Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Уильям Голдинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

На щеках Преттимена вспыхнули красные пятна.

– Чепуха! Мне не так уж много осталось – несколько дней, а то и часов.

– А оглашение брака?

– В наших обстоятельствах им можно пренебречь. Все, разговор окончен.

Мы помолчали. Преттимен беспокойно заерзал. Я приподнялся со стула, но он остановил меня взмахом руки.

– Это еще не все. Не люблю просить об одолжениях, но в данном случае…

– Вы имеете полное право, сэр. Ради мисс Грэнхем.

– Мистер Саммерс говорил мне, что вы, во всяком случае, стоите за «честную игру». Фраза наивная…

– Фраза хорошая, мистер Преттимен. То, что школьники зовут «честной игрой», взрослые называют справедливостью.

– Вы верите в справедливость.

Воцарилась тишина. Я поглядел на полку с книгами в изголовье. Серьезное чтение.

– Я – англичанин.

– Мисс Грэнхем одобрительно отзывалась о вашем духовном росте…

– О чем?

– Не представляю, насколько цивилизованы отношения в наших колониях, однако готов к худшему. Прошу вас проследить, чтобы ей оказали прием, приличествующий культурному обществу.

– Дружбу с ней я почту за честь, сэр. Даю слово, что приложу все усилия для ее защиты.

Преттимен слабо улыбнулся – силы оставляли его.

– Надо признать – в большинстве случаев она не так уж нуждается в защите. И все-таки иногда дамы, согласно законам Природы, находятся в невыгодном положении. Боюсь, в колониях пока не сложилось достойное отношение к женщине.

– Не могу знать.

– И еще один вопрос.

Я ждал, но мистер Преттимен сохранял молчание.

– Какой вопрос, сэр?

Он промолчал, по-видимому, испытывая какую-то неловкость.

– Может быть, помочь вам улечься поудобнее, сэр? У вас одеяла сбились…

Голова Преттимена беспокойно металась по подушке.

– Это не одеяла, это опухоль нижней части живота и верхней части бедер.

– Боже мой!

– Можно обойтись без подобных восклицаний? Так вот, меня нельзя двигать. Любое перемещение, даже в самых необходимых целях – мука, которая лишает меня последних сил.

Он передохнул и промолвил:

– Итак, последний вопрос. Строго между нами. Я долго размышлял и решил, что поступаю правильно. Придвиньтесь поближе.

Я подвинул парусиновый стул к койке и наклонился. Неприятный запах сделался сильнее. Не начало ли это гниения? Я мало что понимаю в подобных делах.

– У меня для вас есть бумага.

– Да что вы?

– Документ за моей подписью. Видите, в каком я состоянии – больной, умирающий. Появятся те, кто захочет опротестовать завещание – они всегда появляются. Какие-нибудь дальние родственники, которым до похорон и в голову не приходит дать о себе знать. Они могут потребовать, чтобы брак сочли недействительным по причине невозможности исполнения супружеского долга. В таком случае мисс Грэнхем ничего не получит.

Долгая пауза.

– Я не очень понимаю, что требуется от меня, мистер Преттимен.

– Я написал заявление о том, что в ходе плавания вступил в добрачную связь с невестой.

– О Господи…

– Что вы сказали, сэр?

– Ничего. Ничего.

Его голос вновь поднялся до крика.

– Неужели вы думаете, молодой человек, что предрассудки вроде свадебной церемонии имеют какую-то власть над людьми вроде нас с мисс Грэнхем?

Я открыл рот, не зная, что ответить. Ярость Преттимена оказалась столь велика, что он вновь причинил себе боль: просто-таки взвыл, словно был наказан за богохульство. Забавно – я ведь и сам скептически отношусь ко всяким формальностям, считая их обычными ритуалами поддержания порядка. Крещение, венчание и похороны – вот, собственно, и все, что отделяет человека от зверя.

Тем временем больной пришел в себя.

– В верхнем ящике лежит зеленая кожаная папка. Дайте ее мне, пожалуйста.

Я повиновался. Преттимен прижал папку к груди, вытащил сложенный и запечатанный документ и поднес его к самым глазам.

