Текст книги "Солдатская награда"

Автор книги: Уильям Катберт Фолкнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

4

Но Сесили Сондерс не спала. Лежа в постели на спине, в затемненной комнате, она прислушивалась к приглушенным шорохам ночи, вдыхала сладкий запах весны, темноты, прорастания; и, в ожидании поворота колеса вселенной, земля, в страшном спокойствии, в неизбежности жизни, следила, как колесо описывает круг во тьме и, пройдя сквозь мертвую точку, снова набирает скорость, подымая воду рассвета из тихих колодцев востока, нарушая сон воробьев.

– Можно мне видеть его? – истерически умоляла она. – Можно мне к нему? Пожалуйста! Можно?

Увидев ее лицо, миссис Пауэрc испугалась:

– Что случилось, детка? Что с вами?

– Только наедине, наедине, пожалуйста! Можно? Можно?

– Конечно! Но что…

– Ах, спасибо, спасибо! – Она пробежала по холлу, пролетела в кабинет, как птица. – Дональд, Дональд! Это Сесили, милый, Сесили. Узнаешь Сесили?

– Сесили, – кротко повторил он.

Но она закрыла ему рот губами, прижалась к нему.

– Мы поженимся, непременно, непременно. Дональд, взгляни на меня. Нет, ты меня не видишь, не можешь видеть, да, не можешь? Но я выйду за тебя, хоть сегодня, когда хочешь. Сесили выйдет за тебя замуж, Дональд. Ты меня не видишь? Нет? Дональд, это Сесили, Сесили.

– Сесили? – повторил он.

– Ах, бедный. Бедное лицо, бедное, слепое, израненное. Но я выйду за тебя, слышишь? Говорят: не выйдешь, нельзя. Нет, нет, Дональд, любовь моя, выйду, выйду!

Миссис Пауэрc вошла за ней и подняла ее с колен, отвела ее руки.

– Вы можете сделать ему больно, – сказала она.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

– Джо!

– Что скажете, лейтенант?

– Я женюсь, Джо?

– Ну, конечно, лейтенант, если Бог даст… – Он постучал себе в грудь.

– Что ты, Джо?

– Я сказал: дай Бог счастья. Она славная девушка.

– Сесили… Джо!

– Я!

– Она привыкнет к моему лицу?

– Ясно, привыкнет. Чего тут особенного? Эй, осторожней, очки собьете. Вот так, хорошо!

Тот отвел дрожащую руку.

– Зачем мне очки, Джо? Жениться можно и так…

– А черт его знает, зачем вас заставляют их носить. Спрошу Маргарет.

Ну-ка, давайте их сюда! – сказал он вдруг, снимая с него очки. – Безобразие, зачем только их на вас напялили. Ну как? Лучше?

– Выполняйте, Джо.

2

«Сан-Франциско, Калифорния.

24 апреля 1919 года.

Маргарет, любимая, без вас скучаю ужасно. Хоть бы повидать друг дружку, хоть бы поговорить между нами. Сижу в своей комнате, думаю, вы для меня единственная женщина. Девчонки дело другое, молодые глупые им и верить нельзя. Надеюсь, и вы за мною соскучились, как я за вами, любимая. Тогда я вас поцеловал и сразу понял, вы единственная женщина для меня Маргарет. А им и верить нельзя. Сколько раз я ей говорил: он все тебе врет, не подумает тебя снимать в кино. А теперь сижу в своей комнате, а жизнь текет по-прежнему, хоть до вас тыща миль, я все равно хочу вас видеть до чертиков, уверен, мы будем счастливы вдвоем. Маме я еще ничего не говорил все ждал, но хотите, если вы считаете, что надо, скажу сразу. Она вас пригласит сюда, и мы весь день будем вместе плавать ездить верхом танцевать и все время разговаривать. Вот я улажу свои дела и приеду за вами как можно скорее. До чертиков без вас скучно и я люблю вас до чертиков.

Дж».

3

Ночью прошел дождь, но утро было ласковое, как ветерок. Птицы параболой носились над лужайкой и дразнили его, а он шел вперевалку, не спеша, в небрежном, неглаженом костюме, и деревцо у веранды неустанно трепеща белогрудыми листьями, казалось кружением серебряной фаты, взметенной вверх, фонтаном, застывшим навек: мраморной струей.

