Текст книги "Повелитель мух (перевод В. Тельникова)"

Автор книги: Уильям Голдинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Уильям Голдинг
Повелитель мух

УИЛЬЯМ ГОЛДИНГ

Роман

Глава 1. Трубный звук морской раковины

Белокурый мальчик спустился со скалы и направился к лагуне. Хотя он снял школьный свитер и нес его в руке, серая рубашка на нем взмокла от пота, а волосы прилипли ко лбу. На развороченной в джунглях полосе, которая длинной просекой пролегла почти до самого берега, было жарко, как в парной. Он с трудом пробирался среди лиан и сломанных стволов, когда вдруг какая-то птица – вспышка красного и желтого – метнулась вверх с колдовским криком, и тут же эхом откликнулся другой крик:

– Эй! Подожди!

Заросли на краю просеки затряслись, и дробью осыпались дождевые капли.

– Подожди минутку. Я догоню.

Белокурый остановился и подтянул гольфы таким обыденным движением, что джунгли на мгновение показались не страшнее рощи в Англии.

– Тут лианы такие – двинуться не могу!

Кричавший выбрался из зарослей, пятясь задом, и по грязной кожаной куртке скребнули ветки. Шипы тянувшихся за ним лиан расцарапали его пухлые голые ноги. Он наклонился, извлек занозы и повернулся. Он был ниже белокурого и очень жирный. Глядя под ноги, он осторожно вышел вперед и тогда поглядел на белокурого через толстые стекла очков.

– А где тот человек с мегафоном?

Белокурый пожал плечами.

– Это остров. Во всяком случае, я так думаю. Вон там – риф, видишь? Взрослых здесь, наверное, нигде и нет.

На лице жирного проступил испуг.

– А пилот? Правда, он был не в пассажирском салоне, он был в кабине.

Белокурый, щурясь, приглядывался к рифу.

– Все остальные – дети, – продолжал жирный. – Наверное, кое-кто из них выбрался, да?

Небрежной походкой белокурый пошел дальше. Всем своим видом он старался показать, что ему решительно наплевать, есть кто рядом или нет, но жирный поспешил за ним.

– Неужели взрослых совсем нет?

– Я думаю так.

Белокурый сказал это торжественно, но затем его обуял восторг. Прямо посреди просеки он встал на голову и ухмыльнулся жирному.

– Никаких тебе взрослых!

Жирный на секунду задумался.

– А пилот?

Белокурый опустил ноги и сел на распаренную землю.

– Улетел, я думаю, когда сбросил нас. Приземлиться он не мог. На самолете с колесами здесь не сядешь.

– Нас подбили!

– Он-то вернется обратно. Жирный покачал головой.

– Когда мы пошли вниз, я взглянул в окошко. Я увидел ту часть самолета. Оттуда пламя так и било. – Он окинул просеку взглядом. – А все это фюзеляж наделал.

Белокурый протянул руку и потрогал зазубренный пень.

– А что с ним стало? – спросил он. – Куда он делся?

– Буря сволокла его к морю. Вокруг деревья падали – ужас! А кое-кто, наверное, остался внутри. – Поколебавшись, он продолжил: – Как тебя зовут?

– Ральф.

Жирный ждал, что и ему зададут тот же вопрос, но белокурый смутно улыбнулся, встал на ноги и зашагал к лагуне.

Жирный шел за ним по пятам.

– Вокруг, наверное, еще много наших. Ты никого не видел?

Белокурый покачал головой и пошел быстрее, но, зацепившись за сук, полетел на землю.

Жирный, тяжело дыша, остановился над ним.

– Моя тетушка не велела мне бегать – объяснил он. – У меня астма.

– Фигас-сма?

– Астма. Задыхаюсь я. Во всей школе у меня одного была астма, – сказал он не без гордости. – А очки я ношу с трех лет.

Он снял очки и протянул их Ральфу, мигая и улыбаясь, затем принялся протирать стекла о грязную куртку. Внезапно он изменился в лице. Размазывая по щекам пот, он стал торопливо прилаживать очки.

– Фрукты… – Он беспокойно завертел головой. – Это все от них. Я думаю… – Он нацепил очки, полез напролом через завалы сучьев и присел на корточки. – Я на минутку…

Ральф осторожно высвободился из лиан и, пригибаясь, стал красться среди ворохов листвы и сучьев. Не прошло и нескольких секунд, как за его спиной послышалось пыхтенье жирного, и Ральф поспешил к рядку деревьев, оставшихся между ним и лагуной.

