Текст книги "Из 'Записок Желтоплюша'"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Теккерей Уильям Мейкпис
Из 'Записок Желтоплюша'

Уильям Мейкпис Теккерей

Из "Записок Желтоплюша"

Нашла коса на камень

Второго моего хозяина звали еще благозвучней, чем первого. Я поступил лакеем к достопочтенному Элджернону Перси Дьюсэйсу, младшему – пятому по счету – сыну лорда Крэбса.

Элджернон был адвокатом, вернее сказать – жил на Колодезном дворе в Темпле. Квартал не ахти какой, так что мои читатели могут его и не знать. Находится он на окраине Лондона и является любимым приютом столичной юриспруденции.

Мистер Дьюсэйс был адвокат, однако это вовсе не значит, что он выступал на суде или объезжал судебные округа; просто он снимал комнату на Колодезном дворе и дожидался должности судьи, ревизора или какая еще там могла ему выйти от правительства вигов. И отец у него (так мне рассказала уборщица) был лорд из вигов, хотя раньше ходил в ториях. Такой был неимущий лорд, что стал бы кем угодно или вовсе ничем, лишь бы пристроить сыновей и самому разжиться.

Элджернону от него полагалось двести фунтов в год; оно бы неплохо, да только он их не выплачивал.

А молодой джентльмен был хоть куда. Свои доходы в 0-0 фунтов в год он тратил, как подобает настоящему светскому человеку. Держал кеб, ездил к Олмэку и к Крокфорду, вращался в самых высших аферах, а в судебные книги, по правде сказать, заглядывал очень редко. Знатные господа умеют добывать деньги на всякий манер, иной раз так, что простым людям и не приснится.

Жил он всего-навсего на каком-то там Колодезном дворе, на четвертом этаже, а широко, точно Кресс. Десятифунтовыми бумажками швырялся, как полупенсами; кларет и шампанское мы хлестали, точно простой джин; ну а мне, понятно, лестно было служить у такого знатного барина.

В гостиной у Дьюсэйса висела картина, а на ней был представлен весь его род в виде дерева; дерево росло из живота у рыцаря, и на каждой ветке кружочек с именем. Выходило, что Дьюсэйсы прибыли в Англию в 1066 году с самим Вильгельмом Завоевателем. Называется такое дерево негералическим. Вот это-то дерево – да еще звание достопочтенного – и позволяло хозяину так жить. Будь то простой человек, он выходил бы мошенник. А знатному не то еще прощается. Что там скрывать – достопочтенный Элджернон был ШУЛЕР. Для человека низкого звания нет хуже, чем это ремесло; человек честный за него нипочем не возьмется; ну, а для знатного джентльмена оно самое выгодное и легкое.

Кое-кто удивится, зачем такой барин проживал в Темпле; а я скажу, что в этом самом Темпле живут далеко не одни юристы. Там квартирует много холостяков, таких, что даже совсем не по судейской части; много и липовых адвокатов, которые за всю свою жизнь и двух раз не надевали мантии и парика; им бы жить где пошикарнее, на Бонд-стрит или на Пикадилли, а они живут в Темпле.

Взять хотя бы нашу лестницу – там на восемь квартир было всего три адвокатских. Внизу – адвокаты Скрьюеон, Хьюсон и Дьюсон; на втором этаже адвокат высшего ранга Флеббер, напротив него – стряпчий Браффи. На третьем адвокат-ирландец мистер Хаггерстон; этот имел клиентов в тюрьме Олд-Бейли и вдобавок должность лепортера в газете "Морнинг пост". На той же площадке висела дощечка:

"Мистер Ричард Блюит",

а на четвертом этаже, кроме моего хозяина, проживал некий мистер Докинс.

Этот переехал в Темпл недавно – на свою беду; лучше бы ему на свет не родиться; ведь Темпл его разорил, ну, не сам, а с помощью моего хозяина и мистера Дика Блюита, как вы сейчас услышите.

Мистер Докинс – так объяснил мне его слуга – только что вышел из Оксфорда и был при деньгах: что-то около шести тысяч фунтов в ценных бумагах. Недавно справил совершеннолетие, был круглый сирота, а в Оксфорде окончил с отличием и приехал в столицу, чтобы выйти в люди и научиться адвокатскому делу.

Сам-то он был не из знатных – отец, говорят, был у него сыровар – и очень рад был встретить приятеля по Оксфорду, мистера Блюита, младшего сына богатого сквайра из Лестершира; даже и квартиру нарочно снял рядом.

