Текст книги "Черная река. Тоа-Тхаль-Кас"

Автор книги: Уильям Хиллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Уильям Хиллен
Черная река
Тоа-Тхаль-Кас

Маме Джесси, спутнице первых рыбалок.

По своему разумению, я нахожу забавой истинно благой и честной лицезреть, как выволакивают на сушу светлых, ярких, сверкающих рыб, обманутых хитроумным искусством.

Джулиана Бернерс. «Книга Св. Албана», 1496 г.

Престранные твари ползли из пещер

И глядели, тараща глаза.

Льюис Кэррол. «Охота на снарка»

ЗОВ

Чем объяснять, – сказал Додо, – лучше показать!

Льюис Кэррол. «Алиса в Стране чудес»

Первый слабый толчок пришел откуда-то издалека, из-за неугомонного Фрейзера. Северо-западный шквал загремел цепями на окнах конторы. Выглянув, я увидел прилетевших с гор синих птиц [1]1
  Американские синие птицы (род Sialia) – небольшие птички из семейства дроздовых (длина тела – 15 см). Оперение самцов сверху ярко-синее. В Британской Колумбии могут встречаться два вида: западная и горная синяя птица.


[Закрыть] и березы, тронутые преждевременной желтизной. Сентябрь. Ранняя осень подкралась неслышно.

К тому же утро выдалось относительно спокойное, а от предыдущей закладки входящей почты в корзинку конторского инкубатора не осталось почти ни одного «невылупившегося» письма. Если деловое письмо подержать дней десять в тепле, ответ зачастую проклевывается сам собой. Где-то после полудня ко мне зашла секретарша из соседнего отдела, поежилась, натянула свитер и заявила, что сегодня мое дежурство: с меня причитается кофе и приятная беседа. За болтовней я почему-то сказал, что знаю уйму мест, где, будь моя воля, мог бы отлично проводить время. Самое лучшее было бы поехать на рыбалку.

– А что хорошего в этих ваших рыбалках? Возвращаетесь грязные, обросшие, валитесь с голоду. Притащите несколько жалких рыбешек, а потом говорите, что отлично провели время.

Лично я не представляю себе лучшего способа творческого валандания (термин, смысл которого состоит в том, что человеку разрешается в любое время дня и ночи делать все, что заблагорассудится). Рыбная ловля помогает сосредоточиться, уйти от дневной суеты. Заодно соприкасаешься с миром животных и можешь кое-что узнать об их взаимоотношениях.

Вот в этот-то самый момент в помещение нагрянул Джо Спехарь, и я понял, что мне не устоять. Я никак не ожидал его, так как знал, что в эту пору он убирает сено на своих участках близ Назко. Но он приехал в город за провизией: «У меня половина народа сейчас на Большом Лугу. Аппетит у ребят – что надо!» У самого города в его старом «бьюике» кончился бензин, и в контору он пришел пешком. Мы вдвоем отправились обедать.

Джо родом из Югославии, но здесь давно уже старожил, границы своей фермы в глухомани на реке Черной он застолбил в 1912 году. Теперь ему девяносто, а отец его дотянул до ста девяти лет. «Так что, – говорит Джо, – у меня еще много времени впереди». Глядя, как он вскакивает в седло, я думаю, что он прав. Джо имеет обыкновение иногда исчезать на много дней кряду, не сказав никому, куда идет. Где у него в лесу избушка, он держит от меня в тайне. Впрочем, есть основания подозревать, Что она у него не одна.

Джо отлично рассказывает охотничьи истории. При этом его льдисто-голубые глаза сверкают, седая борода топорщится, а голова ходит из стороны в сторону, точно у идущего дозором гризли. Старея и как бы усыхая, он с каждым годом становится все круче и яростнее нравом.

Джо знает, как я люблю рыбную ловлю. Обычно я предпочитаю рыбачить в одиночку, но его я всегда пробую соблазнить. Для этого я стараюсь раззадорить Джо парой умело подобранных фраз. Если прикинуться, будто не имеешь понятия о какой-нибудь рыболовной тонкости или не знаешь, как ловить в таком-то водоеме, он, конечно, загорится и захочет сам все показать, и тогда бери его голыми руками – он едет со мной, не считаясь с тем, сколько отбившейся скотины осталось загнать в стадо и сколько сена закопнить.

