Текст книги "Ярость"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Близнецы с облегчением покинули устрашающее общество отца и дяди, но во дворе у сине-красного фургона их ждала мать и резким наклоном головы позвала их в свою гостиную.

Эта комната представляла собой логово колдуньи и знахарки, и обычно близнецам заходить сюда не разрешалось. Поэтому они вошли с еще большим страхом, чем в дом отца. У дальней стены стояли боги и богини их матери, вырезанные из ценных пород дерева, одетые в перья, шкуры и бусы, с глазами из слоновой кости и перламутра, с оскаленными зубами собак и бабуинов. Это было устрашающее сборище, и близнецы старались не смотреть на них.

Перед семейными идолами были разложены приношения: еда, мелкие монеты; на другой стене были развешаны пугающие принадлежности ремесла матери: тыквенные бутылки и глиняные горшочки с мазями и настоями, пучки сухой травы, шкуры змей и засушенные игуаны, кости и черепа бабуинов, стеклянные флаконы с жиром гиппопотама и льва, крокодилий мускус и другие безымянные вещества, которые гнили, бродили и пахли так отвратительно, что ныли зубы.

– Где амулеты, которые я вам дала? – спросила Кузава, их мать. Среди этих грязных, мерзких причиндалов и снадобий она казалась неуместно красивой: полное лицо, гладкая кожа, очень белые зубы и влажные глаза газели. Руки и ноги у нее были длинные и блестели от тайных волшебных мазей, а груди под ожерельями из слоновой кости и амулетами – большие и упругие, как дикие калахарские арбузы.

В ответ близнецы энергично кивнули, чересчур стесняясь, чтобы говорить, и расстегнули рубашки. Амулеты на тонких кожаных ремешках висели у них на шеях. Это были рога маленького серого дукера с залепленными каучуком открытыми концами; Кузаве потребовалось двенадцать лет, чтобы собрать волшебный состав, помещенный в рога. В него входили образцы всех телесных выделений Хендрика Табаки, отца близнецов, – его испражнения и моча, слюна и слизь из носа, пот и семя, ушная сера, кровь, слезы и рвота. Ко всему этому Кузава примешала сухую кожу с подошв его ног, обрезки ногтей, волоски из бороды, с головы и лобка, ресницы, выдернутые, когда он спал, засохшие струпья со шрамов и гной из его ран. Потом она добавила самые сильные травы и жиры, произнесла над ними слова силы и наконец, чтобы амулеты давали полную неуязвимость, заплатила огромные деньги могильщику, который специализировался на таких делах. И он принес печень младенца, сразу после родов утопленного родной матерью.

Все эти ингредиенты женщина поместила в рога дукера. Близнецам не разрешалось приближаться к отцу без амулетов. Сейчас Кузава отобрала амулеты у сыновей. Они были слишком ценны, чтобы оставлять их в распоряжении детей. Улыбаясь, она взвесила эти амулеты в своих изящных ладонях. Создание этих оберегов стоило всех расходов, терпения и тщательного применения магического искусства.

– Отец улыбнулся, увидев вас? – спросила она.

– Улыбнулся, как восходящее солнце, – ответил Рейли, и Кузава довольно кивнула.

– Были ли его слова добры, ласково ли он расспрашивал вас? – продолжала она.

– Когда он говорил с нами, он словно мурлыкал, как лев над мясом, – прошептал Веллингтон, по-прежнему устрашенный окружением. – Он спросил нас, каковы наши успехи в школе, и похвалил, когда мы рассказали.

– Это амулеты обеспечили его расположение, – сказала довольная Кузава. – Пока вы их носите, отец будет предпочитать вас всем остальным своим детям.

Она взяла два маленьких рога и склонилась перед центральной резной фигурой в ряду идолов – страшным изображением с львиной гривой, в котором жил дух покойной бабушки Кузавы.

– Хорошо охраняй их, почтенный предок, – прошептала она и повесила амулеты на шею фигуре. – Сохрани их силу до тех пор, пока они снова не понадобятся.

Здесь амулеты были в большей безопасности, чем в самых глубоких сейфах банков белых. Ни один человек не посмеет отобрать у духа бабушки амулеты, а из черных сил на это могут отважиться только самые могущественные, потому что фигура – могучий хранитель.

