Текст книги "Демагог и лэди Файр"
Автор книги: Уильям Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Впрочем, я вам дам свою карточку, – добавила она, вынимая изящную записную книжку, – теперь вы не забудете адреса.
Они обменялись еще несколькими фразами, и затем лэди Файр удалилась в сопровождении Глима, а Годдар вернулся к группе ожидавших его товарищей. Горячий спор, продолжавшийся до самого выхода на улицу, тотчас вытеснил из памяти Годдара впечатление, произведенное на него первой встречей с лэди Файр.
V.
Лиззи.
Национальная Прогрессивная Лига, под знаменем которой прошел митинг в Степней, была создана по инициативе некоторых депутатов крайней левой парламентской партии. Самыми активными членами этой партии были покойный сэр Эфраим Файр, ее лидер, и его помощник Алоизий Глим. Первоначальной целью было создание сильного крыла либеральной партии, в котором крайние, оппортунисты и колеблющиеся из трудовой партии могли бы объединиться в защиту принципов коллективизма. Они хотели совместить на одной платформе академический радикализм и интересы трудовой партии в более широкой схеме государственной политики.
Когда Годдар начал в ней работать, Лига была очень жизненной и подавала большие надежды. По всей стране были быстро созданы филиалы, были организованы систематические лекции социального и политического характера. Устраивались митинги, доклады и демонстрации. Из главной квартиры в Лондоне распространялись брошюры и журналы. Кроме того, Лига создала целый кадр своих агентов. Она посылала ораторов на политические собрания и агитаторов на парламентские и муниципальные выборы. Она завоевала доверие профессиональных союзов и посылала своих членов для оказания помощи рабочим в их конфликтах с нанимателями. Это было огромное учреждение, соприкасавшееся со всеми сторонами политической жизни и представлявшее неограниченное поле деятельности для ее энергичных членов. Уже одно только ее статистическое бюро свидетельствовало о неустанной работе ее сотрудников.
С чувством гордости Годдар увидел себя в самом центре нового движения. С каждым днем все более и более усугублялось в нем сознание своей силы и ответственности. Чтобы оказаться достойным тех задач, которые вставали перед ним, он решил пополнить пробелы своего самообразования: много и серьезно читал, изучал французский, немецкий и латинский языки, начиная, как школьник, с азбуки; он знакомился с художественной литературой, стараясь развить в себе вкус и самостоятельные суждения. Его сильный ум быстро воспринимал все – и из книг, и из общения с людьми, и постепенно взгляды его становились более глубокими, суждения научно-обоснованными.
Благодаря его работе в Лиге, а также его вступлению в политический клуб, ему часто приходилось встречаться с Алоизием Глимом. Последний всячески старался поддерживать с ним общение, не только потому, что видел в Годдаре полезного для партии человека, но также и потому, что он лично интересовался карьерой молодого человека. Как очень многие благонамеренные, но ограниченные люди, он тщеславился тем, что оказывал покровительство великому человеку, который вскоре ни в чьей поддержке нуждаться не будет. В разговорах с друзьями он прочил Годдару великую будущность. Он познакомил его с лидером партии, незадолго до смерти сэра Эфраима.
– Это большая храбрость с вашей стороны тащить за собою такого сильного молодого гиганта, – сказал однажды, смеясь, сэр Эфраим.
– Да – ответил Глим, – я чувствую себя, как курица, высиживающая яйцо страуса.
И когда молодой страус вылупился из яйца и с течением времени превратился в птицу иного, высшего полета, Глим смотрел на «страуса» с нескрываемым удовлетворением.
Однажды – это было тогда, когда Годдар еще только начал выдвигаться на общественном поприще, – Глим прервал горячую тираду молодого человека:
– Почему вы не берете уроки красноречия?
– Я никогда не думал об этом, – ответил Годдар, – я не собираюсь сделаться элегантным оратором.
– Это могло бы вам быть полезным в ваших частных разговорах, – сказал Глим.
Годдар удивленно сдвинул брови. Затем он понял смысл фразы и покраснел.