Рыбная ловля всегда привлекала меня в любом виде, но в детстве я приучился ловить на муху. Город Ванкувер, где я вырос, лежит у моря, однако с ранних лет я больше любил его сельские окрестности. Там было много речушек, в которых водились форели и стальноголовые лососи и которые тогда сравнительно мало страдали от загрязнения, городского хозяйства и рыбного промысла. На мое счастье, у нашей семьи была неподалеку дача на реке Сеймур. По теперешним понятиям, это был скромный коттедж, но в те времена он считался просторным домом, и мы, дети, проводили там все лето, то и дело совершая самостоятельные походы с ночевкой в лес и на рыбалку. В четырнадцать лет я сдружился с тремя братьями Ламонт из племени скукум, и из бревен и кедровых ветвей мы соорудили себе в лесу хижину. С рогатками мы охотились на шотландских куропаток – волнение, которое я при этом испытывал, до сих пор свежо в моей памяти – и были по-настоящему кровожадны. С четырнадцати лет мы начали таскать с собой тяжелые ружья и палили подряд в койотов, оленей, уток и фазанов [2]2
  Фазан (Phasianus colchicus) – широко известная охотничья птица Старого Света, акклиматизированная в Северной Америке. Впервые 30 китайских фазанов были выпущены на этом материке на западе США, в штате Орегон в 1881 г. В настоящее время распространен на культурных землях всего севера США и юга Канады между 38° и 52° с. ш.


[Закрыть], не считаясь с охотничьим календарем. Зато мы не убивали друг друга, не приучались к вину и не ходили подсматривать за девочками. Браконьеры мы, конечно, были отъявленные. Любой инспектор по охране природы знает, что почти каждый мальчишка по натуре браконьер. Поймав юного нарушителя, он обычно заводит с ним долгую беседу. Мальчишке же просто хочется все понять самому, и поэтому иной раз его действия выглядят довольно странно, по крайней мере с точки зрения взрослого. Маленькие мальчики, например, любят болтаться у ручейков и ловить мелкую рыбешку или наблюдать за ней, любят пускать в ход снасти собственного изготовления или просто лежать на бревне, изучая жизнь подводного мира. Все это для них важнее, чем пойманная рыба. Если первое знакомство с природой происходит под присмотром взрослого, за которого можно ручаться, что ребенок с ним не утонет, то у мальчика постепенно вырабатывается пристрастие к рыбной ловле на всю жизнь, и очень скоро он будет мастерски владеть удочкой. Конечно, при условии, что у него от природы есть вкус к таким вещам.

В детстве я относился к рыбам с ненасытным любопытством. Я умел отличить мальму [3]3
  Мальма, или тихоокеанский голец (тихоокеанский подвид арктического гольца, Salvelinus alpinus), – проходной или пресноводный вид лососевых рыб, широко распространенный в реках северной части Тихого океана. Окраска спины зеленовато-коричневая, бока коричневатые с многочисленными и яркими желтыми и красно-оранжевыми пятнами. Брюхо светлое, а во время нереста ярко-красное или оранжевое. Американское название – «Долли Варден» (см. примечание 38). Длина до 90 см, вес до 16 кг, в Канаде максимально – до 18,3 кг. Питается мелкой рыбой, в том числе молодью и икрой других лососевых, моллюсками, ракообразными, насекомыми. Объект спортивного рыболовства.


[Закрыть] от лосося Кларка [4]4
  Лосось Кларка (Salmo clarki) – в основном пресноводный и прибрежный проходной вид лососевых тихоокеанского побережья Северной Америки, встречающийся от Северной Калифорнии до Аляски. Систематически близок к стальноголовому лососю. Длина тела до 75 см, вес до 8 кг. Питается ракообразными и насекомыми, реже мелкой рыбой.


[Закрыть], идущего из моря, но никто не мог толком объяснить мне жизненные привычки стальноголового лосося [5]5
  Стальноголовый лосось (Salmo gairdneri) – проходной вид лососевых. Часть рыб проводит всю жизнь в пресной воде и носит название радужной форели. Характерный вид тихоокеанского побережья Северной Америки, Алеутских островов и прилежащих речных бассейнов. Пресноводная форма (радужная форель) характерна преимущественно для бассейнов рек Фрейзер и Пис. Радужная форель – один из наиболее широко распространенных объектов прудового рыбоводства, встречается по всему миру.
      Длина стальноголового лосося – до 115 см. Рекордный вес проходной формы – 19,5 кг, пресноводной – 24 кг. На горле обычно бывают четкие красные пятна, напоминающие порез, Отсюда его английское название: «cutthroat-trout», т. е. «форель – перерезанное горло». Питается мелкой рыбой и ракообразными.


[Закрыть]. Моего первого, двенадцатифунтового я поймал, когда мне было десять лет. Я ловил множество шести-семидюймовых форелей, неизменно отправляя их целыми и невредимыми обратно в воду – разве что еды не хватало, – но я не знал, что это были за маленькие рыбки – молодые стальноголовые, лососи Кларка или другие лососи. Не знали этого обычно и взрослые. В те времена рыбаки мало что понимали в рыбе, да в сущности так оно осталось и по сей день. Эти малютки, конечно, были в большинстве своем стальноголовые лососи-двухлетки, но я это понял только к четырнадцати годам.

Порой встречались рыболовы, разбиравшиеся и в рыбах и в снасти. Один из них преподал мне азы ловли на муху, когда я был совсем еще мальцом. Снаряжение у меня было не ахти какое, но я им обходился неплохо и рыбу ловил. Никогда не забуду, как я истратил целых восемь долларов на двойной спиннинг. Правда, с тех пор я разлюбил в реке или озере ловить рыбу на сложную снасть. У каждого свой вкус, но ловля на муху мне почему-то больше по душе.

