читать романы, и я получал тогда огромное наслаждение. Так, на Миссисипи, застигнутый болезнью, я читал своего любимого "Якова Верного", в другой раз, во Франкфурте восхитительные "Двадцать лет спустя" господина Дюма, в Танбридж-Уэлзе увлекательнейшую "Женщину в белом". Я не отрывался от этих прелестных книг с утра до позднего вечера. И теперь вспоминаю об этой лихорадке с удовольствием и благодарностью. Подумайте только: весь день в постели в обществе чудесной книги! Ни забот, ни угрызений совести из-за того, что не занимаешься делом, ни гостей – лишь шевалье Д'Артаньян или женщина в белом с их занимательными историями. ("Мэм! Мои хозяин велел кланяться и спросить, не может ли он получить третью часть?" – такую просьбу выслушала однажды, не понимая, что произошло, моя приятельница и соседка, у которой я брал по частям "Женщину в белом"). Какими я желал бы видеть свои романы? Я хотел бы, чтоб они были "покрепче", как горячий ром, и ни единой ошибки, никаких флиртов, никаких рассуждений об обществе, короткие диалоги (если только это не ссора), обилие драк и таинственный злодей, которому суждено пережить страшные мучения перед том, как я напишу слово "Finis". Мне не по душе романы с печальным концом. Я никогда не перечитываю истории, в которых героиня больна чахоткой. Если мне будет позволено дать небольшой совет добросовестному сочинителю (как любили выражаться когда-то критики "Экзаминера"), то я бы посоветовал ему не быть по-варварски жестоким, а всегда проявлять милосердие. Автор недавно законченных "Приключений Филипа" любезно разрешил мне сообщить вам, что он собирался в своем романс утопить двух злодеев – некоего доктора Ф. и некоего мистера Т. X., отправив их в плавание на "Президенте" или другом корабле с трагической судьбой, но, как видите, я смягчил приговор. Я представил себе объятых страхом людей среди безбрежного океана, накренившуюся палубу и мертвенно-бледное лицо Фермина и решил: "Нет, лживый негодяй, я не утоплю тебя. Ты отделаешься желтой лихорадкой, ты будешь думать, что тебе пришел конец, и тебе представится случай, почти невероятный, раскаяться в своих грехах". Не знаю, раскаялся ли он на самом деле, когда заболел в Виргинии. Вероятнее всего, что он вообразил себя обиженным своим сыном и простил его на своем смертном ложе. Вы думаете, так уж часто в жизни встречается неподдельное искреннее раскаяние? Разве люди не ищут себе оправданий для душевного спокойствия, разве не пытаются убедить себя, что их просто оклеветали и запутали? Они милостиво прощают своих кредиторов, которые пристают к ним с неоплаченными счетами, и не держат зла на того бессердечного негодяя, который отвел их в полицию за кражу ложек. Много лет назад я рассорился с одним довольно известным господином (я поверил тому, что о нем говорили его друзья, хотя это, как оказалось, не соответствовало истине). Мы так и не помирились до самой его кончины. Помнится, я говорил его брату: "Почему ваш брат не жалует меня? Это я должен сердиться и не прощать: ведь виноват-то я!" Если в том краю, куда они оба переселились (в книгах их жизни уже поставлено "Finis"), они еще помнят о земных обидах, ссорах и сплетнях, то, я думаю, они согласятся, что провинность моя была не из тех, которые нельзя простить. Если вы не совершили в жизни ничего более тяжкого, уважаемый сэр, то, уверяю вас, вы не такой уж большой грешник. О, dilectissimi fratres! {Возлюбленные братья! (лат.).} Лучше вспомним о своих нераскрытых грехах и о них покаянно споем в тихом скорбном миноре: "Miserere nobis miseris peccatoribus" {Сжалься над нами, жалкими грешниками (лат.).}.