– Вот он.

– А к чему этот документ? Я с тем же успехом могу выступить свидетелем на суде и присягнуть, что вы признались мне, в каких отношениях были с упомянутой леди.

– Не верю я им – вот и все.

Я чуть было не начал читать ему мораль: хотелось выступить от лица общества, сказать что-то вроде: «Стоило подумать об этом раньше!» или «Значит, предрассудки все же имеют над вами некую власть, сэр!». Но я, как ни странно, промолчал, потому что испытывал все меньше и меньше жалости и к нему, и – в особенности – к ней. Леди, к которой я питал немалое почтение, ведет себя как гулящая женщина! Я не знал – смеяться мне или плакать. Моральное падение мисс Грэнхем и бесило, и угнетало меня.

– Что ж, мистер Преттимен, думаю, все уже сказано. Полагаю, когда придет время для полного предрассудков ритуала, меня известят?

Преттимен повернул голову и посмотрел на меня, как мне показалось, с удивлением.

– Разумеется!

Я спрятал папку в ящик и поднялся.

– Выражаю согласие хранить этот документ и при необходимости предъявить его, не читая, в оговоренных вами обстоятельствах.

– Благодарю вас.

Я коротко кивнул, прощаясь. На выходе Преттимен окликнул меня:

– Мистер Тальбот!

– Да, сэр?

– Мисс Грэнхем не подозревает о существовании документа. Хотелось бы, чтобы она оставалась в неведении так долго, как только возможно.

Я снова кивнул и буквально вывалился из зловонной конуры.

(7)

Я пришел в себя, пристально разглядывая лохмотья, которыми обмотался мистер Брокльбанк для прогулки по шкафуту. Понятия не имею, как я сюда попал. Студеный ветер пробирал до костей даже сквозь матросскую робу.

Есть, есть в этом союзе уже немолодых людей что-то на редкость тошнотворное! Ему, наверное, уже под пятьдесят, а ей…

– Грязь, мерзость, распутство!

Брокльбанк меня не слышал, погруженный в раздумья или, судя по выражению лица, в глубокую печаль. Я решил разобраться в себе. Почему я принял все так близко к сердцу? Зажатый в руке документ за печатью был отвратителен, но я избрал своим долгом хранить его. Я отнес бумагу в каюту и захлопнул за собой дверь. Спрятав документ в нижний ящик, я рухнул на стул с такой силой, что обладай я габаритами, к примеру, мистера Брокльбанка, то стул неминуемо бы сломался.

В дверь постучали.

– Войдите!

В каюту заглянул Чарльз Саммерс.

– Вы не заняты?

– Конечно, нет! Присядете? Пожалуйте вот сюда, на койку. Прошу прощения, Филлипс до сих пор не прибрался. И вообще – тут так грязно, запущено, страшно! Как же меня утомило наше путешествие! Все время вода, вода… Жаль, нельзя ходить по ней, как посуху! Ах да, простите, простите – чем могу служить?

Чарльз осторожно уселся на неубранной постели.

– У меня к вам предложение. Не желаете ли стать гардемарином?

– Вы серьезно?

– Скажем так, наполовину. Сейчас объясню. У нас осталось только два лейтенанта, Камбершам и Бене, и всего один мичман, способный выполнять их обязанности – я имею в виду мистера Смайлса, штурмана…

– Я никак не могу понять, что это за звание такое…

– Да, странное – он один из последних его представителей, звание присвоено ему адмиралтейством в то время, когда навигация уже переходила в руки офицеров Его Величества. Итак, он – третий помощник. Время от времени обязанности вахтенного начальника будет нести мистер Аскью. Если же и я возьму на себя несколько дежурств, мы сможем разделить их на пятерых, что устроит всех…

– Всех, кроме вас! Боже, Чарльз, да вы день и ночь на ногах! Когда вы спите? По-моему, совсем ни к чему так усердствовать.

– Нет, вы неправы. Вспомните сельских жителей и их поговорку про раннюю пташку. Итак, скажем, я отстою ночную вахту, что означает, как вы уже знаете, время между…

– …полуночью и четырьмя часами утра.

