Текст книги "Сарторис"

Автор книги: Уильям Катберт Фолкнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

3

– Знаю я, чего тебе от меня надо, – говорила старому Баярду мисс Дженни поверх газеты. – Тебе надо, чтоб я забросила к чертям все хозяйство и не вылезала из этого автомобиля, вот чего тебе надо. Но этого не будет. Я с удовольствием прокачусь с ним разок-другой, но у меня и без того дела хватает. Не могу я все время следить, чтоб он не носился как угорелый и не ломал автомобиль. И свою шею тоже, – добавила она, сухо шелестя газетным листом.

– И пора бы тебе понять – оттого, что кто-то сидит с ним рядом, он медленней ездить не станет, – сказала она. – Если ты и в самом деле так думаешь, отправь с ним Саймона. Видит бог, у него свободного времени хоть отбавляй. Может, он чем-нибудь и занят с тех пор, как ты перестал ездить в коляске, но только мне про это не известно. – Она снова принялась за чтение.

Сигара старого Баярда дымилась в его неподвижной руке.

– Можно посылать с ним Айсома, – сказал он.

Мисс Дженни сердито зашелестела газетой и вперила долгий взор в племянника:

– О господи, человече! Вели заковать его в цепи, и дело с концом.

– Но ты же сама предлагаешь посылать с ним Саймона. У Саймона работы достаточно, а вот Айсом только и знает, что раз в день оседлать мне кобылу, так это я и сам могу.

– Я пошутила, – сказала мисс Дженни. – Господи, пора бы уж мне поумнеть. Но если тебе приспичило изобрести для черномазых новую работу, то пусть ее делает Саймон. Айсом мне нужен, чтоб у тебя была крыша над головой и хоть какая-нибудь еда на столе. – Она опять зашелестела газетой. – Не понимаю, почему ты сам не можешь запретить ему ездить с такой скоростью? Человек, который должен ежедневно восемь часов просиживать на стуле в дверях банка, не обязан остаток дня как сумасшедший носиться в автомобиле по окрестностям, если ему это не правится.

– Ты думаешь, его можно о чем-то попросить? Разве эти головорезы когда-нибудь со мной считались?

– Попросить? Черта с два! – возразила мисс Дженни. – Кто тебе предлагает его просить? Запрети ему. Скажи ему, что если он будет носиться с такой скоростью, ты из него всю душу вытрясешь. По-моему, тебе самому нравится кататься на этом автомобиле, только ты ни за что в этом не признаешься, и ты просто не хочешь, чтоб он ездил без тебя.

Вместо ответа старый Баярд с шумом опустил ноги на пол, встал и тяжелой походкой вышел из комнаты.

Однако по лестнице он подниматься не стал, а мисс Дженни, услыхав, как его шаги замерли в конце прихожей, тотчас последовала за ним на заднее крыльцо, где он остановился в темноте. Темная ночь, напоенная тысячью ароматов весны, звенела голосами насекомых. На фоне темного неба вырисовывалась еще более темная громада конюшни.

– Он еще не приехал, – с досадой проговорила мисс Дженни, коснувшись его плеча. – Я бы тебе сразу сказала. Ступай наверх и ложись, ты же знаешь, что он зайдет к тебе, когда вернется. В конце концов ты накликаешь на него беду, и тогда он и в самом деле угодит в какую-нибудь канаву. Ты совсем как младенец с этим автомобилем, – добавила она помягче. – Ночью он ничуть не опаснее, чем днем. Пошли.

Он сбросил ее руку, но послушно повернулся и пошел в дом. На этот раз он поднялся по лестнице, и она услышала его тяжелые шаги в спальне. Вскоре он перестал хлопать дверьми и ящиками, зажег лампу над кроватью и улегся с томиком Дюма. Через некоторое время дверь отворилась, и молодой Баярд, войдя в круг света, остановился и посмотрел на него своими мрачными глазами.

Дед не замечал его присутствия, и он погладил его по руке. Старый Баярд поднял голову, и тогда молодой Баярд повернулся и вышел из комнаты.

В три часа пополудни, когда на окнах банка опустили жалюзи, старый Баярд удалился в свой кабинет. Кассир и бухгалтер, сидевшие за барьером, слышали, как он возится у себя за дверью. Кассир помедлил, зажав двумя пальцами аккуратно сложенный столбик серебряных монет.