Кузава взяла сыновей за руки и увела из своей коморки на кухню; закрывая за собой дверь, она сбросила мантию колдуньи и вновь стала любящей матерью.

Она накормила близнецов, поставив перед ними полные чашки воздушной, рыхлой белой маисовой каши с масляными бобами и мясом, плавающим в чудесном жире, – так пристало питаться сыновьям богатого и влиятельного человека. Пока мальчики ели, она с любовью ухаживала за ними, расспрашивая, подшучивая, заставляя съесть больше; ее темные глаза гордо блестели. Наконец очень неохотно она разрешила им уйти.

Мальчики в радостном возбуждении убежали в зловонные улочки старого квартала. Здесь они были в своем мире. Мужчины и женщины улыбались им и здоровались, хвалили их и смеялись их остроумным ответам; они были всеобщими любимцами, а их отцом – Хендрик Табака.

Старая Мама Нгинга, толстая и седовласая, сидела перед дверью пивной, которой управляла от имени Хендрика; увидев мальчиков, она крикнула:

– Куда идете, малыши?

– По тайному делу, о котором нельзя говорить, – крикнул в ответ Веллингтон, а Рейли добавил:

– Но в следующем году у нас будет тайное дело с тобой, старая мама. Мы будем пить твой skokiaan и трахать твоих девушек.

Мама Нгинга заколыхалась от удовольствия, а девушки в окнах засмеялись.

– Детеныш льва, этот малыш, – говорили они друг другу.

Бегая по улицам, братья звали; из лачуг, из старых хижин, из новых кирпичных домов, построенных правительством, к ним выбегали товарищи, и вскоре следом за братьями шло пятьдесят мальчиков примерно одного возраста. Некоторые несли длинные предметы, тщательно завернутые и перевязанные ремнями из невыделанной кожи.

На дальнем краю пригорода окружавшую его сплошным кольцом изгородь прорезали. От случайного взгляда этот разрез скрывали кусты. Мальчики пробрались в проход и оказались на плантации эвкалиптов. Здесь под возбужденные разговоры они сбросили потрепанную европейскую одежду. Никто еще не был обрезан; их пенисы, которые уже начали увеличиваться в размерах, еще были увенчаны маленьким, сморщенным кожистым колпачком. Через несколько лет мальчики дорастут до возраста посвящения и должны будут выдержать изоляцию, трудности и боль от ножа. Это связывало их больше, чем племенные обычаи: они на всю жизнь породнятся благодаря ножу обрезания.

Они старательно сложили одежду: за всякую потерю строго спросят рассерженные родители, – голышом собрались вокруг драгоценных свертков и смотрели, как общепризнанные атаманы Веллингтон и Рейли Табака разворачивают их. Каждый получил форму воина племени коса – не настоящую, конечно, с бычьими хвостами, погремушками и головными уборами: настоящую они наденут только на церемонию обрезания – amadoda. Здесь были лишь детские поделки: шкуры бродячих собак и кошек, но мальчики надевали их гордо, как подлинные, перевязывали предплечья, бедра и лбы полосками шерсти и разбирали оружие.

Опять-таки это были не воинские ассегаи с длинными лезвиями, а всего лишь традиционные дубинки для драки. Но даже в руках детей эти длинные дубинки становились грозным оружием. Держа в каждой руке по дубинке, мальчишки мгновенно преобразились в вопящих демонов. Они размахивали дубинками и привычно вращали запястьями, так что дубинки свистели и пели в воздухе; они гремели ими одной о другую, сводили вместе, образуя непроходимый заслон; они прыгали, кувыркались и приплясывали, нацеливая друг в друга удары. Наконец Рейли Табака резко свистнул в свой роговой свисток, и все выстроились плотной дисциплинированной колонной.

Рейли повел их. Особым раскачивающимся быстрым шагом, высоко держа боевые дубинки, распевая воинские песни своего племени, они вышли с плантации и оказались в открытом холмистом вельде. Коричневая трава доходила им до колен, а в просветах виднелась шоколадно-красная почва. Местность полого спускалась к узкому ручью, скалистое русло которого лежало в крутых берегах; потом ручей снова поднимался навстречу светлому сапфиру неба высокого вельда.