Старый Джо тоже ловит на муху, но по-своему. Он пользуется живыми «козявками» и всегда знает, где и как раздобыть самые, по его мнению, подходящие. На этот счет у него разработана целая наука. Больше всего он любит муху-веснянку: «Наловишь их в ивняке у берега и клади в табакерку – от табаку они веселее». Удочка у него такая: ивовый шест метра четыре с половиной в длину и шестиметровая леска, к которой он, правда, бывает, подвязывает, разные приспособления. На удочки Старого Джо я натыкаюсь по всему бассейну Черной реки [6]6
  Черная река – таково местное название этого притока реки Фрейзер. Официальное ее наименование – Уэст-Род, так она и названа на прилагаемой карте.


[Закрыть]. Их сразу узнаешь по насечке на черенке – для запасной лески. Я его как-то спросил, что он делает со своей короткой леской, когда подцепит крупную рыбу, – вываживать-то нечем. «Крепкое удилище, прочная леска, здоровый крючок, и я ее с ходу раз – и на берег. А у тебя крючки комариные». И правда, у меня на глазах он вывесил позади себя на дереве несколько крупных форелей прямо с лесками. Этим методом Джо удит по своим заповедным местам уже полсотни лет и по-прежнему вполне доволен. Дивная простота!

Как и Джо, я люблю наблюдать за рыбой. Помню, однажды весной, еще в детстве, я перебрался на другой берег Сеймура и набрел на незнакомый ручей. Исследуя его истоки, я обнаружил, что он течет из лесистой низинки, петляя среди перепутанных корней кедров, кленов, ольхи и высоких кустов болиголова. Там царил сумрак и покой. Я подошел к маленькому каменистому озерцу, и – о чудо из чудес! – в нем были два стальноголовых лосося. Через папоротник и скунсовую капусту я подполз к самому краю. Пристально вглядываясь сквозь тени в воде, я смог на вытянутую руку от себя наблюдать, как эти огромные рыбины, чуть шевеля плавниками и работая жабрами, изящно прогуливаются туда-сюда, держась все время бок о бок. Удочка была забыта. С этого дня я глазел на них ежедневно целыми часами, не сомневаясь, что рыбы знают о моем присутствии, но игнорируют его. Как-то я стал участником их свадебного церемониала. Маленький, зачарованный зрелищем мальчик, по-видимому, нисколько не мешал им. Однажды их не стало. Через быстрые потоки, по ущельям и камням они вернулись в море. Тесный мирок пруда как будто опустел, но я знал, что на золотистом дне, под кучками добела отмытого гравия, спрятана икра. Мне не терпелось узнать, когда икринки проклюнутся. Неутомимо журчала вода, а я все сидел и вглядывался, точно мог чем-то помочь делу.

Понятно, я спросил у Джо, бывал ли он в последнее время на Черной. Да нет, ответил он, давненько не был. Некогда было с уборкой сена, да с этими беломордыми коровами хлопот не оберешься – то в болото залезут, то не могут разродиться. Вчера только прискакал на ферму к Джо индеец сказать, что одна из них торчит в болоте. Индеец обвязал корову веревкой и вытянул ее своей верховой лошадью, за что Джо дал ему коробку патронов.

– Но, – с таинственным видом проговорил Джо, – в эту пору ее нужно брать у водопада Чайни-Фолз.

Взгляд его сделался отсутствующим, и он медленно добавил:

– Там дополна крупной. Я вытащил двух самых здоровущих. Зимой!

– Стальноголовых? – спросил я.

– Стальноголовых? Я такой породы не знаю. Это что – тоже форель? Я только знаю, что этих вот, больших, красномясых, которые парами ходят, – летом здесь почти не бывает. А зимой ловить шибко холодно, разве что рыбки невтерпеж захочется. Индейцы иногда их берут. Старуха Минни с фермы на Форелевом – она все про них знает. Она говорит, что прежде водились тысячами. Когда была девчонкой, у них в племени все ловили этих рыб зимой. А потом, вскоре после того как я сюда приехал, случился большой оползень в ущелье Фрейзера – из-за железной дороги, – и все испоганили.

Я уже ощущал в себе некий зуд и заказал для Джо новую порцию пива.

– Ну а именно теперь – подходящее время для рыбалки?

– Именно теперь – самое подходящее. О чем же я тебе толкую? – терпеливо ответил Джо. – Вдоль всего водопада Чайни-Фолз и всю дорогу вниз до самого конца водопада, километра три, а то и больше.

