Текст книги "Призрачный свет"

Автор книги: Уильям Уинтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Мы ничего не могли понять и не могли найти никакого объяснения приключению мальчика с дамой на лестнице. Нам оставалось только оставить эту тему и посоветовать миссис Смит не обращать на нее внимания. Она была полностью согласна с тем, что в данных обстоятельствах так будет лучше.

Но примерно через неделю она снова подняла этот вопрос, хотя ни она, ни ее муж в то время не имели ни малейшего представления о том, что происходит на самом деле. Она обратила наше внимание на ущерб, нанесенный какой-то собакой или кошкой в саду. Клумба была недавно засажена несколькими луковицами, и они были потревожены. Они были серьезно смещены, и все же это не было похоже на проделки животного. Не имелось ни следов, ни царапин. Больше похоже было на то, что кто-то перевернул землю или выкопал ее, а затем попытался выровнять поверхность и спрятать вырванные с корнем луковицы. Но это предположение казалось абсурдным, ибо кому придет в голову копаться в чужом саду?

Таким образом, мы могли только заключить, что внешность, как обычно, обманчива, и решить, что этот ущерб, должно быть, причинила какая-то бродячая собака. Трудно было понять, как предотвратить его повторение, но мистер Смит приказал поставить на калитку пружину, чтобы ее нельзя было оставить открытой. Позже мне пришло в голову, что потревоженная клумба находилась совсем рядом с тем местом, где, как мне показалось, в саду стояли мужчина и женщина.

Следующее происшествие, связанное с появлением призрака в доме на холме, случилось со мной лично, и оно не имело бы никакого значения, если бы не другие события. Я гулял в саду в сумерках, когда увидел кота, идущую по верху своего рода балкона, который огибал часть дома. Это был большой черный кот, к которому я испытал сильную неприязнь. В свое время я испытал на себе музыкальные концерты кошачьего племени как в сезон, так и вне сезона, днем и ночью, как в городе, так и в деревне; но никогда еще я не встречал кота, чьи вокальные усилия доставляли мне меньшее удовольствие, чем усилия этого конкретного кота. Он старался изо всех сил, и его лучшее исполнение было худшим для меня. Много раз я мечтал о ружье или даже о половинке кирпича, когда мои сны грубо нарушались душераздирающими любовными песенками этого бесчестного зверя. Поэтому я с интересом наблюдал за его успехами и поймал себя на том, что хочу, чтобы он потерял равновесие и сломал себе шею.

Он шел лениво, по-видимому, ни о чем не заботясь, пока не добрался до места, откуда мог заглянуть в окно комнаты под крышей. Здесь он на мгновение остановился и торопливо лизнул пятнышко в своей шерсти, гладкость которого, казалось, могла улучшиться. Затем он уже собирался продолжить, как вдруг, – по-видимому, совершенно случайно, – заглянул в комнату. Что он увидел, я не знаю и представить себе не могу; но он подскочил, как подстреленный, и со всех лап бросился назад тем же путем, каким пришел. Очевидно, его сильно напугали; и тогда я предположил, что кто-то был в комнате и напугал его. Но поздним вечером, случайно расспросив мистера Смита, я узнал, что комната по-прежнему заперта, и что он не выпускал ключ из рук. Поэтому вопрос, что видел кот, был интересным, но, скорее всего, так и останется нерешенным.

Через несколько дней после этого мистер Смит остался со мной после того, как его жена легла спать, и сказал, что хочет сообщить мне что-то, чего жене знать совсем не обязательно. Случилось что-то очень странное, и он не знал, что и думать. Очень рано утром он проснулся с ощущением, будто в доме кто-то есть. Он прислушался и отчетливо услышал тихие шаги на лестнице.

