Текст книги "Мона Лиза Овердрайв"

Автор книги: Уильям Гибсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

10. ОБРАЗ

Час он провел, проверяя подшипники пилы, потом еще раз их смазал. Стало уже слишком холодно, чтобы работать. Придется даже пойти на большее – согреть помещение, где он держал остальных: Следователей, Трупожора и Ведьму. Одного этого будет достаточно, чтобы нарушить хлипкое равновесие их с Джентри договоренности, но это бледнело перед тем, как объяснить сделку с Малышом Африкой и факт присутствия на Фабрике двух чужих. С Джентри не поспоришь – ток ведь принадлежит ему, потому как именно он выдаивает из Ядерной Комиссии электричество. Без ежемесячных заходов Джентри с консоли, этих ритуальных процедур, которые поддерживают у Комиссии иллюзию, что Фабрика находится где-то в другом месте и что это другое место исправно оплачивает счета, никакого электричества просто не было бы.

А кроме того, Джентри в последнее время стал совсем странный, подумал он, чувствуя хруст в коленях, когда попытался встать. Слик достал из кармана куртки пульт управления Судьей. Джентри был убежден, что у киберпространства есть некий Образ, какая-то всеобщая форма, вбирающая в себя всю совокупность информационных баз. Нельзя сказать, что это была самая сумасбродная идея, с какой Слик когда-либо сталкивался, но убежденность Джентри, что этот его Образ абсолютно, “тотально” материален, граничила с одержимостью. Постижение Образа стало для него сродни поискам Грааля.

Слик однажды отстимил ролик “Ноулиджнета” о том, какова форма Вселенной. Слик еще тогда сообразил, что Вселенная – это все, что вокруг. Так какая же у нее может быть форма? Если у нее есть форма или там образ, значит, и вокруг нее что-то есть, иначе в чем же Вселенной иметь форму, верно? Идем дальше: есть форма или образ – не важно – и есть что-то еще, так разве тогда не будет и это что-то тоже частью Вселенной? Впрочем, это не совсем та тема, на которую стоит трепаться с Джентри, потому что Джентри вполне способен завязать твои мозги узлом. Но Слик все равно считал, что киберпространство – это не Вселенная, а просто способ представления данных. Ядерная Комиссия всегда выглядит как большая красная ацтекская пирамида, но ей вовсе не обязательно выглядеть именно так. Если Комиссия захочет, то может заставить свои базы принять любую форму. У больших компаний есть даже копирайты на то, как выглядит принадлежащая им информация. Так как же можно считать, что у всей матрицы в целом есть какой-то определенный образ? Но даже если он есть, то почему это должно иметь хоть какое-то значение?

Он коснулся клавиши подачи питания. В десяти метрах от него дрогнул и загудел Судья.

Слик Генри ненавидел Судью. Вот чего никогда не понять в искусстве обычным людям. Нет, само создание Судьи, без сомнения, принесло ему некоторое удовлетворение. Но важнее другое – то, что, построив эту штуку, он выкорчевал Судью из себя, перенес боль и страх туда, где Их можно было видеть, наблюдать за ними и, наконец, освободиться от самой идеи Судьи. Но какое это имеет отношение к “нравиться” или “любить”?

Почти четырехметрового роста и вполовину этого в ширину, безголовая фигура в чешуйчатом панцире стояла, мелко подрагивая. Чешуйки у Судьи были особого цвета ржавчины, как, скажем, ручки у старой тачки, отполированные трением множества ладоней. Слик долго искал способ добиться такой поверхности, перепробовал множество химикалий и наждаков и, найдя наконец точное сочетание, обработал им большую часть робота – во всяком случае, старые детали, выкопанные в мусоре. Конечно, холодные зубья циркульной пилы и зеркальные поверхности суставов подобной обработке не подвергались. Но в остальном Судья был именно такого оттенка ржавчины, имел такую фактуру поверхности, как какое-нибудь очень старое орудие и поныне остающееся в постоянном пользовании.

Слик передвинул большим пальцем рычаг управления, и Судья сделал шаг вперед, потом следующий. Гироскопы работали как надо: даже с оторванной рукой робот двигался с жутким достоинством – просто переставляя огромные ступни.