– Слышите? – проговорил он. – Старик последнее время чем-то, озабочен. Раньше он, бывало, сидит себе тихонечко, как мышонок, пока за ним не приедут, а вот уже несколько дней грохочет и мечется взад-вперед, словно ос гоняет.

Бухгалтер не сказал ни слова. Кассир убрал столбик монет и принялся складывать новый.

– Чем-то он озабочен; не иначе как ревизор этот сильно ему досадил.

Бухгалтер не сказал ни слова. Он поставил себе на стол арифмометр и с громким щелчком перевел рычаг. В задней комнате шумно двигался старый Баярд. Кассир аккуратно сложил в столбик оставшееся серебро и свернул папиросу. Бухгалтер склонился над мерно пощелкивающим арифмометром, а кассир склеил папиросу, закурил, проковылял к окну и приподнял жалюзи.

– Сегодня приехал Саймон с коляской, – сказал он. – Не иначе как этот парень сломал наконец свой автомобиль. Сходите позовите полковника.

Бухгалтер слез с табурета, подошел к двери и открыл ее. Старый Баярд, сидевший в шляпе за конторкой, оглянулся.

– Спасибо, Байрон, – сказал он.

Бухгалтер вернулся к своему столу.

Старый Баярд прошел через банк, открыл дверь на улицу и, держась за ручку, остановился как вкопанный.

– Где Баярд? – спросил он.

– Он не приедет, – отвечал Саймон.

Старый Баярд подошел к коляске.

– Почему? Где он?

– Поехал куда-то с Айсомом на томобиле на этом, – сказал Саймон. – Бог знает, где их сейчас носит. Сорвал парня с работы среди дня – на томобиле покататься.

Старый Баярд оперся рукою о стойку. Пятно побледнело и снова резко проступило на его лице.

– Уж сколько я старался Айсому хоть каплю разума в башку втемяшить, – ворчал Саймон, держа лошадей под уздцы, в ожидании, когда хозяин сядет в коляску. – На томобиле покататься, – твердил он. – На томобиле покататься.

Старый Баярд влез в коляску и тяжело опустился на сиденье.

– Будь я проклят, если я не посадил себе на шею банду самых отъявленных бездельников, какие только есть на белом свете! Одно утешение – когда я, наконец, попаду в богадельню, то вы все от первого до последнего уже давно будете меня там ждать.

– Ну вот, теперь еще вы тут ворчите, – сказал Саймон, – Мисс Дженни на меня кричала, пока я за ворота не выехал, а тут вы начинаете. Но если мистер Баярд Кэспи в покое не оставит, то я хоть тресни, а он будет не лучше этих городских черномазых.

– Дженни его уже вконец избаловала, – сказал старый Баярд. – Даже Баярд – и тот его больше испортить не сможет.

– Да уж, что правда, то правда, – согласился Саймон и дернул за поводья. – Поехали, что ли.

– Обожди минутку, Саймон, – сказал старый Баярд.

Саймон придержал лошадей.

– Чего вам еще надо?

Пятно на щеке старого Баярда приняло свой обычный вид.

– Сходи ко мне в кабинет и достань сигару из банки на камине, – отозвался он.

Два дня спустя, под вечер, когда он и Саймон чинно катили в коляске по направлению к дому, автомобиль почти одновременно с предупреждающим об его появлении ревом выскочил им навстречу из-за поворота, залетел в придорожную канаву, снова выскочил на дорогу и пронесся мимо, и в какую-то долю секунды старый Баярд и Саймон увидели, как над рулем сверкнули белки и ослепительные, как слоновая кость, зубы Айсома. К концу дня, когда автомобиль вернулся домой, Саймон отвел Айсома на конюшню и отстегал его вожжами.

В этот вечер после ужина они сидели в кабинете. Старый Баярд держал в руке незажженную сигару. Мисс Дженни читала газету. В окно залетал легкий весенний ветерок.

Неожиданно старый Баярд сказал:

– Может, он ему в конце концов надоест.

– А ты знаешь, что он тогда сделает? Когда решит, что этот автомобиль ездит слишком медленно? – спросила она, глядя на него поверх газеты.

Старый Баярд с незажженной сигарой в руке сидел слегка наклонив голову и не глядя на мисс Дженни.