Поэтому он тихо встал, не потревожив жену, включил маленький электрический фонарик и вышел из комнаты. Никого не было видно, и все было тихо. Но ему все равно было не по себе, он решил спуститься вниз и убедиться, что все в порядке. Бесшумно спускаясь по лестнице, он отчетливо услышал за собой тихие шаги. Снова и снова он внезапно останавливался и резко оборачивался, но никого не было видно. Он заметил, что шаги прекращались, как только он поворачивался, но они продолжались снова, когда он продолжал движение.

Это наводило на мысль об эхе, но до сих пор в доме не было слышно никакого эха. Кроме того, ограниченное пространство и наличие занавесок и других портьер шли вразрез с этой идеей. Эхо было едва ли возможно в данных обстоятельствах. А то, что последовало за этим, казалось, полностью развеяло это предположение.

Когда он спустился по лестнице, шаги стихли, и он пошел в разные комнаты, чтобы убедиться, что все в порядке. Он не нашел ничего необычного, но, стоя в столовой и оглядываясь, отчетливо услышал шаги в передней. На этот раз не могло быть и речи об эхе его собственных шагов, потому что в это время он стоял неподвижно.

Он вышел в холл, но никого там не обнаружил. Потом он снова услышал тихие шаги, и ему показалось, что они поднимаются по лестнице. Он сразу же решил последовать за ними. Кажется, уже было сказано, – он был уравновешенным, рассудительным человеком, совершенно не склонным к фантазиям, и мысль о том, что здесь было что-то неестественное, по-видимому, не приходила ему в голову. Он был просто озадачен, но не сомневался, что скоро все объяснится.

Поэтому он без колебаний последовал за таинственными шагами: он хотел только увидеть человека, который их производит. Он последовал за ними вверх по лестнице, они привели его в комнату под крышей, и, казалось, вошли. Но дверь была закрыта, и когда он попытался открыть ее, то обнаружил, что она заперта, как он ее и оставил. Он остановился, но, стоя и прислушиваясь, снова отчетливо услышал шаги. Теперь они раздавались в комнате. Он также услышал, как открылась и закрылась дверца шкафа в комнате.

Не было никаких сомнений, что кто-то был в комнате, несмотря на запертую дверь, и он намеревался выяснить, кто этот кто-то. Поэтому он быстро спустился в свою гардеробную, достал из кармана ключ и снова поднялся. Прежде чем открыть дверь в комнату, он остановился и прислушался, в результате чего снова услышал шаги внутри, и как закрылась дверь шкафа.

Затем он быстро отпер дверь, распахнул ее и вошел. Внутри никого не было. Он открыл шкаф и обнаружил, что он пуст. Но у него возникло странное ощущение, будто он не один и что шкаф, – или, может быть, комната, – занята. При этом, он не ощущал ни чувства опасности, ни страха. Было похоже, что любое присутствие, которое могло быть там, было вполне безобидным и дружелюбным.

Мистер Смит тщательно обыскал комнату, ничего не нашел и, наконец, вернулся в постель в полном недоумении. Позже утром, когда он вышел по делам, полицейский заметил ему, что в комнате под крышей всю ночь горел свет.

Мы поговорили об этом, но ничего не смогли сделать. Когда мы поднимались наверх, чтобы лечь спать, нам обоим показалось, будто мы слышим за собой тихие шаги, но мы отнесли это на счет воображения, вызванного предметом нашего разговора.

Через день или два произошло дальнейшее развитие событий. Мальчик, Том, спустился к завтраку в сильном волнении и рассказал нам, что, когда он проснулся, у его кровати стояла старая леди и смотрела на него. Он сказал, что у нее очень проницательные глаза, и как раз когда он хотел спросить ее, кто она и что ей нужно, она пробормотала что-то насчет «этих писем», и он больше не мог ее видеть. Мальчик был совершенно уверен, что она не выходила из комнаты, но ее там просто не стало. Он не мог понять, как ей это удалось. Самое странное во всем этом деле было то, что мальчик нисколько не испугался этого странного события. Он был только заинтересован и озадачен.