Слик ухмыльнулся мутному свету Фабрики. Судья топал к нему – раз-два, раз-два. Стоило только захотеть, и Слик мог бы вспомнить каждый этап конструирования Судьи. Временами ему и вправду этого хотелось. Просто ради успокоения, которое приносила мысль, что он на это способен.

Он не мог припомнить, когда бы у него что-то не получалось, но иногда казалось, что такое тоже возможно.

Вот почему он построил Судью. Потому что совершил когда-то некий проступок, причем не очень серьезный, но его поймали, и даже дважды, его судили и приговорили. Приговор был приведен в исполнение, и теперь он не в силах был вспомнить вообще хоть что-то, в лучшем случае памяти хватало минут на пять кряду. Да, угонял машины. Машины богатых. Не надейся, сказали ему, тебе гарантируют: за что сидишь, ты не забудешь.

Работая джойстиком, он заставил Судью развернуться и пройти в соседнюю комнату. Путь предстоял неблизкий – по проходу между рядами бетонных выступов в потеках влаги, на которых когда-то стояли токарные станки и сварочные агрегаты. Высоко над головой среди пыльных балок свисали мертвые плети порванных флюоресцентных трубок; там иногда гнездились птицы.

Синдром Корсакова – так они это называли: это когда с твоими нейронами делают что-то такое, от чего в памяти потом не задерживаются краткосрочные воспоминания. Так что время, которое ты отсидел, оказывается потерянным временем. Слик вроде бы слышал, что больше такого не делают, по крайней мере, не в наказание за “грандиозные” автомобильные кражи. Те, кто там не бывал, полагают, что это не так уж и плохо: отсидел в кутузке, но память о ней стерта. На самом же деле все совсем не так. Он вышел, когда кончился срок, – и три года оказались выстроены в длинную цепочку смутных вспышек растерянности и страха, отмеренных пятиминутными интервалами. Дело даже не в самих интервалах, их все равно не вспомнить, а вот переходы... Так вот, когда все кончилось, ему потребовалось создать сначала Ведьму и Трупожора, потом Следователей и теперь, под самый конец, – Судью.

Проводя Судью вверх по бетонному пандусу туда, где ждали все остальные, он услышал, как где-то на Пустоши Джентри заглушил мотор.

Общество людей вызывает у Джентри болезненное беспокойство, думал Слик, направляясь к лестнице; впрочем, верно и обратное. Чужие могут почти физически ощутить сжигающий Джентри Образ; эта его зацикленность примешивалась ко всему, что бы он ни делал. Слик понятия не имел, как Джентри справляется с собой во время своих вылазок в Муравейник. Может, он просто имеет там дело с людьми такими же зацикленными, как и он сам, с одиночками, ходящими по краю на задворках рынков наркотиков и софта. Казалось, на секс Джентри плевать. Казалось, ему это настолько до лампочки, что Слик даже гадать не пытался, чего могло бы захотеться ковбою, если бы он все же решил захотеть.

Что до Слика, отсутствие секса было основным недостатком Пустоши, особенно зимой. В летнее время иногда еще можно найти девчонку в одном из ржавых маленьких городков; именно это потянуло его тогда в Атлантик-Сити, почему он и оказался в долгу у Малыша Африки. Впоследствии он сказал себе, что лучше всего сосредоточиться на работе. А вот сейчас, взбираясь по ходящей ходуном стальной лестнице к подвесному мосту, который вел к логову Джентри, Слик обнаружил, что размышляет, как выглядит Черри Честерфилд под всеми своими куртками. Он вспомнил ее руки, какие они были быстрые и чистые, но это заставило его увидеть перед собой лицо человека на носилках, трубку, накачивающую жидкость в его левую ноздрю, Черри, промокающую ватой его впалые щеки. Слик поморщился.

– Эй, Джентри, – гаркнул он в железную пустоту Фабрики, – я поднимаюсь...

