Текст книги "Дневник Кокса"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Теперь уж я не мог не указать моей дорогой женушке:

– Видишь, душенька, мы прожили господами ровно год, но что это была за жизнь! Перво-наперво, дорогая, мы давали званые обеды, а все над нами насмехались.

– О да, и вспомни, как тебе после них бывало худо! – воскликнула моя дочь.

– Мы приглашали знатных господ, а они нас оскорбляли.

– И портили маме характер! – добавила Джемайма Энн.

– Потише, мисс! – цыкнула Джемми. – Тебя не спрашивают!

– А потом тебе понадобилось сделать из меня помещика.

– И загнать отца в навозную кучу! – заорал Таг.

– И ездить в оперу и подбирать иностранных графов да баронов.

– Слава богу, милый папа, что мы от них избавились! – воскликнула моя крошка Джемайма Энн, почти счастливая, и поцеловала своего старого отца.

– А Тага тебе понадобилось делать модным джентльменом и послать его в модную школу.

– Даю слово, я остался самым настоящим невеждой! – ввернул Таг.

– Ты дерзкий неслух! – сказала Джемми. – Этому ты выучился в своей благородной школе?

– Я еще кое-чему там выучился, сударыня. Можете справиться у мальчишек, – проворчал Таг.

– Ты готова была торговать родной дочерью и чуть не выдала ее замуж за мошенника.

– И прогнала бедного Орландо, – всхлипнула Джемайма Энн.

– Молчать, мисс! – рыкнула Джемми.

– Ты оскорбляла человека, от отца которого получила наследство, и довела меня до тюрьмы, и у меня нет теперь надежды отсюда выбраться, – не станет же он меня вызволять после всех твоих оскорблений!

Все это я выложил довольно-таки решительно, потому что очень уж она меня допекла, и я вознамерился как следует задать моей душеньке.

– О Сэмми! – воскликнула она, заливаясь слезами (ибо упрямство моей бедняжки было вконец сломлено). – Все это правда. Я была ужасно-ужасно глупой и тщеславной и из-за моих прихотей пострадали мой любимый муж и дети, и теперь я так горько раскаиваюсь.

Тут Джемайма Энн тоже залилась слезами и кинулась в объятия матери, и обе они минут десять подряд совместно рыдали и плакали. Даже Таг выглядел как-то чудно, а что до меня, то... Просто диву даешься, но только клянусь, что, видя их такими расстроенными, я радовался от всей души. Пожалуй, за все двенадцать месяцев роскошной жизни я ни разу не был так счастлив, как в этой жалкой каморке, в которой меня содержали.

Бедный Орландо Крамп навещал нас каждый день, и мы, те самые, кто в дни жизни на Портленд-Плейс совершенно пренебрегали им и на празднике в Бьюла так жестоко с ним обошлись, ныне куда как радовались его обществу. Он приносил моей дочери книжки, а мне бутылочку хереса. Он брал домой Джеммины накладные волосы и причесывал их, а когда часы свиданий заканчивались, провожал обеих дам в их чердачную комнатенку в Холборне, где они теперь жили вместе с Тагом.

– Забыть ли птице свое гнездо? – говаривал Орландо (он был романтический юноша, уж это точно: играл на флейте и читал лорда Байрона без передышки со дня разлуки с Джемаймой Энн). – Забыть ли птице свое гнездо, на волю пущенной в краях восточных? Забудет ли роза возлюбленного соловья? Ах, нет! Мистер Кокс! Вы сделали меня тем, что я есть и кем надеюсь быть до гробовой доски, – парикмахером. До вашей парикмахерской я и в глаза не видывал щипцов для завивки и не мог отличить простого мыла от туалетного. Разве вы мне не отдали ваш дом, вашу мебель, ваш набор парфюмерии и двадцать девять клиентов? Разве все это – пустяки? Разве Джемайма Энн – пустяк? Если только она разрешит называть себя по имени... О Джемайма Энн! Твой отец нашел меня в работном доме и сделал меня тем, что я есть. Останься со мной до конца моих дней, и я никогда-никогда не изменюсь.

Высказав все это, Орландо в страшном волнении схватил свою шляпу и кинулся прочь.

Тут и Джемайма Энн ударилась в слезы.

– О па! – воскликнула она. – Ведь правда же он... он... славный молодой человек?

– Еще какой славный! – объявил Таг. – Вчера он дал мне восемнадцать пенсов и бутылочку лавандовой воды для Маймы Энн, – что ты на это скажешь?

– Не мешало бы ему вернуть тебе парикмахерскую, – вставила Джемми.

– Что?! Для уплаты судебных издержек Таггериджа? Дорогая моя! Да я лучше помру, чем этак ему потрафлю.

Декабрь. Семейные хлопоты

Когда Таггеридж засадил меня в тюрьму, он поклялся, что там я и окончу свои дни. Похоже, у нас были причины стыдиться самих себя. И мы, благодарение господу, устыдились! Я вскоре пожалел о своем дурном к нему отношении, а от него получил письмо, в котором было сказано следующее:

"Сэр, я полагаю, Вы достаточно пострадали за поступки, в коих повинны не столько Вы, сколько Ваша супруга, а посему я прекратил все иски, поданные на Вас, пока Вы незаконно владели имуществом моего отца. Вы, конечно, помните, что, когда после обследования его бумаг завещания найдено не было, я с полной готовностью уступил его собственность тем, кого полагал законными наследниками. В ответ на это Ваша жена, вкупе с Вами (ибо Вы ей потакали) осыпала меня всевозможными оскорблениями; а когда завещание, подтверждавшее мой справедливый иск, нашли в Индии, Вы не можете не помнить, как это известие было встречено Вашим семейством и к каким прискорбным действиям Вы прибегли.