– Купит аэроплан, вот что. – Шумно перевернув страницу, она снова погрузилась в чтение. – Ему надо жениться и завести себе сына, а тогда пускай хоть каждый день ломает себе шею, если хочет. Господь, как видно, совсем ни в чем не разбирается, – сказала она, думая о них обоих и об его покойном брате. – Впрочем, видит Бог, я бы не хотела, чтоб какая-нибудь симпатичная мне девушка вышла за него замуж.

Она снова зашелестела газетой, переворачивая страницу.

– Не знаю, чего ты еще ждешь от него. И вообще от любого Сарториса. Ты тратишь все вечера, разъезжая с ним, вовсе не потому, что думаешь, будто твое присутствие помешает ему перевернуть автомобиль. Нет, ты ездишь с ним для того, чтобы, когда автомобиль перевернется, ты тоже был там вместе с ним. И после этого ты еще воображаешь, что считаешься с другими больше, чем он?

Он держал сигару, все еще отворотив лицо. Мисс Дженни снова посмотрела на него поверх газеты.

– Утром мы поедем в город к доктору – пусть посмотрит, что это за штука у тебя на физиономии, слышишь?

Когда он, стоя перед комодом у себя в комнате, снимал воротничок и галстук, взгляд его остановился на трубке, которую он положил туда месяц назад, и он убрал воротничок и галстук, взял трубку и подержал ее в руке, поглаживая большим пальцем обуглившуюся головку.

Потом, охваченный внезапной решимостью, вышел из комнаты и тяжело прошел через площадку, на другом конце которой поднималась в темноту узкая лестница. Нашарив выключатель, он стал взбираться наверх и, осторожно двигаясь по темным тесным поворотам, добрался до расположенной под косым углом двери, открыл ее и очутился в просторной низкой комнате с наклонным потолком, где стоял запах пыли, тишины и старых ненужных вещей.

Здесь была свалена всевозможная мебель; кушетки и стулья, словно кроткие привидения, обнимали друг друга высохшими негнущимися руками – самое подходящее место для того, чтобы умершие Сарторисы могли побеседовать о блистательных и гибельных делах былых времен. С середины потолка свешивалась на шнуре одинокая лампочка без абажура. Он взял шнур, притянул его к гвоздю, торчавшему в стене над можжевеловым сундуком, закрепил, придвинул к сундуку стул и уселся.

Сундук не открывали с 1901 года, когда его сын Джон умер от желтой лихорадки и старой раны от испанской пули[27]27
  …старой раны от испанской пули. – Имеется в виду испано-американская война 1898 г., в результате которой владениями США стали Гуам, Пуэрто-Рико и Филиппины.


[Закрыть]. С тех пор представлялось еще два случая его открыть – в июле и октябре прошлого года, но второй его внук еще не исчерпал всех своих возможностей и доставшихся ему по наследству превратностей судьбы. Поэтому Баярд пока терпеливо ждал, надеясь, так сказать, убить двух зайцев разом.

Замок заело, и он некоторое время терпеливо с ним возился. Ржавчина отслаивалась, приставала к рукам, и он встал, пошарил вокруг, вернулся к сундуку с тяжелым чугунным подсвечником, ударил им по замку, отпер сундук и поднял крышку. Изнутри повеяло тонким бодрящим запахом можжевельника и сухим томительным мускусным ароматом, как от остывшего пепла. Сверху лежало женское платье. Парча поблекла, а тонкое брабантское кружево слегка пожелтело я стало бесплотным и бледным, словно солнечный свет в феврале. Он осторожно вынул платье из сундука. Кружево, мягкое и бледное, как вино, полилось ему на руки, и он отложил платье и вынул рапиру толедской стали, с клинком тонким и легким, словно протяжный звук скрипичного смычка, в бархатных ножнах. Изящные цветистые ножны чуть-чуть лоснились, а швы пересохли и полопались.

Старый Баярд подержал рапиру, как бы взвешивая ее у себя на руках. Это было именно то орудие, какое любой Сарторис счел бы самым подходящим для выращивания табака в необитаемой пустыне – эта рапира, равно как красные каблуки и кружевные манжеты, в которых он распахивал девственные земли и воевал со своими робкими и простодушными соседями.

Он отложил рапиру в сторону. Под ней лежала тяжелая кавалерийская сабля и шкатулка розового дерева с парой отделанных серебром дуэльных пистолетов, обманчиво тонких и изысканных, словно скаковые лошади, а также предмет, который старый Фолз называл «этот дьявольский дерринджер». Короткий зловещий обрубок с тремя стволами, уродливый и откровенно утилитарный, он лежал между своими двумя собратьями, как злобное смертоносное насекомое меж двух прекрасных цветков.