Берег оперяли высокие пальмы. Отчетливые на ярком фоне, они стояли и прямо, и навалившись друг на друга, и откинувшись в стороны, и их зеленые веера были футах в ста от земли. Терраса, на которой высились пальмы, поросла грубой травой; повсюду пучился дерн, развороченный корнями упавших деревьев, валялись гнилые кокосовые орехи и торчали пальмовые побеги. Позади чернел лес и виднелся коридор просеки. Ральф стоял, взявшись за серый ствол, и щурил глаза на мерцавшую воду. Там, примерно в миле от берега, белые буруны наползали на коралловый риф, а за ним разливалась темная синева открытого моря. Внутри неровной коралловой дуги лагуна была спокойная, как горное озеро, синяя всех оттенков, сумеречно-зеленая, лиловая. Узкий пляж, чуть изогнутый, как лук, казался нескончаемым, потому что слева от Ральфа перспектива пальм, пляжа и воды сходилась где-то в неопределенной точке, и над всем этим стояла почти зримая жара.

Он спрыгнул с террасы. Черные ботинки утонули в песке, огнем обожгло солнце. Он ощутил тяжесть одежды и яростно стряхнул ботинки, затем двумя рывками сдернул гольфы. Вспрыгнув на террасу, он скинул рубашку и постоял среди похожих на черепа кокосовых орехов, в зеленой пестроте теней, скользивших по его коже. Он расстегнул «змейку» на ремне, стащил шорты вместе с трусами и выпрямился, глядя на воду и ослепительный пляж.

Он был довольно большой – ему шел тринадцатый год – и уже утратил детскую выпуклость животика; и, однако, еще не превратился в нескладного подростка. Судя по ширине и массивности плеч, со временем из него мог бы получиться боксер, но едва приметная кротость в глазах и линиях рта не предвещала в нем дьявола. Он легонько побарабанил пальцами по стволу пальмы; заставив себя, наконец, поверить, что остров ему не снится, он засмеялся от счастья и встал на голову. Ловко перевернувшись, он упал на колени и обеими руками пригреб к груди горку песка. Затем он откинулся назад и посмотрел на воду горящими глазами.

– Ральф… – Жирный слез с террасы и осторожно сел на ее край, как на скамейку. – Прости, что я так долго. Эти фрукты…

Он протирал очки и быстро прикладывал их к вздернутому носику. На переносице дужка выдавила розовую птичку. Он критически посмотрел на золотистое тело Ральфа, затем вниз, на свою одежду.

– Моя тетушка… – Он решительно рванул молнию и стащил куртку через голову. – Вот!

Ральф покосился и ничего не сказал.

– Я думаю, нужно узнать, кого как зовут, – сказал жирный, – и составить список. И собрание устроить.

Ральф не понял намека, и жирный был вынужден продолжать.

– Мне все равно, какое у меня будет прозвище, – сказал он доверительно. – Лишь бы не звали так, как в школе.

– А как тебя звали?

Жирный оглянулся, наклонился к Ральфу и шепнул:

– Хрюшка.

Ральф взвизгнул от восторга. Он вскочил на ноги.

– Хрюшка! Хрюшка!

– Ральф, ну пожалуйста… – Хрюшка сцепил руки в ужасном предчувствии. – Я же тебе сказал… я не хочу…

Ральф закружился в горячем воздухе пляжа, развернулся, как истребитель с занесенными назад крыльями, и обстрелял Хрюшку из пулемета:

– Ду-ду-ду-ду!

Он бросился на песок возле Хрюшкиных ног и лежал, корчась от хохота.

– Хрюшка!

Хрюшка нехотя улыбнулся, польщенный даже и таким признанием.

– Ну ладно… только другим не говори…

Ральф хихикнул в песок. На лице Хрюшки опять появилась гримаса боли.

– Я на полсекундочки…

Хрюшка почти бегом кинулся к лесу. Ральф встал и рысцой пустился направо по берегу.