Он увидел эту черную женщину в саду, среди роз: вытянув губы, она выпускала струйку дыма и, наклонившись, нюхала цветы, и он медленно подошел к ней, с затаенной хитростью, мысленно сдирая ее прямое, черное, невыразительное платье с прямой спины, с крепких спокойных бедер. Услышав шорох гравия под его ногами, она обернулась через плечо, без всякого удивления. На кончике сигареты в ее руке спокойно вилась струйка дыма, и Джонс сказал:

– Пришел рыдать вместе с вами.

Она молча встретила его взгляд. Другая ее рука белела над плотной, как мозаика, зеленью красных роз; ее спокойствие словно впитало все движение вокруг нее, и даже струйка дыма из сигареты стала прямой, как карандаш, растворяясь кончиком в пустоте.

– Я хочу сказать: вам не повезло, теряете своего нареченного, – объяснил он.

Она подняла сигарету к губам, выдохнула дым. Он подвинулся ближе, и плотная, дорогая материя его куртки, очевидно нечищенная и неглаженная с самого дня покупки, обтянула жирные бедра, когда он сунул тяжелые руки в карманы. Глаза у него были наглые, ленивые и прозрачные, как у козла. У нее создавалось впечатление, что под нахватанной ученостью скрыта затаенная подлость: кошка, бродящая сама по себе.

– Кто ваши родители, мистер Джонс? – спросила она, помолчав.

– Я – младший брат всего человечества. Наверное, у меня в гербе – левая полоса[19]19
  Левая полоса – была в гербах незаконнорожденных отпрысков знатных семей.


[Закрыть]. Но вопреки моей воле, мое либидо[20]20
  Либидо – половое влечение.


[Закрыть] чрезвычайно осложнено правилами приличия.

– Что это значит? – удивилась она. – А какой же у вас герб?

– Сверток, завернутый в газеты, couchant и rampant на каменных ступеньках. На поле noir и чертовски froid. Девиз: «Quand mangerais – je"[21]21
  Геральдическая терминология употреблена в шутливом, переносном смысле: «Сверток», завернутый в газеты, лежащий и брыкающийся на каменных ступеньках. На поле, черном и чертовски холодном. Девиз: «Когда же я буду есть?»


[Закрыть].

– Вот как, вы – найденыш? – Она снова затянулась.

– Кажется, это так называется. Жаль, что мы – ровесники, не то вы сами могли бы найти этот сверток, я бы вас не подвел!

– А кто меня подвел?

– Да, знаете, никогда наверняка не скажешь, насколько они выбыли из жизни, эти самые солдаты. Думаешь: «Я его хорошо знаю», и вдруг он, черт его дери, проявляет такой же идиотизм, как обыкновенный нормальный человек.

Она ловко сняла горящий кончик с сигареты; окурок описал белую дугу, а уголек погас в песке, под ее ногой.

– Если это – намек на комплимент…

– Только дураки намекают на комплименты. Умные все говорят прямо, в точку. Намеками можно критиковать – если только критикуемый находится вне предела досягаемости.

– Мне кажется, что это несколько рискованная доктрина для человека – простите за откровенность – не весьма боевого.

– Боевого?

– Ну, скажем, просто не драчуна. Не представляю себе, чтобы вы долго могли сопротивляться в схватке, ну, например, с мистером Гиллигеном.

– Не хотите ли вы намекнуть, что избрали мистера Гиллигена своим… м-м… защитником?

– Нет, пожалуй, это скорее намек, что я ожидаю от вас каких-то комплиментов. Но при всем своем уме, вы как будто никаких навыков в обращении с женщинами не приобрели.

Глаза Джонса, желтые и бездонные, рассеянно смотрели на ее губы.

– Например?

– Например, с мисс Сондерс, – оказала она ядовито. – Кажется, ее у вас окончательно отбили?

– Мисс Сондерс? – повторил Джонс с деланным удивлением, восхищаясь тем, как ловко она отвела разговор от их личных взаимоотношений. – Но, дорогая моя, неужели вы можете себе представить, что в нее можно влюбиться? Эта бесполая бестелесность… Но, конечно, для человека, фактически уже мертвого, это безразлично, – добавил он. – Ему, вероятно, все равно, на ком жениться и жениться ли вообще.

– Вот как? Но по вашему поведению в день моего приезда я поняла, что вы в ней заинтересованы. Может быть, я ошиблась?

– А если и так? Значит, теперь мы с вами оба попали в один переплет, не правда ли?

