Текст книги "Год в Ботсване"

Автор книги: Уилл Рэндалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Ее сынишка стоял рядом, мать обнимала его за шею. Он застенчиво улыбнулся мне.

– Ему нравится учиться в школе, правда ведь, Артур? Он любит рисовать. А если он не будет слушаться, вы сможете связаться со мной в любое время. Я работаю в «Строительном мире». Вы знаете, где это?

Я с улыбкой кивнул и предложил Артуру булочку с ядовито-розовой глазурью, которую мне кто-то вручил. Он принял ее по ботсванскому обычаю, в качестве знака вежливости положив левую руку на правое предплечье, и пробормотал:

– Спасибо, ррэ.

– В любом случае, – продолжала его мать, – вот моя визитка, здесь все указано. Электронная почта, мобильный. Звоните в любое время. О, а вот и мой муж, и брат, и сестры Артура. Это мистер Рэндо. Он будет здесь учителем.

Подошел худощавый мужчина с тремя или четырьмя детишками, младший из которых едва научился ходить. Он пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и я тут же понял, что с ним что-то не так. По невероятной усталости, написанной на его лице, и дряблой тусклой коже я заключил, что этот человек серьезно болен. Тем не менее он держался мужественно и приветствовал меня в Касане.

– Мы очень рады видеть вас здесь, и рады, что вы будете работать в «Nokyaya Botselo».

– О да, я тоже очень рад, – ответил я, слегка нахмурившись. Похоже, тут уже всё решили, не поинтересовавшись моим мнением.

Разглядывая мальчишек, игравших в футбол у недавно побеленных ворот, и прыгавших и распевавших во все горло девочек, пока учителя мило болтали с их родителями, я вспоминал счастливые денечки своего учительства на родине. Когда соблюдаются все условия, преподавание становится самой замечательной, а порой даже и самой захватывающей из профессий. Конечно, по довольно горькому собственному опыту я знал, что при несоответствующих условиях учительство, увы, может оказаться и самой угнетающей и изматывающей работой. Здесь, однако, я это интуитивно чувствовал, все было в порядке. Достаточно было лишь вглядеться в выражения детских лиц.

Черт, почему бы и не остаться здесь ненадолго? Да уж, где еще в мире школьному собранию и вручению призов уделяют внимание стайка мангустов, семейство бородавочников и пара парящих орлов? Я уж не говорю о хоть и державшихся на расстоянии, но внимательно наблюдавших за всем происходящим буйволах. Работать в «Nokyaya Botselo» будет сущим удовольствием, пожалуй, я вытянул счастливый билет.

Хихикнув, Грэхем протянул мне стаканчик с лимонадом.

– Я знал, что ты возьмешься. Хорошего учителя я за версту чую. Рад, дружище, что ты приехал.

Я со смехом согласился. А когда ко мне подошел маленький мальчик, которого, как оказалось, звали Блессингс, взял меня за руку, попросил быть «Манчестером» и потащил на футбольное поле, я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым.

Благодаря трем неделям каникул у меня оказалось достаточно времени, чтобы как следует освоиться в Касане и ознакомиться с окрестностями. Хотя все называли ее деревней, по сути, это был скорее городок, с населением около десяти тысяч человек. Главная улица следовала руслу реки, текшей с востока на запад, и наряду с магазинами и офисами, выстроившимися по обеим ее сторонам, было там и изрядное количество домиков для сафари, с верандами и лужайками, выходившими на берега реки. Постоянно арендовавшиеся белыми клиентами с Запада, домики эти разительно контрастировали с местным жильем, поднимавшимся по склону к плато. Вдоль гребня холма шла привлекательная на вид застройка, состоявшая из небольших квадратных деревянных и кирпичных бунгало, каждое из которых окружали собственный садик и металлическая ограда. Дома эти были обеспечены всеми обычными местными удобствами – электричеством, водопроводом и канализацией. Хотя у большинства жителей собственных машин не было, в городке ходили белые микроавтобусы, развозившие работников из офисов и гостиниц к домам на холме. Как и в большинстве мест, в которых я побывал в Ботсване, за пределами городка едва ли можно было встретить какое-либо жилье на протяжении нескольких сотен миль. Окруженный со всех сторон бушем, Касане действительно был воздвигнут посреди заповедника живой природы.