Здесь пляж резко прерывался: огромная платформа розового гранита, квадратные очертания которой были лейтмотивом ландшафта, решительно раздвинула лес, пролегла через террасу и песок и сползла в лагуну, как мол, выступая из воды на четыре фута. Верх платформы был покрыт тонким пластом земли с грубой травой и затенен молодыми пальмами. Чтобы вырасти в гигантов, им не хватало земли, и когда деревья достигали примерно двадцатифутовой высоты, они падали и засыхали, исчертив платформу узорами скрещенных стволов, на которых было бы очень удобно сидеть. Пальмы – те, что еще стояли, – образовали зеленую крышу, подсвеченную дрожащей путаницей бликов. Ральф вскарабкался на платформу. Почувствовав прохладу, он прикрыл один глаз и решил, что тени на его теле действительно зеленые. Он вышел на край, обращенный к морю, и посмотрел вниз. Вода была прозрачной до дна и яркой от тропических водорослей и кораллов. Взад-вперед носилась стайка блестящих рыбок. У Ральфа вырвался восторженный возглас:

– Иииуух!

По другую сторону платформы было еще большее чудо. Стихия – возможно, тайфун или буря, бушевавшая ночью, когда Ральф очутился на острове, – воздвигла в лагуне косу так, что на взморье образовался длинный и глубокий бассейн, дальним концом упиравшийся в высокий барьер из розового гранита. Однажды Ральфа обманула кажущаяся глубина воды у берега, и теперь, подходя к бассейну, он был готов к разочарованию. Но остров не подвел: удивительный бассейн, в который море вторгалось, по-видимому, лишь во время прилива, был таким глубоким у одного конца, что вода казалась там темно-зеленой. Ральф внимательно обследовал бассейн на протяжении тридцати ярдов – не меньше, и лишь тогда нырнул. Вода была горячее его собственной крови, казалось, он плыл в огромной ванне.

Снова появился Хрюшка и, усевшись на каменный край, стал с завистью глядеть на зеленое и белое тело Ральфа.

– Как ты пла-ва-ешь!

Ральф нырнул и поплыл под водой с открытыми глазами: песчаный край бассейна круто выпятился расплывчатым холмом. Ральф лег на спину, зажав нос, и золотистый свет, дробясь, заплясал на его лице. Хрюшка стоял с решительным видом и уже снимал шорты. Наконец он предстал в своей бледной и жирной наготе. Он на цыпочках зашел в бассейн с песчаного края, сел в воду по шейку и гордо улыбнулся Ральфу.

– А ты что, плавать не будешь?

– Я не умею. Мне не разрешали. Моя астма…

– Подавись ты со своей фи-гас-смой!

Хрюшка отнесся к этому со смиренным терпением.

– Как ты здорово плаваешь!

– Я научился, когда мне пять лет было. Папа научил. Он у меня капитан третьего ранга. А твой отец кто?

Хрюшка вдруг покраснел.

– Папа мой умер, – сказал он быстро. – И мама тоже… – Он снял очки и тщетно искал, чем бы их протереть. – Я жил с моей тетушкой. У нее своя кондитерская. Сластей было – ешь не хочу. А когда твой папа спасет нас?

– Как сможет, так и спасет.

Хрюшка поднялся, увлекая за собой струи воды, и, голый, стал Носком протирать очки. Единственным звуком, который доносился до них в знойном воздухе, был протяжный и однообразный рев бурунов у рифа.

– Как он узнает, где мы?

«Узнает, – думал Ральф, – потому что… потому что…»

– Ему скажут в аэропорту.

Хрюшка покачал головой, надел сверкающие очки и посмотрел вниз на Ральфа.

– Скажет кто? Разве ты не слыхал, что пилот говорил? Про атомную бомбу? Они там все погибли.

Ральф вышел из воды, стал перед Хрюшкой и задумался.

Хрюшка наседал.

– Ведь мы на острове – так?

– Я залезал на одну скалу, – задумчиво ответил Ральф. – Похоже, что это остров.

– Там все погибли, – продолжал Хрюшка, – а мы на острове. Никто и не знает, что мы здесь. И папа твой не знает, и никто не знает… – У него задрожали губы, и от влаги помутнели очки. – Так мы и будем здесь, пока не умрем.

При этих словах жара будто усилилась, навалилась невыносимой тяжестью, а лагуна засверкала так, словно хотела ослепить их своим блеском.

– Пойду за одеждой, – пробормотал Ральф. – Она там.

Он пробежался рысцой по песку, терпеливо снося немилосердие солнца, пересек платформу и нашел свою разбросанную одежду. Было удивительно приятно снова надеть серую рубашку. Затем он забрался на платформу и сел в зеленую тень на удобный ствол. Притащился Хрюшка: почти вся одежда была у него под мышкой. Он осторожно сел на ствол возле маленького утеса, смотревшего на лагуну, и по его телу запрыгали солнечные зайчики. Немного погодя он заговорил:

– Нужно найти остальных. Нужно что-то делать.