Как-то так получается, что всякий раз, как я бываю возле озера Клускойл, я слишком тороплюсь, чтобы попытать счастья у водопада. А в последний раз, возвращаясь с реки Дин-Ривер, я вообще выбрал северный маршрут и решил пройти тропками в сторону Сухого озера. У меня была вьючная лошадь, но от нее было больше мороки, чем проку: в жизни не видывал, чтобы стреноженная лошадь проходила такие расстояния за одну короткую ночь. Да и после тех ночей, когда она не успевала уйти далеко, мне все равно приходилось наутро выслеживать ее точно лося, так как она пряталась от меня и стояла, притаившись, чтобы колокольчик не звенел. В конце концов, отчаявшись, я просто пустил ее на волю, предоставив ей самой добираться до дому, как сумеет.

Я много раз спускался по Черной от владений Джо, близ верхнего моста, до слияния с Ючинико. На Черной много излучин, кое-где река расширяется, и тогда приходится немного грести. В общем это путь километров на сорок с гаком, но за день пройти можно. Я спросил у Джо, спускался ли кто-нибудь когда-либо на каноэ вниз по Черной, от озера Клускойл до верхнего моста. Он ответил, что в прежние времена индейцы плавали вниз, когда ставили ловушки на бобров, но уже много лет никто этого не делает. Сам он ездит по берегу верхом, но проплыть, похоже, можно.

В глазах Джо зажегся огонек: «Вот это уж точно была бы рыбалка!»

– Если поедешь на Чайни-Фолз, заверни ко мне. Может, меня не будет, так ты располагайся, как дома, – продолжал он. – Там у меня капуста в бочонке да в погребе кое-что настаивается.

Я повез Джо к его драндулету и вдруг почувствовал, что должен безотлагательно съездить к Слиму Кэмпбелу, который работал со своим бульдозером на озере Бучи, в восьми километрах к западу от города. В три часа дня все равно поздно было возвращаться на работу.

Слим возился на дальнем конце поля.

– А, вот и ты наконец, – сказал Слим. – Как насчет холодного пива?

Мы подъехали к причалу: пиво Слим держит в озере. По берегу разносился крик выпи-бугая, словно лодочник откачивал воду разболтанным ручным насосом. Резкие, пронзительные крики горделивых гагар и изящных тонкошеих западных поганок смешивались, наполняя воздух над озером. Среди чужеголосной трескотни, раздававшейся со всех сторон, выделялось кряканье дикой утки.

– Ты мог бы вырваться на несколько дней на Чайни-Фолз? – спросил я.

– Само собой. Когда двинемся?

– Может, завтра, с утра пораньше?

Мы решили доехать до реки Назко на машине, а дальше договориться с кем-нибудь из индейцев, например с Маленьким Чарли Кремо, чтобы он в фургоне перевез наше снаряжение по тропе через Тополиную гору. Этой тропой ездят меньше, чем дорогой на Клускус, и мы возьмем с собой мотопилу на случай, если путь где-нибудь завален буреломом. Порыбачим у водопада Чайни-Фолз, а потом спустимся по Черной до верхнего моста. Лучше всего для этого подойдет пятиметровая алюминиевая байдарка.

Вернувшись в контору, я написал несколько писем, помеченных более поздними числами, чтобы создалось впечатление, будто я все еще в городе, заклеил конверты, подложил секретарше из соседнего отдела записку с инструкцией, когда их отправить, и удалился, оставив в несгораемом шкафу свою слегка виноватую служебную совесть, а в машинке – недопечатанное письмо, датированное пятью днями позже.

Почти все это время Сэдсэк терпеливо ждал в нашем служебном микроавтобусе. Теперь, почуяв, что предстоит нечто заманчивое, он лизнул меня в ухо, сообщая, что он заведомо – за!

ВСЕ ИЗ-ЗА ЭТИХ КОШЕК...

А... собак... вы любите?

Льюис Кэррол. «Алиса в Стране чудес»

Сэдсэк – профессиональный охотник на пуму [7]7
  Пума, или кугуар (Felis concolor), – крупный хищный зверь из семейства кошачьих, его называют также горным львом. Длина тела – до 200 см при длине хвоста до 80 см, вес – до 105 кг. Окраска одноцветная, желтовато-бурая. Населяет горные леса и болота системы Кордильер на западе Северной Америки.


[Закрыть]. Звучит эффектно, зато и работать ему приходится почти без продыха. Правда, деньги он получает от государства по высшей в провинции ставке для собак – двадцать центов в день.

Заплатив в свое время пятьдесят долларов, я получил право выбрать любого среди новорожденных щенят и взял самого крупного, каштанового с белым. Щенок был не слишком ровной расцветки, но с комковатыми лапами, широкой спиной, сильными ляжками и крепкой грудной клеткой. Когда, выкарабкавшись из кучи щенят, он подковылял ко мне и, присев на расползающиеся задние ноги, поднял на меня печальный, вопрошающий взгляд, у меня было такое чувство, что это он меня выбрал. Вскормленный сначала на кашке, яйцах и молоке, а затем на домашних обедах с изредка перепадавшим мясом и отходами лососины с консервной фабрики, он развился в сильного, выносливого и ладного пса под стать своим трудным обязанностям.