Служанке тоже было что рассказать, но ничего более интересного, чем рассказ мальчика. Ей приснилось, будто она проснулась и пошла посмотреть в окно. Была середина ночи, но луна светила так ярко, что все вокруг было хорошо видно. В саду она увидела старую даму и мужчину, которые что-то делали с грядкой луковиц, которые были потревожены раньше. Она подумала, что они копают, но не была уверена.

Конечно, мы велели служанке не заморачивать себе голову сновидениями, которые никогда ничего не значили, но избавиться от рассказа мальчика было не так-то просто. Мы сложили все факты вместе и не могли отделаться от впечатления, что в них что-то есть. Они, конечно, предполагали, что какая-то старая дама, – и, по-видимому, мужчина, – приходили в дом и интересовались комнатой под крышей и одной из цветочных клумб в саду. Что именно привлекло их в эти места, нам было неизвестно, но старая леди что-то говорила об «этих письмах», то есть предполагала, что на помощь мальчика можно положиться.

Мистер и миссис Смит не верили ни в привидения, ни во что-либо в этом роде, в то время как я относился к этому вопросу непредвзято. На самом деле я немного гордился тем, что у меня такой открытый ум. Недобрые друзья говорили, что это скорее случай пустого ума, чем открытого, – ну и пусть! Я был вполне готов поверить в привидения, если бы кто-нибудь мог предъявить образец в состоянии разумной сохранности. Поэтому я предложил, не высказывая никакого мнения по этому поводу, исследовать комнату под крышей и клумбу в саду и посмотреть, можно ли найти эти письма.

Мы с мистером Смитом договорились об этом, и всю следующую субботу после полудня копали клумбу. На поверхности ничего не было видно, но мы намеревались проделать эту работу основательно. Так мы копали до тех пор, пока не вырыли яму, глубокую, как могила. И тут мы наткнулись на старый, окованный железом сундук, который оказался набит бумагами.

Затем мы тщательно обыскали комнату под крышей и обнаружили, что за обшивкой шкафа из шпона есть пустое пространство; и здесь мы снова нашли множество бумаг. Изучив оба комплекта, мы обнаружили, что они состоят из длинного ряда любовных писем, не представляющих никакого интереса ни для кого, кроме их авторов. Мы сожгли их после прочтения, так как это казалось правильным.

Впоследствии мы узнали, что их написала леди, которая когда-то жила в доме на холме и считалась очень эксцентричной. По соседству ходили слухи, что она была влюблена в человека, обстоятельства которого не позволяли ему жениться, а когда он умер, она переехала в дом на холме и вела очень уединенную жизнь. Она умерла, не оставив завещания, иначе, без сомнения, оставила бы указания, как уничтожить письма после ее смерти, поскольку она, очевидно, не хотела сжечь их при жизни.

Остается только добавить, что старушку никто не видел после обнаружения и уничтожения корреспонденции.

Голос в ночи

Джон Бэррон был откровенно озадачен. Он вообще ничего не мог разобрать. Он прожил здесь всю свою жизнь, – за исключением нескольких лет, проведенных в Регби и Оксфорде, – и ничего подобного с ним раньше не случалось. Его предки занимали поместье в течение многих поколений, и не имелось ни записей, ни преданий о чем-либо подобном. Ему это совсем не нравилось. Это выглядело как посягательство на респектабельность его семьи. А Джон Бэррон был очень хорошего мнения о своей семье.

Конечно, он имел право иметь о ней хорошее мнение. Он происходил из хорошей семьи, его предками можно было гордиться, его герб был разделен на четверти, которыми мало кто мог похвастаться, а его ближайшие предки поддерживали репутацию его дальних предков. Сам он также мог похвастаться безупречной карьерой: недолгое время, проведенное в суде, было отмечено значительным успехом и обещало еще больший, – обещание, которому не суждено было исполниться из-за смерти его отца и его отзывом в Баннертон для исполнения обязанностей сквайра, магистрата и магната графства.