Она обламывала стебель розы, чувствуя, что он придвинулся совсем близко. Не глядя на него, она сказала:

– Вы, кажется, успели забыть то, что я вам сказала? – (Он промолчал.) – Да, у вас нет никаких навыков соблазнителя. Неужто вы не понимаете, что я отлично вижу, куда вы клоните? Вы считаете, что нам с вами надо бы утешить друг друга. Но это уж очень ребячливо, даже для вас. Мне приходилось разыгрывать слишком много этих любовных шарад с бедными мальчиками, которых я уважала, даже если я их и не любила. – Роза красным пятном легла на грудь ее темного платья. – Можно мне дать вам совет? – продолжала она резко. – В следующий раз, когда вы захотите кого-нибудь соблазнить, не теряйте времени на слова, на разговоры. Женщины знают про слова во сто раз больше, чем мужчины. И они знают, что слова, в сущности, ничего не значат.

Джонс опустил желтые глаза. И тут он повел себя, как женщина: повернулся и стал уходить, не сказав ни слова. Но он увидел в конце сада Эмми, развешивавшую белье на веревке. Миссис Пауэрс, глядя вслед его крадущейся фигуре, сказала: «А-а!», потому что заметила Эмми, которая развешивала выстиранное белье на веревке точными жестами маски из греческого хора.

Она смотрела, как Джонс подходил к Эмми, как Эмми, услыхав его шаги, остановилась, высоко подняв какую-то вещь, полуобернувшись через плечо. «Вот скотина, – подумала миссис Пауэрс, не зная, идти ли на выручку к Эмми. – А какая польза? Все равно он потом вернется. Неужели мне стать цербером для Эмми?» Она отвернулась – и увидела Гиллигена. Подойдя к ней, он сразу выпалил:

– Черт бы подрал эту девчонку. Знаете, что я думаю? По-моему…

– Какую девчонку?

– Эту, как ее там, Сондерс, что ли. По-моему, она чего-то боится. Ведет себя так, будто влипла в какую-то беду, и, чтобы выпутаться, решила поскорее выйти замуж за нашего лейтенанта. Перепугана до черта. Бьется, как рыба на песке.

– Почему вы ее так не любите, Джо? Не хотите, чтобы они поженились?

– Не в этом дело. Просто меня злит, когда она каждые двадцать минут меняет решение. – Гиллиген протянул ей сигарету, она отказалась, и он сам закурил. – Завидую, наверное, – сказал он, помолчав. – Вот лейтенант женится, хоть ни ему, ни ей это вовсе не нужно, а вот та, кого я люблю, никак не идет ко мне…

– Что такое, Джо? Разве вы женаты?

Он посмотрел ей в глаза.

– Перестаньте так говорить. Сами знаете, о чем я.

– О господи! Дважды за час! – Его взгляд был так строг, так серьезен, что она сразу отвела глаза.

– Что вы сказали? – спросил он. Миссис Пауэрс сняла розу с груди, воткнула ему в петличку.

– Джо, зачем эта скотина тут вертится?

– Кто? Какая скотина? – Он увидел, куда она смотрит.

– Ах, этот.

– Мне тоже. С удовольствием посмотрю, как вы его отделаете.

– Он к вам приставал? – быстро спросил Гиллиген.

Миссис Пауэрс прямо посмотрела на него.

– По-вашему, это возможно?

– Вы правы, – признался он. Потом посмотрел на Джонса, на Эмми. – И еще вот что. Эта мамзель Сондерс и ему позволяет вертеться около нее. А мне не нравятся все, кто с ним запанибрата.

– Не глупите, Джо. Просто она очень молода и еще мало чего понимает в мужчинах.

– Ну, если из вежливости называть это так, я, пожалуй, соглашусь. – Он коснулся взглядом ее щеки, оттененной черным крылом волос. – Если бы вы дали человеку понять, что выходите за него замуж, вы бы не швырялись им, как мячиком.

Она смотрела вдаль, в глубь сада, и он повторил:

– Правда, Маргарет?

– Вы тоже глупый, Джо. Только вы хоть и глупый, но милый. – Она встретилась с его настойчивым взглядом, и он сказал:

– Маргарет?

Она сразу положила свою ловкую, сильную руку на его рукав.

– Не надо, Джо. Пожалуйста!

Он рывком сунул руки в карманы и отвернулся. Они молча пошли рядом.