Счет Вашего адвоката оплачен, и так как я полагаю, что Вам лучше заниматься тем ремеслом, каким Вы занимались ранее, то я дам Вам пятьсот фунтов на покупку товара и парикмахерской, как только Вы приглядите что-нибудь подходящее.

При сем посылаю двадцать фунтов на Ваши насущные расходы. Мне известно, что у Вас есть сын, как я наслышан – бойкий юноша. Если он захочет попытать счастья за границей и отправиться в плавание на одном из кораблей Ост-Индской компании, я могу его устроить.

Ваш покорный слуга

Джон Таггеридж".

Не кто иной, как миссис Бредбаскет, экономка, доставила это письмо и вручила его мне с самым что ни на есть надменным видом.

– Надеюсь, голубушка, ваш хозяин хоть отдаст мои личные вещи! вскричала Джемми. – Семнадцать шелковых и атласных платьев да целую кучу побрякушек, которые ему вовсе не нужны.

– Никакая я вам не голубушка, мэм! Мой хозяин сказал, что при вашем положении вы в них будете как ворона в павлиньих перьях. Голубушка! Еще чего! – И она выплыла за дверь.

Джемми смолчала. Она вообще совсем притихла с тех пор, как мы попали в беду. Зато дочь моя сияла, как королева, а сын, услышав о корабле, так подпрыгнул, что чуть не сшиб беднягу Орландо.

– Теперь вы меня забудете? – проговорил тот со вздохом; он единственный из всей компании выглядел огорченным.

– Вы сами понимаете, мистер Крамп, – с важностью отвечала моя жена, при наших связях, человек, родившийся в работном...

– Женщина! – гаркнул я (ибо наконец решил повернуть по-своему). Придержи свой глупый язык! Твоя никчемная гордыня довела нас до разорения. Впредь я этого не потерплю. Ты слышишь, Орландо? Если ты хочешь взять Джемайму Энн в жены, бери ее! И если ты примешь пятьсот фунтов как мою половинную долю за парикмахерскую – они твои. Так-то, миссис Кокс!

И вот мы снова дома. Я пишу эти строки в нашей старой гостиной, где мы все собрались встречать Новый год. Поодаль сидит Орландо, ладит парик для лорда Главного судьи, довольный-предовольный. А Джемайма Энн и ее матушка хлопотали без устали целый день и теперь заканчивают последние стежки на подвенечном платье, ибо послезавтра мы справляем свадьбу. Сегодня я уже успел, как я выражаюсь, отстричь семнадцать голов; а что касается Джемми, то я теперь принимаю ее в расчет не более, чем китайского императора со всеми его мордаринами. Вчера вечером в кругу старых друзей и соседей мы славно отпраздновали наше возвращение и веселились напропалую. У нас был отменный скрипач, так что бал затянулся до поздней ночи. Мы начали с кадрили, но мне она никогда не удавалась, а уж потом, ради мистера Крампа и его суженой, попробовали галопард, который для меня тоже оказался трудноват, ибо с тех пор как я вернулся к мирной и спокойной жизни, просто диво, до чего я раздобрел. И тогда мы принялись за наш с Джемми коронный танец – сельскую польку, что само по себе удивительно, потому как мы с ней выросли в городе. Ну а Таг отплясывал матросский танец, что миссис Кокс сочла вполне уместным, раз уж мальчик решил идти в море. Но пора кончать! Вот несут пунш, и кому же радоваться, как не нам? Да, видно, я как швейцарец: без родного воздуха, что рыба без воды!

КОММЕНТАРИИ

"Cox's Diary" – впервые напечатан в "Комическом альманахе" Крукшенка в 1840 г.

...обмолвился насчет веточки омелы. – По английскому обычаю, комнаты на Рождество украшают ветками омелы, и под такой веткой молодой человек может поцеловать девушку.

Парк (с прописной буквы) – Хайд-парк в Лондоне.

К. А., К. В., К. В. и т. д. – Теккерей пародирует буквенные обозначения степеней, орденов и проч., которые ставятся после имени.

Синяя книга – свод парламентских отчетов и правительственных указов; Кокс имеет в виду Красную книгу – справочник английской титулованной знати.

Феспид – поэт VI в. до н. э., считается родоначальником древнегреческой трагедии.

Вестрис Лючия (1797-1856)-оперная певица; в 20-х годах XIX в. блистала в лондонских театрах.

Квадрант – изогнутый дугой отрезок Риджен-стрит, фешенебельной лондонской улицы.

Лаблаш Луи (1794-1858) – итальянский певец, бас; Гризи Джулия (1811-1869) – итальянская певица. Оба много выступали в Англии.

Оперы, которые Кокс называет, как умеет, – "Пуритане" Беллини, "Анна Волейн" Доницетти, "Свадьба Фигаро" Моцарта, "Сорока-воровка" ("La gazza ladra") Россини.

Гантер – лондонский ресторатор.

Дюкроу Эндрю – главный наездник в лондонском цирке Астли; мисс Вулфорд – наездница в том же цирке.

В Эддискомском военном училище (близ Кройдона) Теккерей бывал в детстве, когда начальником этого училища был его отчим майор Кармайкл-Смит.

К. О. Б. – кавалер ордена Бани.

...шест над дверью... парикмахерской... – Шест, раскрашенный красно-белой спиралью (эмблема руки, забинтованной перед кровопусканием), служил вывеской парикмахерских еще с тех пор, когда профессии цирюльника я хирурга объединялись в одном лице.

...друг мистера Невлла из "Пиквика" – см. Диккенс, "Пиквик", гл. 43.

Монумент – колонна, воздвигнутая в память лондонского пожара 1666 г. В 1681 г. на пьедестале ее была высечена надпись, лживо утверждавшая, что город подожгли католики.