Потом он вытащил голубую армейскую фуражку сороковых годов, маленькую глиняную кружку, мексиканское мачете и масленку с длинным носиком, наподобие тех, какими пользуются паровозные машинисты. Масленка была серебряная, и на ней был выгравирован паровоз с огромной колоколообразной трубой, окруженный пышным венком. Под паровозом стояло его название: «Виргиния» – и дата: «9 августа 1873 года».

Он отложил все это в сторону и решительно вынул из сундука остальные вещи – серый конфедератский сюртук с галунами и аксельбантами и муслиновое платье с цветочным узором, от которого исходил слабый запах лаванды, будящий воспоминания о старинных церемонных менуэтах и о жимолости, трепещущей в ровном пламени свечей; потом он добрался до пожелтевших документов и писем, аккуратно связанных в пачки, и, наконец, до огромной Библии с медными застежками. Он положил ее на край сундука и раскрыл. Бумага от времени так потемнела и истончилась, что напоминала слегка увлажненную древесную золу; казалось, будто страницы не рассыпались в прах только потому, что их скрепляет выцветший старомодный шрифт. Он осторожно перелистал страницы и вернулся к чистым листам в начале книги. С нижней строчки последнего чистого листа, поблекшая, суровая в своей простоте, поднималась кверху колонка имен и дат, становясь все бледнее и бледнее по мере того, как время накладывало на нее свою печать. Верхние строчки, как и нижние на предыдущей странице, еще можно было разобрать. Однако посередине этой страницы колонка прерывалась, и дальше лист оставался чистым, если не считать темных пятнышек старости да случайных следов коричневых чернил.

Старый Баярд долго сидел, созерцая уходящую в небытие славу своего рода. Сарторисы презрели Время, но Время им не мстило, ибо оно долговечнее Сарторисов. А возможно, даже и не подозревает об их существовании. Но жест все равно был красивый.

Джон Сарторис говорил: «Генеалогия в девятнадцатом веке – просто вздор. Особенно в Америке, где важно лишь то, что человек сумел захватить и удержать, и где у всех нас общие предки, а единственная династия, от которой мы можем с уверенностью вести свое происхождение, – это Олд Бейли[28]28
  …единственная династия…  – это Олд Бейли. – Олд Бейли – главный уголовный суд в Англии. Намек па первый период колонизации Америки, когда большинство работников на плантациях составляли осужденные преступники, присланные из Англии. Если человек соглашался подписать кабальный контракт на работу за океаном, суд обычно заменял ему каторгу ссылкой и передавал будущему хозяину. Отработав положенный срок, кабальные работники получали свободу и чаще всего оставались в Америке, где многим из них удавалось обзавестись собственным хозяйством и даже разбогатеть.


[Закрыть]. Однако тот, кто заявляет, что ему нет дела до своих предков, лишь немногим менее тщеславен, нежели тот, кто во всех своих действиях руководствуется голосом крови. И по-моему, любой Сарторис может немножко Потешиться тщеславием и генеалогическим вздором, если ему так хочется.

Да, жест был красивый, и старый Баярд сидел и спокойно размышлял о том, что невольно употребил глагол в прошедшем времени. Был. Рок, предвестие судьбы человека глядит на него из придорожных кустов, если только человек этот способен его узнать, и вот он уже снова, тяжело дыша, продирается сквозь чащу, и топот дымчатого жеребца затихает в сумерках, а позади грохочет патруль янки, грохочет все глуше и глуше, меж тем как он, окончательно исчерпав запас воздуха в легких, прижался к земле в густых зарослях колючей ежевики и услышал, как погоня промчалась мимо. Потом он пополз дальше и добрался до знакомого ручья, что вытекал из-под корней бука, и, когда он наклонился к ручью, последний отблеск угасавшего дня заиграл на его лице, резко очертив нос и лоб над темными провалами глаз и жадный оскал ловящего воздух рта, и из прозрачной воды на него в какую-то долю секунды уставился череп.