Сам городок имеет уникальное расположение: в точке, где встречаются целых четыре государства – Ботсвана, Замбия, Намибия и Зимбабве, – и в месте слияния двух крупных рек – Чобе и Замбези. Касане, некогда бывший всего лишь поселением охотников, скотоводов и миссионеров, а теперь являющийся административной столицей провинции Чобе, воротами Национального парка Чобе и местом остановки туристов на пути к водопаду Виктория, медленно, но верно развивается.

Благодаря этому, несмотря на столь изолированное расположение городка, мне оказалось легче, чем я ожидал, приобрести материалы, требовавшиеся для ремонта новой школы. «Строительный мир», огромный магазин, где продавались разнообразнейшие стройматериалы, располагался напротив рыночной площади. Его владельцем был индиец, оказавшийся отцом того самого мальчика, которого я видел в школе, а главным бухгалтером там работала ммэ Кебалакиле, мать Артура. По случайному совпадению название магазина оказалось таким же, что и у спонсоров футбольной лиги, в которую входила команда «Сильверфорд Таун», однако я так и не выяснил, была ли между ними какая-либо связь. В магазин несколько раз в неделю осуществлялись регулярные поставки из более крупных городов – Франсистауна и Маунга. По крайней мере теоретически это должно было облегчить нашу работу.

Всю эту информацию я почерпнул у бригадира маляров и штукатуров, которым оказался, к моему немалому удивлению, не кто иной, как Клевер, мой новый друг по дорожной аварии. Он был удивлен не менее меня, а уж смущен и того больше. На первой нашей встрече автомобильные дела совершенно не затрагивались, за исключением признания Клевера: оказывается, автомобиль, за рулем которого он тогда находился, в действительности принадлежит его двоюродному брату, и теперь тот (и его вполне можно понять) строго запретил бедняге впредь его брать. Косвенно это означало, что моя роль в ремонте стала еще важнее, поскольку я обладал джипом Маурио, пускай и несколько разбитым. (Много позже Клевер поведал, что большая часть его заработка за следующие несколько недель прямиком уходила в мастерскую для оплаты ремонта.) Не будь моей машины, все инструменты и материалы приходилось бы из города в школу носить – а это мили две подъема.

К моей досаде, обнаружилось, что в глазах рабочей силы – число которой колебалось от трех до семи человек в зависимости от дня и их других обязательств – просто из-за того, что мне доверили ключи от машины, я de facto стал боссом. Нет необходимости говорить, что для подобной роли я не подходил никоим образом. Что еще стало совершенно очевидным, к моему величайшему расстройству – и это чувство не оставляло меня на протяжении всего пребывания в Африке, – что моим коллегам еще проще было воспринимать меня в данном статусе потому, что я был белым. Именно тогда я осознал, насколько глубоко и неизгладимо колониальная история последних двухстолетий въелась в менталитет африканцев. Каким-то образом, даже не отдавая себе отчета в происходящем, эти люди, в особенности необразованные, позволяют белым распоряжаться собой, вопреки всем усилиям некоторых правительств установить равноправие. Я горячо желал тогда – так же, как и сейчас, – чтобы такого больше не было.

Поскольку в тот первый день как будто каждый горел желанием поучаствовать в поездке, мы все вместе и отправились с холма за стройматериалами. Клевер сделал очень точный, как впоследствии оказалось, расчет требуемого количества краски и уже разработал цветовую палитру: зеленый для крыш и дверей, бледный песочно-коричневый для наружных стен и чистый белый для классных комнат – все в сочетании с природным окружением. Валики, кисти, наждачную бумагу, лотки для краски и растворитель также загрузили в джип.

– А теперь перейдем к самому главному, – провозгласил Клевер, причмокнув губами, и с этим мы двинулись в супермаркет. – Чем ты будешь нас потчевать?

Грэхем оставил мне некоторое количество пул (на языке тсвана это слово означает «дождь», что весьма ясно указывает на важность местной валюты) от церковного фонда, учредившего школу и финансировавшего ее деятельность. По его замыслу нам лучше было закупать продукты для приготовления обеда, нежели тратить слишком много времени на дорогу до дома и обратно. Увы, я едва ли имел представление, что именно покупать.

– А сами-то вы что хотите?

– Bogobe!

Когда мне объяснили, что это такое, мы купили двадцатипятикилограммовый куль муки сорго.

– Мясо!