– Я не хочу казаться лучше, чем я есть, – сказал он. – Если из моего разговора видно, что я вышел из народа, тем лучше. Никто, я думаю, не будет из-за этого хуже обо мне думать.
Глим ласково прикоснулся к руке молодого демократа – они ходили взад и вперед по кулуарам Палаты – и разразился бурной несдержанной речью. Аргумент молодого человека был легко побит.
Результатом этого было то, что Годдар, как и во многих других случаях, последовал совету Глима. Он был, конечно, достаточно умен, чтобы не страдать ложной гордостью. Сообразив и взвесив все беспристрастно, он увидел, что, хотя его английский язык и хорошо звучит для ушей пролетариата, он может резать более нежные уши депутатов в Низшей Палате. И после этого он, с энергией Демосфена, принялся развивать свое красноречие.
Таким образом, в семь лет он завоевал себе серьезную репутацию превосходного оратора и она продолжала все расти. Большие газеты с готовностью предоставляли ему свои столбцы. Лига доверяла ему ответственную работу. Он состоял уже членом Лондонского Совета Графства, и в недалеком будущем его ожидало место в Парламенте.
В угоду своей жене, Даниэль не остался жить в Сэннингтоне. Он неохотно распростился с родными местами – приходилось разорвать всю связь с прошлым, отказаться от многих интересов. Но Лиззи на этом настаивала – она слишком опасалась, что их семейная идиллия может быть нарушена частыми посещениями капитана Дженкинса. Может быть, она и была права; вскоре после ее замужества старый гуляка, к чрезмерному скандалу всего околотка, взял к себе в дом любовницу-экономку, наглую, ворчливую особу, которая после смерти капитана унаследовала его дом.
Ее поведение, по словам Эмилии и Софи, иногда переходило все границы.
– Хорошо, что Лиззи там не было, – говорили они, – иначе, Даниэль никогда не мог бы снести такого позора.
На это Даниэль иронически улыбался, уверяя, что для таких случаев его кожа достаточно толста.
Но Лиззи имела другую, тайную причину, заставлявшую ее добиваться переселения. В своем новом положении она стремилась избегать тех мест, где она провела свое детство. Ежедневные воспоминания и напоминания о прежних грубых фамильярностях с сыном мясника, с приказчиком зеленщика и о флирте с табачником Джо Форстером были бы ей неприятны.
В конце концов, в угоду ей, Даниэль переехал в Лондон, поселился на Ноттинг-Хилле, и там они жили в продолжение семи лет их брачной жизни.
* * *
Было уже поздно, когда Годдар вернулся с митинга в Степней. На его лице показалась тень неудовольствия, когда он увидел свет в нижнем этаже. Весь остальной дом, за исключением слабо освещенного полукруглого окна, был погружен в темноту. Годдар открыл входную дверь своим ключом и, пройдя по темному корридору, ощупью спустился в кухню. Осторожно отворив кухонную дверь, он увидел служанку, которая спала, положив голову на стол. Разбуженная его приходом, девушка сконфуженно вскочила.
– Почему вы не легли спать, Джэн?
Он говорил тоном человека, повторяющего привычную и неприятную фразу.
– Барыня плохо себя чувствовала сегодня вечером, сэр, и я думала, что лучше будет, если я обожду вас.
Он кивнул головой, глядя на нее пасмурно из-под сдвинутых бровей.
– Вы ее уложили в постель?
– О, да, сэр.
– Мисс Дженкинс не была здесь?
– Мисс Софи, сэр, заходила только на один час.
– Хорошо, – сказал Годдар, уходя, – ступайте теперь спать. Вы, должно быть, устали.
Он тяжело поднялся по ступеням, зажег свет в передней и продолжал подыматься по лестнице. В первом этаже он остановился, приложил ухо к двери спальной и прислушался. Успокоенный звуками ровного дыханья, доносившимися извнутри, он поднялся в следующий этаж и зажег электричество в своем кабинете. Раздув огонь в камине, он обогрел себе руки и сел за письменный стол.