Ральф молчал. Вот, пожалуйста, коралловый остров. Укрытый от солнца, Ральф блаженно мечтал и не слушал зловещую болтовню Хрюшки.

– Сколько нас всех на острове?

Ральф пошел вперед и остановился возле Хрюшки.

– Не знаю.

Здесь и там по полированной глади воды лениво струился легкий бриз. Когда он достигал берега, пальмы шептались, и смазанные пятна солнечного света скользили по телам ребят и порхали в тени яркими крылатыми существами.

– Нужно что-то делать. Ральф, казалось, смотрел сквозь него. И тут до Ральфа окончательно дошло, что все то, о чем он догадывался, так и не осознавая полностью, существует на самом деле. Его губы раздвинулись в счастливой улыбке, а Хрюшка, отнеся ее на свой счет, засмеялся от удовольствия.

– Если это и впрямь остров…

– Что это там?

Ральф перестал улыбаться и показал на воду. Среди водорослей виднелось что-то кремовое.

– Камень, – сказал Хрюшка.

– Нет. Раковина.

– Верно! Это раковина. Я такую видел. У одного. Морской рог – так он ее называл. Бывало, как задудит в нее – тут же его мать выбегала. Эта раковина ужасно дорогая…

Под рукой у Ральфа оказалась тонкая пальма, накренившаяся над водой. Земля, слишком тощая и для такого деревца, вспучилась под его тяжестью, и оно должно было вот-вот упасть. Ральф выдернул деревцо и стал им ощупывать дно, и сверкающие рыбки метнулись в стороны.

– Смотри не разбей ее!

– Заткнись.

Изогнутым стволом пальмы Ральф осторожно проталкивал раковину через водоросли. Используя одну руку как опору рычага, Ральф другой рукой отжимал конец ствола вниз, пока из воды не поднялась кремовая раковина, и Хрюшка подхватил ее. Теперь, когда раковину можно было и потрогать, Ральф заволновался.

– …морской рог, он такой дорогой, – верещал Хрюшка. – Держу пари, если бы ты захотел купить его, нужны были бы деньги, деньги и деньги. Он висел на заборе в саду, и моя тетушка…

Ральф забрал раковину, и по его руке скатились капли воды. Раковина была темно-кремовая, кое-где линялая, розовая. Между острием, в самом кончике которого протерлась маленькая дырочка, и розовыми губами раструба было восемнадцать дюймов слегка закрученного перламутра, покрытого нежным рифленым узором. Ральф вытряхнул песок из раковины.

– …мычала в него, как корова, – продолжал Хрюшка. – И еще у моего приятеля были белые камни и клетка с зеленым попугаем. В камни эти он, конечно, не дудел, и он говорил… – Хрюшка умолк, чтобы перевести дыхание, и погладил блестящую игрушку, лежавшую на руках у Ральфа. – Ральф! – Тот поднял глаза. – Теперь мы можем всех созвать! И устроить собрание. Они придут, когда услышат нас. – Хрюшка сиял. – Ведь ты же это и хотел сделать?

– А как твой приятель дудел?

– Он вроде фыркал туда, – ответил Хрюшка. – Мне-то тетушка не разрешала – из-за астмы. Он говорил, нужно дунуть как-то отсюда, от самого низа, – Хрюшка прижал руку к брюшку. – Попробуй, Ральф, а?

Ральф недоверчиво приставил раковину к губам и дунул. Из раструба послышался шорох, и только. Ральф вытер с губ соленую воду и дунул еще раз, но раковина молчала.

– Он вроде фыркал.

Ральф поджал губы и выдохнул воздух струей – раковина отозвалась сиплым хрипом. Это так развеселило ребят, что Ральф, давясь от смеха, дул в нее еще несколько минут.

– Как-то отсюда, от самого низа.

Ральф сообразил, что от него требовалось, и выдохнул всей грудью, от живота. И раковина ожила. Густая, грубо взятая нота загудела под пальмами, разнеслась по лабиринтам леса и отразилась эхом от розового гранита горы. С вершин деревьев тучами поднялись птицы, что-то взвизгнуло и пробежало в зарослях. Ральф опустил раковину.

– Черт возьми!