Прирожденных кугуаровых гончих не бывает – их воспитывают. Из щенка с родословной кошкодава не обязательно вырастет хороший охотник на пуму, хотя Сэку посчастливилось и с происхождением – он помесь редбона с валлийской гончей. Быстро бегать тоже не обязательно. А вот ум необходим, это точно. И еще тонкий нюх, чтобы не сбиваться со следа, и мощный голос, которым собака и пуму на дерево загонит и охотнику даст знать, где она. Очень чуткий, с острым слухом, Сэк быстро освоил все сигналы – посвист, щелканье пальцами, знаки руками. Учить его было легко еще и потому, что я взял его в идеальном возрасте – семи недель. Благодаря его уму, моему терпению и неослабной бдительности мы сумели обойтись без суровых дисциплинарных мер.

При натаскивании на пуму большая проблема – олени. Достойная своего звания охотничья собака просто не в силах устоять перед запахом и видом животного, скачущего от нее прочь, точно на пружинах, а поскольку пума кормится в основном оленями, кугуаровая гончая постоянно находится в зоне их обитания и должна быть «оленестойкой». Сэка я сначала познакомил с ручным оленем, жившим на соседней ферме, куда мы часто наведывались. Потом, когда он достаточно подрос, чтобы не отставать от меня при ходьбе, я стал брать его в лес, где он свел знакомство и с дикой разновидностью.

Охотники на пуму, которые тренируют собаку на домашних кошках, только попусту тратят время. Собака становится чересчур самоуверенной и кровожадной. Один такой «тренер» как-то шел по поселку с тремя своими блюдолизами, и тут навстречу им попался кот, который по кошачьему обыкновению начал шипеть и делать наскоки и отскоки. Это послужило собакам сигналом. Завывая, как духи смерти, они сорвались с места. Кот молнией метнулся к своему убежищу – отверстию внизу декоративной матерчатой двери хозяйского коттеджа. Гончие разодрали материю, проникли в дом и загнали кота на пианино. Отношения с соседями были испорчены. За пумой погонится любая стоящая собака. Но есть ли на свете другая такая кугуаровая гончая, как Сэдсэк, который на веранде частенько играет в «кучу-малу» с двумя соседскими кошками!

Когда Сэдсэку исполнилось семь месяцев и ростом он догнал своего отца, я взял на время у Джима Макензи его старого, покрытого боевыми шрамами ветерана кугуаровой охоты – кошкодава Ниппера, дабы тот преподал Сэдсэку кое-какие уроки. Нип был вполне оленестоек, надежен, свиреп, участвовал во многих битвах, но так и не понял, что подкрадываться к пуме и вступать с ней в бой – не его дело: он должен лишь загнать зверя на дерево и там держать его в плену. Собаке, которая лезет в драку с пумой, на долгую жизнь лучше не рассчитывать, так что Нип жил под постоянной угрозой. Впрочем, умер он от старости.

В свой первый серьезный поход Сэк отправился с Ниппером в январе, когда какой-то фермер сообщил, что на холмах около Драконова озера видел следы пумы и трех годовалых котят. Местность была нетрудная, и охота прошла удачно: мы уничтожили всех четверых. Удар когтями мало что изменил в истерзанной наружности Ниппера, для Сэка же его разорванное ухо явилось боевым крещением. Меня беспокоило только одно – у Сэка все еще не прорезался голос. На беду Нип тоже охотился молча. В следующее воскресенье мы выследили и загнали на дерево кугуара-самца. Ниппер научил щенка идти по следу пумы, по меня по-прежнему тревожила его безголосость и драчливость. Из-за этого я уже потерял раньше одного доброго пса. Правда, со временем голос мог еще появиться...

Сэк стал самостоятельным, и в ту зиму мы с ним выследили еще нескольких пум. Голос у него крепчал, на свои первые именины он весил тридцать шесть килограммов и еще продолжал расти. Забор уже не был для него преградой, но без меня он от дома далеко не отходил. Теперь он стал настоящей кугуаровой гончей, единственной в городе, и его общественный престиж был примерно равен популярности местного юродивого.

Потом он вдруг начал слепнуть. Оболочка глазного яблока разрасталась, постепенно закрывая сетчатку, а ветеринара в городе не было. Повстречав на улице городского врача, я описал ему болезнь. Доктору Бейкеру, который и сам охотился на пум, она была известна. Он догадался, что это птеригий – наследственное сосудистое заболевание, частое у породистых собак.

«Обойдемся без поездки в центр, – сказал доктор. – Я приготовлю все, что нужно, и мы прооперируем его сегодня после обеда». Операция удалась, но у Сэка с тех пор стал несколько потрепанный вид.