Три вещи в Джентри не были острыми, тонкими и натянутыми: глаза, губы и волосы. Глаза были большими и блеклыми, голубыми или серыми в зависимости от освещения; губы – полными и подвижными, а волосы вечно забраны назад в светлый растрепанный петушиный хвост, который подрагивал при каждом шаге хозяина. Худоба Джентри не имела ничего общего с истощением Пташки, плодом диеты задыхающихся от самих себя городков – и расшатанных нервов. Джентри был просто узким – плотно упакованные мускулы и ни грамма жира. Одевался он клево: облегающая черная кожа, украшенная черными как смоль бусинами – стиль, который Слик помнил еще по своим дням с “Блюз-Дьяконами”. Бисер на коже, да и все остальное заставляли Слика предполагать, что Джентри около тридцати. Самому Слику было столько же.

Когда Слик вошел, Джентри прищурился на него в свете стоваттной лампочки, давая этим понять, что он просто еще одно препятствие, вставшее между ним, Джентри, и Образом. Он как раз водружал на длинный стальной стол пару мотоциклетных корзин; выглядели они тяжелыми.

В свое время Слик вырезал несколько секций крыши, вставил, где надо, рамы и прикрыл отверстия листами жесткого пластика, потом заделал швы световых люков силиконом. Затем пришел Джентри в маске и с распылителем, втащил за собой двадцать галлонов белой латексной краски. Не утруждая себя уборкой, Джентри просто залил толстым слоем краски весь мусор, грязь и потеки голубиного помета – вроде как приклеил все это к полу. И красил снова и снова, пока комната не стала более или менее белой. Джентри покрасил все, кроме световых люков. Потом Слик начал поднимать из цехов Фабрики аппаратуру: вагонетку компьютеров, киберпространственные деки, огромный старый голопроекционный стол – стол тогда чуть было не поломал лебедку, – эффектогенераторы, десятки коробок из рифленого пластика, набитых тысячами микрофишей, которые Джентри накопил за время поисков Образа, сотни метров оптокабеля на новеньких пластиковых катушках, что говорило Слику о промышленной краже. И книги, старые книги с обложками из ткани, наклеенной на картон. Слик даже не думал, что книги могут быть такими тяжелыми. И пахло от них чем-то печальным, от старых книг.

– С тех пор как я уехал, ты тянешь несколько новых ампер, – сказал Джентри, открывая первую из корзин. – Твоя комната. Раздобыл новый обогреватель? – Он стал быстро копаться в корзине, будто искал какую-то вещь, нужную ему срочно и позарез, а он по ошибке засунул ее невесть куда. Слик прекрасно знал, что ничего Джентри не ищет, что это реакция на неожиданное вторжение кого-то – пусть даже хорошо знакомого ему человека – в его замкнутое пространство...

– Да. И складские помещения снова пришлось подтопить. Слишком холодно работать.

– Нет. – Джентри внезапно поднял глаза. – Это не обогреватель. Сила тока не та.

– Ну, – хмыкнул Слик, исходя из теории, что ухмылка заставит Джентри подумать, что он глуп и его легко напугать.

– Что “ну”, Слик Генри?

– Это не обогреватель.

Джентри с резким стуком захлопнул крышку корзины.

– Ладно, можешь мне рассказать, что у тебя там, не то я вырублю тебе ток.

– Знаешь, Джентри, не будь я здесь, у тебя было бы гораздо меньше времени на... для всего. – Слик многозначительно поднял брови, указывая на проекционный стол. – Дело в том, что у меня двое гостей... – Он увидел, как Джентри подобрался, бледные глаза расширились. – Но ты их не увидишь, не услышишь даже – вообще ничего. Они и на глаза тебе попадаться не будут.

– Не будут, – сказал Джентри, обходя с дальнего конца стол, голос его звучал напряженно, – потому что ты сплавишь их отсюда, верно?

– Две недели максимум, Джентри.

– Вон. Сейчас же. – Лицо Джентри вдруг оказалось в нескольких сантиметрах, и до Слика донеслось спертое изнуренное дыхание. – Или ты исчезнешь вместе с ними.

Слик был тяжелее ковбоя килограммов на десять, и эту разницу в основном составляли мускулы, но это Джентри никогда не смущало. Казалось, ему вообще наплевать на то, что с ним может случиться. Однажды Джентри ударил его в лицо. Слик тогда опустил глаза на увесистый гаечный ключ у себя в руке, и его охватило смутное недоумение.

