Текст книги "Ну и денек !"

Автор книги: Уильям Фрэнсис Нолан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Нолан Уильям Ф
Ну и денек !

Уильям Ф. Нолан

НУ И ДЕНЕК!

Я сообразил, что денек предстоит тяжелый, в тот самый миг, когда желто-голубая бабочка запела "Si mi chiamano, Mimi" – мою любимую арию из "La Boheme". Я как раз полол в саду сорняки, когда это бумажное чешуекрылое пролетело мимо, безукоризненно жужжа мелодию.

Я вскочил отшвырнул садовый инструмент и пошел в дом .одеваться. Повидать психоаналитика следовало немедленно. Позабыв трость и гетры, я нахлобучил старую фетровую шляпу и прямиком двинул к доктору Миловичу, жившему в центре Лос-Анджелеса.

По дороге со мной случилось несколько неприятных происшествий. Во-первых, здоровенный полосатый котище выскочил из переулка в ту самую секунду, когда я выходил из автобуса. Кот трусил на задних лапах а в передних держал сверток пушистых ярко-розовых одеял. Мне он показался совершенно ненормальным.

– Расступись!-орал кот.-Ребенок! Я с ребенком! Назад! Дорогу ребенку!

Затем он исчез, с кошачьим проворством перебежав улицу и скрывшись в людском потоке. С упоением вдохнув насыщенный густым смогом воздух, я еще быстрее зашагал к Миловичу.

Когда я проходил мимо хорошо знакомого мне жилого многоквартирного дома, окно на третьем этаже открылось и Уолли Джинкс, высунув голову, окликнул меня: "Эй!-завопил он,-заходи! Тяпнем по маленькой!" Я приложил руку козырьком к глазам, чтобы рассмотреть его получше.

– Эхой, Джинкс! – проревел я в ответ, и мы глупо улыбнулись друг другу.– Бегу к Миловичу!

– По предварительной записи? – спросил он.

– Нет! – откликнулся я.

– Тогда спешить некуда! Поднимайся сюда, старина, а то я тебя ни в жизнь не прощу.

Я вздохнул и пошел в дом Джинкс жил на третьем этаже, и я решил не связываться с лифтом. В нем всегда рискуешь застрять. Дойдя до второго этажа, я, повинуясь непреодолимому импульсу, нагнулся и приложил ухо к стене почти на уровне площадки лестницы.

– Мышки, мышки! Где вы, где вы?-позвал я.

На что тысяча тоненьких музыкальных диснеевских голосков ответили:

– А мы-вот они!

Я пожал плечами, поправил шляпу и полез дальше. Джинкс с бокалом сухого мартини встретил меня на пороге.

– Спасибо,-сказал я, отпивая глоток. Мартини был как всегда великолепен. Старик Уолли мастак по части мартини. – Как делишки?-спросил он, расплываясь в радостной улыбке.

– Хреновато,– ответил я.– Рассказать?

– Еще бы! Выкладывай!

Мы сели, любуясь друг другом через всю шикарно обставленную комнату. Я хватил еще мартини и поведал Уолли обо всем.

– Сегодня утром, примерно минут сорок назад, я услышал как бабочка распевала Пуччини. После этого мне попался кот, который тащил нечто, показавшееся мне живым ребенком...

– Человечьим?

– Не знаю. Мог быть и кошачьим.

– А кто чего-нибудь говорил?

– Орал, чтобы дали дорогу и расступились.

– Давай дальше.

– Затем, когда я поднимался к тебе, у меня произошел краткий обмен мнениями минимум с тысячью мышей...

– Небось за стеной сидели?

– А то где же?!

– Допивай,-сказал Джинкс, приканчивая бокал.

Я так и сделал.

– Еще порцию? – спросил он.

– Нет. Время топать. Надо мозги прочистить.

– На твоем месте я бы не волновался,-сказал он мне.– Поющие насекомые, говорящие хищники, болтливые мыши – все это, конечно, неприятно. Но ... бывают вещи в этом мире и поудивительней.

Я взглянул на него. И понял, что он прав, ибо старина Джинкс стал коричневым верблюдом с обвислой кожей и двумя горбами, покрытыми пятнами и потертыми на макушках. Я с трудом проглотил слюну.

– Понятно,– сказал я.

Уолли осклабился. Осклабился, вернее сказать, верблюд.