Когда мальчики начали спускаться по склону к воде, далекая полоска неба разорвалась, на ней показалась длинная цепь раскачивающихся головных уборов – и появилась еще одна группа мальчиков, как и эти, в набедренных повязках, с голыми руками и ногами. Высоко поднимая дубинки, они остановились на вершине, увидели друг друга и завыли, как собаки, взявшие след.

– Зулусские шакалы! – завопил Рейли Табака, и его ненависть была так сильна, что на лбу проступила тонкая пленка испарины. Насколько уходит в прошлое племенная память, зулусы всегда были врагами; ненависть кипела у него в крови, глубокая и древняя. История не знает, сколько раз повторялась эта сцена, сколько тысяч раз на протяжении столетий вооруженные отряды зулусов и коса – импи– так смотрели друг на друга; запоминались только жар битвы, и кровь, и ненависть.

Рейли Табака высоко, едва не до плеч брата, подпрыгнул и дико завопил, и его мальчишеский голос в конце предательски перешел в девчачий писк.

– Я хочу пить! Дайте мне напиться зулусской крови!

Его воины запрыгали и закричали:

– Дайте нам зулусской крови!

Противоположные берега оглашали угрозы, оскорбления и вызовы, их доносил ветер. Затем оба импиодновременно двинулись вниз; распевая и прыгая, они спускались с крутых берегов в узкую долину, пока между ними не оказался только узкий ручей, и их командиры выступили вперед, чтобы обменяться новыми оскорблениями.

Зулусский индунабыл одних лет с близнецами. В поселке он ходил в тот же класс правительственной средней школы, что и они. Зовут его Джозеф Динизулу, он высок, как Рейли, и широкоплеч, как Веллингтон. Его имя и осанка напоминают всему миру, что он королевского зулусского рода.

– Эй вы, пожиратели гиеньего дерьма! – крикнул он. – Мы учуяли вас за тысячу шагов против ветра. От вони коса тошнит даже стервятников.

Рейли высоко подпрыгнул, крутанувшись в воздухе и подняв набедренную повязку, чтобы показать ягодицы.

– Я очищаю воздух от зулусской вони ветрами! – крикнул он. – Нюхайте, любовники шакалов!

И он пустил такие громкие и долгие ветры, что зулусы, стоящие перед ним, засвистели, выражая ненависть, и заколотили дубинками.

– Ваши отцы – бабы, ваши матери – обезьяны, – крикнул Джозеф Динизулу, почесывая подмышки. – Ваши деды – бабуины, – он изобразил обезьянью походку, – а ваши бабки…

Рейли прервал это оскорбительное перечисление предков, резко дунув в роговой свисток, и спрыгнул с берега к воде. Приземлился на ноги, легкий, как кошка, и перемахнул через ручей. Он оказался на противоположном берегу так быстро, что Джозеф Динизулу, не ожидавший столь скорого завершения перепалки, отступил перед этим натиском.

Десяток других мальчиков коса откликнулись на свисток и последовали за командиром, и яростное нападение Рейли отвоевало для его отряда плацдарм на противоположном берегу. Коса с пением, под свист дубинок собрались за ним и ударили в центр противостоящего импи. Рейли Табаку охватил боевой задор. Он был неуязвим, руки его не знали усталости, кисти и запястья работали так быстро и искусно, что дубинки зажили самостоятельной жизнью, находя слабые места в обороне противостоящих зулусов, ударяясь о плоть, стуча по костям, разрывая кожу, так что скоро покрылись свежей кровью. Ее капли блестели в свете солнца.

Казалось, он неуязвим, но вдруг что-то ударило его в ребра прямо под вскинутой рукой, и он ахнул от боли и неожиданного осознания своей человеческой хрупкости. Минуту назад он был богом войны, а теперь стал маленьким мальчиком, почти выбившимся из сил, которому очень больно и который так устал, что даже не может выкрикнуть очередной вызов; перед ним плясал Джозеф Динизулу – за несколько секунд он словно вырос на шесть дюймов. Снова свистнула его дубинка, нацеленная в голову Рейли, и только отчаянным защитным движением Рейли отразил удар. Отступил на шаг и огляделся.

Не следовало так безрассудно нападать на зулусов. Нет более коварного и хитрого противника, их главным приемом всегда было заманить и окружить. Зулус Чака, этот бешеный пес, родоначальник волчьего племени, называл такой маневр «Рога быка». Бычьи рога брали противника в «вилы», и грудью раздавливали его насмерть.