Мы с лакеем мистера Блюита сошлись накоротке, а хозяева наши почти не знались; мой был слишком аристократ, чтобы водиться с Блюитом. Тот играл на скачках, бывал постоянно у Тэттерсола, держал верховую лошадь, носил белую шляпу, фрак и синий шейный платок с узором "птичий глаз". Все повадки были у него иные, чем у моего хозяина. Хозяин был стройный, алигантный, руки имел белые, лицо бледное, глаза черные и пронзительные; бачки тоже черные, как вакса, и аккуратно подстриженные. Говорил тихо и деликатно, всегда при этом следил за собеседником и всем говорил одно только приятное. А Блюит тот был совсем другой. Тот хлопал всех по плечу, всегда или пел, или чертыхался во все горло. Такой хороший и развеселый парень, что кажется, жизнь и душу доверишь. Докинс так и додумал. Этот был тихоня; вечно возился с книгами, с поэмами Байрона или с флейтой и прочими научными занятиями, но скоро подружился с Диком Блюитом, а потом и с моим хозяином, достопочтенным Элджерноном. Бедняга! Он-то думал, что завел себе друзей и хорошие связи, а попался в лапы самых что ни на есть отъявленных мошенников.

Пока мистер Докинс не переехал к нам в дом, мой Дьюсэйс еле кланялся Блюиту, а через какой-нибудь месяц подружился. Оно и понятно – Блюит стал ему нужен. С Докинсом мой хозяин не пробыл и часу, как уж понял, что это кусочек лакомый.

Знал это и Блюит и не собирался эдаким кусочком делиться. Любо было видеть, как достопочтенный Элджернон выудил бедную птичку из когтей Блюита, когда тот совсем уже разлакомился. Ведь он-то и поселил у нас Докинса, чтобы иметь его под рукой и ощипать без помехи.

Мой хозяин скоро догадался, что задумал Блюит. Рыбак рыбака чует издалека; хотя мистер Блюит вращался в более низких аферах, они друг о друге все знали и друг дружку насквозь видели.

– Эй ты, негодяй, – говорит мне однажды Дьюсэйс (он со мной всегда так ласково разговаривал), – кто это там снял квартиру напротив и все упражняется на флейте?

– Это мистер Докинс, сэр, – говорю я, – богатый молодой джентльмен из Оксфорда и большой друг мистера Блюита. Они друг у дружки днюют и ночуют.

Хозяин на это ничего не сказал, только усмехнулся – но как! Эдакой сатанинской усмешки и самому дьяволу не изобразить.

Я сразу смекнул, в чем дело.

Первое: если кто играет на флейте, тот наверняка простак.

Второе: мистер Блюит – наверняка мошенник.

Третье: если мошенник спознался с простаком, а тот богат, ясно, чем кончится дело.

Я был тогда еще зеленым юнцом, но кое в чем разбирался не хуже хозяина. Неужели же одни только джентльмены знают, что к чему? Да господи! Нас на нашей лестнице было четверо, все молодцы один к одному: слуга мистера Браффи, мистера Докинса, мистера Блюита и я; так мы знали дела наших господ лучше, чем они сами. Скажу хоть про себя: не было у Дьюсэйса в ящиках такой бумажки, счета или там миморанда, чтобы я не прочел. Так же точно у Блюита: мы с его слугой читали у него все подряд. Из каждой бутылки вина нам доставался стакан, из каждого фунта сахара – сколько-то кусков. От всех ящиков у нас были ключи, все письма мы прочитывали, все счета проверяли, и от обеда имели лучший кусок: от дичи – печенку, из бульона – фрикадельки, из салата – яйца. Уголь и свечи мы, так уж и быть, оставляли уборщицам. Скажете, воровство? Ничуть не бывало; мы были в полном своем праве – что слугам положено, то свято; это уж как английский закон.

Коротко говоря, дела у Ричарда Блюита обстояли так: от отца он получал 300 ф. в год; а из них надо было платить 190 ф. по университетским долгам, 70 за квартиру, еще 70 за лошадь, 80 слуге на своих харчах, да еще 350 за квартиру в Риджент-парке; ну, там, карманные деньги, скажем, 100, на стол и вино еще около двухсот. Как видите, к концу года набегала кругленькая сумма.

У моего хозяина дело шло иначе; как он был человек более светский, то и долгов имел поболее.