После раковины его обычный голос показался шепотом. Ральф поднес раковину к губам, набрал сколько мог воздуху и дунул. Снова загудела та же нота, затем, когда он поднатужился, звук взметнулся на октаву выше и превратился в резкий пронзительный рев. Хрюшка что-то кричал, он был в восторге, его очки сверкали. Загалдели птицы, какие-то маленькие зверьки бросились врассыпную. Ральф задохнулся, звук съехал вниз, басовито ухнул и оборвался шуршанием.

Раковина, похожая на гладкий, блестящий бивень, молчала; лицо Ральфа потемнело; над островом стоял птичий гвалт и звенело многоголосое эхо.

– Держу пари, тебя было слышно и за сотню миль!

Ральф отдышался и выдул серию пронзительных звуков.

– Вот и первый! – воскликнул Хрюшка.

Среди пальм, примерно в ста ярдах по пляжу, показался ребенок. Это был русый крепыш лет шести, в изорванной одежде, весь перемазанный липкой мякотью диких плодов. Свои штанишки, приспущенные для вполне определенной цели, он так и не успел натянуть. Он спрыгнул с террасы – и штанишки спали до колен; он вышагнул из них и побежал к платформе. Забраться ему помог Хрюшка. А Ральф все дудел и дудел, пока из леса не послышались крики. Малыш сидел перед Ральфом на корточках и, задрав голову, смотрел на него смышлеными глазами. Когда малыш уверился, что делается нечто важное, на его лице появилось удовлетворенное выражение, и его розовый большой палец – единственно чистый – скользнул в рот. Хрюшка наклонился к малышу.

– Как тебя звать?

– Джонни.

Хрюшка пробурчал его имя себе под нос, потом выкрикнул для Ральфа, но тот и бровью не повел: он трубил. Упоенно глуша округу тупым ревом, он весь потемнел, и натянувшаяся на нем рубашка мелко дрожала от ударов сердца.

Теперь и на берегу стали заметны признаки жизни. Струившееся над пляжем марево скрывало в себе не одну дюжину детей; они сбредались за много миль, пробираясь к платформе по раскаленному белому песку. Три малыша – каждый не старше Джонни – появились пугающе близко, как из-под руки, выйдя из леса, где они объедались дикими плодами. Смуглый мальчик, пониже и помладше Хрюшки, раздвинул кусты, прошел по платформе и каждому улыбнулся приветливой улыбкой. Подходили все новые и новые. Видя в простодушном Джонни намек на то, что им следует делать, они рассаживались на упавшие стволы и ждали. Ральф продолжал выдувать короткие пронзительные звуки.

Хрюшка расхаживал среди толпы, спрашивал имена и, пытаясь запомнить их, хмурился. Дети слушались его так же просто, как они повиновались взрослым с мегафонами. Одни были голые и держали одежду в руках, другие – полуголые и более или менее одетые, в школьной форме; в сером, синем и коричневом, в куртках и джемперах. Со значками и даже с девизами, в полосатых цветных чулках и пуловерах, Головы, точно живые грозди, шевелились над стволами в зеленом сумраке: головы каштановые и русые, черные и рыжие, золотистые и пепельные; головы бормочущие и шепчущие. Ребята во все глаза следили за Ральфом и соображали. Что-то делалось.

Дети, шагавшие по пляжу парами и в одиночку, появлялись из марева как-то вдруг, когда пересекали неопределенную линию между террасой и водой неподалеку от платформы. Прежде всего в глаза бросалось черное существо, похожее на летучую мышь, которое странно плясало на песке, и лишь потом над ним воспринимались очертания человеческой фигуры. Летучая мышь была тенью, сжатой отвесными лучами солнца в пятно между семенящими детскими ступнями. Даже Ральф, хотя он еще дул в раковину, заметил последнюю парочку, когда она подходила к платформе, ступая по порхающему черному пятну. Оба мальчика, круглоголовые, с волосами как кудель, бросились на землю и лежали, ухмыляясь Ральфу и часто дыша, как собаки. Они были близнецы и поражали своей невероятной до смешного схожестью. Верхние губы у них вздернулись, будто на лица им не хватило кожи, и поэтому профили были смазаны, а рты остались разинутыми.

Хрюшка наклонился к близнецам и твердил:

– Сэм… Эрик… Сэм… Эрик.

Он запутался, близнецы замотали головами, показывая друг на друга, и толпа рассмеялась.