4

Весна легким ветерком обдувала бахромку волос, когда ректор, закинув голову, протопал по террасе, как старый военный конь, думавший, что всем войнам уже пришел конец и вдруг услыхавший звук трубы. Птицы на ветру параболой носились над лужайкой, от дерева к дереву, и одно деревцо на углу, перед домом, взметало кверху белогрудые листья, замирая в страстном порыве; ректор в восторге остановился перед ним. Знакомая фигура мрачно шла по дорожке от кухонной двери.

– С добрым утром, мистер Джонс, – прогремел ректор, и воробьи шарахнулись с дикого винограда. Невыносимый экстаз охватил деревцо от этого баса, листья трепеща рванулись к небу пленным серебряным потоком.

Джонс ответил: «Доброе утро», потирая руку с медлительной, тяжеловесной злобой. Он поднялся по ступенькам, и ректор обдал его волной восторженной благожелательности:

– Пришли поздравить нас с добрыми вестями, а? Отлично, мой милый, отлично! Да, все наконец улажено. Входите же, входите!

Эмми воинственно влетела на веранду.

– Дядя Джо, – сказала она, косясь на Джонса сердитым горячим глазом.

Джонс, прижав к себе ушибленную руку, свирепо уставился на нее. «Ты мне за это ответишь, черт тебя дери!»

– А? Что такое, Эмми?

– Мистер Сондерс у телефона: просит узнать, примете ли вы его сегодня утром? – («Что, получили? Так вам и надо, отучитесь приставать ко мне!»)

– Да, да, мистер Сондерс должен зайти, обсудить все планы насчет свадьбы, мистер Джонс.

– Понимаю, сэр. – («Я тебе еще покажу!»)

– Что ему передать? – («Попробуйте, если сможете! Ничего-то у вас не выходит, жирный вы червяк!»)

– Непременно передай, что я и сам хотел зайти к нему. Да, да, непременно. Да, мистер Джонс, нынче утром нас всех надо поздравить.

– Понимаю, сэр. – («Ах ты, потаскушка!»)

– Так и передай ему, Эмми.

– Хорошо. – («Сказано было, что я с вами сделаю? Сказано вам было: не приставайте? Вот и получили!»)

– Да, Эмми, мистер Джонс с нами завтракает. Надо же отпраздновать, мистер Джонс, не так ли?

– Без сомнения! Сегодня у нас у всех праздник! – («Оттого я и бешусь! Предупреждала меня, а я не обратил внимания. Прищемить мне руку дверью! Провались ты к чертям!»)

– Ладно. Пусть остается завтракать. – («Сам провались ко всем чертям!») Эмми стрельнула в него напоследок сердитым горячим взглядом и хлопнула на прощание дверью.

Ректор расхаживал, тяжело топая, счастливый, как ребенок.

– Ах, мистер Джонс, быть молодым, как он, и что бы твоя жизнь во всем зависела от колебаний, от сомнений таких прелестных ветрениц. Да, женщины, женщины! Как очаровательно – никогда не знать, чего вам хочется! Это мы, мужчины, всегда уверены в своих желаниях. А это скучно, скучно, мистер Джонс. Может быть, за это мы их и любим, хотя с трудом выносим. Как вы полагаете?

Джонс мрачно помолчал, поглаживая ушибленную руку, потом сказал:

– Право, не знаю. Но мне кажется, что вашему сыну необычайно повезло с женщинами.

– Да? – спросил ректор с интересом. – В чем именно?

– Ну, ведь вы сами мне говорили, что он был когда-то связан с Эмми?

Теперь он уже не помнит Эмми. – («Черт бы ее подрал: прищемить мне руку дверью!») – И будет связан с другой, хотя ему и смотреть на нее не придется. Чего же еще желать человеку?

Ректор посмотрел на него пристально и доброжелательно.

– В вас сохранились многие ребяческие черты, мистер Джонс.

– О чем вы говорите? – воинственно спросил Джонс, готовый защищаться.

К воротам подъехала машина и, высадив мистера Сондерса, покатила дальше.

– Особенно одна черта: без надобности мелко грубить по поводу совершенно незначительных вещей. Ага, – сказал он, обернувшись, – а вот и мистер Сондерс. Извините, я пойду. Ступайте в сад – там, наверно, и миссис Пауэрс, и мистер Гиллиген, – бросил он через плечо, идя навстречу гостю.