Джентри держался неестественно прямо и уже начинал трястись. Слик давно себе уяснил, что Джентри не может спать во время своих отлучек в Бостон или Нью-Йорк. Он и на Фабрике-то не всегда ложился. А из СОБА возвращался и вовсе истерзанный, и первый день всегда был самым тяжелым.

– Взгляни-ка, – сказал Слик, как говорят с готовым расплакаться ребенком, и вытащил из кармана взятку Африки. Он поднял пакетик повыше, чтобы Джентри его было лучше видно: синие дермы, розовые таблетки, мерзкая с виду какашка опиума в красном мятом целлофане, кристаллы “магика”, похожие на жирные желтые лепешки мокроты, пластиковые ингаляторы с зацарапанными ножом именами японских производителей.

– От Африки, – сказал Слик, покачивая пакетик.

– Африки? – Джентри вглянул на пакет, потом на Слика, обратно на пакет. – Какой Африки?

– От Малыша Африки. Ты его не знаешь. Он оставил это для тебя.

– Почему?

– Потому что ему было очень нужно, чтобы я ненадолго приютил его друзей. Я у него в долгу, Джентри. Я несколько раз повторил ему, как ты не любишь, чтобы кто-нибудь здесь сшивался. Как тебе мешают чужие. Поэтому, – соврал Слик, – он сказал, что ему хотелось бы оставить тебе немного кайфа в возмещение за неудобства.

Взяв пакет, Джентри поддел ногтем шов, разорвал. Вынул опиум и протянул его Слику:

– Не понадобится.

Вынул один из дермов, выдавил его из упаковки и осторожно налепил на внутреннюю сторону правого запястья. Слик остался стоять, рассеянно разминая опиум между большим и указательным пальцами и мерзко хрустя целлофаном. Джентри тем временем прошагал вдоль стола обратно и открыл корзину, откуда выудил пару новеньких черных кожаных перчаток.

– Думаю, мне лучше... познакомиться с этими твоими гостями, Слик.

– А? – Слик потрясенно сморгнул. – Да... ну... Тебе на самом деле не обязательно, я хотел сказать, разве это не...

– Нет, – отрубил Джентри, вздернув воротник куртки. – Я настаиваю.

Спускаясь по лестницам, Слик вспомнил об опиуме и швырнул его через перила в темноту.

Он ненавидел наркотики.

– Черри?

Стучась под взглядом Джентри в собственную дверь, Слик чувствовал себя ужасно нелепо. Бам, бам. Никакого ответа. Открыл дверь. Рассеянный свет. Это Черри повесила абажур на одну из лампочек – накрыла ее конусом из желтого факса, примотав бумагу стальной проволокой. Другие две девушка вывернула. Самой ее в помещении не было.

Носилки, однако, были на месте. Их обитатель все так же лежал завернутый в синий нейлоновый мешок. Оно поедает его, подумал Слик, глядя на нагромождение оборудования жизнеобеспечения – какие-то трубки, баллоны с жидкостью. Нет, сказал он самому себе, оно не дает ему помереть, как в больнице. Но тягостное впечатление не исчезало: что, если оно высасывает его по капле и будет сосать, пока не высосет досуха? Слик вспомнил Пташкину болтовню о вампирах.

– Да уж, – прокаркал Джентри, огибая его, чтобы встать у изножья носилок, – странные у тебя знакомые, Слик Генри...

Джентри обошел носилки, осторожно держась на расстоянии метра от застывшей фигуры.

– Джентри, может, тебе лучше подняться наверх? Дерм... Наверное, ты слишком много принял.

– Правда? – Джентри склонил голову набок, в глазах у него метались желтые огоньки. Он подмигнул. – Почему ты так думаешь?

– Ну... – Слик помедлил. – Ты не такой, как всегда. Я хочу сказать, не такой, как был раньше.

– Ты думаешь, меня понесло, а, Слик?

– Да.

– А мне по кайфу, когда меня несет.