Вот, к примеру:

У Крокфорда за ним числилось 3711 ф. 0 ш. 0 п.

Векселей и долговых расписок на (хоть он

по ним обычно не платил) 4963 ф. 0 ш. 0 п.

Портному (по 22-м счетам) 1306 ф. 11 ш. 9 п.

За лошадей 402 ф. 0 ш. 0 п.

Каретнику 506 ф. 0 ш. 0 п.

Долги еще с кембриджских времен 2193 ф. 6 ш. 8 п.

Разное 987 ф. 10 ш. 0 п.

–

Итого: 14 069 ф. 8 ш. 5 п.

Это я привожу для интересу: не всем ведь известны тайны светской жизни; даже про долги настоящего джентльмена знать и поучительно и приятно.

Вернусь, однако, к моему рассказу. В тот самый день, когда мой барин справлялся у меня о мистере Докинсе, он повстречал на лестнице мистера Блюита; и любо было поглядеть, как он его приветствовал; а ведь прежде, бывало, едва замечал. Улыбнулся ему так сладко, как редко кому улыбался. Подал руку в белой лайковой перчатке и говорит как нельзя любезней:

– Ах, это вы, мистер Блюит! Сколько лет, сколько зим! Ну не грех ли, что живем по соседству, а между тем так редко видимся?

Мистер Блюит стоял в дверях в халате горохового цвета, курил сигару и напевал охотничью песню. Сперва он удивился и вроде бы обрадовался, но потом что-то заподозрил.

– Действительно, – говорит, – давно мы с вами не виделись.

– С тех пор, помнится, как вместе обедали у сэра Джорджа Хуки. Что за вечер мы там провели, а, мистер Блюит? Что за вино! Что за песни! Помню, как вы спели нам "Майское утро", – клянусь, не слыхал ничего лучше в комическом роде. Еще вчера я об этом рассказывал герцогу Донкастеру. Вы ведь, кажется, знаете герцога?

– Нет, – говорит угрюмо мистер Блюит. – Не знаю.

– Неужели не знаете? – восклицает мой хозяин. – Зато он вас знает; да кто же из английских спортсменов вас не знает? Весь Ньюмаркет повторяет ваши остроты.

Так вот он и морочил мистера Блюита. Тот сперва только бурчал в ответ, а потом, наслушавшись лести, размяк и всему этому вранью поверил. А там оба прошли к мистеру Блюиту и затворили за собой дверь.

Что уж они там делали – не знаю; через час хозяин вернулся желтый, как горчица, и весь пропахший табаком. Ну и тошнило же его! Оказывается, курил с Блюитом сигары. Я, конечно, молчу, а сколько раз слыхал, что он табаку не выносит, что табак ему хуже отравы. Но не таковский он был, чтобы делать что-нибудь зря; раз курил, значит, так надо.

Я их разговора не слышал, зато слыхал слуга мистера Блюита.

– Ах, мистер Блюит, какие сигары! Не найдется ли хоть одна для друга? (Ох, хитрый лис! Не к сигарам он подбирался!)

– Войдите, – говорит ему мистер Блюит; и заходит у них беседа о том, о сем; а хозяин все больше о молодом человеке, что к ним переехал, о Докинсе, – надо, мол, соседям жить в дружбе; вот он, например, очень рад, что сошелся с мистером Блюитом, и рад бы дружить со всеми его друзьями, и так далее. Мистер Дик, однако ж, почуял ловушку.

– Я, – говорит, – этого Докинса, собственно, и не знаю; так, сын какого-то сыровара. Визит я ему отдал, а продолжать знакомство не имею намерения; это вовсе ни к чему, когда тебе кто не ровня.

И сколько хозяин ни закидывал удочку, мистер Блюит на крючок не шел.

– Черт бы побрал ворюгу, – бормотал потом мой хозяин, лежа на софе и мучась тошнотой. – Травись тут его распроклятым табаком, а дело ни с места. Чертов мошенник! Думает обобрать бедного сыровара? Как бы не так! Я его предостерегу.

А я слушаю и со смеху прямо лопаюсь. Мне-то отлично известно, как он его "предостережет". По пословице: конюшню запрет, а коня прежде сам выведет.

На другой день он подстроил одну штуку, чтобы познакомиться с Докинсом, и очень ловко это у него вышло.