Джонс мстительно и злобно следил, как они пожимают друг другу руки. Они не обратили на него никакого внимания, и он, -рассвирепев, вразвалку прошел мимо них, ища свою трубку. Трубки нигде не было, и он тихо ругался, шаря по всем карманам.

– Я и сам собирался зайти сегодня к вам. – Ректор ласково взял гостя под локоть. – Входите, входите!

Мистер Сондерс покорно дал провести себя через веранду. Бормоча обычные приветствия и ласково подталкивая гостя, ректор провел его под дверным фонарем в полутемный холл, к себе в кабинет, не замечая смущенной сдержанности гостя. Он пододвинул ему кресло и сам сел на свое привычное место у стола.

– О, да ведь вы курите сигары! Помню, помню. Спички у вас под рукой.

Мистер Сондерс медленно перекатывал сигару в пальцах. Наконец решился и закурил.

– Что ж, значит, молодежь без нас все решила, а? – проговорил ректор, сжав в зубах черенок трубки. – Признаюсь, я этого очень хотел и, говоря откровенно, ожидал. Правда, я не стал бы настаивать, зная состояние Дональда. Но раз Сесили сама этого пожелала…

– Да, да, – нехотя согласился мистер Сондерс, но ректор ничего не заметил.

– Насколько я знаю, вы все время были горячим поборником этого брака. Миссис Пауэрс пересказала мне вашу с ней беседу.

– Да, это так.

– И знаете, что я вам скажу? По мне, этот брак будет для него лучше всякого лекарства. Это не моя мысль, – торопливо разъяснил он. – Откровенно говоря, я был настроен скептически, но миссис Пауэрс и Джо, мистер Гиллиген, первыми выдвинули этот вопрос, а хирург из Атланты всех нас убедил. Он уверил нас, что Сесили может сделать для него больше, чем кто-либо другой. Он именно так и выразился, если я правильно помню. А теперь, раз она сама так этого жаждет и раз вы с вашей супругой ее поддерживаете… Знаете, что я вам скажу? – И он сердечно похлопал гостя по плечу. – Был бы я азартным человеком, я бы пошел на какое угодно пари, что через год мальчик станет неузнаваем!

Мистеру Сондерсу трудно было как следует раскурить сигару. Он резко откусил кончик и, окутавшись облаком дыма, выпалил:

– Миссис Сондерс все еще сильно сомневается… – Он разогнал дым и увидел, что крупное лицо ректора посерело, замерло. – Не то чтоб она возражала, сами понимаете… – («И почему она сама не пришла, чертова баба, вместо того, чтоб меня посылать?») Ректор с сожалением причмокнул:

– Это нехорошо, признаюсь, не ожидал.

– О, я уверен, что мы с вами ее убедим, особенно при поддержке Сесили!

– Он забыл свои собственные сомнения, забыл, что вообще не хотел выдавать дочку замуж.

– Да, нехорошо, – безнадежно повторил ректор.

– Конечно, она не откажет в согласии, – сбивчиво врал мистер Сондерс. – Вот только она не убеждена в разумности этого шага, особенно принимая во внимание, что До… что Сесили, да, Сесили так молода, – вдруг нашелся он. – Напротив, я поднял этот вопрос только для того, чтобы мы пришли к полному взаимопониманию. Не считаете ли вы, что нам лучше всего выяснить фактическое положение?

– Да, да. – Ректор никак не мог как следует набить трубку. Он положил ее на стол, отодвинул подальше. Потом встал и тяжело зашагал по протертой дорожке на ковре.

– Да, очень жаль, – сказал мистер Сондерс.

(«Это Дональд, мой сын. Он умер».)

– Постойте, постойте! Все же не надо делать из мыши слона! – сказал наконец ректор без особого убеждения. – Как вы сами сказали, девочка хочет выйти замуж за Дональда, и я убежден, что мать не откажет ей в согласии. Как, по-вашему? Может быть, нам вместе поговорить с ней? Может быть, она не учитывает всех обстоятельств, того, что он… они так любят друг друга. Ведь ваша супруга не видела Дональда после приезда, а вы сами знаете, как распространяются всякие слухи… – («Это Дональд, мой сын. Он умер».) Ректор остановился, огромный, бесформенный в своей небрежной черной одежде, умоляюще глядя на гостя. Мистер Сондерс встал, и ректор взял его под руку – только бы он не убежал.