Высоченный, от пола до потолка холодильник был наполнен разнообразными кусками мяса не менее разнообразных животных – помимо тех, что были мне знакомы, еще и множества других, которых я не мог представить даже в живом виде, не говоря уж о том, чтобы распознать в мертвом: импалы, куду и еще четыре или пять видов антилоп. Бригада выбрала какие-то крайне разрозненные жирные куски говядины, которые, как я заметил, стоили почти столько же, сколько и высококачественное, на мой взгляд, мясо.

– Овощи!

Морковь, капуста, зелень и репа – со всем этим проблем как будто не возникло.

– И пироги! – потребовал Габамукуни, падкий до сладкого юноша, пристрастие коего разделяли, кажется, и все остальные.

– Да, чтобы было с чем попить чай во время перерывов! – согласился я. И в «Горячем хлебе» мы запаслись замороженными булочками.

Как только под тщательным присмотром специалистов я научился стряпать «bogobe» – нечто вроде овсянки, только из сорго; это блюдо готовится в большой кастрюле на открытом огне и подается с тушеным мясом и овощами, – бригада усердно принялась за ремонт школы. В жару, в пыли и грязи. Мало-помалу, впрочем, строения начали приобретать более приличный вид. К счастью, в двух душевых за одним из зданий имелась проточная вода, так что вскоре после прихода рабочих я начинал разводить огонь, варить кашу и накрывать стол под деревьями, окружавшими постройки. Около полудня все заканчивали работу. Это напоминало мне обеды во Франции, хотя еда здесь приканчивалась в рекордные сроки, да и красное вино отсутствовало.

По завершении обеда каждый находил себе уютный уголок, дабы вздремнуть – какой же обед без сиесты? Мои изнеженные кости отказывались испытывать комфорт в тех позах, что принимали другие, и чаще всего мне приходилось устраиваться на заднем сиденье джипа.

Естественно, чем дольше мы работали сообща, тем лучше узнавали друг друга, но уже с самого начала мне доставляло большую радость, что ко мне ни в коем случае не относились с подозрением. Эти люди были такими добродушными, что охотно принимали меня таким, каким я им и представлялся, и пока я был тактичен с ними, они сами вели себя так же по отношению ко мне. Вскоре они уже забрасывали меня всевозможными вопросами о моей жизни в Англии. Сколько мне лет? Долго ли я работаю учителем? Женат ли я?

Когда на последний вопрос я ответил отрицательно, последовало многословное и даже несколько грубоватое обсуждение, кто мне лучше всего подошел бы. Каждый из них, казалось, знал ту единственную, которая послужила бы мне идеальной парой.

В свою очередь, я много чего узнал об их жизни. Большинство рабочих оказались верующими. Хотя все они были христианами, но принадлежали, тем не менее, к совершенно разным конфессиям. Соперничество между церквями сродни соперничеству между футбольными клубами. Чтобы включиться в их разговор, я заявил, что придерживаюсь англиканства, – точно так же я объявил бы, что болею, скажем, за «Астон Виллу». Несмотря на веру в христианского бога, многие из них оставались очень суеверными, и потому, если вдруг возникали затруднения, каждый предлагал собственное решение проблемы. Когда однажды Клевер пожаловался на головную боль, вызванную главным образом вдыханием ядовитых паров краски в жарких классных комнатах на протяжении целого дня, тут же последовало множество предложений, как ему лучше всего излечиться, – в числе советов были и такие, как постоять на голове, употребить некое отвратительное варево, главным ингредиентом которого было что-то типа тухлой рыбы, или же доехать до соленого озерца и наглотаться тамошней тошнотворной воды – именно это средство Клевер и выбрал. Последовавшая рвота, очевидно, в миг его исцелила. Когда позже мы ехали назад в школу, он утверждал, что весьма доволен результатом.