Образование Сэка продвинулось, когда в городе появился Келли. Его хозяин, геолог-разведчик Фрэнк Муни, объяснил мне, что Келли – метис. «Наполовину лайка, наполовину волк, – сказал Фрэнк. – Из резервации». Пес не разрешал до себя дотрагиваться никому, кроме Фрэнка. Держась на почтительном расстоянии, я осмотрел уши Келли, его широкий череп и мощные челюсти, его иссиня-черную шерсть, объемистую грудную клетку, широкую спину и ляжки, его пальцевые отростки, когти, следы, которые он оставлял на талом весеннем снегу. Я тщательно рассмотрел волосок из его шерсти и сравнил его с волчьей шкурой. И я слышал его запах. Так что либо кто-то одурачил Фрэнка, либо Фрэнк дурачил меня, либо Келли дурачил весь город. Во всяком случае, если среди его предков и затесалась собака, от нее он ничего не унаследовал.

Бобыль Келли привязался к Сэку. Во время своих пребываний в городе Келли навещал нас каждое утро, благосклонно принимал в дар банку собачьей лососины и забирал Сэка на прогулку, знакомя его со всем, что есть изысканного в нашем городе, и обучая терпеливому искусству клянчить у хозяек дармовое угощение: тихонько ткни входную дверь носом и дай ей захлопнуться; потом встань в сторонке и постарайся казаться голодным – слегка облизнись, чтобы тебя поняли, и гляди на хозяйку с рыцарским обожанием, словно она единственная женщина на свете. Но главное – не наступи на тюльпаны.

Случалось, что Келли приходил вечером и оставался ночевать. Где-то под утро, часа в четыре, он проскальзывал в спальню. В бледном сумраке его глаза светились, и меня будило скорее само его присутствие, чем прикосновение холодного носа к моей руке. Я вставал и выпускал его, и он, ни разу не обернувшись, перемахивал через забор и исчезал неслышно, как привидение.

Однажды, когда мы с Сэдсэком жили в палатке у истоков Ликон-Крик в бассейне реки Кенель, к нам вдруг заявился Келли собственной персоной. Накануне Сэка поцарапала пума, которая не хотела или не могла влезть на дерево, так что мне чудом удалось его выручить. На эту пуму надо было бы не меньше четырех собак, а того лучше – западню или капкан.

Я осмотрел нескольких убитых ею оленей. Вместо того чтобы выдирать шерсть, как поступает большинство пум, эта кошка срывала с оленя шкуру целиком. В два прыжка она оказывалась на хребте у жертвы и действовала без осечки. К тому же брала она не по чину. Она уложила на месте черно-бурую лисицу, застав ее подле своей добычи, хотя обычно пумы это терпят. Койот [8]8
  Койот, или луговой волк (Canis latrans), – характерный зверь открытых пространств Северной Америки – прерий, разреженных лесов, кустарниковых зарослей. Напоминает собаку средних размеров (вес не более 23 кг). Шерсть сероватая или рыжеватая, хвост длинный, пушистый. В сплошные леса почти не заходит. Питается грызунами, кроликами, зайцами и другой мелкой добычей, падалью. Вечерний вой койотов – неотъемлемая особенность прерий. Вреда животноводству не приносит. Скорее даже полезен уничтожением большого количества грызунов. Шкура – малоценная пушнина.


[Закрыть], застигнутый возле другой жертвы, не успел отбежать и на десять шагов. Дикобраза [9]9
  Иглошерст, или древесный дикобраз (Erethizon dorsatum), – грызун, представитель американского семейства древесных дикобразов, единственный вид семейства, встречающийся в Северной Америке. Населяет большую часть территории Канады и Аляски, кроме Крайнего Севера, и западную часть США. Довольно крупный зверек (длина тела – до 85 см, вес – 3,5—6,5 кг и даже до 15 кг). Верхняя сторона тела и хвост покрыты длинными желтоватыми иглами. В лесу иглошерсты похожи на большие темные мячи, спрятанные высоко в ветвях деревьев. Часто выходят на края автомобильных дорог, особенно если дороги посыпают солью, и нередко гибнут под колесами машин. Тесно связаны с лесом, но встречаются и в кустарниковых зарослях. Преимущественно ночной зверек. Гнездится в дуплах деревьев или пещерах. Летом питается в основном травянистыми растениями, осенью и зимой обдирает кору на деревьях и считается поэтому вредителем лесов. Однако в настоящее время иглошерст становится настолько редким, что значительного вреда причинить не может.


[Закрыть] в норе она прикончила аккуратно, почти как пекан [10]10
  Пекан, илька, или рыболов (Martes pennanti), – крупнее американской куницы: длина тела – до 60—70 см, вес – 6—7 кг и даже – до 8 кг. Шкурка темно-бурая, иногда почти черная. На большей части тела концы волос белые, что придает шкурке серебристый оттенок. Мех длинный, густой, но грубый. Распространен южнее, чем американская куница. Предпочитает смешанные хвойно-лиственные леса, обширные заброшенные вырубки. Менее связан с деревьями, чем предыдущий вид, однако при случае лазает хорошо. По своему образу жизни несколько напоминает харзу. Один из немногих хищников, охотящихся на иглошерстов. Кроме того, поедает самую разнообразную животную пищу, падаль и плоды, как и другие куницы. Ценный пушной зверь, Шкурки пекана в Америке иногда называют «соболем».