– Что-то я не вижу, чтобы ты улыбался, – сказала от двери Черри.

– Это Джентри, Черри. Фабрика – вроде как его дом. Черри из Кливленда...

Но в руке у Джентри откуда-то возник тонкий черный фонарик, и ковбой принялся изучать сетку тродов, покрывавшую лоб спящего. Потом он выпрямился, луч упал на немаркированный модуль и снова метну лея вниз, чтобы пройтись по черному кабелю к сетке тродов.

– Кливленд, – наконец проговорил Джентри, как будто это было слово, которое он когда-то слышал во сне. – Интересно... – Он снова поднял фонарь и наклонился, чтобы получше рассмотреть то место, где кабель уходил в модуль. – И Черри... Черри, он кто?

Луч уперся в изнуренное, раздражающе заурядное лицо.

– Не знаю, – ответила Черри. – Не свети ему в глаза. Можешь сбить ему REM или еще что.

– А это? – Он осветил толстую серую пластину.

– “Эл-Эф”, “низкочастотник”. Так говорил Малыш. Парня он называл Графом, а эту штуку – “Эл-Эф”.

Она запустила руку под куртку, чтобы почесаться.

– Ну тогда...

Фонарик щелкнул, и луч погас. Джентри повернул к ним лицо, в его глазах ярким светом горел пламень одержимости – интересно, это дерм Малыша так по нему вдарил, что ли? – совсем глючный стал. Слику вдруг показалось, что Образ должен быть прямо тут, пылает сквозь лоб Джентри всем напоказ, разве что только сам Джентри его не видит.

– ...это должно быть именно тем, чем и должно быть...

11. ОТПУСТИВ ТОРМОЗА

она проснулась, когда самолет зашел на посадку.

Прайор, кивая, слушал Эдди, вспыхивал на каждом кивке своей прямоугольной улыбкой. Возникало впечатление, как будто улыбка всегда была на лице, просто пряталась за бородой. Прайор успел переодеться, значит, его чемодан был в самолете. Теперь на нем был неприметный серый деловой костюм и галстук в косую полоску Он стал похож на тех лохов, на которых Эдди натаскивал ее в Кливленде, разве что сидел костюм по-другому.

Она однажды видела, как лох примеривает костюм – тот мужик, что возил ее в гостиницу “Холидей Инн”. Примерочная магазина примыкала к вестибюлю гостиницы. Лох стоял посреди комнаты в одном белье, весь в квадратах голубого света, и рассматривал свое изображение на трех больших экранах. На экранах не видно было голубых линий, поскольку на каждой голограмме лох был в другом костюме. Моне пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться; система была снабжена косметологической программой: на каждом экране клиент выглядел иначе, чуть вытягивалось лицо или делался тверже подбородок – лох же вроде ничего такого не замечал. Потом он выбрал костюм, влез в тот, в котором пришел, – на том все и кончилось.

Эдди что-то объяснял Прайору, какой-то узловой момент в “архитектуре” очередной своей аферы. Мона научилась отключаться от содержания его речей, но сам голос все же до нее доходил. Эдди всегда разглагольствовал так, будто твердо знал, что никому не понять всех уловок, которыми он так гордится, поэтому говорил он медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности. Прайора это, похоже, не беспокоило. А потом Моне показалось, что Прайору вообще плевать, что там болтает Эдди.

Зевнув, девушка потянулась. Самолет дважды подскочил на бетоне посадочной полосы, развернулся и сбавил ход. Эдди не переставал трепаться.

– Нас ждет машина, – перебил его Прайор.

– А куда вы нас везете? – спросила Мона, не обратив внимания на гримасу Эдди.

Прайор улыбнулся своей картонной улыбкой.

– В нашу гостиницу. – Он расстегнул ремень. – Мы пробудем там несколько дней. Боюсь, большую часть времени тебе придется провести в своем номере.

– Заметано, – сказал Эдди, как будто то, что ей придется сидеть в четырех стенах, было его идеей.

– Ты любишь стимы, Мона? – спросил Прайор, по-прежнему улыбаясь.

– Конечно, – ответила она. – Кто ж не любит?