Комната была очень просто меблирована. Вокруг стен тянулись полки, на которых в беспорядке стояли и лежали книги в простых переплетах. Середину комнаты занимал большой стол, покрытый красным сукном и загроможденный бумагами, брошюрами и книгами. Старое кресло, на котором лежала груда книг, было придвинуто к камину. На камине лежало несколько трубок и валялись окурки. На стене был пришпилен простой табель-календарь. Все было более чем просто, и не было даже намека на украшения.
Годдар уселся в деревянное круглое кресло, вскрыл несколько писем, полученных с вечерней почтой, и забарабанил пальцами по столу с озабоченным видом. Глубокая вертикальная морщина между бровями и крепко сжатые губы с достаточной ясностью знаменовали собой, что мысли его были далеко не радостные. Наконец, он встряхнул головой, быстрым движением откинул волосы со лба, глубоко вздохнул и, отобрав несколько бумаг из хаотической массы, принялся с пером в руках за работу. Он работал с полчаса, только иногда останавливаясь, чтобы набить и зажечь трубку. Затем встал и направился в смежную комнату. В ней находилась лишь походная кровать и самые необходимые спальные предметы. Семь лет богатства не приучили его даже к скромной роскоши в окружающей его обстановке. Его личные вкусы остались такими же простыми, какими были тогда, когда он жил в маленькой комнате в рабочем квартале Сэннингтона.
Вместе с часами он вынул из жилетного кармана визитную картонку, которую он получил в Степней: «Лэди Файр, 13 Квинс-Коурт». Годдар уже успел забыть об ее существовании. Он посмотрел на карточку слегка презрительно, разорвал ее и бросил в камин. Затем он разделся и заснул сном уставшего за день человека.
На следующее утро он сел за завтрак один, хотя стол был накрыт на двоих. Во время еды он просматривал корреспонденцию и делал заметки в своей записной книжке. Он был последнее время очень занят, так как постоянные занятия в комиссиях Совета Графства и различные организационные проекты, связанные с Лигой, отнимали у него массу времени. Теперь каждая минута была ему дорога.
Дверь отворилась, и вошла Лиззи. С пасмурным лицом, с опущенными глазами, она молча заняла свое место у стола. Время наложило на нее тяжелый отпечаток. Хотя ей было едва тридцать лет, но молодость прошла, а с ней вместе исчезла и красота. Розовые щеки побледнели и утратили свою свежесть; округлость форм перешла в дряблую одутловатость; вокруг рта образовались некрасивые складки. Сидевшая сейчас перед Годдаром, опустившаяся, неприятная женщина с растрепанной прической и опухшими веками, одетая в грязный утренний капот, так же мало напоминала цветущую хорошенькую невесту в Сэннингтоне, как дневной свет – вечернюю тьму.
Она налила себе чашку чаю и взяла небольшой сухарик. Никто из них не проронил ни слова. Годдар продолжал свой завтрак и свою работу, и только брови его слегка сдвинулись. Время от времен и Лиззи украдкой кидала на него взгляд. Ее раздражало, что он весь целиком был поглощен работой. Мертвая тишина становилась для нее невыносимой. Внезапно она с шумом отодвинула свой стул и стукнула рукою о стол.
– Ради бога, скажи хоть что-нибудь! – истерически вскричала она.
Годдар посмотрел на нее серьезно и отложил карандаш.
– Что же я могу сказать тебе, Лиззи?
– Да хоть что-нибудь! Проклинай меня, ругай меня – но не сиди так, как будто я уличная пыль, а ты – всемогущий бог.
– Ты не сдержала опять своего обещания! Что же другое я могу тебе сказать? Ты не можешь требовать, чтобы я был доволен, а в проклятиях я не вижу никакой пользы. Поэтому я и молчу.
– Лучше было бы умереть, – с горечью проговорила Лиззи.
Годдар пожал плечами. По его мнению, он сделал все, что он мог – и, к сожалению, безуспешно. Иногда в глубине души он высказывал такое же желание.
– Ты должна винить только себя, – сказал он.