[Закрыть]. По этому пункту возражений, вообще говоря, не было бы, если бы она отгрызла от своих жертв хоть кусочек. За тот же заход она уничтожила еще целое семейство древесных крыс [11]11
  Древесные крысы (род Neotoma), или неотомы, – группа крысовидных грызунов (22 вида), встречающаяся почти исключительно на западе Северной Америки. У большинства неотом хорошо опушенные хвост и уши, длина тела – 18—25 см, длина хвоста – 13—18 см. Встречаются от влажных лесов до пустынь, но почти всегда в горах или каменистых биотопах. Хорошо лазают по скалам. Гнезда – большие сооружения вроде шалашей или бобровых хаток диаметром до 2 м, располагающиеся или на земле, или на деревьях. В основном растительноядны.


[Закрыть]. Она убила пару лосей [12]12
  Американский лось (Alces alces americanus) —особый подвид лося, близко родственный лосю Евразии, но более крупный, вес в среднем 300—600 кг и до 800 кг, вес рогов – 40 кг, длина тела – 2,5—3 м, высота в холке – 1,5—2,2 м. Относительно широко распространен в Канаде и на Аляске.


[Закрыть] с такой же легкостью, как оленей, но есть их не стала. Все это тянуло больше чем на простой каприз. Похоже было, что зверь ненавидит все живое.

За несколько дней выслеживания пумы мы неплохо изучили и ее нрав, и местность. Косой и какой-то раздвоенный след одной из ее задних лап навел меня на мысль, что у этой пумы и в мозгах что-нибудь, наверно, набекрень. Странным также было отсутствие следов других пум – молодых и старых, самцов и самок. Олени попадались в изобилии, мы с Сэком вспугивали их по полсотни за день, и было непонятно, куда провалились другие пумы. Кроме меня, никто в этих местах не охотился, а всего месяц назад здесь их было порядочно. Эта кошка с самыми крупными следами, какие я когда-либо видел, вела себя любопытно, но ненормально, и я чувствовал, что оставлять ее на воле нельзя.

Я тревожился за Сэка, потому что, когда пума решает принять бой на земле, у собаки нет шансов на победу. Кошки взбираются наверх мгновенно и на коротких расстояниях развивают бешеную скорость, но из-за узкой грудной клетки и малого объема легких долгого преследования не выдерживают. Если мы загоним эту пуму в угол, она убьет Сэка мигом, едва переведет дух, или, что еще вероятнее, спрячется, а потом кинется на него из засады.

Сэк рвался в бой, но противник был силен. Келли не мог бы явиться более кстати. Только бы удалось захватить эту киску в удачный момент – утомленной, с полным желудком, подпирающим ее узкую грудь. Только бы собаки не дали ей уйти, пока я добегу. Только бы мне суметь продержать Келли до времени при себе! А в общем умнее всего было бы поскорее собрать манатки и отправиться восвояси. Вместо этого я занялся приготовлением успокоительного для Келли: мясо жареное, мясо тушеное, вырезка. Соблазняя, я скармливал ему кусок за куском, так что казалось, что он вот-вот лопнет, но я все-таки припрятал еще кус жаркого на случай, если за ночь он снова проголодается.

Проснулся я в шесть. Келли никуда не удрал. В мире, куда высунул нос новорожденный день, было жутко холодно – градусов сорок. Ни дуновения: синий дым от березового костра, на котором я поджаривал толстые ломти оленьей печенки для нас троих, столбом упирался в отполированное голубое небо. В полукилометре под нами, над рекой Кенель, шевелился ледяной туман, и более плотные его клочья клубились над незамерзшими порогами. Ни единой живой твари, только буроголовые гаички бодрой гурьбой налетали на наш лагерь в надежде на подачку. Поразительно, что их тонкие, как зубочистки, ножки не перемерзают и не ломаются от холода. Семеро лосей по-прежнему паслись либо лежали в лощине в километре от нас. За последнюю неделю они продвинулись всего на несколько сот метров. Среди них были три самки почти на сносях. Осматривая их пастбище, я диву давался, как это им хватало пищи.

Я сложил в небольшую охотничью сумку самое необходимое, убедился, что затвор в винтовке ходит, как по маслу, нож острый, как бритва, крепления на лыжах пригнаны, и пустился в путь. Прошли мы километров шесть-семь. Условия для лыж отменные: слой снега – метр двадцать, прочный наст и пятнадцать сантиметров пороши. Сэк свободно шел поверху, Келли время от времени проваливался. Пума в таком снегу забарахтается, как только сойдет с оленьего следа.