– Именно. Вахтенному начальнику положено иметь при себе рассыльного. В общем, не согласитесь ли вы отстоять со мной вахту гардемарином?

– Вы настолько мне доверяете?

– Во всяком случае, больше, чем юному Виллису. Итак – согласны?

– Разумеется! Но вы – вы прибавляете себе четыре часа работы! Это уже слишком. Впрочем, ваше предложение порядком меня приободрило.

– А вы нуждались в ободрении? Все из-за тех же опасностей?

– Опасностей? О нет! Просто мне тут… кое-что рассказали. Некая молодая особа, которая мне очень… Похоже, ей известно больше, чем следует, об одной порочной связи и… Сегодня мне поведали кое-что, натолкнувшее на разные мысли… В общем, когда приступать?

– Я распоряжусь, чтобы вас подняли без четверти двенадцать.

– Подумать только – стоять на вахте! А какие у меня будут обязанности?

– Поставлю вас курс отмечать на вахтенной доске.

– Честное слово, так я не волновался со времени нашего отплытия! «Мистер спикер, те из нас, кто нес ночную вахту на кораблях Его Величества…»

– А что, если вы проштрафитесь во время службы? Как Томми Тейлор? «Мистер спикер, те из нас, кого отправляли на топ на кораблях Его Величества…»

– Да вы, похоже, тиран!

– А как же!

– Кстати, как там Кумбс с углем?

– Угля достаточно. Капитан Андерсон ждет только, чтобы море чуть успокоилось, и тотчас отдаст приказ начать починку.

– Мне не терпится поглядеть на этот пресловутый степс.

– И зря, вам там совсем не место. Ну, готовы выслушать мои распоряжения?

– Не могу дождаться. Скажите только: вы сами верите, что погода изменится?

– Да. Скоро. Итак, днем постарайтесь отдохнуть по меньшей мере четыре часа, чтобы восполнить тот сон, что потеряете ночью. Учтите – это приказ.

– Есть, сэр!

Чарльз кивнул и вышел из каюты. Я ужасно разволновался. В его предложении было и что-то детское, когда возможность не спать всю ночьобладает невероятной притягательностью – увидеть, как один день сменяется другим, и что-то очень взрослое – приглашение в мир настоящих мужчин, которые занимаются загадочными морскими делами не потому, что им интересно, а потому что такова их работа. Повелители ночных часов. Напоминает какое-то тайное общество! Главная проблема – чем занять себя до полуночи? Я поел и покорно выслушал Бейтса, который долго рассказывал о том, что скоро всем придется сидеть на голодном пайке. В коридоре мне встретилась мисс Грэнхем, и я холодно улыбнулся ей, чего она, по-моему, не заметила. Я прилег, как говорят матросы, «придавить подушку», и проспал два часа из веленых Чарльзом четырех. Составил несколько писем. Попытался сочинить послание к мисс Чамли, один взгляд которой перевернул и мой мир, и все мое будущее, но не смог подобрать слов. Не спросишь ведь напрямую: «Неужели вы настолько испорчены?» Каждый раз, когда мне являлся ее милый, невинный образ, душа отказывалась верить в отвратительную картину, которую я себе рисовал. Да и что толку? Письмо вряд ли когда-нибудь попадет к адресату. Я попробовал написать стихи вместо письма, вспомнил о стихах мистера Бене, потом о Главке и Диомеде, просмотрел книги, заметил, что корешок «Кладбищенских размышлений» [8]8
  «Кладбищенские размышления» – эссе преподобного Джеймса Гервея (James Hervey) (1714–1758 гг.).


[Закрыть]треснул, и задумался, отчего это произошло. Читал «Илиаду», пока глаза не заболели. Наконец я вытянулся на койке и заснул, да так, что старшине, присланному Чарльзом, пришлось меня не только окликать, но и трясти. Фонарь едва горел. Перед тем как выйти на палубу, я прикрутил его почти до конца.

Корабль казался призраком из серебра и слоновой кости. Шкафут превратился в бассейн лунного света, и я перешел его вброд. Луна светила в лицо. Паруса не шевелились, их белизна поражала, казалось, в самый зрачок. Наверху было полно людей – кто-то бежал к штурвалу, кто-то передавал донесения офицерам. Чарльз принял вахту у мистера Камбершама. Судовой колокол пробил восемь раз.