– Ах, да? А ты ни в чем передо мною не виноват? Ты ведь меня ненавидишь. Ты никогда меня не любил. Даже, когда мы только что обвенчались, ты и тогда любил только свою противную политику. О, зачем я не вышла замуж за Джо Форстера? У него теперь три больших табачных магазина и он может держать свою голову так же высоко, как ты, хотя ты и член Совета Графства и о тебе пишут в газетах. Я хотела бы только знать, какая мне польза от твоей славы? В конце концов это все твоя вина, и ты меня толкнул на это. Ты сам это знаешь и был бы, конечно, доволен, если бы я умерла.
Все эти домашние дрязги в семейном быту Годдара были уже старая история. Жалобы и слезы Лиззи были уже бессильны рассердить его, и он теперь смотрел на нее просто, как на крест своей жизни.
– Наш брак был ошибкой, Лиззи, – сказал он, – и мы оба в этом давно убедились. Я не был тем мужем, который был тебе нужен, а я, по всей вероятности, должен был остаться холостяком. Но я честно исполнял свой долг перед тобой и – да поможет мне бог – буду всегда его исполнять. Что ты от меня хочешь? Разве я не исполнял когда-нибудь твоих желаний?
Многие женщины, спрошенные таким образом, ответили бы с тоской вслух или про себя: «Любви, немножко страсти, намек на нежность». Но у Лиззи это желание прошло вместе с румянцем на ее щеках. Есть натуры слишком грубые для того, чтобы чувствовать потребность в любви. Вместо этого Лиззи ответила:
– Дай мне денег и позволь мне жить где-нибудь одной.
– Для чего? – возразил он. – Чтобы окончательно погубить себя? Нет, никогда! Если только ты не хочешь вот этого. – И он взял из кучи циркуляров, которые доставлялись ему ежедневно в большом количестве, случайно присланный проспект убежища для одиноких женщин и положил его перед ней. Она взглянула, злобно скомкала его и швырнула в огонь.
– Если ты посмеешь в самом деле сделать это со мной, то берегись! Ты увидишь, чем это кончится! – вскричала она, дрожа от внезапного приступа ярости. – Сколько времени ты потратил, чтобы придумать этот план?
– Никакого плана здесь нет, – возразил Годдар. – Если ты пойдешь туда, то только по своей воле. Мое единственное желание – это беречь тебя и сделать твою жизнь настолько счастливой, насколько это возможно.
Лиззи презрительно фыркнула.
– Зачем же ты выписал тогда эту штуку?
– Я ее получил по почте совершенно случайно.
– Это низкая ложь!
Он перегнулся вперед, схватил ее за руку и мрачно посмотрел ей в глаза. Она, пристыженная, отвела свой взгляд.
– Ты знаешь, Лиззи, я никогда не лгу, – сказал он. – Я тебе говорю, что ты никогда не пойдешь в убежище, если сама этого не захочешь. Ты останешься в моем доме. Но слушай: если это будет еще продолжаться, я принужден буду нанять особую женщину, которая будет смотреть за тобой, как за ребенком. Это будет позором для тебя. Я тебя предупредил, и постарайся взять себя в руки.
Он встал, взял утреннюю газету и быстро стал пробегать ее. Лиззи терла руку, которую он бессознательно крепко сжал, и начала хныкать. Но слезы ее не производили уже никакого действия на Даниэля – слишком они были часты.
Наконец она разразилась громким рыданием.
– Я такая несчастная с тех пор, как умер наш маленький Джэкки! О, господи, зачем я не умерла вместе с ним?
Имя ребенка, умершего три года тому назад, тронуло Даниэля. Из них двоих он, может быть, еще сильнее, чем она, чувствовал эту потерю. Он положил руку на ее плечо и сказал более мягким тоном:
– Это было тяжелое испытание, голубчик! Но не тебе одной – и другим матерям приходится переживать подобное горе.
– И другие женщины тоже желают умереть. Как ужасно быть женщиной!
– Этого не изменить, – угрюмо сказал Годдар, принимаясь опять за газету. – Но можно постараться быть хорошей женщиной.
Горничная принесла вычищенные ботинки и поставила их перед камином. Годдар надел их, зашнуровал, топнул слегка ногой и встал. Теперь он выглядел веселее. Настроение мужчины всегда меняется, когда он скидывает свои утренние туфли.