Нехоженые закоулки человеческой судьбы. Что ж, мир иной – это битком набитое народом место – лежит, по слухам, как раз в одном из закоулков, – мир иной, полный иллюзий каждого человека о самом себе и противоположных иллюзий о нем, которые гнездятся в умах других иллюзий... Он пошевелился, тихонько вздохнул, вынул вечное перо и в конце колонки написал:

«Джон Сарторис. 5 июля 1918 года», – и еще ниже:

«Кэролайн Уайт Сарторис и сын. 27 октября 1918 года».

Когда чернила высохли, он закрыл книгу, положил на место, вытащил из кармана трубку, сунул ее в шкатулку розового дерева вместе с дуэльными пистолетами и дерринджером, убрал остальные вещи, закрыл сундук и запер его на замок.

Мисс Дженни нашла старого Баярда на складном стуле у дверей банка. Он посмотрел на нее с тонко разыгранным удивлением, и глухота его казалась еще более непроницаемой, чем обычно. Но она холодно и безжалостно заставила его подняться и, невзирая на воркотню, повела по улице, где торговцы и прохожие приветствовали ее словно королеву-воительницу, между тем как Баярд нехотя и угрюмо плелся рядом.

Вскоре они завернули за угол и поднялись по узкой лестнице, примостившейся между двумя лавками, под нагромождением закоптелых вывесок врачей и адвокатов. Наверху был темный коридор, в который выходило несколько дверей. Ближайшая к входу сосновая дверь, выкрашенная серой краской, внизу облупилась, как будто ее постоянно пинали ногами, причем на одной и той же высоте и с одинаковой силой. Две дыры на расстоянии дюйма друг от друга молчаливо свидетельствовали о том, что здесь некогда был засов, а со скобы на косяке двери свисал и самый засов, закрепленный огромным ржавым замком старинного образца. Баярд предложил зайти сюда, но мисс Дженни решительно потащила его к двери по другую сторону коридора.

Эта дверь была свежевыкрашенна и отделана под орех. В верхнюю ее часть было вставлено толстое матовое стекло, на котором рельефными позолоченными буквами была выведена фамилия и обозначены часы приема. Мисс Дженни отворила дверь, и Баярд вошел вслед за нею в крохотную комнатушку, являвшую собой образец спартанской, хотя и ненавязчивой асептики. Репродукция Коро[29]29
  Коро Камилл  (1796-1875) – французский живописец, пейзажист и портретист.


[Закрыть] и две выполненные сухой иглой гравюры в узеньких рамочках на свежевыкрашенных, безукоризненно серых стенах, новый ковер теплых темно-желтых тонов, ничем не покрытый стол и четыре стула мореного дуба – все эти вещи, чистые, безличные и недорогие, с первого взгляда раскрывали душу их владельца, душу хотя и стесненную в данный момент материальными затруднениями, однако же самою судьбой назначенную и полную решимости в один прекрасный день приступить к выполнению своих функций в окружении персидских ковров, красного или тикового дерева, а также одного-единственного безупречного эстампа на девственно чистых стенах. Молодая девица в накрахмаленном белом платье поднялась из-за столика с телефоном и пригладила волосы.

– Доброе утро, Мэртл, – обратилась к ней мисс Дженни. – Скажи доктору Олфорду, что мы хотели бы его повидать.

– Вы предварительно записались на прием? – спросила девица голосом, лишенным всяких интонаций.

– Мы записываемся сейчас, – заявила мисс Дженни. – Уж не хочешь ли ты сказать, что доктор Олфорд не начинает работу до десяти часов?

– Доктор Олфорд не начинает… не принимает никого без предварительной записи, – словно попугай, затараторила девица, уставившись в одну точку над головой мисс Дженни. – Если вы не записались предварительно, вам необходимо записаться предва…

– Тш, тш, – резко оборвала ее мисс Дженни. – Будь умницей, беги скажи доктору Олфорду, что его хочет видеть полковник Сарторис.

– Да, мэм, мисс Дженни, – послушно ответила девица, прошла через комнату, но у другой двери опять остановилась, и голос ее опять сделался как у попугая:

– Пожалуйста, присядьте. Я посмотрю, не занят ли доктор.

– Ступай скажи доктору, что мы здесь, – вежливо повторила мисс Дженни.

– Скажи ему, что мне сегодня надо еще сделать кой-какие покупки и ждать мне некогда.

– Да, мэм, мисс Дженни, – согласилась девица, исчезла и после приличествующей случаю паузы вернулась, снова приняв свой безукоризненно профессиональный тон.