Увы, стало совершенно очевидно, что недуг юного Габамукуни столь простым методом не излечить. Габамукуни, стильный юноша, испытывавший явное пристрастие к американским спортивным костюмам, кроссовкам и довольно диковинным здесь банданам, которые он повязывал по самые глаза, в действительности являлся смотрителем школьной площадки и с началом следующей четверти должен был также переехать на новое место. С помощью Клевера Габамукуни уже привел в порядок лужайки и высадил на квадратных клумбах многолетние растения – на фоне окружающей дикой природы упорядоченная аккуратность его трудов выглядела еще более впечатляюще. Габамукуни был дружелюбным парнем, всегда готовым прийти на помощь, однако необычайно тихим, что поначалу я объяснял его стеснительностью. Вскоре, однако, у меня появились подозрения, что тут проблемы значительно серьезнее. Хотя ему было едва ли больше двадцати, он поразительно быстро уставал и часто спал после обеда, к которому практически не притрагивался. Когда я однажды застал Габамукуни во время приступа кашля, перепачкавшего густой темной кровью бандану, которую бедняга прижимал ко рту, мы с Клевером отвезли его в лечебницу, располагавшуюся в небольшом торговом комплексе в нескольких сотнях ярдов вниз по дороге. Вернувшись через пару дней, Габамукуни потряс передо мной флакончиком с таблетками, однако каких-либо дальнейших объяснений давать не захотел. Поскольку коллеги его проявляли безразличие, хотя и без признаков враждебности, я лишь некоторое время спустя понял, в чем же заключалось дело.

Порой по вечерам бригада приглашала меня выпить в местный бар, «Крутой кабак», располагавшийся в подвальчике как раз за углом, возле строительного магазина. Пили они, разумеется, отнюдь не лимонад, так что, увы, чаяниям Лондонского миссионерского общества не было суждено осуществиться. Никогда прежде я не видел такого количества пива, загружавшегося в бар с черного хода в бутылках и выносившегося через парадный в желудках. К счастью, чтобы добраться до дома Грэхема, мне надо было всего лишь перебраться через дорогу да ускользнуть от двух кровожадных псин, которых непонятно почему звали Бэмби и Леди.

За время моего проживания в доме наши отношения отнюдь не улучшились, хотя, когда до собак дошло, что ужин им поставляю именно я, они вроде стали проявлять большую терпимость и в дальнейшем уже не пытались прикончить и сожрать меня. Время от времени, дабы оказаться на чуть более безопасном расстоянии от этих монстров, я уходил в «Старый дом», где провел первый вечер с Грэхемом. Само здание когда-то относилось к шахте, теперь уже заброшенной, а затем его по камню перенесли на теперешнее место, на берегу реки. Заведение это отличалось тенистым садиком и довольно приличным меню.

Поскольку бар находился в непосредственной близости от домиков для сафари, посетители его были и? большей частью выходцами с Запада, нежели местными уроженцами. Одной общей отличительной чертой всех этих экспатриантов была их тревожная чуждость. Африкандеры, южноафриканские британцы, зимбабвийцы (или родезийцы, как некоторые из них до сих пор, что выглядело совершенно нелепо, предпочитали себя называть, – это после двадцати-то с лишним лет независимости страны), британцы, французы, немцы, голландцы, китайцы и индийцы – все эти выпивохи собирались здесь, дабы превзойти друг друга в необычайных байках о своих приключениях в Африке: показатель бреда был весьма высок, и редко какому проезжавшему туристу они не умудрялись вскружить голову, поражая его россказнями об отчаянной храбрости, более основанными на фантазии, нежели на реальных событиях. Многие могли отследить проживание своей семьи на юге Африки на протяжении нескольких поколений, однако все они, практически без исключения, появлялись на поверхности современной Ботсваны подобно тем маленьким осторожным насекомым, что шныряют по огромному пруду, стремясь разузнать, что же ценного лежит в глубинах вод, но при этом неизменно ужасаясь, а вдруг их затянет и утащит на дно. Большинство приходило поодиночке, но к концу вечера оказывалось все в той же самой компании. Хотя тсвана продолжали развлекаться, совершенно не обращая на них внимания, со стороны белого меньшинства сложилось четкое представление, что вместе им не сойтись никогда. Если же между местным и экспатриантом все-таки возникало какое-либо взаимодействие, чаще всего по завершении разговора голубые очи воздевались к небу, а затем понимающе устремлялись на соотечественника, словно говоря: «Да, я знаю, что мы правы – ты и я». Подобное неприятие, враждебность, мелочная и хамская изолированность омрачали некоторые мои дни, проведенные в Африке, и я никогда этого не забуду и никогда этого не приму.

Сам бар принадлежал супружеской паре: Оливеру, дружелюбному немцу, обожавшему Wurst [55]55
  Колбаса (нем.).


[Закрыть], и его жене-китаянке Боан, умудрявшейся поддерживать некое подобие порядка даже глубокой ночью.