Мы напали на свежий след и двинулись по нему. Накануне наша пума убила еще одного оленя, основательно поужинала, поспала и снова поела сегодня утром. Пока что все шло идеально. Следы уходили к северу по крутоярам, и, чтобы сберечь силы, мы поднялись к северо-западу, на самую высокую гряду, и пошли вдоль нее на восток, высматривая след. В полдень мы его снова пересекли. След поднимался снизу. Пума прошла здесь несколько минут назад. Мы пошли по следу. Собаки беспокоились. Я утихомиривал их и осматривал каждый отпечаток, искал признаки того, что пума нас услышала. У кошек сравнительно слабый нюх, но зрение и слух острые.

Пума увидела нас, завернула за верх скалы и побежала. Удобный момент! Даю команду Сэку и Келли и мчусь за ними на всех парах, сколько лыжи позволяют. Сэк затрубил на все ущелье, Келли протяжно завыл, потом залаял. Вдруг тон Сэка меняется: он попал в беду и теперь уже визжит. Кота загнали в угол, но я трачу много времени на то, чтобы спуститься с кручи и вскарабкаться на противоположный склон каньона. Последний рывок – и у меня под ногами зрелище смертельной схватки. Кот – на самом острие пологой коряги. Сэк взбегает по коряге, и я вижу, как пума с маху сошвыривает его вниз. Келли прыгает, нанося удары снизу. Снег забрызган кровью. Кот хлещет себя хвостом, глаза горят, напружинен до предела. Мое появление подливает масла в огонь. Пума примеривается, куда бы спрыгнуть. Ствол забит снегом, но я рискую и целюсь в левое ухо. «Манлихер» калибра 6,5 лягнулся, словно мул, но пума уже не услышала эхо от выстрела, разнесшегося по ущелью.

Было отчаянно холодно, и кровь замерзла мигом. Я развел костер и вскипятил чай, пока те двое наслаждались местью. Кровавое зрелище! Наконец, утолив ярость и обессилев, они остудили свой пыл снегом, а я снял с кота шкуру. В общем вывезла кривая моих собачек.

Помимо деформированной стопы у этого кота хвост был укорочен сантиметров на тридцать – изъян достаточный, чтобы нарушить ему баланс в тонком искусстве древолазанья. Должно быть, отморозил хвост, когда был котенком, либо в драке откусил соперник. От ушей остались одни огрызки – итог поединков и любовных похождений. У него была застарелая рана на плече и глубокий шрам на брюхе. Глаза были налиты кровью после недавней стычки. Лапа раздроблена, похоже, что неисправным медвежьим капканом. Такая травма, хотя и не мешавшая добывать пищу, была бы бедой для любого животного, а для пумы – форменная катастрофа.

Я достал из сумки иглу, хирургический шелк и йод и зашил Сэку его раны. По этой части я не мастер, а пес был изрядно растерзан, с массой глубоких царапин на голове и ушах. Сквозь рану на челюсти скалились десны и зубы. Небольшую ямку у основания черепа затянуло пузырем. Я прилепил повязку пластырем. Сэк снес все безропотно, как всегда. При первой же возможности покажу его доктору Бейкеру.

«Ну, Келли, теперь твоя очередь». Келли чувствовал себя не очень уверенно. Я тоже не очень. Жуткая рана, ровная, как разрез ножом, зияла вдоль всей ноги, от колена донизу, и все еще сочилась кровью. Я разбавил бутылку детоля чаем и, объясняя ему, что раны от когтей пумы загнаиваются быстрее любых других, лил дезинфицирующий раствор вдоль разреза. Пока я делал стяжки и накладывал швы, Келли слизывал иней с моей буйволовой шапки. Шкура у него была жесткая, пальцы у меня не слушались на морозе, и мне совестно было взглянуть ему в глаза. «Келли, работа неважная, но лучше не могу». Забывшись, я погладил его, и это был в сущности первый раз, что я по-настоящему до него дотронулся. Он слизал с моих рук кровь вместе с детолем и прочей гадостью.

Я вскипятил еще котелок чая, плеснул туда сгущенки, и мы распили его на троих, перед тем как отправиться кратчайшим путем назад в лагерь. Там мы как следует пропеклись у ревущего и пляшущего костра высоко над рекой. Мы жарили на вертелах оленью вырезку, коптили грудинку и выгрызали мозг из костей. На небе показались близкие, как в пустыне, звезды. Поднялся серебряный месяц. Заструилось северное сияние, выгибая свои недолговечные дуги. В ясной морозной тишине стреляли сучья. Оба моих демона спали мертвым сном.

Утром мы с Сэком двинулись домой, чувствуя, что на пум мы наохотились на всю жизнь. Келли смылся еще ночью, но время от времени он потом навещал нас в городе. Рваная серебристая линия прочерчивала иссиня-черную шерсть у него на ноге. Потом он исчез. С тех пор как за волчью шкуру стали платить сорок долларов премии, жизнь его всегда висела на волоске.