В глазах друзей и вообще людей он был человеком, которому можно было позавидовать. У него имелось большое состояние, прекрасный дом и поместье, множество друзей и крепкое здоровье. Чего еще может желать человек? Соседские дамы говорили, что ему не хватает только одного – жены. Но, может быть, они были не совсем беспристрастными судьями, – во всяком случае, неженатые. Но до нашего рассказа Джон Бэррон не выказывал никаких признаков желания жениться. Он хвастался, что не женат, не помолвлен, не ухаживает и ни на кого не положил глаз.

И вот теперь эта досадная помеха стала беспокоить и озадачивать его! Что он сделал, чтобы заслужить это? Правда, он мог утешиться тем, что это не было его непосредственной заботой. Ни с кем из членов его семьи или домочадцев этого не случилось. Почему же тогда именно он должен этим заниматься? Но он чувствовал, что это его дело. Это случилось в пределах его поместья и почти в пределах видимости из его окон. Если с этим можно было связать что-то осязаемое, то он был судьей, чьей обязанностью было расследовать это дело. Но до сих пор ему не приходилось иметь дело ни с чем осязаемым.

Это было тайной, а Джон Бэррон не одобрял тайн. Пусть тайны останутся сыщикам и полицейским судам. Когда их распутывали, они обычно оказывались мерзкими и грязными, а когда не распутывали, то приносили с собой смутное чувство дискомфорта и опасности. Как юрист, он считал, что тайны не имеют права на существование. То, что они продолжали существовать, было своего рода недостатком как профессии, так и общественного интеллекта.

И все же в приходе Баннертон присутствовала самая настоящая тайна. Как мировой судья, Джон Бэррон официально занялся этим делом, и как юрист он потратил несколько часов на тщательное его рассмотрение, но совершенно без какого-либо практического результата. Тайна была не просто не разгадана: она даже сгустилась!

История, с которой он столкнулся, была такова. Две недели назад обитатели дома на окраине деревни, – садовник и его жена, – оставили в доме свою трехлетнюю дочку, отправившись по делам. Ребенок крепко спал в своей кроватке, и, выходя, они заперли дверь. Они отсутствовали минут двадцать и уже подходили к дому, когда услышали крики ребенка. Отец бросился вперед, отпер дверь, и оба родителя вошли вместе.

Детская кроватка стояла в гостиной, куда вела входная дверь. Когда они вошли, крики прекратились, и их сменил ужасный задыхающийся звук. Затем они увидели, что кровать скрыта каким-то темным телом, которое, казалось, лежало на ней. Его они почти не разглядели, хотя совершенно ясно видели, что оно там, потому что оно, казалось, растаяло, словно туман, когда они ворвались в комнату. Конечно, это не было что-то твердое, потому что оно исчезло совершенно бесшумно. Оно не могло выскочить через дверь, потому что родители едва успели отойти от двери, когда оно исчезло.

Они вернулись как раз вовремя, чтобы спасти жизнь ребенка. Сначала было сомнительно, что они успели вовремя, потому что доктор не питал особой надежды. Но через день или два состояние ребенка изменился к лучшему, и он оказался вне опасности. Очевидно, на него напало какое-то дикое животное, которое разорвало ему горло и только что не смогло перерезать шейные артерии. По мнению доктора и самого Джона Бэррона, раны свидетельствовали о том, что напавший зверь был очень большой собакой. Но было странно, что собака такого размера не причинила гораздо худшего вреда. Можно было ожидать, что она убьет ребенка одним укусом.

Но была ли это собака? Если да, то как она попала в дом? Передняя дверь, как мы видели, была заперта, задняя – также, все окна закрыты и заперты. Не имелось никакого очевидного способа, которым она могла бы проникнуть в дом. И мы уже видели, что ее исчезновение также оказалось весьма таинственным.