Джозеф Динизулу отступал вовсе не от страха или удивления – так ему велела подсознательная хитрость, и Рейли завел дюжину своих товарищей в зулусскую западню. Они были одни, остальные остались на том берегу ручья. Он видел их на том берегу поверх голов обступивших его зулусов, и во главе их стоял Веллингтон Табака, его брат, стоял молча и неподвижно.

– Веллингтон! – закричал Рейли срывающимся от усталости и страха голосом. – Помоги нам! Мы держим зулусского пса за яйца. Приди и ударь его в грудь!

На большее ему не хватило времени. Джозеф Динизулу снова набросился на него, и каждый его удар казался сильнее предыдущего. Грудь у Рейли болела, и тут новый удар пробил его защиту и пришелся в плечо, парализовав правую руку до кончиков пальцев. Дубинка вылетела из его руки.

– Веллингтон! – снова закричал он. – Помоги!

Вокруг падали его воины: некоторых сбивали, другие просто бросали дубинки и зарывались в пыль, умоляя пощадить их, а дубинки зулусских мальчишек поднимались и опускались, удары обрушивались на мягкую плоть, и воинственный зулусский клич звучал, как вой собак, преследующих зайцев.

– Веллингтон!

Рейли в последний раз увидел за ручьем брата, и тут удар дубинкой пришелся ему в лоб, сразу над бровью, и он почувствовал, как лопается кожа и теплая кровь заливает глаза. Перед тем как она ослепила его, он увидел лицо Джозефа Динизулу, перекошенное от воинской жажды крови. Ноги мальчика подогнулись, и он ничком упал на землю, а удары продолжали сыпаться на его спину и плечи.

Должно быть, он ненадолго потерял сознание, потому что, когда повернулся на бок и вытер кровь с глаз обратной стороной ладони, увидел, что зулусы всем отрядом перешли ручей, а остатки его импи в панике убегают к зарослям эвкалиптов; люди Динизулу преследовали их.

Рейли попытался встать, но опять начал терять сознание, и его голову объяла темнота. Когда он в следующий раз очнулся, его окружили зулусы, осыпая оскорблениями. На этот раз он сумел сесть, и тут шум стих и сменился напряженным ожиданием. Рейли поднял голову и увидел Джозефа Динизулу, который проталкивался сквозь ряды, насмешливо глядя на него.

– Лай, пес коса, – приказал он. – Мы хотим услышать, как ты лаешь и скулишь, прося пощады.

Рейли, у которого кружилась голова, вызывающе мотнул ею, чувствуя резкую боль под черепом от этого движения.

Джозеф Динизулу поставил ему на грудь босую ногу и сильно толкнул. Рейли был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и упал на спину. Джозеф Динизулу, стоя над ним, поднял набедренную повязку. Другой рукой он отвел кожаный мешочек, обнажив розовую головку, и направил струю мочи прямо в лицо Рейли.

– Пей, пес коса, – рассмеялся он.

Горячая моча пахла аммиаком и отчаянно жгла открытые раны на голове, и гнев, унижение и ненависть заполнили душу Рейли.

* * *

– Брат мой, я очень редко пытаюсь отговорить тебя от задуманного. – Хендрик Табака сидел на покрытом леопардовой шкурой стуле, упираясь локтями в колени и наклонившись вперед. – Дело не в самом браке: ты знаешь, я всегда уговаривал тебя взять жену, много жен, чтобы рожали много сыновей; я не одобряю не саму мысль о женитьбе; мысль о зулусах не дает мне спать по ночам. В этой земле десять миллионов других молодых женщин брачного возраста, зачем тебе зулуска? Я предпочел бы увидеть в твоей постели черную мамбу.

Мозес Гама негромко рассмеялся.

– Твоя забота обо мне доказывает твою любовь. – Он снова стал серьезен. – Зулусы – самое многочисленное племя на юге Африки. Сама численность не дает от них отмахнуться. Добавь к этому их агрессивность и воинский дух, и ты поймешь, что в этой земле ничего не изменится без участия зулусов. Если я не смогу заключить союз с этим племенем, все мои мечты пойдут прахом.

Хендрик вздохнул, хмыкнул и покачал головой.

– Давай, Хендрик, ты ведь разговаривал с ними. Разговаривал? – настойчиво спрашивал Мозес, и Хендрик неохотно кивнул.