И это было страшноватое зрелище. Длинные, желтые, ломаные зубы торчали в его черных деснах. Я нервно помахал ему рукой и шагнул к двери. Взгляд через плечо подтвердил тот факт, что он продолжает улыбаться, глядя большими, влажными, красными от вечного созерцания пустыни, глазами.

Оказавшись на улице, я почти помчался, торопясь добраться до Миловича и вручить ему отчет о сегодняшних событиях. Идти оставалось только полквартала.

И тут меня остановил полисмен. Он истекал потом под тесным мундиром, а лицо у него было черное от ненависти.

– Думал словчить, Мордастый,– прошипел он голосом, исполненным злобы.-Хотел натянуть нос закону?

– Лейтенант, я...

– А ну, пройдем, Мордастый! Для таких, как ты, у нас есть специальные клетки.– Он уже собирался защелкнуть у меня на запястьях пару блестящих наручников, когда я дал ему коленом в весьма чувствительное место, успев еще врезать как следует в челюсть, пока он падал на мостовую. Затем выхватил у него пистолет.

– Эй!-заорал я, обращаясь к прохожим.-Этот тип-самозванец! Он ухайдакал полисмена ради этой пушки. Мерзавец худшего пошиба! Список преступлений длиной в милю! Шантажи, изнасилования, подлоги, кражи автомобилей, детокрадство, избиение женщин и тому подобное! Назовите любое преступление и вы попадете в самую точку!

Я сунул пистолет какой-то дрожащей женщине с испуганными глазами.

– Покрепче держите, леди. Если он шевельнется, стреляйте без предупреждения.

Женщина взяла оглушенного полицейского, который еще только учился дышать, на мушку. Тот сделал попытку приподняться.

– О-о-о-о!-завопил я.-Он хватается за нож! Стреляйте! Да стреляйте же!!!

Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.

– Да простит вас Бог! – простонал я, пятясь назад.– Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали... Бог вам судья!

Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.

В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.

– Входите,-проговорила она,-доктор вас примет немедленно.-Через секунду мы с Миловичем уже обменивались рукопожатием.

– Садитесь, дружок,-сказал он.-Итак... мы снова сегодня столкнулись с осложнениями? Не правда ли?

– Безусловно,-ответил я, пряча в карман предложенную им сигару. Я заметил, что она сильно заплесневела.

– Не пересядете ли вы в это кресло?

Я опустился на роскошную темную кожу и закрыл глаза.

– Ну, а теперь рассказывайте.

– Сначала бабочка запела арию из "La Boheme", вернее зажужжала. Затем выскочил из переулка котище, держа в лапах ребенка. Потом в одном доме меня обругали мыши. Еще потом мой самый старый и близкий друг превратился в верблюда...

– Двугорбого или одногорбого?

– Двух,-сказал я.-Горбы большие, дряблые и потертые на макушках.

– Еще что-нибудь?

– Потом меня остановил здоровенный, вроде бы английский полисмен. Разговор был фантастический. Он назвал меня Мордастым. Хотел надеть наручники. Сказал, что меня надо посадить в клетку. Я врезал ему в пах, а пистолет отдал симпатичной испуганной леди, которая пристрелила полисмена. Затем она превратилась в пеликана и улетела, а полисмен стал тюленем с ластами. После этого я оказался у вас.

Я открыл глаза и выпрямился, пристально глядя на доктора Миловича.

– В чем дело? – спросил он с некоторым беспокойством.

– Ну,-сказал я,-если начать по порядку, то у вас большие, черные, печальные слезящиеся глаза.

– И...

– И, держу пари, нос у вас холодный.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, это все.

– А каков общий вид?

– Да вот-тело у вас, конечно, обросло длинной спутанной черной шерстью, включая даже кончики огромных болтающихся ушей.

Наступила минута молчания.

– Умеете вытворять штуки? – задал я вопрос.

– Кое-что,– ответил Милович, конфузясь.

– Сальто!-скомандовал я.

Он исполнил.

– А теперь-куш!

Милович закатил глаза, длинный розовый язык вывалился из его пасти.

– Хороший песик,-сказал я.-Славная собачка.

– Гав!-пролаял доктор Милович, виляя хвостом.

Надевая шляпу, я швырнул ему кость, предусмотрительно захваченную из дома, и покинул его кабинет.

Деваться-то было некуда. Это был еще тот денек!