Самый тщательный осмотр комнаты и помещения не дал ни малейшей зацепки. Ничто не было потревожено или повреждено, и не осталось никаких следов. Единственное, что было необычным, – это присутствие землистого или заплесневелого запаха, который был замечен доктором, когда он вошел в комнату, а также некоторыми другими лицами, вошедшими в комнату вскоре после случившегося. Такое же впечатление возникло у Джона Бэррона, когда несколько часов спустя он пришел в дом, но запах был настолько слабым, что он не мог быть полностью уверен в его наличии.

В качестве дополнения к рассказу родились две-три местные сплетни обычного рода. Пожилая женщина, стоявшая неподалеку, сказала, что чуть раньше вечером она посмотрела в окно, чтобы узнать погоду, и вдруг увидела огромную черную собаку, которая перебежала через дорогу и направилась в сторону дома. По ее словам, собака бежала так, как будто хромала, или очень устала.

Три человека сказали, что две или три ночи назад их потревожил вой собаки в отдалении, а один фермер в приходе пожаловался, что его овец, по-видимому, преследовала ночью по полю какая-то бродячая собака. Он громко поклялся отомстить всем собакам, но, поскольку ни одна из овец не пострадала, никто не обратил на это особого внимания. Все эти рассказы дошли до ушей Джона Бэррона, но для человека, привыкшего к взвешенным доказательствам, они были ничтожны.

Однако он придавал гораздо большее значение другой улике, если ее можно так назвать. Когда раненому ребенку стало лучше, и он смог говорить, была предпринята попытка выяснить, может ли он дать какую-либо информацию о нападении. Так как он спал, когда на него напали, он не видел, как появился нападавший, и единственное, что он мог сказать, было:

– Мерзкая, уродливая леди укусила меня!

Это казалось абсурдным, но когда его спрашивали о собаке, он упорно отвечал:

– Никакой собаки не было. Это была противная уродливая леди!

Родители были склонны смеяться над тем, что они считали просто детской фантазией, но опытный юрист был весьма впечатлен этим. Ему были доступны три факта. Раны, по-видимому, были нанесены большой собакой; девочка сказала, что ее укусила уродливая женщина, и родители действительно видели фигуру нападавшего. К несчастью, он исчез прежде, чем они смогли разглядеть какие-либо детали, но они сказали, что он был размером с очень большую собаку и темного цвета.

Местные сплетни не имели большого значения и были такими, каких можно было ожидать при данных обстоятельствах. Но, как бы то ни было, все указывало на собаку или животное, похожее на собаку. Но как она могла проникнуть в запертый дом, как ей удалось скрыться, и почему девочка упорно твердила об уродливой даме? Единственной теорией, которая вообще подходила к делу, была теория, предложенная древнескандинавскими легендами об оборотне. Но кто теперь верит в такие истории?

Поэтому неудивительно, что Джон Бэррон был озадачен. Он также был несколько раздражен. В Баннертоне почти не случалось преступлений; а если и случались, то были достойны рассмотрения разве что на малых сессиях. Дело не часто приходилось отправлять в суд, и газеты редко получали сенсационные репортажи из этого тихого местечка. Он с некоторым удовлетворением подумал, – ему повезло, что ребенок не умер, поскольку в таком случае должно было бы состояться расследование с последующей неизбежной оглаской. Если его подозрения были обоснованы, дело было бы более сенсационным, чем выпадающее обычно на долю местного репортера.

Но через день или два ему предстояло обдумать еще кое-что. События развивались, – и таким образом, который ему не нравился. Фермер снова пожаловался, что ночью его овец гоняли по полю, но на этот раз был нанесен больший ущерб. Две овцы умерли, но самое странное было то, что их почти не кусали. Их раны были настолько незначительны, что смерть можно было объяснить только испугом и усталостью. Было очень странно, что собака, – если это была собака, – не растерзала их сильнее. Предположение, что это была какая-то очень маленькая собака, было опровергнуто тем фактом, что раны были нанесены большим животным. На самом деле, все выглядело так, словно у животного не хватило сил, чтобы закончить свою злую работу.