– Четыре дня я провел в краале Сангане Динизулу, сына Мбежане, который был сыном Губи, который был сыном Дингаана, который был братом самого короля Чаки. Он считает себя зулусским принцем и не раз говорил мне, что его имя означает «Небо»; он роскошествует на земле в холмах под Ледибургом – эту землю подарил ему его старый хозяин генерал Шон Кортни. Здесь у него много жен и триста голов жирного скота.

– Все это я знаю, брат мой, – прервал его Мозес. – Расскажи о девушке.

Хендрик нахмурился. Он любил начинать рассказ с самого начала и не упускать никаких подробностей, пока не дойдет до конца.

– Девушка, – повторил он. – Старый зулусский мошенник стонет, что она луна его ночей и солнце дней, что никто никогда не любил дочь так, как он любит свою, и что он не позволит жениться на ней никому, кроме вождя зулусов. – Хендрик вздохнул. – День за днем слушал я перечисление достоинств этой зулусской самки шакала: как она прекрасна, как талантлива, что она сестра в правительственной больнице, что она происходит от длинной линии жен, приносивших много сыновей… – Хендрик замолчал и с отвращением плюнул. – Прошло три дня, прежде чем он упомянул то, что с самого начала было у него на уме, – lobola, выкуп за невесту. – Хендрик раздраженно развел руками. – Все зулусы воры и пожиратели навоза.

– Сколько? – с улыбкой спросил Мозес. – Какая ему нужна компенсация за брак с человеком из чужого племени?

– Пятьсот голов лучшего скота, все коровы, способные телиться, и все не старше трех лет. – Хендрик сердито сморщился. – Все зулусы воры, а раз он называет себя зулусским принцем, значит, он принц воров.

– Естественно, ты сразу согласился? – спросил Мозес.

– Естественно, я торговался еще два дня.

– И какова окончательная цена?

– Двести голов, – вздохнул Хендрик. – Прости, брат, я старался, но этот старый зулусский пес стоял, как скала. Это самая низкая цена за луну его ночей.

Мозес Гама откинулся на спинку стула и задумался. Цена была невероятно огромна. Хороший скот шел по 50 фунтов за голову, но в отличие от брата Мозес не питал неутолимой страсти к деньгам как таковым.

– Десять тысяч фунтов? – негромко спросил он. – Найдется ли у нас столько?

– Будет больно. Целый год мне будет так больно, словно меня избили хлыстом, – проворчал Хендрик. – Понимаешь ли ты, брат мой, сколько всего человек может купить за десять тысяч фунтов? За эти деньги я мог бы купить десять девушек коса, красивых, как райские птицы, пухлых, как цесарки, и со свидетельством о девственности, подписанным самыми авторитетными повитухами…

– Десять девушек коса не приведут ко мне зулусов, – оборвал его Мозес. – Мне нужна Виктория Динизулу.

– Lobola не единственное, что с нас требуют, – сказал Хендрик. – Есть еще кое-что.

– Что еще?

– Девушка христианка. Если ты возьмешь ее, других жен у тебя не будет. Она останется твоей единственной женой, брат мой. Прислушайся к человеку, который дорого заплатил за свой опыт: три жены – самое меньшее, что необходимо мужчине для довольства. Три жены будут с таким пылом оспаривать внимание мужа, что мужчина может расслабиться. Две жены – лучше, чем одна. А вот одна жена – одна и единственная – сделает пищу в твоем животе кислой и покроет твои волосы серебром. Пусть эта зулусская девка идет к тому, кто больше ее заслуживает, – к какому-нибудь зулусу.

– Передай ее отцу, что мы заплатим цену, которую он просит, и принимаем его условия. Скажи также, что, поскольку он принц, мы ждем от него свадебного пира, достойного принцессы. Нам нужна свадьба, о которой будут говорить по всему Зулуленду: от Дракенсбергских гор до самого океана. Я хочу, чтобы мой брак видели все вожди и старейшины, чтобы присутствовали все советники и индуны, чтобы явился сам король зулусов, и, когда все они соберутся, я буду говорить с ними.

– Можешь с таким же успехом разговаривать со стадом бабуинов. Зулус слишком горд и полон ненависти, чтобы понять твои слова.