Наконец Ральф перестал дудеть и сидел, уронив голову на колени и свесив руку, державшую раковину. Перекаты эха заглохли вдали, смех умолк, и наступила тишина.

На пляже, в алмазном облаке марева, замельтешило что-то черное. Ральф первый заметил это и стал всматриваться, пока его пристальный взгляд не заставил и всех остальных повернуть головы в ту же сторону. Когда существо вышагнуло из марева, то оказалось, что чернота была не столько тенью, сколько одеждой. По пляжу более или менее в ногу, двумя шеренгами маршировала целая партия эксцентрично одетых мальчиков. Шорты, рубашки и прочее одеяние они несли в руках, но на каждом была черная шапочка с серебряным значком. От подбородка до колен тела ребят были скрыты под черными плащами с оборками вокруг шеи и длинным серебряным крестом слева на груди. Тропическая жара, катастрофа, поиски пищи да еще нелепый марш – все это так подействовало на ребят, что их потные лица стали походить на свежевымытые сливы. Мальчик, руководивший ребятами, был одет так же, но значок на его шапочке блестел позолотой. Когда его отряд подошел к платформе ярдов на десять, он выкрикнул команду, и они стали смирно, хватая ртами воздух, обливаясь потом и пошатываясь. Сам он вышел вперед, лихо, так что его плащ взвился, вскочил на платформу и уставился в сплошную после яркого света темноту.

– Где человек с трубой?

Ральф сообразил, что тот еще ничего не видит, и ответил:

– Нет никакого человека с трубой. Трубил я.

Мальчик подошел, впился глазами в Ральфа, и чем больше он приглядывался, тем сильнее хмурилось его лицо. То, что он сумел разглядеть, его, по-видимому, не удовлетворило. Он круто повернулся, и черный плащ поплыл по воздуху.

– Значит, тогда и корабля нет?

Пока плащ описывал дугу, было видно, что мальчик долговязый и костлявый; из-под черной шапочки выглядывали рыжие волосы. Лицо, веснушчатое и сморщенное, казалось гадким, но неглупым. С этого лица пристально смотрели голубые глаза, еще растерянные, но они уже вспыхивали или были готовы вот-вот вспыхнуть гневом.

– И взрослых нет?

– Нет, – Ральф говорил ему в спину. – У нас собрание. Давайте присоединяйтесь к нам.

Первая шеренга рассыпалась.

– Хор! – закричал долговязый. – Смирно!

– Мерридью… ну пожалуйста, Мерридью… можно мы, а?

Один из мальчиков рухнул лицом в песок, и строй смешался. Мальчика подняли, втащили на платформу и положили. Глаза у Мерридью вытаращились, но он как ни в чем не бывало сказал:

– Ладно уж, садитесь. А его не трогайте.

– Как же так, Мерридью?

– Вечно с ним обмороки, – сказал Мерридью. – И в Гибралтаре падал, и в Аддис-Абебе, и на заутренях – прямо на регента.

Его шутка вызвала смех у хористов, которые, как черные птицы, расселись на стволах, лежащих крест-накрест, и с интересом разглядывали Ральфа. Хрюшка не спрашивал, как их зовут. Он был подавлен видом формы и бесцеремонной властностью в голосе Мерридью. Он незаметно оказался по другую сторону от Ральфа – подальше от Мерридью – и занялся очками.

Мерридью повернулся к Ральфу.

– Неужели нет ни одного взрослого?

Мерридью сел на ствол и обвел глазами ребят.

– Тогда придется самим о себе позаботиться.

Чувствуя себя под защитой Ральфа, Хрюшка заговорил:

– Ральф для этого и собрал всех. Чтобы решить, что делать. Мы уже знаем, кого как зовут. Это Джонни. Те двое – они близнецы – Сэм и Эрик. Ты Эрик, да? Нет, ты Сэм?

– Я Сэм…

– А Эрик – я.

– Пожалуй, нужно знать всех, – сказал Ральф. – Так вот, я – Ральф.

– Мы уже знаем имена почти всех ребят, – сказал Хрюшка.

– Детские имена, – фыркнул Мерридью. – Какой я вам Джек. Я – Мерридью.

Ральф быстро обернулся. Это был голос человека, у которого своя голова на плечах.

– Вот, – продолжал Хрюшка. – Этого зовут… забыл…

– Слишком ты много болтаешь, – сказал Мерридью. – Заткнись, Жирняга!

Раздался смел.

– Он не Жирняга! – крикнул Ральф. – Он Хрюшка!