– Доктор сейчас вас примет. Пройдите, пожалуйста.

Она открыла дверь и посторонилась.

– Спасибо, деточка, – отозвалась мисс Дженни. – Твоя мама все еще лежит?

– Спасибо, мэм, она уже встает.

– Вот и прекрасно, – сказала мисс Дженни. – Пошли, Баярд.

Эта комната, еще меньше предыдущей, насквозь пропахла карболкой. Здесь стоял белый эмалированный шкаф, набитый злобно поблескивающим никелем, металлический операционный стол и множество всяких электрических кипятильников, термостатов и стерилизаторов. Доктор, облаченный в белую полотняную куртку, склонился над конторкой, предоставив им возможность некоторое время созерцать его рассеянный прилизанный затылок. Затем он поднял глаза и встал.

Доктор Олфорд, молодой человек лет тридцати, недавно приехал в город и был племянником одного из местных старожилов. Он с отличием окончил медицинский колледж и обладал представительной внешностью, но был исполнен преувеличенного чувства собственного достоинства и всем своим видом бесстрастного эрудита ясно давал понять, что не питает решительно никаких иллюзий насчет рода человеческого, что исключало обычную провинциальную фамильярность и заставляло даже тех, кто помнил его еще мальчишкой, приезжавшим в гости, величать его не иначе как доктор или мистер. У него были маленькие усики и лицо, напоминавшее маску, – лицо доброжелательное, но холодное, и пока старый Баярд беспокойно ерзал на стуле, доктор сухими, тщательно вымытыми щеткой пальцами осторожно ощупывал жировик на его физиономии. Мисс Дженни обратилась к нему с каким-то вопросом, но он самозабвенно продолжал исследование, как будто ничего не слышал, как будто она даже и слова не промолвила. Он вставил Баярду в рот крохотную электрическую лампочку, которую предварительно продезинфицировал, то и дело включая и выключая ее рубиновый свет за щекой пациента. Потом вынул лампочку, снова ее продезинфицировал и убрал обратно в шкаф.

– Ну что? – нетерпеливо спросила мисс Дженни.

Доктор аккуратно закрыл шкаф, вымыл и вытер руки, подошел к ним, остановился и начал торжественно и важно сыпать специальными терминами, эпикурейски упиваясь жесткими словами, слетавшими с его языка.

– Это новообразование необходимо срочно удалить, – заявил он в заключение. – Его следует удалить, пока оно находится в ранней стадии, и поэтому я рекомендую немедленную операцию.

– Вы хотите сказать, что оно может перейти в рак? – спросила мисс Дженни.

– Об этом не может быть двух мнений, сударыня. Исключительно вопрос времени. Запустите – и я ни за что не поручусь. Удалите немедленно – и больному больше не о чем будет беспокоиться. – Он снова окинул старого Баярда долгим ледяным взором. – Я удалю это с легкостью. Вот так, – показал он рукой.

– Что он говорит? – спросил старый Баярд.

– Я говорю, что могу убрать это новообразование с такой легкостью, что вы даже ничего не заметите, полковник Сарторис.

– Будь я проклят, если я вам это позволю! – Баярд порывисто встал.

– Сиди спокойно, Баярд, – приказала мисс Дженни. – Никто не собирается резать тебя без твоего ведома. Это необходимо сделать сейчас?

– Да, мэм. Я бы такую вещь на своем лице даже на сутки не оставил. В противном случае я считаю своим долгом предупредить вас, что ни один врач не может взять на себя ответственность за возможные последствия… Я могу удалить это в течение двух минут, – добавил он, еще раз вперив в лицо Баярду холодный сосредоточенный взгляд. Затем, полуобернувшись, застыл, прислушиваясь и раскатам громоподобного баса, который доносился из-за тонкой перегородки.

– Здорово, сестренка, – говорил бас. – Сдается мне, что я слышу брань Баярда Сарториса.

Доктор и мисс Дженни застыли на месте; дверь тотчас же отворилась, и в комнату протиснулся самый тучный человек во всем округе. На нем был лоснящийся альпаковый пиджак, жилет и черные мешковатые бумажные брюки; складки жира на шее почти совсем закрывали свободный ворот сетчатой рубашки и узенький черный галстук. На голове, напоминавшей голову римского сенатора, росли густые серебристые кудри.