Многие экспатрианты собирались вместе, дабы поведать о своих ратных охотничьих подвигах – с полноприводными автомобилями да сверхмощными винтовками. Меня несколько раз приглашали в подобные компании, но когда я не выражал особого восторга относительно охоты на крупных животных, они махали на меня рукой и трепались уже только между собой.

– Да, то был величайший выстрел, когда я снял того жирафа. Помнишь? Наверное, с расстояния ярдов в тридцать, из двести семьдесят второго калибра. Зашел на выстрел сзади, и его чуть не разнесло. Вот это охота, мой bru [56]56
  Друг, брат (южноафр. диалект англ.).


[Закрыть]. – Огромный и пьяный, с тяжелыми веками, бородатый мужик отер ладонью воняющий пивом рот и простер длань в моем направлении. – Как тебя зовут, мой bru? – спросил он в третий раз.

– Уилл, – заерзал я, когда он хлопнул своей мокрой лапищей по моей нервно протянутой руке.

– Да, из него получится при-и-икрасный коврик, такой мягкий и красивый. Я даже не разрешу нашей горничной ходить по нему, он мне та-а-ак дорог. Дирк застрелил жирафа для меня, правда ведь, дорогой? – Ослепительно белокурая жена погладила рассказчика по бороде и животу и чмокнула его в волосатое ухо.

– Да, только для тебя, Карен, – ответил он, нежно поглаживая палец с ногтем, покрытым красным лаком. Ее второй подбородок затрясся от удовольствия.

– Ну, Уилл, ты ни за что не догадаешься.

– О чем? – спросил я с отвращением.

Она доверительно наклонилась ко мне.

– Наша горничная така-а-ая ленивая. Знаешь, она даже пол не вымоет, пока я не проснусь. – Поделившись со мной этим секретом, красотка принялась снова массировать рыхлые конечности своего мужа.

Чем дольше я смотрел на Дирка и его жену Карен, тем больше они меня ужасали – однако же, с сожалением должен признать, одновременно и очаровывали. Было в них нечто от grand guignol [57]57
  Букв, «большое кукольное представление» (фр.), по названию парижского театра ужасов (1897–1963); означает что-либо притягательное, ужасное и смехотворное одновременно.


[Закрыть]. Их сыновья, Эдвин и Эрвин, были еще похлеще. Этих кровожадных курильщиков двадцати с небольшим лет чаще всего можно было видеть с банкой пива в одной руке и помповым дробовиком в другой. Хотя законодательство, касающееся дикой природы и охоты в Ботсване строгое, в нем подробно оговариваются продолжительность охотничьих сезонов и список охраняемых видов, это, судя по всему, совершенно не волновало заносчивую парочку, считавшую страну своим собственным парком развлечений (так, увы, полагают не только они одни).

– Эй, па, посмотри, что у нас в bakkie [58]58
  Южноафриканское название пикапа.


[Закрыть]. Ни за что не догадаешься. Мы всего лишь подрезали ее, и она сломала шею. Это большая куду. – Эдвин, старший и более худой из братьев – оба они смахивали на собак-ищеек и носили прически из гладких длинных волос, перепачканные машинным маслом джинсы и футболки с оскорбительными надписями, – зашел как-то вечером в «Старый дом», одна рука у него была по локоть в крови.

Несмотря на значительный вес, Дирк на удивление резво соскользнул со своего стула и прогромыхал через дверь в ночь. Вскоре он вернулся и завязал важный разговор с несколькими своими приятелями, которые быстренько заключили с ним финансовую сделку. Когда они уходили, Эдвин и Эрвин раздавали отобранные куски еще сочившегося мяса, которые затем бросались в мешки в кузовах пикапов, дабы те по дороге домой не покрылись слоем африканской пыли.

В конце вечера отец и сыновья вели пьяную беседу. Карен несколькими часами ранее пришлось увести домой соседу – слишком уж она разгулялась. Когда я собрался было уходить и расплачивался за ужин с Боан, то нечаянно подслушал, как мальцы умоляли отца пересказать в третий раз за вечер, как он, Дирк, застрелил «кафра», намибийца, переплывавшего через Чобе. Немец был уверен, что этот «муна» плыл, чтобы что-нибудь украсть у него – «они всегда крадут, без этого не могут», – и тогда достал винтовку – «маузер двести семьдесят второго калибра, прекрасное оружие», – прицелился и нажал на спусковой крючок. Он был убежден, что попал. «Беда в том, что было темно, а ночью этих черномазых не видно, если только они не улыбаются».