– Я вернусь сегодня рано к ужину, – сказал он, – так что ты не будешь весь вечер одна. Ну, прощай, и будь умницей!
Она ничего не ответила, хотя он говорил ласково, примирительным тоном, и она знала, по прежнему опыту, что он больше не будет напоминать ей о вчерашнем проступке.
Когда он ушел, она вытащила из кармана капота засаленную книжку бульварного романа и уселась у камина. Вскоре пришла посидеть у нее Эмили. Теперь это была усталая, сморщенная старая девушка. С некоторых пор Даниэль, тайно от жены, давал регулярно обеим сестрам деньги, с тем, чтобы они навещали Лизи. Общества, в обыкновенном смысле этого слова, Лиззи не имела. Одиночество и безделие ее и погубили. Первое время после замужества ей казалось очень интересным носить красивые платья. Ее занимало тогда иметь белые холеные руки и передать всю домашнюю работу прислуге. Затем ее все больше и больше охватывала лень и вскоре вошла уже в привычку. У Лиззи теперь не было никаких занятий, никаких интересов. Даже ее любовь к нарядам бесследно прошла. Она выбирала себе платья, которые легче всего было одеть.
Когда вошла Эмили, она все еще сидела в своем старом капоте и в стоптанных туфлях. Аккуратная и деловитая Эмили возмущенно начала торопить ее одеться поприличнее. Во время переодевания Лиззи, как всегда, начала откровенничать с сестрой, оправдывая себя и обвиняя Даниэля. Но Эмили отнюдь не была склонна сочувствовать ей. Она с шумом задвинула ящик, в котором приводила в порядок разбросанное белье Лиззи, и сердито выдвинула другой.
– Тебе следовало выйти замуж за такого человека, как отец, – сказала она. – Тебе нужен такой муж, который вытаскивал бы тебя за волосы из постели и награждал бы тебя на каждом шагу колотушками. Даниэль слишком хорош для тебя.
Лиззи повернулась и гневно посмотрела на нее, стягивая шнурки корсета.
– Мне иногда хочется, чтобы он меня прибил. Ей-богу! Я его доведу как-нибудь до этого!
– Дан не такой человек, чтобы обращаться с женой, как с собакой.
– Нет. Он обращается со мной хуже – как с кошкой: я недостойна даже его внимания. Он всегда это делал. Может быть, я и дура, но право не требуется большого ума, чтобы замечать, что люди обращаются с тобой, как с грязью.
– Грязь должна быть только благодарна, если такой человек, как Даниэль, снисходит до того, что наступает на нее ногой, – горячо ответила Эмили.
– Так почему же ты сама не вышла за него замуж? – сказала сухо Лиззи.
– Знаете, что, Елизавета Годдар? Вы настоящая дура, – ответила Эмили, – и если вы не находите ничего другого мне сказать, я лучше пойду домой.
Как и всегда в таких случаях, угроза сестры вызвала слезы, затем упреки и наконец просьбы о прощении. Когда мир был заключен, обе сестры отправились за покупками в Кенсингтон Хай Стрит. Лиззи, в знак примирения, купила Эмили шляпу и принялась горячо обсуждать вопрос об ее отделке. Но Эмили опять испортила ей настроение: проходя мимо газетчика, она указала концом зонтика на заголовок в вечернем радикальном листке: «Дан Годдар в Степней – восторженный прием».
– Ну да, я вижу, – сказала сухо Лиззи. – Вероятно, ты думаешь, что я должна пасть ниц перед ним и боготворить его, когда он вернется домой.
Дурное настроение снова вернулось к ней, и она уже сожалела о покупке шляпы.
– Если бы не он, я бы ни за что больше не пришла к тебе, – сказала Эмили.
Таким образом, когда Годдар вернулся домой, он нашел жену надутой и сердитой. Попытка провести вечер дома в уютной обстановке опять – как и много раз раньше – не удалась. В ответ на все его старания поддерживать разговор, Лиззи отделывалась короткими и сухими фразами и наотрез отказалась от его предложения поехать в театр – то, что доставляло ей такую радость в прежние годы. И вместо того отправилась спать в десять часов.