– Что это с тобой стряслось, черт побери? – пророкотал он, после чего боком пролез в комнату, совершенно заполнив ее своею тушей, рядом с которой все остальные люди и предметы стали казаться просто карликами.

Это был доктор Люций Квинтус Пибоди, восьмидесяти семи лет от роду, трехсот десяти фунтов весом, обладатель здорового, как у лошади, пищеварительного тракта. Он начал практиковать в округе еще в те времена, когда весь медицинский инвентарь состоял из пилы, галлона виски и мешочка каломели; он служил полковым врачом у Джона Сарториса и даже после появления автомобиля в любое время суток в любую погоду отправлялся в любом направлении по абсолютно непроезжим дорогам на кривобокой пролетке к любому белому или негру, который его вызвал, обычно принимая в качестве гонорара завтрак, состоящий из кукурузных лепешек с кофе, а иногда небольшой мешок кукурузы, фруктов или несколько цветочных луковиц и черенков.

Когда он был молодым и прытким, он вел журнал, вел его очень тщательно до тех пор, пока его гипотетические активы не достигли десяти тысяч долларов. Впрочем, это было сорок лет назад, и с тех пор он не утруждал себя какими-либо записями; но и теперь время от времени какой-либо сельский житель входил в его обшарпанный кабинет и, желая отметить годовщину своего появления на свет Божий, возвращал деньги, которые задолжал доктору Пибоди его отец или дед и о которых тот давным-давно позабыл. Его знали все окрестные жители, и на рождество они посылали ему окорока и дичь; говорили, будто он может провести остаток дней своих, разъезжая по округе все в той же неизменной пролетке, не заботясь о пропитании и ночлеге и не расходуя на это ни единого цента.

Доктор Пибоди заполнил всю комнату своей грубоватой добродушною массой, а когда он подошел к мисс Дженни и похлопал ее по спине своей длинной, как грабли, рукой, от его тяжелой поступи задрожал весь дом.

– Привет, Дженни, – сказал он. – Привели Баярда снять с него мерку для страховки?

– Этот чертов мясник хочет меня резать, – сердито проворчал Баярд. – Вели им оставить меня в покое, Люш.

– Что-то рановато приниматься за разделку белого мяса в десять утра, – прогудел доктор Пибоди. – Черномазые – те другое дело. Руби черномазого в любое время после полуночи. Что с ним такое, сынок? – спросил он у доктора Олфорда.

– По-моему, это просто-напросто бородавка, но мне уже надоело на нее смотреть, – сказала мисс Дженни.

– Это не бородавка, – решительно возразил доктор Олфорд. Пока он, пользуясь специальной терминологией, повторял свой диагноз, румяная физиономия доктора Пибоди озаряла общество своей доброжелательностью.

– Да, звучит страшновато, – согласился он и, вновь сотрясая пол, толкнул Баярда обратно в кресло одной ручищей, а другой повернул его лицо к свету. Потом вытащил из нагрудного кармана очки в железной оправе и принялся изучать его физиономию. – По-вашему, это надо убрать?

– Безусловно, – холодно ответил доктор Олфорд. – Я считаю, что это новообразование необходимо удалить. Ему здесь совершенно не место. Это рак.

– Люди преспокойно жили с таким раком задолго до того, как они изобрели ножи, – сухо заметил доктор Пибоди. – Сиди спокойно, Баярд.

«А люди, подобные вам, – одна из причин этого», – так и вертелось на языке у молодого человека, но он сдержался и вместо этого сказал:

– Я могу удалить это новообразование за две минуты, полковник Сарторис.

– Будь я проклят, если вы это сделаете, – в ярости отвечал Баярд, порываясь встать. – Пусти меня, Люш.

– Сиди тихо, – невозмутимо отозвался доктор Пибоди и, продолжая удерживать его на стуле, пощупал шишку. – Больно?

– Да нет же, я этого вовсе не говорил. И будь я проклят, если…

– Ты наверняка так и так будешь проклят, – возразил ему доктор Пибоди.

– Какая тебе разница – жить или умереть? Я еще ни разу не видел человека, который получал бы от жизни меньше удовольствия, чем ты.

– В кои-то веки вы правду сказали, – согласилась мисс Дженни. – По-моему, старше Баярда вообще никого на свете нет.