– Гардемарин Тальбот явился для несения службы, сэр!

– Хорошо, что вы здесь, Эдмунд. При лунном свете читать можно!

– Конечно. Огни потушены.

– Не все, только центральные. Кормовые огни всего лишь пригасили. Надо беречь масло.

Будучи не совсем законным владельцем фонаря, что горел у меня в каюте, я несколько стушевался и спросил:

– Где мы?

– Вы имеете в виду наше местонахождение? Хотел бы я вам ответить! Нет, широту мы знаем, если это вас утешит. Между прочим, Колумбу была известна только она.

– Только широта?

– Беда в том, что на хронометры – я надеюсь, вы никому не проговоритесь – полагаться больше нельзя. Во-первых, мы слишком долго в море, и они, разумеется, расстроились, а во-вторых, их недавно залило водой.

– Разве вы не перенесли их палубой выше?

Мне показалось, что Чарльз смутился.

– Я… Мы… Видимо, так и надо было сделать. Но, с другой стороны, от этого могло стать хуже. Так что придется иметь дело с приблизительно счислимой долготой.

– Счислимой приблизительно к смерти?

Чарльз коснулся деревянного поручня и тут же отдернул руку, словно обжегшись.

– Что я делаю! Взрослый человек – и такие глупые суеверия!

– Не будьте к себе столь строги, дорогой друг! Хочется постучать по дереву – стучите на здоровье!

– И то верно. Навигация – дело на редкость непредсказуемое, хотя, разумеется, и ее можно усовершенствовать. Только вот не знаю как.

– Может быть, адмиралтейству следует привлечь к работе мистера Бене? Или получше изучить работы настоятеля Свифта? [9]9
  Джонатан Свифт (Jonathan Swift) (1667–1745 гг.) – настоятель собора св. Патрика в Дублине, писатель-сатирик. В «Путешествиях Гулливера» он утверждал, что безошибочное определение долготы так же невозможно, как вечный двигатель и универсальное лекарство.


[Закрыть]

– Не знаю, при чем тут настоятель Свифт. А вот насчет мистера Бене вы угадали, даже слишком. Он уверен, что найдет долготу и без помощи трех промокших хронометров!

– Так, значит, мы заблудились!

– Нет-нет. Участок, где мы находимся, известен – миль десять в ширину и миль пятьдесят в длину.

– Это я и называю: «заблудились»!

– Что ж, вполне естественно. Когда-то и я считал так же – в бытность мою гардемарином, на первой ступеньке служебной лестницы. Звание лейтенанта в те времена казалось огромным достижением…

– Так оно и есть.

– Морское дело я изучил назубок, вряд ли нашлось бы что-то, чего я не знал бы о судовождении. Я не хвастаюсь, это правда.

– Как выражается мистер Гиббс: «Настоящий морской волк – насквозь просоленный, насквозь просмоленный».

Чарльз расхохотался.

– Ну, не совсем так. В теории и вычислениях, однако, я был слабоват. И вот однажды передо мной появился старший офицер с секстаном в руке – мистер Беллоуз его звали. Мы стояли в Плимутском заливе. Волнолом там еще не построили, и горизонт к югу был чист. Мистер Беллоуз показал, как управляться с инструментом, а затем объявил: «Что ж, мистер Саммерс, сделайте одолжение – найдите с помощью секстана, где мы будем сегодня к полудню по местному времени». «Как же это, мистер Беллоуз? – воскликнул я, думая, что он надо мной подшучивает. – Мы же тут, в заливе». «Так докажите это! – ответил он. – Секстан у вас, хронометр в рубке, а мистер Смит любезно одолжит вам карманные часы». «Но мистер Беллоуз, сэр! – упорствовал я. – Мы ведь стоим на якоре!» «Делайте, что велено», – ответствовал он и с тем удалился.

– Неужели прямо дословно запомнили?