Мистер Докинс, кроме стихов и флейты, любил еще хорошо покушать и выпить. Весь день он сидел за книгами и за флейтой, а вечером шел в трактир обедать и пить вино со своим дружком Блюитом. Сперва-то он был тихоня, и приучил его все тот же мистер Б. (конечно, ради своих целей). А кто хорошо пообедал и выпил лишнее, тому наутро нужна содовая, а может, и жаркое. Так и мистеру Докинсу; ровно в двенадцать по нашей лестнице всегда подымался официант из ресторации Дика с горячим завтраком для мистера Докинса. Никто бы такого пустяка и не приметил, а хозяин мало что приметил – так и накинулся на него, как петух на зерно.

И вот посылает он меня на Пикадилли к Морелю, за Страсбургским паштетом – по-французски "патэ де фуа-гра". Потом берет карточку и прикалывает в коробке (паштеты эти продаются обыкновенно в деревянных круглых коробках наподобие барабанов – и что вы думаете он пишет на ней? "Достопочтенному Элджернону Перси Дьюсэйсу и т. д. и т. п. С приветом от князя Талейрана".

С приветом от князя Талейрана! До сих пор смеюсь, как вспомню. Ох и змей лукавый был этот Дьюсэйс!

И надо ж такой беде случиться: мистеру Докинсу несут завтрак, а тут как раз спускается по лестнице мистер Элджернон Перси Дьюсэйс. Идет себе веселый, как пташка, напевает мотивчик из оперы и помахивает тростью с золотым набалдашником. Идет он очень быстро и случайно задевает тростью поднос. Так и полетело жаркое, перец, кетчуп и содовая! И как это хозяин подгадал время с такой точностью? Правда, его окно глядело во двор, и ему был виден всякий, кто к нам входил.

Эта несчастная случайность страх как рассердила моего хозяина. Он осыпал официанта бранью, пригрозил ему тростью и тогда только угомонился, когда увидел, что официант будет его потяжелее и ростом повыше. Потом хозяин вернулся к себе, а официант Джон – в ресторацию Дика за новой порцией жаркого.

– Экое досадное происшествие, Чарльз, – говорит мне хозяин немного спустя – он тем временем написал какое-то письмо, вложил его в конверт и запечатал фамильной печатью, – но я вот что придумал: отнеси мистеру Докинсу это письмо и паштет, что вчера купил; да смотри, мерзавец, не проболтайся, откуда ты его принес, не то я тебе все кости переломаю.

Такие обещания он, не в пример прочим, всегда выполнял; а мне мои кости были дороже; я отнес письмо и, конечно, ни слова. Прождал сколько-то времени у мистера Докинса и вернулся с ответом. Могу привести здесь и письмо и ответ, потому что снял копии:

"Достопочтенный Э.-П. Дьюсэйс

Т.-С. Докинсу, эсквайру,

Темпл, вторник.

М-р Дьюсэйс шлет м-ру Докинсу наилучшие пожелания и одновременно самые искренние сожаления по поводу случившегося.

На правах соседа м-р Дьюсэйс просит разрешения возместить, насколько возможно, причиненный ущерб. Если бы м-р Докинс согласился отведать содержимое прилагаемой коробки (полученной прямо из Страсбурга, от друга, на чей гастрономический вкус м-р Докинс может всецело положиться), оно, быть может, заменит блюдо, погубленное из-за неловкости м-ра Дьюсэйса.

М-р Дьюсэйс убежден, что и отправитель паштета рад будет узнать, что он попал к столь известному ценителю, каков м-р Докинс".

"Темпл, вторник,

Т.-С. Докинс, эскв.

Достопочтенному Э.-П. Дьюсэйсу.

М-р Томас Смит Докинс благодарит дост. м-ра Дьюсэйса и с величайшим удовольствием принимает его великодушный дар. М-р Докинс почел бы за особое счастье, если бы м-р Дьюсэйс простер свою любезность далее и согласился разделить с ним роскошную трапезу, которую он столь щедро предложил".

Я не раз смеялся над этими письмами, а переписал их для меня писец, служивший у мистера Браффи. Штука с князем Талейрапом удалась на славу. Докинс раскраснелся от удовольствия, читая записку. Прежде чем сочинить приведенный ответ, он изорвал несколько листов бумаги, и рука у него дрожала от радости. А каким торжеством сверкнули злые черные глаза Дьюсэйса, когда он его получил! Мне еще не доводилось видеть черта, но думаю, что он так же вот улыбается, когда поддевает на вилы грешную душу. Дьюсэйс вырядился во все самое лучшее и пошел, а прежде послал меня сказать, что принимает приглашение с удовольствием.