– Хрюшка?! Хрюшка!!. Ой, не могу, Хрюшка!

Поднялась буря хохота, смеялись даже самые маленькие. На мгновение замкнулась цепь взаимопонимания, и лишь один Хрюшка остался в стороне; он покраснел как рак, нагнул голову и стал опять протирать очки.

Наконец хохот умолк, и возобновилась перекличка. Морис – среди хористов второй по росту после Джека, но широкоплечий и все время ухмылявшийся. Потом – хрупкий, никому не известный мальчик с вороватым взглядом, внутренне напряженный от своей обособленности и скрытности. Он пробормотал, что его зовут Роджер, и снова замолчал. И еще Бил, Роберт, Гарольд и Генри; хорист, до этого лежавший в обмороке, сел, привалившись спиной к стволу пальмы, улыбнулся Ральфу бескровными губами и сказал, что его зовут Саймон.

– Теперь, – проговорил Джек, – нужно решить, как нам спастись.

Загудели голоса. Один из малышей заявил, что он хочет домой.

– Заткнись, – рассеянно сказал Ральф. Он поднял раковину. – Мне кажется, нужно выбрать вождя, который будет решать, что и как.

– Вождя! Выбрать вождя!

– Вождем должен быть я, – легко и самоуверенно сказал Джек, – потому что я пою на клиросе и еще я староста хора. Я могу взять си-диез.

Снова гул голосов.

– Ну, а тогда… – продолжал Джек, – тогда… тогда…

Он колебался. Роджер – тот самый мальчик с вороватым взглядом – заерзал, потеряв терпение, и сказал:

– Вождя нужно выбрать!

– Да!.. Выбрать вождя!..

Игра в выборы казалась такой же занятной, как и раковина. Джек было запротестовал, но поднявшийся гвалт означал, что просто иметь вождя теперь им мало – они хотели его выбрать, и кто-то выкрикнул имя Ральфа. В его пользу у ребят не было никаких разумных доводов: единственным, кто проявил хоть какую-то смекалку, был Хрюшка, самым властным показал себя Джек. Но в Ральфе, в том, как он сидел, было какое-то спокойствие, отличавшее его от остальных; притягивала и его внешность, и его стать, но сильнее всего и притом самым непостижимым образом на них действовала раковина. Тот, кто трубил в нее, кто сидел и ждал их на платформе с такой восхитительной вещью; не мог быть как все.

– Тот пусть будет вождем, с раковиной!

– Ральф! Ральф!

– Парень с дуделкой, он!

Ральф поднял раковину, требуя тишины.

– Ну ладно. Кто хочет, чтобы вождем был Джек?

Хористы обреченно подняли руки.

– Кто за меня?

Все, кроме хористов и Хрюшки, подняли руки. Затем и Хрюшка нехотя поднял руку. Ральф считал.

– Тогда, значит, вождь – я.

Собрание взорвалось аплодисментами. Даже хористы аплодировали, и Джек от обиды покраснел так, что его веснушки исчезли. Он вскочил, передумал, сел, а воздух все звенел от криков. Ральф смотрел на него, горя желанием что-нибудь предложить взамен.

– Хор, конечно, останется за тобой.

– Они будут нашей армией…

– Нет, охотниками…

– Пусть они будут…

На лице Джека снова выступили веснушки. Ральф помахал рукой, требуя тишины.

– Джек командует хористами. Они у нас будут… кем ты хочешь, чтобы они были?

– Охотниками.

Джек и Ральф в застенчивой признательности улыбнулись друг другу. И сразу все заговорили наперебой. Джек встал.

– Хор! Снять тоги!

Хористы, как по школьному звонку, повскакали со своих мест, затараторили и побросали в кучу свои плащи. Джек положил плащ на ствол рядом с Ральфом.

Ральф улыбнулся и, добиваясь тишины, поднял раковину.

– Слушайте все! Мне нужно время, чтобы подумать. Я не могу так сразу решить, что делать. Если это не остров – мы спасены. Так что сперва нужно узнать, остров это или нет. Пусть все останутся здесь, ждут и никуда не уходят. Трое – пойдет больше, мы не будем знать, кто где, и потеряем друга друга – трое из нас пойдут в экспедицию и все узнают. Пойду я, Джек и… и… – Со всех сторон на него смотрели томящиеся лица. – … и Саймон.