– Да, его слова словно высекли в памяти. Вы не представляете себе, с какой осторожностью я взял драгоценный инструмент – нет, Эдмунд, даже не пытайтесь! Это был не просто секстан, это… У меня нет слов, чтобы описать свои чувства.

– Поверьте, я понимаю.

– Надеюсь. Во всяком случае, попробуйте. Высоту солнца я замерял не один десяток раз – и до полудня, и после. Я не отличаюсь особой нервической чувствительностью, Эдмунд…

– Ни в коей мере!

– Напротив, я, скорее, невозмутим. Но тогда, замечая, что измерения чуть отличаются друг от друга, я не мог сдержаться: дрожал, стучал зубами, то всхлипывал, то хихикал в голос – нет, Эдмунд, вам этого не понять.

– Вы нашли свое призвание.

– Вообразите только: я стою, снова и снова замеряя высоту солнца, а юный Смит отмечает время каждого измерения – секунды, минуты, часы, а потом и угол – секунды, минуты, градусы. Затем я… В общем, не скрою, проконсультировался со «Справочником практической навигации» Нори [10]10
  Джон Уильям Нори (John William Norie) (1772–1843 гг.) – английский математик и картограф, составитель навигационных таблиц, впервые опубликованных в 1803 г.


[Закрыть]– я чтил эту книгу наравне с Библией.

– Верю на слово, ибо мало что понимаю.

– Так вот, вычислил я наше местонахождение – мы действительно стояли в Плимутском заливе! Отложил на карте двумя черточками (каждая в десятую дюйма длиной!) и обвел полученный крестик лучшим карандашом, какой только нашелся на судне. Когда лейтенант вернулся, я выскочил из каюты штурмана, вытянулся и отрапортовал: «Мистер Беллоуз, по вашему приказу наше местонахождение с помощью секстана, хронометра и Нори вычислено!». «Дайте-ка взглянуть, – ответил он, ныряя в каюту, где на столе была расстелена карта. – Господи, мистер Саммерс, у вас что – микроскоп? Без очков и не разглядишь! Погодите, сейчас достану». Он действительно надел очки и снова поглядел на карту. «Здесь, судя по всему, шканцы. Удивляюсь, как вы каюту не отметили. На крышу не лазили, чтобы поточней измерить?» «Нет, сэр», – отозвался я. Беллоуз пошарил в кармане и выудил огрызок карандаша толщиной в большой палец. Занеся его над картой, как кинжал, он начертал вокруг моего «местонахождения» здоровенный круг. «Значит, так – подытожил он. – Мы не в Дартмуре и не в Эддистоне, но наше расположение в пределах этого круга одному Богу известно!»

– Как жестоко с его стороны!

Чарльз рассмеялся.

– Вовсе нет. Урок неприятный, но полезный. Не так давно я повторил его для юного Томми Тейлора, который в нем явно нуждался, ибо считал, что мы должны определять широту с точностью до последней палубной доски, хотя в остальном этот юноша – тот самый морской волк, что пойдет дальше всех нас.

– Выходит, цель урока – на всякий случай быть готовым ко всему?

– Именно так. За время службы разумная осторожность всегда помогала мне выбрать верное решение.

– Так вот отчего вы не хотите чинить мачту?

– Я как раз хочу починить мачту! Если ветер мало-помалу стихнет…

– Почему мало-помалу?

– Потому что утрата ветра в штормовом море небезопасна. Корабль потеряет управление, и, поверьте, времени на возню с мачтой не останется.

– Этот лунный свет – в нем можно купаться, в нем так и тянет поплавать! Что может сравниться с луной? Природа словно убаюкивает нас, заставляя поверить в любые философические анальгетики.

– Не знаю такого слова.

– Когда же я начну изучать навигацию по звездам?

– С этим, боюсь, придется подождать.

– Тогда займусь ею на берегу. Хотя нет, там я не увижу горизонта. Что ж, придется ехать за ним к морю.

– Это вовсе не обязательно. Вы сможете определить высоту путем измерения угла между, скажем, солнцем и его отражением в сосуде с ртутью.

– А потом разделить полученное число пополам? Интересно!

– Вы сразу до этого додумались?

– Так это же очевидно.