Паштет разложили по тарелкам, и джентльмены за едой дружески разговорились. Дьюсэйс так и расстилался, так и мел хвостом – во всем соглашался с Докинсом, хвалил его вкус, мебель, сюртук, образованность и игру на флейте; послушать его, так на свете не было другого такого фпломена как Докинс; а такого скромного, искреннего и честного малого, как Дьюсэйс, тоже не сыщешь, кроме как на нашей лестнице. Бедный До всему поверил. Хозяин обещался представить его герцогу Донкастеру и не знаю еще скольким вельможам, так что Докинс прямо захмелел от радости. Знаю достоверно (и это очень на него похоже), что он в тот же день заказал два новых костюма на случай знакомства со знатью.

Но самое смешное еще впереди. Как раз в это время по лестнице, с песней, руганью и бахвальством, подымается мистер Дик Блюит. Распахивает дверь к Докинсу и орет: "Эй, До, старина, как живешь?" И вдруг видит Дьюсэйса; тут он разевает рот, бледнеет как известка, краснеет как рак и готов упасть.

– Дорогой мистер Блюит, – говорит мой хозяин, улыбаясь и подавая руку, – рад вас видеть. Мы только что говорили о вашей лошадке. Прошу садиться.

Блюит так и сделал; и стали они друг друга пересиживать. Но куда Блюиту до моего хозяина! Он хмурится и молчит, а хозяин, напротив, любезен. Никогда не слыхал, чтобы он так разливался, такие отпускал шуточки. Наконец мистер Блюит сдается и начинает прощаться; хозяин – за ним, берет его под руку, ведет к себе и все с любезностями.

Но Дик так был зол, что не слушал, а когда хозяин начал что-то рассказывать про герцога Донкастера, Блюита прорвало:

– К черту герцога! Нечего из меня дурака строить! Меня не заморочишь россказнями про герцогов да герцогинь. Думаешь, я тебя не знаю? Тебя всякий знает, и чем ты живешь. Ты метишь на Докинса, думаешь его обобрать; так нет же... (Тут приходится опустить некоторые его выражения.) А когда он их выпустил целый залп, мистер Дьюсэйс сказал этак спокойно:

– Слушай-ка, Блюит. Я тебя тоже знаю за величайшего мошенника и вора, по каком плачет виселица. Будешь меня стращать -прибью тростью. Не уймешься – пристрелю. Станешь между мной и Докинсом – сделаю и то и другое. Я про тебя, каналья, все знаю. Знаю, что ты уже обставил мальчишку на двести фунтов и подбираешься к остальному. Давай пополам, иначе ни гроша не получишь.

И верно, что хозяин много чего знал, только откуда?

Я не видел лица мистера Блюита при этом разговоре, потому как через закрытую дверь мало что увидишь; после этих взаимных любезностей они долго молчали – один ходил по комнате, другой сидел ошарашенный и только ногой притопывал.

– Вот что, Блюит, – говорит наконец мой хозяин. – Если не будешь шуметь, так и быть, поделюсь; но попробуй выиграть у него хоть шиллинг без меня или без моего разрешения, тогда уж пеняй на себя.

– Как же так, Дьюсэйс, – говорит Дик, – не по справедливости это. Дичь-то ведь я поднял. Зачем же мешать?

– Дурак же ты, Блюит! Вчера еще уверял, что ты его знать не знаешь; вот мне и пришлось самому знакомиться. По какому такому закону чести я его должен тебе уступать?

Любо-дорого было слушать, как эти мошенники рассуждали о чести. Сердце мне говорило, что надо бы, пожалуй, остеречь молодого Докинса, как с ним собираются поступить эти молодчики. Но если им не известно, что такое честь, мне-то это известно; никогда я не выношу сор из избы, пока служу хозяевам; а ушел – тогда, конечно, дело иное.