Годдар поднялся в свою комнату и окунулся в работу с рвением человека, который исполнил неприятный долг и может, без зазрения совести, отдаться после того любимым занятиям.
VI.
Случайная встреча.
Это было во вторник в час завтрака. Столовая политического клуба была полна проголодавшимися членами Совета из Спринг-Гарденс. Здесь было много и других политических деятелей, которых интересовали заседания Совета. В воздухе стоял гул многочисленных оживленных голосов. Между столиками бесконечно проходили взад и вперед посетители, приветствовали друг друга, пожимали руки, перебрасывались отрывочными разговорами и замечаниями. Преобладающим тоном в разговорах была самодовольная радость по поводу успешно проведенной важной политической меры, и воображение победителей рисовало уже грандиозные картины дальнейших успехов. Лондон будет иметь висячие сады, как древний Вавилон, а реки Нового Иерусалима не сравняются с прозрачной чистотой воды в Темзе.
Годдар сидел за столиком с тремя другими членами клуба. Они намечали план будущего городского рая. Он слушал их с улыбкой. Он недавно высмеял с добродушной сатирой таких мечтателей.
– И все это делается ad majorem L. C. C. [6] [6] L. С. С. – London Country Couneil – Лондонский Совет Графства.
[Закрыть] gloriam, – сказал он. – Вот в чем вся суть.
Они принужденно засмеялись.
– Вы стали реакционером, – заметил его сосед.
– Я практический человек, – сказал Годдар. – Я могу отождествлять цель и средства. Маттью Арнольд был совершенно прав, назвав веру в чудесное нашим обычным грехом. Мы уже раздули слишком много учреждений не соответственно их назначению. Нам всегда грозит опасность увлечься идеей, что работа существует только для возвеличения ее орудия.
– А наши идеалы? – вскричал один из собеседников. – Они так же необходимы для жизни прогрессивной партии, как почитание разрушенных древностей для партии тори. Человек – мечтатель, и его мечты вдохновляют его действия.
– Долой тленный мир! – со смехом ответил Годдар.
– Я это понимаю! Но у человека есть разум, чтобы направлять его вдохновения. Пусть у вас будут идеалы – это очень хорошо! Но они должны быть реальные, чтобы можно было достигнуть их, не поступаясь при этом более мелкими реформами. Лучше создавать идеал уже во время работы.
– «Синтетический социализм» – хорошее заглавие, – прошептал журналист.
– Но вернемся к вопросу о совершенствовании и украшении Лондонского Графства, – продолжал Годдар. – Вы желаете, чтобы в Лондоне текли молочные реки с кисельными берегами. Это ваша настоящая цель? Или же цель – только удивить мир? Я думаю, скорее всего последнее. Я верю в прогресс. Я всю свою жизнь отдал на это дело и буду бороться до последнего издыхания. Но я смотрю на себя и на всякое учреждение, к которому я принадлежу, единственно как на орудие в руках социальной эволюции.
Спор был прерван лакеем, который предложил Годдару сладкое блюдо.
– Дайте мне еще кусок ростбифа, – сказал Годдар. – Я голоден!
– Этим и объясняется ваше парадоксальное настроение, – заметил журналист. – Я часто замечал, что ваши мысли всегда парадоксальны, когда вы голодны.
Годдар усмехнулся и откинулся на спинку стула. Взгляд его случайно упал на Алоизия Глима. Депутат стоял в стороне, изящно, как всегда, одетый, с орхидеей в петличке сюртука, и оглядывал комнату. Увидев Годдара, он начал пробираться между столиками с видом человека, нашедшего того, кого он искал. Годдар встал к нему навстречу.
– Я так и думал, что найду вас здесь, – сказал Глим. – Мне нужно серьезно с вами поговорить.
– И мне тоже, – ответил Годдар. – Вас как раз мне и нужно. Мне кажется, что мы хотим переговорить об одном и том же деле.