– А у тебя есть любимые записи, Мона? Есть любимая звезда?

– Энджи, – несколько ошарашенно сказала она. – Кто же еще?

Улыбка стала чуть шире.

– Хорошо. Мы достанем тебе все ее последние записи.

Вселенная Моны состояла, по большей части, из мест и предметов, где она физически никогда не бывала или которые сама никогда не видела. Аэродром северного Муравейника в стимах не имел запаха. Его подредактировали, решила она, точно так же, как у Энджи никогда не бывает ни месячных, ни головной боли. Но как же тут воняет! Как в Кливленде, даже хуже. Когда они только-только сходили с самолета, Мона было подумала, что это просто запах аэропорта, но стоило им выйти из машины, чтобы пройти несколько метров до входа в гостиницу, вонь лишь усилилась. К тому же на улице было адски холодно, ледяной ветер кусал ее за голые лодыжки.

Вестибюль отеля показался ей гораздо просторнее, чем в “Холидей Инн”, хотя само здание было более старым. В вестибюле толпилось народу больше, чем в любом стиме, но повсюду – чистые синие ковры. Прайор оставил ее ждать у рекламы орбитального курорта, пока они с Эдди отошли к длинной черной стойке поговорить с женщиной с медной именной табличкой на груди– Мона чувствовала себя глупо в белом пластиковом дождевике, который Прайор заставил ее надеть, как будто думал, что ее прикид недостаточно хорош для этого места. Примерно треть толпы состояла из япошек, которых она посчитала туристами. У всех, похоже, было при себе какое-нибудь записывающее снаряжение: видео-, голо-, а у нескольких на поясе даже симстим-модули, – но в остальном они совсем не были похожи на денежные мешки. А она-то думала, что у всех японцев полно денег. Наверное, они просто ловчат, скрывают, решила она.

Мона увидела, как англичанин отправил женщине через стойку кредитный чип. Женщина взяла чип и пропустила его через металлическую прорезь.

Прайор положил ее сумку на кровать, широкий пласт бежевого темперлона, и коснулся панели на стене, после чего справа разошлись портьеры.

– Здесь, конечно, не “Риц”, – сказал он, – но мы постараемся, чтобы тебе было удобно.

В ответ Мона только что-то уклончиво пробормотала. “Риц” – так называлась котлетная в Кливленде, и она не поняла, какое отношение эта забегаловка может иметь ко всему происходящему.

– Взгляни, – сказал он, – твоя любимица. В обитое плюшем изголовье кровати оказался встроен стим-модуль, а рядом – небольшая полочка с набором тродов в пластиковой упаковке и штук пять кассет.

– Тут все новые стимы Энджи.

Интересно, кто приготовил кассеты, и не попали ли они сюда после того, как Прайор спросил, какие стимы она любит? Мона показала ему собственную улыбку и отошла к окну. Муравейник выглядел в точности так, как в стимах; окно было похоже на голографическую почтовую открытку, за ней – знаменитые здания, названий которых она не знала, знала только, что они знаменитые.

Серый цвет куполов. Белизна снега оттеняет путаницу решеток геодезиков, а за всем этим – серый фон неба.

– Счастлива, детка? – спросил Эдди, подходя сзади и кладя ей руки на плечи.

– А душ у них тут есть?

Прайор рассмеялся. Передернув плечами, она сбросила руку Эдди и с сумкой в руках скрылась в ванной. Заперла за собой дверь. Слышно было, как Прайор опять рассмеялся, а Эдди снова завел шарманку о своих аферах. Присев на унитаз, Мона открыла сумку и выкопала косметичку, где хранился “магик”. У нее осталось четыре кристалла. Должно хватить. Хватило бы и трех, но когда число их уменьшалось до двух, она обычно начинала соображать, как сравнять счет. Она не слишком часто закидывалась, во всяком случае, не каждый день, разве что в последнее время, но это потому, что Флорида начала ее доставать.

Теперь можно и сократиться, решила Мона, вылавливая кристалл из пузырька. Кристалл напоминал твердую желтую карамельку, сперва ее надо раздавить, потом растереть между двух нейлоновых пластинок. Измельченный стимулятор издавал слабый, чем-то схожий с больничным, запах.