Меня угораздило вновь пересечься с Дирком, когда я занимался ремонтом школы. Нам с Клевером пришлось немного поторопиться, чтобы закончить классные комнаты к началу четверти. Когда же работы были выполнены на должном уровне, мы смогли расплатиться с бригадой. Затем перед нами встала весьма серьезная задача по перемещению со старого места на новое инвентаря, осветительной арматуры, мебели и книг. Хотя в самой работе не было ничего особо трудного, все обернулось гораздо хуже, нежели я изначально себе представлял. И с подобным, увы, пока я жил в Африке, мне приходилось сталкиваться довольно регулярно.

Было совершенно очевидно, что, используй мы для перевозки вещей из пункта А в пункт Б только мой джип, нам ни за что не успеть вовремя. Мистер Хуссейн, владелец «Строительного мира», был готов любезно – я подозреваю, отчасти потому, что мы оставили в его магазине кругленькую сумму, – готов был одолжить нам безбортовый грузовик, который, будучи загруженным надлежащим образом, позволил бы справиться с работой за две-три ходки. К сожалению, из-за размеров этого транспортного средства для него требовался водитель с соответствующими правами, а Хуссейн не мог выделить нам кого-то из своих людей. Он искренне сожалел, но помочь нам действительно был не в силах.

И вот как-то вечером в «Старом доме» я спросил у Оливера, владельца заведения, не знает ли он кого-нибудь, кто имел бы необходимый нам грузовик и, главное, права.

– А попробуй поговорить с Дирком. По-моему, права у него были. Угости его парочкой пива, и я уверен, что он выручит тебя за вполне приемлемую цену. О, гляди-ка, вот и он сам. Дирк! Иди сюда, мой bru. Этому парню завтра требуется помощь. У тебя ведь еще остался твой старый грузовик и права в порядке? Уилл, это Дирк.

– Да, мы знакомы, я его помню, – ответил я, надеясь, что никто не заметил последовавший за этим вздох.

Дирк несколько агрессивно смерил меня взглядом, глубоко затянулся дешевой сигарой и с шумом выпустил дым через нос.

– И чего тебе от меня надо?

Я с некоторым сомнением объяснил ему, что оказался в затруднительном положении. Денег у нас немного, дал я понять, но я буду грузить сам и позову еще нескольких человек. Дирк озвучил цену, и я согласился. Как будто вполне справедливая.

– Хорошо, жди меня здесь завтра, в семь утра, лады?

– Да, конечно. Спасибо. До завтра.

И я унес ноги.

На следующий день рано утром – из-за жары это было единственное время, подходящее для физической работы, – мы появились у «Старого дома».

– О, утро доброе! Хорошо, что притащил мальчиков подсобить. – Выплюнув окурок сигары на колесо, Дирк залез в кабину грузовика.

Габамукуни – хоть и не до конца оправившийся, но все же настоявший на своем участии в акции – определенно был еще совсем юн, однако о Клевере и Баролонге, его брате, обоих примерно моего возраста, я не мог с уверенностью сказать, что они подпадали под категорию «мальчиков» [59]59
  Дирк употребляет английское слово «boy» в уничижительном значении «негр».
  Как я и ожидал, Габамукуни быстро выдохся и, как обычно тихо, спросил меня, не возражаю ли я, если он присядет и отдохнет.


[Закрыть]. Вдобавок они уже сами были отцами с полдюжины детей.

Дирк предложил мне сесть в кабине грузовика, а трем «мальчикам» велел залезть в открытый кузов. Мы молча двинулись по главной дороге, а я все поглядывал на пустое место между нами.

Доехав до старой школы, Дирк выпил чашку чая из термоса, который прихватил с собой, и разместился в тенечке, откуда стал руководить операцией. Меня это устраивало. Я не просил его таскать мебель, только водить грузовик.

– В чем дело? Чего это он разленился? Давай работай. Пошевеливайся!

Габамукуни с испугом посмотрел на Дирка, махавшего на него руками.

– Все в порядке, э-э-э… Дирк. Ему просто нездоровится. – Я подмигнул Габамукуни, который поспешил удалиться.

Дирк рыгнул и снова захлюпал своим чаем.