– Да, это самое лучшее. Мы вместе пойдем к ней и все обсудим как следует, прежде чем принять окончательное решение. Да, да! – повторил ректор, подстегивая слабеющую уверенность, стараясь убедить себя. – Значит, сегодня же, к вечеру?

– Хорошо, к вечеру, – согласился мистер Сондерс.

– Да, это правильный путь. Я уверен, что она не все понимает. Вы тоже считаете, что она не все полностью уяснила себе? – («Это Дональд, мой сын. Он умер».)

– Конечно, конечно, – в свою очередь согласился мистер Сондерс.

Джонс уже нашел трубку и, придерживая болевшую руку, набил и раскурил ее.

5

Она только что встретила миссис Уорзингтон в магазине и обсудила с ней, как консервировать сливы. Потом миссис Уорзингтон попрощалась и медленно проковыляла к своей машине. Негр-шофер ловко и равнодушно подсадил ее и захлопнул дверцу.

«А я куда здоровей, – радостно подумала миссис Берни, следя за болезненной, подагрической походкой другой старухи. – Какая она ни на есть богачка, при своей машине. – И от злорадства ей стало легче, даже кости не так ныли, даже походка сделалась ровнее. – При всех при ейных денежках, – подумала она. И тут увидела эту чужую женщину, что жила у ректора Мэтона, ту, что приехала с ректорским сыном и с другим мужчиной. – Столько про нее всякого говорят и, видать, правильно. Все думали – она-то за него и выйдет, а мальчик возьми да брось ее из-за этой Сондерсовой девчонки, вертихвостки этакой».

– Ну, как, – заговорила она со сдержанным любопытством, заглядывая в бледное спокойное лицо высокой темноволосой женщины в неизменном темном платье с безукоризненным белым воротничком и манжетками, – говорят, у вас в доме скоро свадьба. Это для Дональда счастье. Небось влюблен в нее по уши?

– Да. Они ведь были обручены давно.

– Как же, знаю. Но никто не думал, что она станет дожидаться его, а не то, чтобы пойти за такого больного, такого изрубцованного. У ней-то женихов было хоть отбавляй.

– Люди часто ошибаются, – напомнила ей миссис Пауэрс. Но миссис Берни настаивала на своем:

– Да, женишков хоть отбавляй. Да и Дональд, видно, не зевал? – хитро спросила она.

– Не знаю. Видите ли, я с ним знакома совсем недавно.

– Вон оно как! А мы-то думали, что вы с ним – старые дружки.

Миссис Пауэрс посмотрела на ее приземистую аккуратную фигурку в плотном черном платье и ничего не ответила.

Миссис Берни вздохнула:

– Да, брак – дело благое. Вот мой мальчик, так и не женился. Может, сейчас он и был бы женат: девушки по нем с ума сходили, да только он ушел на войну совсем мальчишкой. – Жадное, назойливое любопытство вдруг покинуло ее.

– Слыхали про моего сына? – с тоской спросила она.

– Да, мне про него говорили. Доктор Мэгон рассказывал. Говорят, он был храбрым солдатом?

– Ну как же! Да вот не уберегли его, столько вокруг народу толкалось, а его все равно убили. Могли бы хоть отнести его куда, в какой-нибудь дом, что ли, может, там женщины какие спасли бы его. Другие небось вернулись здоровехоньки, знай, хвастают, пыжатся. Небось, их, офицеришек этих и не задело! – Она обвела выцветшими голубоватыми глазами притихшую площадь. Потом спросила: – А вы никого из близких на войне не потеряли?

– Нет, – тихо ответила миссис Пауэрс.

– Так я и думала, – сердито сказала старуха. – И непохоже: такая складная, красивая. Да мало у кого такое горе. А мой был такой молодой, такой храбрый… – Она завозилась с зонтиком. Потом бодро сказала: – Что ж, хоть к Мэгону сын вернулся. Это же хорошо. Особенно теперь, когда он женится. – В ней опять проснулось нехорошее любопытство: – А он сам как, годится?

– Годится?

– Да, для женитьбы. Он не того… не совсем… Понимаете, мужчина не имеет права навязываться, ежели он не совсем…

– До свидания! – коротко бросила миссис Пауэрс и пошла, а та осталась стоять, приземистая, аккуратная, в своем чистеньком, не пропускающем воздух черном платье, подняв бумажный зонтик, как знамя, упрямая и непоколебимая.