К тому времени, когда она покончила с душем, оба они ушли. Мона долго нежилась в ванной, пока это ей не наскучило. Во Флориде она пользовалась в основном душами возле общественных бассейнов или на автобусных станциях – и в тех и в других требовались жетоны. Она предположила, что и в этот, в отеле, встроен приборчик, который отмеряет расход воды и заносит потом в счет – как это было в “Холидей Инн”. Здесь, под пластмассовым распылителем, висел большой белый фильтр, а наклейка на кафеле – глаз и слеза – означала, что во время мытья старайтесь, чтобы вода не попала в глаза, – совсем как в бассейне. В кафель был встроен ряд хромированных краников, и если по очереди нажимать на кнопку под каждым, получаешь шампунь, гель для душа, жидкое мыло, масло для ванны. После этого возле кнопки загорается красная точка, потому что это включается в твой счет. Или в счет Прайора. Мону только порадовало, что они ушли. Так хорошо остаться одной, да еще под кайфом и чистой. Ей редко удавалось побыть в одиночестве, разве что на улице, а это совсем не то. Она завернулась в огромную купальную простыню, где на махровой стороне было выбрито какое-то слово. Наверное, название отеля. Прошла к окну, оставляя за собой мокрые следы на ковре.

В квартале от отеля стояло старомодное здание. Уходящие вверх уступы стен были стерты и изрыты так, что придавали фасаду видимость горного склона – с валунами, травой и водопадом. Водяной поток падал, разбивался о" камни, падал дальше. Это вызвало у нее улыбку: с чего бы им так выпендриваться? Там, где вода падала на камни, поднимались струйки пара. Но не может же вода просто так течь на улицу, подумала Мона, это стоило бы слишком уж дорого. Она решила, что воду насосами закачивают обратно наверх и используют вновь, гоняя по кругу.

Что-то серое пошевелило головой там, наверху, вскинуло большие изогнутые рога, словно хотело посмотреть на нее, Мону. Отступив на шаг по ковру, она моргнула. Какой-то баран, но это, должно быть, дистанционка – голограмма или вроде того. Животное тряхнуло головой и принялось жевать траву. Мона рассмеялась.

Приход. “Магик” прошелся волной по внутренней стороне лодыжек, закопошился в лопатках. Холодное стягивающее покалывание, и больничный запах где-то в нёбе.

Раньше она боялась, но со временем страх ушел.

У Прайора нехорошая улыбка, но ведь он пешка, просто мерзкий пиджак. Если у него и есть деньги, то принадлежат они кому-то другому. И Эдди она больше не боялась; скорее она боялась за него, поскольку теперь ясно видела, как его воспринимают другие.

Ладно, подумала Мона, это неважно. Она больше не выращивает сомов в Кливленде, и никто никогда не вернет ее назад во Флориду.

Она вспомнила спиртовку, зимний утренний холод, старика, нахохлившегося в своем огромном сером пальто. Зимой он утеплял окна вторым слоем пластика. Тогда тепла печурки хватало, чтобы обогреть помещение, потому что стены были обиты листами жесткого пенопласта, а поверх них – древесно-стружечными плитами. Там, где проглядывал пенопласт, его можно было ковырять пальцем. Если старик тебя за этим застукает – разорется. Содержать в тепле рыбу холодной зимой значило только то, что у Моны прибавлялось работы: приходилось накачивать воду на крышу, где стояли солнечные зеркала, отбрасывающие свет в такие прозрачные пластиковые трубки. Отчасти помогали и гниющие по стенкам баков водоросли... Когда идешь ловить сетью рыбу, поднимается пар. Старик обменивал рыбу на всякую еду, на то, что выращивали другие люди, на кофейные зерна; отбросы шли на корм рыбам.

Он не был ее отцом, он повторял это очень часто, когда вообще открывал рот. И все же время от времени она задумывалась: а может быть, он ей все-таки отец? Когда Мона впервые спросила, сколько ей лет, он ответил, что шесть, так что она отсчитывала от этого.