Вокруг Саймона захихикали, и он встал, тоже чуть посмеиваясь. Теперь, когда обморочная бледность сошла с ело лица, это был живой мальчуган, худенький, смотревший из-под шапки черных волос, прямых и жестких, нависших на лоб. Он кивнул Ральфу.

– Я пойду.

– И я…

Джек выхватил из-за спины большой нож и вонзил его в ствол. Голоса загудели и сразу стихли. Хрюшка пошевелился.

– И я пойду.

Ральф обернулся к нему:

– Для такого дела ты не годишься.

– И все равно…

– Ты нам не нужен, – отрезал Джек. – Хватит и троих.

Хрюшкины очки засверкали.

– Я был с ним, когда он нашел раковину. Я был с ним, когда вас еще никого не было.

Никто на это не обратил внимания. Все стали расходиться. Ральф, Джек и Саймон спрыгнули с платформы и пошли по песку вдоль купального бассейна. Хрюшка тащился следом.

– Саймон, – сказал Ральф, – ты иди между нами, тогда мы сможем разговаривать через тебя.

Они зашагали в ногу. Это означало, что время от времени Саймону приходилось делать двойной шаг, чтобы не отстать. Наконец Ральф остановился и повернулся к Хрюшке.

– Ну что? – Джек и Саймон притворились, что ничего не видят. – Тебе же нельзя с нами.

Хрюшкины очки увлажнились от обиды.

Рисунки С. ПРУСОВА

– Все-таки сказал… А я же просил тебя… – Его лицо горело, губы дрожали. – Я же просил тебя не говорить…

– Что ты мелешь? О чем ты?

– Все о том же. Я ведь сказал, мне все равно, лишь бы Хрюшкой не называли, а ты…

Они оба притихли. Ральф посмотрел на Хрюшку более сочувственно и увидел, до чего тот был обижен и подавлен. Он раздумывал, извиниться ли ему или и дальше изводить Хрюшку.

– Уж лучше быть Хрюшкой, чем Жирнягой, – сказал он, наконец, с прямотой подлинного вождя. – Ладно, прости, если ты так переживаешь. А теперь, Хрюшка, ступай обратно и займись именами. Это твое задание. И будь здоров.

Он повернулся и побежал за остальными. Хрюшка стоял, и жгучий румянец медленно остывал на его щеках.

Троица проворно шагала по берегу. Был отлив, и полоса пляжа, выстланная водорослями, стала твердой, как дорога. Во всей этой сцене и в самих ребятах было что-то романтическое, и они, сознавая это, чувствовали себя счастливыми. Они то и дело поворачивались друг к другу, взволнованно смеялись и болтали взахлеб. Вокруг все сверкало. Ральф, не в силах выразить свой восторг, встал на голову и перевернулся. Когда они отсмеялись, Саймон нежно погладил его по руке, и они снова засмеялись.

– Давай, давай, пошли, – сказал Джек. – Мы – исследователи.

– Нужно дойти до этого конца острова, – сказал Ральф, – и посмотреть, что там за углом.

– Если это остров…

Теперь, когда день пошел на убыль, миражи понемногу оседали. Ребята обнаружили, что с этой стороны остров уходил в море острым мысом. В беспорядке громоздились квадратные, как и повсюду, глыбы, и уже в лагуне высилась еще одна скала. Там гнездились морские птицы.

– Как глазурь на розовом торте, – заметил Ральф.

– Дальше не пойдем, – сказал Джек. – И за угол нам не заглянуть, потому что его и нет. Берег чуть изгибается, и все. А идти там трудно: скалы одни…

Ральф прикрыл глаза ладонью и, все выше задирая голову, окинул взглядом скалистую вершину. Отсюда до горы было ближе, чем от любой другой точки пляжа, где они успели пройти.

– Здесь и попробуем взобраться на гору, – сказал Ральф. – Я думаю, это самый легкий путь. Меньше зарослей проклятых, больше розовых скал. Пошли.

И они начали карабкаться вверх. Какая-то неведомая сила выворотила эти кубы и разбросала их так, что они лежали вкривь и вкось, наваленные друг на друга. Розовый утес обычно подпирал перекошенную глыбу, та – другую, поменьше, и так снова и снова, пока все это сооружение не завершалось шаткой грудой розовых камней, пронзивших хитросплетения лиан. Там, где розовый гранит выходил прямо из земли, к скалам, огибая их, жались узкие тропинки. Мальчики пробирались по ним боком, лицом к скале.