Но у Джона Бэррона была еще одна улика, которую он пока держал при себе. Каждую из двух последних ночей он просыпался без всякой видимой причины вскоре после полуночи. И каждый раз он слышал Крик в Ночи. Это был голос, разносившийся в ночном воздухе, который он никогда не ожидал услышать в Англии, и меньше всего в Баннертоне. Голос доносился с пустоши, возвышавшейся над маленькой деревушкой; он поднимался и опускался в тишине, как крик духа, попавшего в беду. Он начинался с низкого вопля невыразимой печали, затем поднимался и опускался в жалобных завываниях; а потом затихал в рыданиях и тишине.

Крик раздавался в течение часа, и на вторую ночь он был сильнее и казался ближе, чем в первую. Джон Бэррон без труда узнал этот протяжный крик. Он слышал его и раньше, когда путешествовал по диким уголкам России. Это был волчий вой!

Но в Англии нет волков. Правда, это могло быть сбежавшее животное из какого-нибудь бродячего зверинца, и такое животное вполне могло погубить овец. Но если оно было тем, кто напал на маленького ребенка, то как оно вошло, как ушло и почему ребенок настаивал на том, что его укусило не животное, а женщина?

В следующие несколько дней разговоры становились все более запутанными. Другие люди также слышали этот крик в ночи и приписывали его бродячей собаке на болоте. Овцы другого фермера забеспокоились, и на этот раз одна из них была частично съедена. Поэтому была устроена облава, и все местные фермеры и многие другие люди объединились, чтобы отыскать убийцу овец. В течение двух дней вересковые пустоши прочесывали, а прилегающие леса основательно обыскали, но не встретили никаких признаков злодея.

Джон Бэррон, однако, услышал от одного из фермеров историю, которая заставила его задуматься. Он заметил, что этот человек, казалось, избегал небольшой чащи рядом с болотом, утверждая, что есть лучшая тропа на некотором расстоянии от него; но после некоторого нажима он объяснил истинную причину этого, осторожно добавив, что, конечно, сам он не суеверен, однако у его жены имеются странные представления, и она умоляла его избегать этого места.

Оказалось, что незадолго до этого какие-то бродячие цыгане, время от времени останавливавшиеся табором на болоте, тайно похоронили в зарослях старуху и с тех пор никогда не возвращались на болото. Конечно, в рассказе такого рода были неизбежные дополнения. Говорили, что старуха была царицей цыганского племени; говорили также, что она была колдуньей самого зловредного рода; и это, по-видимому, послужило причиной ее тайного погребения в этом уединенном месте. Крестьянину, по-видимому, и в голову не приходило, что таким образом цыгане экономят на обычных похоронах. Очень немногие знали эту историю, и они сочли за благо помолчать. Не стоило наживать себе врагов среди цыган, которые так легко могли отомстить, грабя курятники или даже угоняя скот, не говоря уже о более таинственных деяниях, приписываемых им.

Джон Бэррон начал собирать все вместе. Эта история имела явное сходство с рассказами о волке-оборотне в скандинавской литературе средневековья. У него имелась женщина с подозрительной репутацией, похороненная в уединенном месте без христианских обрядов; и вскоре после этого таинственный волк начал бродить по округе в поисках крови, – точно так же, как волк-оборотень. Но кто теперь верит в такие истории, кроме нескольких одержимых призраками чудаков с расшатанными нервами и неуравновешенным умом? Все это абсурдно.

И все же тайну следовало разгадать, ибо Джон Бэррон не имел ни малейшего намерения позволить ей просто соскользнуть в мусорную кучу нерешенных проблем. Он держал свое мнение при себе, но намеревался докопаться до сути. Возможно, если бы он осознал весь ужас, лежащий в ее основе, то оставил бы ее в покое.