– Может быть, – сказал Глим, слегка улыбнувшись.
– Слух об Экклесби?
– Какой слух? – спросил уже серьезным тоном Глим.
– О стачке. Я опасаюсь, что надвигается сильная гроза. Разве вы не слышали?
– Ни звука! – возразил Глим.
– Я получил сведения от Вилластона, – продолжал Годдар, – он там секретарем отделения Лиги; он предсказывает кое-какие события. Но пока ничего определенного. Я думал, что вы знаете что-нибудь.
Глим покачал головой.
– В чем же дело? Новые машины? Профессиональный Союз и Федерация Работодателей не могут сговориться?
– Нет, не машины, а хуже! Полное переутомление в связи с зверской эксплоатацией фабрикантов. Вот письмо.
– Я не думаю, что это серьезно. Как-нибудь уладится, – сказал Глим, пробежав письмо. – Хотя подождите, – прибавил он, – ведь Экклесби в округе Хоу, не правда ли?
– Да, конечно, – сказал Годдар. – Потому-то Вилластон мне и написал.
– Я постараюсь быть в контакте с ними, – сказал Глим. – Руководящая фирма там «Кливер и Флайт». У меня с ними кой-какие связи, благодаря банкирам Розенталь и «Флуд и Сыновья в Лондоне».
– Вы и впрямь ходячая энциклопедия! – воскликнул Годдар.
Глим засмеялся и покрутил усы.
– Кстати, это напомнило мне о моей миссии, – сказал он. – Отчего вы не сделали визита лэди Файр?
Годдар не обратил внимания на кажущуюся непоследовательность и удивленно спросил:
– Что мне делать в дамских салонах?
– Сидеть, пить чай и принимать живое участие в политических сплетнях, – ответил Глим.
– Для этого я не гожусь, – возразил Годдар. – Я этого никогда не делал, а потому не буду делать этого и впредь.
– Весьма основательный довод для прогрессиста! Но лэди Файр все же сердится на вас.
– Почему? Потому что я не ответил на пустую любезность?
– Внимание лэди Файр никогда нельзя назвать пустой любезностью, если оно обращено к члену партии. Ее имя вам, вероятно, знакомо?
Годдар должен был признать, что слава лэди Файр ему не безызвестна.
– Так вот, – сказал Глим, – я, на правах вашего старейшего политического друга, все-таки настоятельно советую вам пойти к ней с визитом. Она прелестная женщина и всей душой преданная партии, и может вам оказаться полезной самым неожиданным образом. Ни один видный политический деятель не пренебрегал помощью женщины.
– Да, но многие попадали в крупные передряги из-за женщин…
– Но еще больше выкарабкались из них благодаря помощи женщины, – убежденно возразил Глим.
– Но она, пожалуй, очень удивится, если я зайду к ней?
Глим разразился смехом. Сколько еще простоты было в Годдаре!
– Я вам говорю, дорогой мой, – сказал он, – что лэди Файр, как покровительница партии, до сих пор ожидает, что вы зайдете выразить ей свое почтение. Да разве вы не понимаете, что она оказала вам внимание, проделав длинный путь в Степней только для того, чтобы слушать вас?
На лице Годдара выразилось смущение, так не вязавшееся с его обычно решительным выражением. Но упрямая натура взяла верх.
– Это очень любезно со стороны лэди Файр, и я чувствую себя польщенным. Но я все-таки останусь при своих привычках. Можете назвать меня медведем, или чем угодно – но я не люблю ложного положения. Вы хорошо знаете, кто я, и потому, мне кажется, я могу говорить с вами вполне откровенно.
При этих словах он покраснел и поднял с вызывающим видом голову. Он до сих пор все еще не вполне привык к хорошо сшитому изящному костюму и к тонкостям изысканного стола. Если даже это временами причиняло ему неприятное ощущение неловкости и непривычки, то мысль оказаться в совершенно чужой ему обстановке дамского будуара была еще более для него невыносима. Глим со своей обычно проницательностью понял это чувство ложной гордости и не настаивал.