Из грехов, в которые нередко впадают романисты, я первым назвал бы высокопарность и напыщенность и молил бы бога об отпущении мне именно этого греха. Это порок всех учителей, гувернанток, критиков, проповедников, словом, тех, кто наставляет на путь истинный молодых и старых. Из ныне живущих сочинителей (я говорю это, чтобы облегчить свою душу и покаяться) ваш собеседник, пожалуй, более других привержен к назидательности. Не он ли вечно прерывает свой рассказ, чтобы поучать вас? И когда ему следует заниматься делом, не он ли отводит свою Музу в сторонку и начинает изводить ее своими циничными рассуждениями? Я открыто и чистосердечно признаюсь: "Peccavi!" Поверьте, мне самому хотелось бы написать историю, в которой не нашлось бы места авторскому самомнению, – чтоб не было там ни отступлений, ни циничных замечаний, ни прописных истин (и тому подобного), а вместо этого на каждой странице случалось бы что-нибудь неожиданное и в каждой главе были бы злодеи, поединки, тайны... Мне бы хотелось приготовить для читателя такое острое, пряное кушанье, чтобы после каждой ежемесячной порции он еще сильнее чувствовал голод.

У Александра Дюма есть описание того, как он, сочиняя план нового романа, провел два дня в полном одиночестве, лежа на спине на палубе своей яхты в одном средиземноморском порту. На исходе второго дня он встал и велел подавать обед. Сюжет был построен. За эти два дня он вылепил из глины удивительную заготовку, которую оставалось только отлить в вечной бронзе. Персонажи, эпизоды, развитие событий, взаимоотношения героев – все это он четко представил себе еще до того, как взялся за перо. Мой же Пегас не взмывает ввысь, чтобы дать мне возможность увидеть все как на ладони. У него нет крыльев, и я даже думаю, что он слеп на один глаз. Это своенравное, упрямое и флегматичное существо: он принимается щипать траву, когда следует нестись галопом, и скачет галопом, когда следует перейти на шаг. Он никогда не позволяет мне блеснуть его возможностями. Иной раз он вдруг так припустится, что только диву даешься, но зато, когда я горю желанием разогнаться, это упрямое животное артачится, и я вынужден отпустить поводья и терпеливо ждать. Интересно, случается ли другим романистам отдаваться вот так же на произвол судьбы? Когда они вынуждены следовать по тому или иному пути вопреки своей воле? Порой из уст своих персонажей я слышал совершенно неожиданные высказывания. Как будто моим пером движет какая-то таинственная сила. Герой что-то делает или говорит, а я спрашиваю себя: "И как он, черт возьми, до этого додумался?" Каждый из нас видит сны, в которых происходят удивительнейшие события. Правда, удивления-то они как раз и не вызывают, ведь это происходит во сне. Хотя люди там говорят такое, что вам раньше и в голову не приходило. Точно так же и воображение способно предвосхищать события. Мы только что говорили о надутом стиле. А что, если это просто стиль вдохновения, – когда писатель, как пифия на своем треножнике, вдыхает подземные испарения, а вещие слова совершенно непроизвольно – с криком, со свистом и стоном – вырываются из голосовых труб этого живого органа? Я уже рассказывал, какое необычайное потрясение испытал, когда созданный художником (но не мной) Филип Фермин вошел в мой кабинет с рекомендательным письмом и сел в кресле напротив. В "Пенденнисе", написанном десять лет назад, я изобразил некоего Костигана, лицо полностью вымышленное (точнее сказать, созданное, как это обычно делается, из ошметков, клочков и обрывков разных человеческих характеров). И вот как-то вечером я сидел, покуривая, и таверне и вдруг увидел перед собой живого Костигана – это был вылитый он: сходство с персонажем, каким он изображен на моих несовершенных рисунках, было поразительным. Тот же тесный сюртук, такой же продавленный цилиндр, надвинутый на один глаз, то же подмигивание этим глазом. "Сэр, – сказал я, обращаясь к нему, как к старому знакомцу, с которым встречался в других, неведомых краях, – сэр, – сказал я, – могу ли я предложить вам стаканчик грога?" – "Что ж, я не прочь, – ответил он. – А я вам за это что-нибудь спою". Конечно же, он говорил с ирландским акцентом. И, конечно же, когда-то был военным. Не прошло и десяти минут, как он уже доставал "Армейский вестник", где была напечатана его фамилия. А через несколько месяцев мы прочли о нем уже в сообщении полицейского суда. Как же мне удалось узнать о его существовании, предугадать его? Кто докажет мне, что не его я видел, когда пребывал в мире грез и воображения. Может быть, в мире грога и винного брожения? Но оставим каламбуры. Меня совсем не удивило, что он заговорил с ирландским акцентом, ведь я знал его до того, как он появился. Кому не известно это странное чувство, когда, увидев что-то впервые, – будь то человек, местность или слова в книге в определенном порядке, – вдруг ловишь себя на мысли, что все это ты уже встречал раньше?