На другой день был у нас званый обед. Бульон, тюрбо, соус из омаров, седло барашка по-шотландски, куропатки и миндальное пирожное. Из вин: шампанское, белое рейнское, мадера, бутылка опорто и разливанное море кларета. Обедали трое: достопочтенный Э. – П. Дьюсэйс, Р. Блюит и мистер Докинс, эсквайры. Мы в кухне тоже попользовались, да как! Слуга мистера Блюита столько съел куропатки (когда ее убрали со стола), что я думал полезет назад; слуга мистера Докинса (ему было всего лет тринадцать) так налег на пирожное и плумпудинг, что пришлось ему скормить несколько хозяйских пилюль, а после них он едва не отдал богу душу. Это, впрочем, к делу не идет; я ведь не про слуг взялся рассказывать, а про господ.

Поверите ли? Пообедав и выпив втроем бутылок восемь, джентльмены сели за экарте. В эту игру играют вдвоем, а когда есть третий, он только смотрит.

Сперва играли по кроне за очко, а ставка была фунт. Тут силы оказались на удивление равные; к ужину (поджаренная ветчина, поджаренные бисквиты и шампанское) дела обстояли так: у мистера Докинса выигрыш два фунта, у мистера Блюита – тридцать шиллингов, у мистера Дьюсэйса проигрыш три фунта десять шиллингов. После ветчины и шампанского пошла игра покрупнее. Теперь очко стоило фунт, ставка – пять. Послушав, как честили друг друга утром Блюит и хозяин, я знал, что теперь уж Докинсу несдобровать.

Ан нет; Докинс продолжал выигрывать, а мистер Б. на него ставил и помогал добрым советом. К концу вечера (то есть часов в пять утра) игру прервали. Хозяин подсчитал на карточке.

– Не повезло мне, Блюит, – говорит он. – Я вам должен – погодите-ка, да, сорок пять фунтов.

– Именно, – говорит Блюит. – Ровно сорок пять.

– Я вам выпишу чек, – говорит достопочтенный джентльмен.

– Ну зачем это, дорогой сэр!..

Но хозяин берет лист бумаги и пишет чек на своих банкиров "Памп, Олдгет и Кь".

– А теперь давайте сочтемся с вами, милый Докинс, – говорит хозяин. Если бы вам везло, как вначале, я был бы сейчас немало вам должен. Voyons, тринадцать очков по фунту, это легко счесть.

Достает кошелек, бросает на стол тринадцать золотых соверенов; и так они засверкали, что я только глазами заморгал.

Бедный Докинс – тоже. Протягивает за деньгами руку, а рука дрожит.

– И должен сказать, – добавляет хозяин, – а у меня есть кое-какой опыт, что вы – лучший игрок в экарте, с каким мне доводилось садиться за стол.

Докинс так и сияет. Прячет деньги и говорит:

– Вы мне льстите, Дьюсэйс.

Еще бы не льстил! Хозяин только это и делал.

– Но знаете ли, Докинс, – продолжает он, – я требую реванша; ведь вы меня прямо-таки разорили.

– Что ж, – говорит Томас Смит Докинс, довольный, точно выиграл целый миллион. – Хоть завтра. А ты что скажешь, Блюит?

Мистер Блюит, ясное дело, согласен. Хозяин, немного поломавшись, тоже соглашается.

– Встретимся у вас, – говорит он, – только прошу, мой милый, поменьше вина. Я и вообще-то не пью, а тем более перед тем, как сесть за экарте, да еще с вами.

Бедный Докинс ушел от нас счастливый, как король. "А это тебе, Чарльз", – и бросил мне целый соверен. Бедняга! Я-то знал, что его ждет.

Самая потеха, что эти тринадцать соверенов, выигрыш Докинса, хозяин занял у мистера Блюита. Я их принес еще утром, а с ними еще семь. После разговора с моим хозяином Блюит ни в чем не мог ему отказать.

Надо ли продолжать мой рассказ? Будь Докинс хоть немного поумнее, понадобилось бы полгода, чтобы выманить у него деньги; но он был такой простак, что расстался с ними очень быстро.

На следующий день (в четверг, а знакомство хозяина с Докинсом состоялось всего лишь во вторник) мистер Докинс дал обед – в семь часов. Обедал Блюит и оба мистера Д. В одиннадцать сели играть. На сей раз всерьез, потому что слуг уже в два часа услали спать. Прихожу в пятницу утром к нам – хозяина еще нет. Около полудня является на минуту, умывается, велит подать ветчины и содовой – и опять к Докинсу.

В семь часов они обедают, но, как видно, без аппетиту – все достается нам; зато вина требуют еще, и за тридцать шесть часов выпивают не меньше двух дюжин бутылок.