Когда мы втроем вынесли все содержимое одного класса, Дирк предложил, чтобы Клевер и Баролонг начали загружать в кузов парты, стулья и шкафы. Я тем временем принялся снимать со стен различное убранство. Внезапно через открытое окно до меня донеслись звуки ужаснейшей суматохи. Кто-то уронил парту, и она грохнулась в пыль с другой стороны грузовика.

Дирк взорвался:

– Эй, чувак! Ну почему ты не слушал, что я тебе говорил? Что, уши заложило? Чё не слушаешь-то? Небось потому, что ты тупой? Тупой, да? Ну ясно, тупой. Я тебя спрашиваю. Ты что, даже английского не понимаешь? Вы, черные, все одинаковые. Никогда не слушаете, когда вам говорят, что делать. Поэтому-то всегда и проебываете. Вы не только тупые, но к тому же еще и ленивые. А теперь оторви свою черную задницу от грузовика, подними парту и поставь, куда я тебе велел. Ну, кому сказано? Пиздец, просто невероятно! Давай! Шевелись! Не хватало мне еще тут из-за твоей тупости и лени ждать и зря терять время…

И так далее в том же духе. Привлеченный шумом к окну, я выглянул наружу и случайно поймал взгляд Баролонга. На его лице отражалась не просто пожизненная, но доставшаяся в наследство от целых поколений предков покорность. Ни малейших признаков гнева, одна лишь усталость. Я в ужасе отпрянул в класс, не в силах смотреть ему в глаза – и что хуже, гораздо хуже, – совершенно не в силах что-либо предпринять, дабы хоть как-то поправить положение. Горя от стыда, я принялся вытаскивать кнопки из плакатов, раздирая ногти в кровь, пока на улице снова не воцарилась тишина.

Гнев Дирка и возникшая вследствие него враждебность накалили атмосферу, и это чувствовалось почти физически, когда первая погрузка наконец-то была завершена. Выражая хоть какую-то молчаливую солидарность, я забрался с остальными в кузов. Каким-то образом нам удалось завершить перевозку без его дальнейших вспышек, но меня все еще тошнило от собственной трусости: я ведь так ничего и не сказал, когда он оскорблял людей. Еще больше меня замутило, когда в конце дня мне пришлось пожать водителю руку и поблагодарить за помощь.

– Дирк, хм, спасибо за все, – начал я, протягивая ему трясущейся от отвращения рукой пулы с узором зебры.

– Да не лезь ты со своим дерьмом, – выдохнул он облачко удушающего дыма от отсыревшего и размочаленного окурка сигары. – Ты ведь даже не африканец.

Он повернулся ко мне своей широченной спиной, рыгнул и пошел прочь.

Тяжелое чувство, оставшееся после сего неприятного эпизода, рассеялось с началом четверти – все искупал тот явный восторг, который выражали дети, увидев новую обстановку. А когда я вполне освоился, то научился сводить подобные мерзкие интерлюдии к минимуму. Вскоре жизнь в Касане наладилась и стала совершенно обычной – или, по крайней мере, стали казаться обычными те сюрпризы, что преподносили будни. Я попал в совершенно естественный мир, проявлявший себя совершенно непредсказуемо и способный полностью разрушить то, что при других обстоятельствах вполне могло бы стать чем-то привычным. Уверен, отчасти именно поэтому я и влюбился в Африку столь быстро и сильно. Хотя порой и бывали случаи, когда я был бы только рад вернуться назад, в уютную рутину.

Не успел я оглянуться, как настало первое утро новой четверти, и, нервничая словно школьник-новичок, я призадумался, во что же мне лучше всего облачиться в свой первый рабочий день. Я совсем уже остановил было выбор на своих лучших шортах, когда Леди и Бэмби вдруг подняли снаружи ужасающий лай. Я доверчиво открыл дверь – только для того, чтобы обнаружить, что на меня несется бабуин величиной с Кинг-Конга, преследуемый двумя ужасными псинами. Мне удалось захлопнуть дверь как раз вовремя. Раздалось три гулких, сотрясающих весь дом удара. Затем воцарилась зловещая тишина.

Через несколько минут я вновь медленно открыл дверь. Виляя из стороны в сторону, бабуин вприпрыжку бежал назад по дорожке, держась за ушибленную голову, а Леди и Бэмби тихонечко поскуливали, взывая к сочувствию. Я запер переднюю дверь и прошел к джипу, совершенно не в состоянии стереть с лица широкую довольную улыбку.