Вальтера Скотта называли "северным чародеем". Но представьте себе, что некий романист обладает такой волшебной силой, что его герои начинают жить самостоятельной жизнью. Представьте, что ожили Маргарита, Миньона, и Гец фон Берлихинген (правда, они бестелесны), и через окно, распахнутое в сад, проникнут к нам Айвенго и Дугалд Дальгетти, и Ункас с благородным Кожаным Чулком незаметно проскользнут сюда. Войдут неслышной походкой, покручивая ус, Атос, Портос и Арамис; появятся прелестная Амелия Бут под руку с дядей Тоби, и Титлбэт Титмаус с позеленевшими от краски волосами, и труппа Краммльса вместе с бандой комедиантов Жиля Блаза, и сэр Роджер де Коверли, и величайший из всех безумцев – рыцарь Ламанчский со своим восхитительным оруженосцем. Я задумчиво смотрю в окно, представляя их всех, и мне становится почему-то грустно и одиноко. Если б кто-то из них и вправду появился передо мной, я не был бы сильно поражен. О милые мои друзья, сколько приятных часов я провел с вами! Теперь мы видимся уже реже, но каждая наша встреча приносит мне радость. Вчера вечером я целых полчаса провел с Яковом Верным – это было после того, как, прочитав корректуру заключительной главы, я написал "Finis" и посыльный уже благополучно добрался с моими листами до типографии.

Вот ты и умчался, мой маленький посыльный, забрав корректуру с последними исправлениями и помарками. Последними? Да этим последним исправлениям, кажется, и конца не будет! Будь они прокляты, все эти сорняки! Каждый день я нахожу их в своем скромном саду, и мне хочется тут же вооружиться мотыгой и взяться за прополку. Поверьте, дорогой сосед, их просто невозможно вывести, эти лишние слова! Когда возвращаешься к давно написанным страницам, испытываешь что угодно, только не блаженное удовлетворенно. Чего бы я нынче не отдал за возможность вымарать некоторые из них! О, какие бездарные, какие беспомощные страницы! Оговорки, унылые пассажи, пустая раздражительность, то и дело повторения и вечное возвращение к излюбленным темам! Но все же порою вдруг ощутишь благодарный отклик в душе или вспомнишь о чем-то дорогом и забытом. Еще немного глав, и придет черед самой последней из них, когда и слово "Finis" исчезнет навсегда, уйдя в Великую Бесконечность.

КОММЕНТАРИИ

"О двух мальчиках в черном" ("On Two Children in Black"), "Иголки в подушке" ("Thorns in the Cushion"), "He пойман – не вор" ("On being Found

Out"), "De Finibus"

Помещенные в данном томе четыре очерка Теккерея взяты из его цикла "Заметки о разных разностях" ("Roundabout Papers"). Очерки этой серии печатались в журнале "Корнхилл магазин" с января 1860 по ноябрь 1863 года. Первые два относятся к 1860 году (март и июль), третий напечатан в мае 1861, четвертый – в августе 1862 года. В 1863 году "Заметки о разных разностях" вышли отдельной книгой.

На русском языке они впервые были опубликованы (с небольшими купюрами) в 1864 году издательством "Современник" под названием "Сатирические очерки". Пять из них впоследствии были включены в том 11 первого собрания сочинений Теккерея (СПб., Издательство бр. Пантелеевых, 1894-1895).

В настоящем издании очерки печатаются в новом переводе.