В пятницу вечером хозяин наконец возвращается. Таким я его до тех пор еще не видел – пьян в доску. Качается, пляшет, икает, ругается, швыряет мне горсть серебра и валится на кровать; я стаскиваю с него сапоги и одежу и укладываю поудобней.

А снявши с него платье, делаю то, что и всякий слуга должен сделать, выворачиваю карманы, заглядываю в бумажник и в письма; немало несчастий удалось через это отвратить.

И нахожу среди прочего следующий документик:

"Долговое обязательство

на 4700 ф. Подписано:

Томас Смит Докинс.

Пятница, 16 января".

Была и другая подобная же бумажка: долговое обязательство на четыреста фунтов. Подписано: "Ричард Блюит". Но это, конечно, только так, для видимости.

* * *

Наутро, в девять, хозяин уж был на ногах и трезвый как стеклышко. Оделся – и к Докинсу. В десять послал за кебом, и оба собрались ехать.

– Куда прикажете кебмену везти, сэр? – спрашиваю я.

– Вели ехать в БАНК.

У бедняги Докинса глаза были красны от раскаяния, вина и бессонницы. Он задрожал, заплакал и откинулся на сиденье. Так и поехали.

В тот день он потерял все свое состояние, кроме пятисот фунтов.

* * *

К двенадцати хозяин вернулся, и тут к нему торжественно поднялся мистер Дик Блюит.

– Дома барин? – спрашивает.

– Да, сэр, – говорю; ну, он и входит. А я, понятное дело, – к замочной скважине и слушаю.

– Ну-с, – говорит Блюит. – Сработано чисто, а, Дьюсэйс? Что наш Докинс? Уже расплатился?

– А? Да, да, – говорит хозяин.

– Четыре тысячи семьсот?

– Да, около того.

– На мою долю, стало быть, приходится две тысячи триста пятьдесят. Будьте так любезны.

– Честное слово, мистер Блюит, – говорит мой хозяин, – я вас что-то не понимаю.

– Не понимаете? – говорит Блюит страшным голосом. – Не понимаете? Ведь вы же обещали поделиться. Еще я вам на первый вечер одолжил двадцать соверенов – уплатить Докинсу проигрыш. А вы дали слово чести, как джентльмен, что поделите поровну все, что удастся выиграть.

– Правильно, сэр, – говорит Дьюсэйс, – все правильно.

– А как же теперь?

– А так, что я не намерен сдержать слово. Эх ты, болван! Ради тебя я старался, что ли? Ради твоей, что ли, выгоды истратился на обед для того идиота? Пошел отсюда! Нет, постой. Вот тебе четыреста фунтов – а вернее, собственную твою расписку на эту сумму, и забудь все, что было, и что ты когда-нибудь знал Элджернона Дьюсэйса.

Видел я разъяренных людей, но таких, как Блюит, – никогда. Уж он бранился, уж он орал! А потом заплакал; то ругается и зубами скрежещет, то просит у Дьюсэйса пощады.

Наконец хозяин распахнул дверь. (Батюшки мои! Я при этом чуть было не влетел в комнату вверх тормашками.) Распахнул и говорит:

– Эй, Чарльз! Проводи-ка джентльмена вниз.

А сам смотрит на него и не сморгнет. Блюит весь съежился и поплелся прочь как побитый. Ну, а Докинс – бог его знает, что с ним сталось.

* * *

– Чарльз, – говорит мне хозяин, этак через час. – Я еду в Париж. Если хочешь, могу и тебя взять с собой.

МИСТЕР ДЬЮСЭЙС В ПАРИЖЕ

ГЛАВА I

Которая из двух?

Генерал-лейтенант сэр Джордж Гриффон, кавалер ордена Бани, семидесяти пяти лет от роду покинул земную долю и ост-индскую армию, где служил с честью. Службу в Индии сэр Джордж начал с юнги, дослужился до конторщика у судохозяев в Калькутте, а там до капитана в войсках Ост-Индской компании, а там, глядишь, и до генерал-лейтенанта. А дальше уж не поднялся: пришло время отдать богу душу; тут уж ничего не поделаешь: что барабанщик, что генерал, что мусорщик, что император – все там будем.