– Хорошо, – сказал он с улыбкой. – Может быть вы и правы в вашем упрямстве. Но не буду больше отвлекать вас от завтрака. Прощайте. Я не забуду Экклесби.
Он пожал ему руку, сделал приветственный жест одному из сотрапезников Годдара и, обменявшись несколькими словами с компанией, сидевшей у двери, вышел из столовой. Годдар, проводив его взором, вернулся к своему столику, где его ожидало уже простывшее блюдо, и, окончив завтрак, отправился со своими собеседниками в курительную комнату. Возобновившийся затем между ними спор быстро вытеснил лэди Файр из его головы.
Он так и остался бы непреклонным и не поддался бы уговорам Алоизия Глима. Но в это дело вмешалась в конце концов сама судьба, и он оказался перед нею совершенно беспомощным.
Если бы он теперь, после завтрака, совсем ушел из клуба, то, по всей вероятности, больше никогда бы в своей жизни не разговаривал с леди Файр. Но случайно он зашел в приемную комнату и там внезапно очутился с ней лицом к лицу. Она сидела – как прелестное видение – в кресле у самого входа.
При виде Годдара лицо ее просветлело, и она сделала легкое движение вперед в ожидании его приближения. Годдар не мог не заметить этих проявлений дружелюбия.
– Вы не видали мистера Глима в клубе? – спросила она. – Меня заставили здесь так долго его ждать.
– Я боюсь, что он ушел, – сказал Годдар.
Как раз в эту минуту вернулся лакей и подтвердил его слова.
– Какая досада! Мне крайне нужно иметь сегодня два дамских билета для входа в Палату. У меня гостит молодая девушка из провинции и только сегодняшний вечер у меня свободен.
Она посмотрела на Годдара с озабоченным и несколько грустным видом. А когда лэди Файр смотрела с таким выражением на мужчину, то она возлагала ее заботы на его плечи и эти заботы делались уже его личным делом. Годдар был мужчина, как и всякий другой. Он реагировал на это инстинктивно.
– Я попробую найти в клубе кого-нибудь из депутатов для рекомендации – если у вас есть время немного подождать.
– Правда? – спросила она. – Вы можете это сделать? – и в глазах ее засветились благодарность и удивление.
– С удовольствием, – сказал Годдар.
Пока он уходил искать депутата, она перелистывала железнодорожный справочник и думала о тех улучшениях, которые следовало бы здесь завести для удобства посторонних посетителей. Когда Годдар вернулся, она встала ему навстречу и по его довольному лицу увидела, что его попытка увенчалась успехом.
– Я поймал Джервонса, депутата от Твикенгама, – промолвил он. – Он взял на себя достать рекомендации шести членов, и билеты будут доставлены вам на дом к пяти часам. Это вас устраивает?
– Великолепно, – сказала лэди Файр. – Очень, очень вам благодарна.
– Я боюсь, что сегодняшнее заседание покажется вам скучным, – сказал Годдар, – на повестке смета военного министерства.
– О, это безразлично, – весело ответила лэди Файр, – моя гостья будет во всяком случае очень довольна, а я захвачу с собой роман.
Он ничего не ответил, а глядел на нее с высоты своего роста. Наступила небольшая пауза. Лэди Файр взглянула вверх и улыбнулась. В ее глазах светилась веселая насмешка от сознания своего женского могущества, заставившего этого огромного, сильного человека исполнить ее просьбу с легкостью Ариеля. Она вынула из котиковой муфты свою маленькую ручку в изящной перчатке.
– Я собиралась поссориться с вами, мистер Годдар, – сказала она, – за то, что вы не зашли повидаться со мной. Наверное, у вас нашлось бы свободных полчаса.
Она стояла с протянутой к нему рукой, слегка наклонив голову на одну сторону. В ее тоне и в ее движениях было столько искренности и прелести, что Годдар покраснел от сознания своей грубости.
– Я не могу считаться светским человеком, лэди Файр, – сказал он неуверенно.
Она засмеялась. Сколько людей добивались права входа в ее гостиную, а здесь стоял человек, который отказывался от этой привилегии. Это был редкий случай. Ее гордость была задета.