– Юный Виллис, равно как и юный Тейлор, подобные вещи очевидными не считают.

– Мистеру Бене наверняка не нужен никакой секстан. Он использует навигационное счисление или сосуд с ртутью.

– В навигационном счислении нет ничего плохого, если знаешь, что делать. Мистер Беллоуз, когда хотел, мог говорить как по писаному, и на этот счет у него имелась своя присказка. Он заставил меня записать ее в журнал и выучить наизусть: «Куда чаще встречаются мореплаватели, которых поражает точность счисления, чем те, кого оно подвело».

– И впрямь как по писаному!

Мы прервались – пришло время бросать лаг. Это делалось каждый час, и вскоре моей почетной обязанностью стало снимать парусиновый чехол с вахтенной доски и записывать на ней результат. Очень познавательно, хотя вскоре движение это стало таким привычным, что я почти перестал его замечать. А в первый раз мы надолго замолчали – говорить больше не хотелось. Время от времени луна скрывалась за проплывающим облаком, таким прозрачным и пушистым, что оно почти не затмевало света. Я стоял на корме и глядел на след от корабля. Та здоровая штуковина, которую затащили на шканцы, лежала привязанной к поручню на корме, у правого борта. Два троса вели через гакаборт, уходя вниз, за корму. Ах, разумеется! Один ведет в места общего пользования, второй – непонятно куда. Внезапно след за кормой засиял, будто усыпанный бриллиантами. Из-за облака выглянула луна. Я вернулся на шканцы, где у трапа, ведущего на ют, стоял Чарльз. Только я хотел заговорить, как меня прервали:

– Чарльз… Что это?

– Вахтенные.

– Поют?

Теперь и я разглядел их, уже не прячущихся с подветренной стороны, а стоящих на баке у кабестана. Музыка – потому что это была именно музыка и очень гармоничная – лилась над нами: волшебная, как след за кормой или ветер, загадочная, как лунный свет. Я подошел к поручню и заслушался. Словно почувствовав благодарного зрителя, матросы повернулись – во всяком случае, мне показалось, что я вижу множество озаренных луною лиц – и пение полилось еще громче.

– Что с вами, Эдмунд?

Чарльз подошел и встал рядом со мной.

– Музыка!

– Просто вахтенные.

Пение стихло. Кто-то вышел из кубрика и окликнул матросов. Концерт завершился, но луна, звезды и сверкающее море остались.

– Удивительно, как мы умудряемся обратить все эти чудеса себе на пользу – используем звезды и солнце, словно дорожные указатели!

– Никто не в силах заниматься этим, не думая о Творце, – тихо, даже смущенно отозвался Чарльз.

Луну снова поглотило облако. Вода и корабль потускнели.

– Довольно простодушный вывод. Когда я смотрю на часы с репетиром, [11]11
  Репетир – дополнительный часовой механизм, предназначенный для звуковой индикации времени (часы, четверти часа, минуты) при нажатии на особую кнопку.


[Закрыть]я не всегда вспоминаю о том, кто их изготовил.

Чарльз повернулся ко мне. Лицо его скрывала маска лунного света, как, судя по всему, и мое. С подобающим вопросу благоговением он ответил:

– «Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил…». [12]12
  Пс., 8:4.


[Закрыть]

– Да это же поэзия! Сам Мильтон не сказал бы лучше!

– Вообще-то псалмы написаны прозой.

– И все-таки мысль, выраженная стихами, кажется более важной и правдивой, чем, скажем, выкладки вашего любимого Нори.

– Вы слишком умны, Эдмунд.

– Я вовсе не собирался… Ох, какой же я невежа! Простите!

– Вы меня вовсе не обидели, ни в коем случае. И все – таки между часами и звездным небом есть некая разница.

– Да, да. Вы правы. Мне только дай повод поспорить – один из самых мерзких плодов подобающего джентльмену образования. Стихи сами по себе чудо – так же, как и проза, да так же, как и все на свете! – это я привык думать о поэзии, как о развлечении. А ведь она шире, гораздо шире. О, Чарльз, Чарльз, как же глубоко, безнадежно, отчаянно я влюблен!