– И потому, – спокойно продолжал доктор Пибоди, – я бы об этой штуке не беспокоился. Пускай себе остается. Твоя физиономия совершенно никого не интересует. Если б ты еще был молодым парнем и каждый вечер гонялся за девчонками…

– Если доктор Пибоди будет безнаказанно вмешиваться… – начал было доктор Олфорд.

– Билл Фолз говорит, что может это вылечить, – заявил Баярд.

– При помощи своей мази? – быстро спросил доктор Пибоди.

– Мази? – переспросил доктор Олфорд. – Полковник Сарторис, если вы позволите первому встречному шарлатану лечить это новообразование всякими домашними или патентованными средствами, то через полгода вы будете на том свете. Даже доктор Пибоди может это подтвердить, – с тонкой иронией добавил он.

– Не знаю, – медленно проговорил доктор Пибоди. – Билл делал чудеса этой своей мазью.

– Я вынужден заявить решительный протест, – сказал доктор Олфорд. – Миссис Дю Пре, я протестую против того, чтобы кто-либо из моих коллег даже косвенно санкционировал подобный образ действий.

– Пф-ф, юноша, – отвечал доктор Пибоди, – мы не позволим Биллу мазать своим снадобьем Баярдову бородавку. Оно годится для черномазых и для скотины, а Баярду оно ни к чему. Мы просто оставим эту штуку в покое, тем более что она ему нисколько не мешает.

– Если это новообразование не будет немедленно удалено, я снимаю с себя всякую ответственность, – объявил доктор Олфорд. – Запустить его столь же опасно, сколь применить к нему мазь мистера Фолза. Миссис Дю Пре, прошу вас засвидетельствовать, что эта консультация приняла столь неэтичный характер не по моей вине и вопреки моему протесту.

– Пф-ф, юноша, – снова повторил доктор Пибоди. – Эта штука не стоит того, чтоб ее резать. Мы прибережем для вас руку или ногу, когда его шальной внук перевернется вместе с ним на своем автомобиле. Пойдем ко мне, Баярд.

– Миссис Дю Пре… – попробовал вставить доктор Олфорд.

– Если Баярд захочет, он потом вернется. – Своей тяжелой рукой доктор Пибоди погладил молодого человека плечу. – Мне надо поговорить с ним у себя в кабинете. Дженни приведет его обратно, если захочет. Пошли, Баярд.

И он вывел старого Баярда из комнаты. Мисс Дженни встала.

– Этот Люш Пибоди такой же старый чудак, как Билл Фолз, – сказала она.

– Старики просто до смерти меня раздражают. Подождите, я сейчас же приведу его обратно, и мы с этим делом покончим.

Доктор Олфорд открыл перед нею дверь, и она, свирепо шурша своими шелками, чопорно выплыла в коридор и через обшарпанную дверь с ржавым замком вошла вслед за племянником в комнату, у которой был такой вид, словно здесь пронесся миниатюрный циклон, причем следы разрушений были прикрыты мирным слоем вековой пыли.

– Послушайте, Люш Пибоди… – начала было мисс Дженни.

– Садитесь, Дженни, – сказал ей доктор Пибоди. – И не шумите. Расстегни рубашку, Баярд.

– Что?! – воинственно отозвался старый Баярд.

Доктор толкнул его на стул.

– Хочу тебя послушать, – пояснил он. Подойдя к старинной конторке, он стал рыться в куче пыльного хлама. Огромная комната была полна пыли и хлама. Все четыре окна выходили на площадь, но платаны и вязы, которыми она была обсажена, затемняли конторы на втором этаже, и поэтому проникавший в них свет казался рассеянным, словно в толще воды. С углов потолка свисала паутина, тяжелая и длинная, как испанский мох, и темная, как старое кружево, а стены, некогда белые, приобрели тусклый серо-коричневый оттенок, и только в тех местах, где прежде висели календари, выделялись прямоугольники посветлее. Кроме конторки, в комнате стояло несколько разнокалиберных стульев, находившихся на разных стадиях разрушения; ржавая железная печка в ящике с опилками и кожаный диван, просевшие пружины которого молчаливо сохраняли форму удобно раскинувшейся фигуры доктора Пибоди, а рядом, медленно собирая последовательно накопляющиеся слои пыли, валялась стопка пятицентовых детективов в бумажных обложках. Это была библиотека доктора Пибоди, и на этом диване он коротал свои приемные часы, снова и снова ее перечитывая. Других книг в комнате не было.