Услышав, как за ее спиной открывается дверь, Мона обернулась. В дверях стоял Прайор с золотой пластинкой ключа в руке. Борода раздвинулась, чтобы показать “улыбку”.

– Познакомься, Мона, – сказал он, переступая порог, – это Джеральд.

Высокий, китаец, серый костюм, волосы с проседью. Джеральд мягко улыбнулся, проскользнул мимо Прайора в комнату и направился прямо к буфетной стойке – что она, черт побери, здесь делает? – напротив изножья кровати. Положил черный чемоданчик и нащелкал на замке код.

– Джеральд – наш друг. Он медик, наш Джеральд. Ему нужно тебя осмотреть.

– Мона, – подал голос сам Джеральд, вынимая что-то из чемоданчика, – сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответил за нее Прайор.

– Шестнадцать, – повторил Джеральд. Штуковина, которую он держал в руках, походила на черные защитные очки, этакие затемненные линзы со зловещими шишками сенсоров и проводками.

– Значит, чуть-чуть набрасываем? – обернулся он к Прайору. Тот улыбнулся. – Сколько вам не хватает? Десяти лет?

– Ну не совсем, – отозвался Прайор. – Совершенства не требуется.

Джеральд перевел взгляд на Мону.

– Вы его и не получите. – Он зацепил дужки очков за уши и на что-то нажал; под правой линзой загорелся огонек. – Но есть степени приближения.

Луч скользнул к Моне.

– Речь идет всего лишь о косметических процедурах, Джеральд.

– Где Эдди? – спросила Мона, когда врач подошел ближе.

– В баре. Позвать его? – Прайор взялся за телефон, но тут же положил трубку назад, так и не набрав номер.

– Что это? – Она сделала шаг назад.

– Медицинское обследование, – сказал Джеральд. – Больно не будет.

Он загнал ее к окну, лопатки над полотенцем вжались в холодное стекло.

– Кое-кто собирается предложить тебе работу и очень хорошо за нее платить. Им нужна полная уверенность в том, что ты совершенно здорова. – Луч вонзился ей в левый глаз. – Она на каких-то стимуляторах, – сказал он Прайору уже совершенно другим тоном. – Постарайся не моргать, Мона. – Луч переместился на другой глаз. – Что это, Мона? Сколько ты приняла?

– “Магик”. – Она сморщилась от света. Холодные твердые пальцы взяли ее за подбородок, наклоняя голову вправо.

– Сколько?

– Кристалл...

Луч погас. Гладкое лицо китайца оказалось близко, очень близко, защитные очки утыканы всякими линзами, прорезями, маленькими бляшками из черных стальных петелек.

– Знаешь ли, нет никакой возможности определить, насколько он чист, – пожурил медик.

– Он чистый, совсем чистый, – сказала она и захихикала.

Отпустив ее подбородок, Джеральд улыбнулся.

– Ну это не будет проблемой, – сказал он. – Ты не могла бы открыть рот? Пожалуйста.

– Рот?

– Я хочу посмотреть твои зубы. Мона перевела взгляд на Прайора.

– С этим тебе повезло, – сказал Прайору Джеральд, с помощью все того же лучика заглядывая ей в рот. – Состояние вполне удовлетворительное, и по конфигурации он близок к требуемой модели. Коронки, пломбы.

– Мы знали, что можем на тебя рассчитывать, Джеральд.

Сняв очки, Джеральд с полминуты молча глядел на Прайора. Потом повернулся к черному чемоданчику, чтобы убрать прибор.

– И с глазами тоже удачно. Очень похожи. Только подкрасить.

Теперь из чемоданчика появился пакет; китаец разорвал его и натянул на правую руку светлую хирургическую перчатку.

– Сними полотенце, Мона. Устраивайся поудобнее.

Она посмотрела на Прайора, на Джеральда.

– Вы хотите посмотреть мои бумаги, анализ крови и всякое такое?

– Нет, – сказал Джеральд, – с этим все в порядке.

Она выглянула в окно, надеясь увидеть барана, но тот исчез. И небо теперь казалось гораздо темнее.

Развязав полотенце, она дала ему упасть на пол, потом легла на спину на бежевый темперлон.