Тем временем фермеры предприняли свои собственные шаги, чтобы справиться с беспокойством овец. Повсюду были разложены соблазнительные приманки, благоразумно приправленные ядом, с единственной целью – вызвать безвременную смерть непрошенного гостя. Ночь за ночью молодые люди, вооруженные ружьями, сидели и наблюдали, но безуспешно. Ничего не произошло, овец никто не потревожил, и действительно казалось, что таинственный зверь покинул окрестности. Но Джон Бэррон знал, что если собака стала беспокоить овец, то ее уже никогда не вылечить. Если таинственный посетитель, – собака, она наверняка вернется, если еще жива и в состоянии передвигаться; если это не собака, – что ж, может случиться что угодно. Поэтому он продолжал наблюдать даже после того, как общая охота на собаку прекратилась.

Вскоре он был вознагражден. Однажды очень темной и бурной ночью он снова услышал далекий голос в ночи. Голос очень слабо нарастал и стихал, потому что ветер был сильным, и звук должен был идти против ветра. Тогда он вышел из дома с ружьем и занял свой пост на возвышенности над дорогой, ведущей от пустоши.

Вскоре крик стал ближе, а потом еще ближе, пока не стало ясно, что волк покинул вересковые пустоши и приближается к фермам. Несколько собак залаяли, но это был не предупреждающий лай, а скорее робкий лай страха. Затем из-за поворота дороги донесся вой, такой близкий, что Джон Бэррон, отнюдь не робкий и не нервный человек, едва удержался, чтобы не вздрогнуть.

Он молча взвел курок ружья, тихонько выбрался из-за изгороди на дорогу и стал ждать. Потом показалась маленькая сморщенная старуха, которая шла, опираясь на палку. Она ковыляла с удивительной для такой старой женщины быстротой, пока на повороте дороги не столкнулась с ним лицом к лицу. А потом что-то случилось.

Он не был человеком, склонным к фантазиям, и, как правило, не был лишен способности к описанию; но он никогда не мог точно сказать, что же произошло на самом деле. Вероятно, это было потому, что он и сам не совсем это понимал. Он мог говорить только о впечатлении, а не об определенном опыте. По его словам, старуха бросила на него взгляд, полный невыразимой злобы, а затем он, казалось, на мгновение потерял сознание. Это могло быть только вопросом секунды или двух, но за это короткое время старуха исчезла. Джон Бэррон взял себя в руки как раз вовремя, чтобы увидеть, как большой волк исчез за поворотом дороги.

Вполне естественно, что он был несколько смущен своим поразительным опытом. Но в наличии волка сомнений не было. Он только что совершенно отчетливо видел его, хотя и не более секунды. Волк ли сопровождал старуху, или старуха превратилась в волка, он не видел и не мог знать. Но каждое предположение было открыто для многих очевидных возражений.

На следующий день Джон Бэррон провел некоторое время в раздумьях, а потом ему вдруг пришло в голову посетить чащу у вересковых пустошей и увидеть могилу цыганки. Он не ожидал, что там будет на что посмотреть, но все же на это место стоило взглянуть. Поэтому он отправился в том направлении в начале дня.

Чаща занимала нечто вроде небольшой лощины, лежавшей у края вересковой пустоши и густо заросшей мелкими деревьями и подлеском. В нее вела едва заметная тропинка, и, пробравшись по ней, он обнаружил, что посередине имеется небольшое открытое пространство. Очевидно, это было место цыганской могилы.

И там он нашел даже больше, чем ожидал. Могила не только находилась там, но и была открыта! Рыхлая земля была нагромождена с обеих сторон и выглядела так, словно ее выгребло какое-то животное. И действительно, в нескольких местах виднелись следы очень большой собаки или волка.