Сэр Джордж не оставил после себя наследников мужского пола, так сказать, продолжателей рода. Осталась только вдова двадцати семи лет и дочка двадцати трех – а больше некому было по нем плакать и делить его денежки. После смерти генерала вдова и сиротка уехали из Индии и пожили сперва в Лондоне; а когда там не понравилось, решили податься в Париж; потому как в Париже и мелкая лондонская пташка высоко летает – были бы деньги, а их у Гриффонов было вдоволь. Просвещенный читатель уж верно догадался, что мисс Гриффон не приходилась вдове родной дочерью. Хотя в Индии и рано выдают замуж, но все ж таки не с пеленок. Леди Гриффон была у генерала вторая жена, ну а дочь, мисс Матильда Гриффон, была у него, сами понимаете, от первой.

Мисс Леонору Кикси, девицу бойкую и красивую, привез из Излингтона в Калькутту дядюшка – капитан Кикси и очень выгодно ее сбыл, не хуже других своих товаров. Было ей в день свадьбы двадцать один, а сэру Джорджу семьдесят; остальные тринадцать девиц Кикси (из них девять содержали в Излингтоне школу, а четыре уже были пристроены) немало завидовали удаче миледи и очень гордились таким родством. Мисс Джемайма – изо всех самая старшая и пожалуй что самая безобразная – та с ней и жила; от нее-то я и слышал многие детальности. Прочие сестры так и остались в низком звании, а с такими мне, слава богу, не приходится знаться.

Так вот, мисс Джемайма поселилась у своей удачливой младшей сестры за приживалку. Бедная! Я бы, кажется, скорее пошел в каторгу, чем на ее место. Всякий в доме ею помыкал; хозяйка ее обижала; судомойки – и те ей грубили. Она и счета вела, и письма писала, и чай заваривала, и шоколад сбивала, и канарейкам клетки чистила, и грязное белье собирала. А еще была у хозяйки вместо ридикюля: то нюхательную соль поднесет, то платочек – вроде как дрессированная собачка. На вечерах у миледи играла кадрили (и хоть бы кто-нибудь ее-то догадался пригласить!); когда мисс Гриффон пела, играла компа-нент, и она же бывала виновата, если певица сфальшивит; собак не терпела, а на прогулку приходилось ездить с хозяйкиным пуделем на коленях; в экипаже ее укачивало, а ее вечно сажали спиной к лошадям. Бедная Джемайма! Как сейчас ее помню: донашивала хозяйкины платья (какие похуже; что получше, то шло горничным) – какое-нибудь лиловое атласное платье, засаленное и в пятнах; туфли белого атласа, цветом серо-бурые; и желтая бархатная шляпка с цветами и райской птичкой колибри – только цветы в семена пошли, а у птички всего два пера в хвосте осталось.

Кроме этого украшения гостиной, леди и мисс Гриффон держали еще кухонную прислугу, да двух горничных, да двух лакеев ростом по шести футов, в красных ливреях с золотым галуном и в панталонах белого кашемиру, да кучера на такой же образец, да мальчика для услуг, да еще егеря; этих держат только в заграничных странах; с виду полный генерал: треуголка, мундир с пузументом, сам в усах, в эполетах и при шпаге. И все это для двух женщин не считая женской прислуги: кухарок там, судомоек, экономки и прочих.

За квартиру платили сорок фунтов в неделю; большие снимали ассортименты на площади Пляс-Вандом. А теперь, описавши дом и прислугу, надо рассказать о хозяйках.

Первое дело, конечно, – они друг дружку ненавидели. Хозяйке было двадцать семь, два года как овдовела, румяная, белая, пухлая. С виду тихая, спокойная, холодная – блондинки, они и все почти таковы; и ничем ее, кажется, не расшевелишь, ни на любовь, ни на ненависть; на первое особенно. В целом свете она любила одну только себя. А ненавидела – спокойно да тихо почти что всех вокруг – от соседа-герцога, за то, что на обеде не оказал уважения, до лакея Джона – зачем в шлейфе дыру протоптал. Должно быть, сердце у ней было наподобие литографского камня; там если что вырезано, то уж навечно; так и у ней на камне – на сердце то есть – всякая обида хранилась, хоть бы и выдуманная. Никакой репутации – а по-нашему, сплетни про нее не ходило: и слыла она примерной женой. Да так оно и было; но только за два года вогнала своего старика в гроб, и это так же верно, как то, что мистер Тэртел убил мистера Уильяма Уира. Никогда, бывало, и голоса не повысит, грубого слова не скажет, а умела – правда, что этого уменья многим женщинам не занимать – такое устроить в доме пекло, так всех донять, что ума можно было решиться.