"Письма" Хауэла. – Джеймс Хауэл (1594-1666) – дипломат и эссеист, автор историкв-политических памфлетов, в последние годы жизни-королевский историограф Карла II. Его "Письма" (полное название: "Epistolae Ho Elianae: интимные письма", 1655) считаются в Англии классическим сочинением. Они адресованы главным образом воображаемым корреспондентам и были написаны во Флитской тюрьме, куда Хаум был заключен как роялист в период буржуазной революции. "Письма" представляют собой серию занимательных очерков о людях и событиях той эпохи, живых зарисовок, касающихся быта Англии я других европейских стран, и рассуждений на самые разнообразные темы.

Миссис Гранди – персонаж, упоминаемый в комедии второстепенного английского драматурга Томаса Мортона (1764-1838) "Бог в помочь". Имя миссис Граидп стало в Англии синонимом буржуазной благопристойности, мнения света, а фраза из пьесы "Что скажет миссис Гранди?" – вошла в речевой обиход.

Титанов век. – В греческой мифологии Титан – прекрасный троянец, возлюбленный богини Эос. По его просьбе богиня даровала ему бессмертие, но так как Титон не уточнил, что желает оставаться вечно молодым, то он со временем превратился в дряхлого старика. Желая избавиться от бремени жизни, он вновь обратился к богине Эос, но она не смогла помочь ему и превратила его в кузнечика.

Архилох – древнегреческий сатирик VII в. до и. э., прославившийся своей язвительностью; здесь – желчный скептик, ироничный человек.

...описали устроенное в честь Журнала триумфальное шествие... – В шестом, июньском, номере "Корнхилл мэгэзин" в очерке "О недавних великих победах".

...то же говорил и добряк Ричардсон... – Сэмюел Ричардсон (1689-1761), автор сентиментальных бытовых романов, был литературным противником Фильдинга, произведения которого он считал безнравственными и вредными.

Гиббон Эдуард (1737-1794) – английский историк и литературный критик, высоко ценивший творчество Фильдинга.

Бардольф, Ним, Долль Тершит, миссис Куикли – персонажи шекспировской хроники о Генрихе IV.

"De Finibus" – название трактата Цицерона (полное название: "De Finibus bonorum et malorum" – "О пределах добра и зла"); в данном случае Теккерей употребляет слово "finis" в значении "конец, окончание".

...как писал об этом, кто-то из исследователей. – Сам Теккерей в очерках "Английские юмористы XVIII века" (см. т. 7 наст. Собр. соч.).

Назад возвращаюсь опять. – Парафраза из Горация: "Силой природу гони, она все равно возвратится" ("Послания", I, 10).

Вулком, Твисден – персонажи романа Теккерея "Приключения Филипа".

Да охранят нас ангелы господни! – Восклицание Гамлета при виде призрака ("Гамлет", I, 4).

Вайсенборн – учитель немецкого языка, у которого Теккерей брал уроки во время пребывания в Веймаре.

"Яков Верный" – роман английского писателя Фредерика Мэриэта (1792-1848), в прошлом капитана английского флота, писавшего главным образом о морских приключениях.

"Президент" – название парохода, который в марте 1841 г. отправился из Нью-Йорка в Ливерпуль, попал в шторм и затонул.

Миньона – персонаж романа Гете "Вильгельм Мейстер". Гец фон Берлихинген – герой одноименной исторической драмы Гете (1773).

Дугалд Далъгетти – искатель приключений из романа Вальтера Скотта "Легенда о Монтрозе" (1819).

Ункас, Кожаный Чулок – герои романа Джеймса Фенимора Купера "Последний из могикан" (1826).

Амелия Дут – героиня романа Фильдинга "Амелия" (1751).

Дядя Тоби – персонаж романа Лоренса Стерна "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" (1760-1767).

Титлбэт Титмаус – главный герой романа Сэмюела Уоррена "Десять тысяч в год" (1839).

Краммльс – персонаж романа Диккенса "Николас Никльби" (1838-1839).

Жиль Блаз – герой романа Алена-Рене Лесажа "Похождения Жиля Блаза из Сантильяны" (опубл. в 1715-1735 гг.).

Сэр Роджер де Коверли – сквозной персонаж очерков Ричарда Стиля в издаваемом им журнале "Зритель" (1711-1714).