Джон Бэррон был просто в ужасе, обнаружив, что могила была осквернена таким образом, – и это наводило на мысль о еще худшем ужасе. После минутного колебания он подошел к краю могилы и заглянул внутрь. То, что он увидел, было не так ужасно, как он боялся. Там лежал гроб, выставленный на всеобщее обозрение, но не имелось никаких признаков того, что его открывали или как-то трогали.

Очевидно, оставалось только одно – прилично прикрыть гроб и снова засыпать могилу. Он одолжит лопату в ближайшем доме под каким-нибудь предлогом и сделает свое дело. Он повернулся, чтобы сделать это, но, пробираясь сквозь чащу, мог бы поклясться, что услышал звук, похожий на приглушенный смех! И он никак не мог отделаться от мысли, что смех этот чем-то напоминает волчий вой. Он называл себя дураком за то, что подумал такое, но легче ему от этого не становилось.

Он позаимствовал лопату и засыпал могилу, утрамбовав землю так сильно, как только мог; и снова, когда он отвернулся, закончив работу, он услышал приглушенный смех. Но на этот раз он был еще менее отчетлив, чем раньше, и почему-то доносился, словно из-под земли. Он был рад покинуть это место.

Забот на остаток дня ему вполне хватило, но даже когда он пытался заснуть, то не мог. Он лежал, беспокойно ворочаясь, и все время думал о таинственной могиле и о событиях, которые, казалось, были теперь связаны с ней. Затем, вскоре после полуночи, он снова услышал крик в ночи. Сначала издалека донесся волчий вой, потом наступила долгая тишина, а потом голос зазвучал так близко от дома, что Бэррон испуганно вскочил и услышал, как его собака испуганно залаяла. Затем снова наступила тишина; а через некоторое время вой снова послышался вдалеке.

На следующее утро он нашел свою любимую собаку лежащей мертвой возле своей конуры, и было слишком очевидно, как она встретила свой конец. Ее шея была почти перерублена одним страшным укусом, но странным было то, что крови было очень мало. При ближайшем рассмотрении оказалось, что собака истекла кровью, но где же кровь? Обычно волки рвут свою добычу и пожирают ее. Они не сосут его кровь. Что же это за волк?

Джон Бэррон нашел ответ на следующий день. Ближе к вечеру, когда уже смеркалось, он шел по направлению к вересковой пустоши, как вдруг услышал крики ужаса, доносившиеся из боковой улочки.

Он бросился на помощь и увидел маленького деревенского ребенка, лежащего на земле, а огромный волк рвал ему горло.

К счастью, у него было с собой ружье, и, когда волк с рыком отскочил от своей жертвы, он выстрелил. Дистанция была маленькой, и зверь в полной мере испытал на себе силу выстрела. Он подпрыгнул в воздух и упал бесформенной кучей. Но затем снова поднялся и ускакал прихрамывающим галопом, как это часто делают волки, даже смертельно раненные. Он направился к болоту.

Джон Бэррон увидел, что зверь получил смертельную рану, и больше не обращал на него внимания. На его крики подбежали какие-то люди, и с их помощью он отнес раненого ребенка к местному врачу. К счастью, тот успел спасти ему жизнь.

Затем он перезарядил ружье, взял с собой человека и пошел по следу волка. Проследить за ним было нетрудно, так как пятна крови на дороге через равные промежутки времени достаточно ясно показывали, что тот был тяжело ранен. Как и ожидал Бэррон, тропа вела прямо в чащу и уводила в нее.

Двое мужчин осторожно последовали по ней, но волка не нашли. Посреди зарослей они увидели вновь открытую могилу. Рядом лежало тело маленькой старухи, залитое кровью. Она была совершенно мертва, и ужасная огнестрельная рана в боку говорила сама за себя. Мужчин заметили, что ее клыки слегка выступали из-под губ с обеих сторон, – как у оскалившегося волка, – и были окровавлены.