– Ты ошибаешься, Хендрик Табака. – Мозес накрыл руку брата своей. – Это мы недостаточно горды и недостаточно сильно ненавидим. Наша гордость, наша слабая ненависть извращены и нацелены не на ту мишень. Мы тратим их друг на друга, на черных. Если бы все черные племена собрали всю свою гордость и всю ненависть и обратили против белых, разве те могли бы сопротивляться? Вот о чем я буду говорить на своем свадебном пиру. Вот для чего мы создаем «Umkhonto we Sizwe» – «Копье народа».

Какое-то время они молчали. Глубина видения брата, его страшная одержимость всегда пугали Хендрика и вызывали у него благоговение.

– Как угодно, – согласился он наконец. – Когда ты хочешь устроить свадьбу?

Мозес не раздумывал ни секунды.

– В полнолуние середины зимы. За неделю до начала нашей кампании неповиновения.

Они снова помолчали. Наконец Мозес встряхнулся.

– Значит, решено. Мы должны обсудить перед ужином что-нибудь еще?

– Ничего. – Хендрик встал и собрался приказать женщинам нести еду, как вдруг вспомнил. – А, еще одно. Белая женщина, та, с которой ты был в «Ривонии». Ты ее помнишь?

Мозес кивнул.

– Да, женщина Кортни.

– Та самая. Она прислала сообщение. Хочет снова тебя видеть.

– Где она?

– Близко, в месте, которое называется пещеры Сунди. Она оставила тебе номер телефона. Говорит, дело важное.

Мозес явно был раздражен.

– Я говорил ей, чтобы она не пыталась со мной связаться, – сказал он. – Предупредил, что это опасно… – Он встал и принялся расхаживать по комнате. – Если она не научится слушаться и держать себя в руках, для нашей борьбы она будет бесполезна. Белые женщины все такие – избалованные, непослушные и капризные. Надо проучить ее…

Мозес замолчал и подошел к окну. Его внимание привлекло что-то во дворе, и он резко крикнул:

– Веллингтон! Рейли! Оба сюда!

Несколько секунд спустя мальчики застенчиво вошли в комнату и остановились, виновато понурив головы.

– Рейли, что с вами случилось? – сердито спросил Хендрик.

Близнецы сменили шкуры и набедренные повязки на обычную одежду, но из ссадины на лбу Рейли сквозь грязную повязку проступала кровь. На рубашке багровели пятна, один глаз заплыл.

– Бабу!– начал оправдываться Веллингтон. – Мы не виноваты. На нас напали зулусы.

Рейли презрительно посмотрел на него и возразил:

– Мы договорились подраться с ними. Сначала все шло хорошо, пока кое-кто не предал остальных и не сбежал. – Он поднес руку к раненой голове. – Даже среди коса есть трусы, – сказал он и снова поглядел на брата. Веллингтон молчал.

– В следующий раз деритесь более жестоко и будьте хитрее, – отпустил их Хендрик Табака, а когда они выбежали из комнаты, повернулся к Мозесу. – Видишь, брат. Даже в детях нельзя ничего изменить.

– В детях наша надежда, – сказал Мозес. – Их, как обезьян, можно выучить чему угодно. Трудно переделать стариков.

* * *

Тара Кортни остановила свой старый потрепанный «паккард» на обочине горной дороги и несколько секунд стояла, глядя на раскинувшийся под ней Кейптаун. Юго-восточный ветер взбивал в белую пену воды Столового залива.

Она оставила машину и медленно пошла по краю, делая вид, что любуется дикими цветами, раскрасившими горный склон над ней. На верху подъема к небу вздымался серый бастион горы, и Тара остановилась, задрала голову и посмотрела наверх. Над вершиной плыли облака, создавая иллюзию, что гора падает.

Она снова украдкой взглянула на дорогу, по которой приехала. По-прежнему пусто. За ней не следили. Должно быть, полиция наконец потеряла к ней интерес. Уже несколько недель она не чувствует слежки.

Ее поведение вдруг изменилось, и она целеустремленно вернулась к «паккарду», достала из багажника небольшую корзину для пикников и быстро пошла обратно к бетонному зданию, в котором располагалась нижняя станция канатной дороги. Тара взбежала по ступеням, заплатила за билет в оба конца, и в это время служитель открыл двери залы ожидания и небольшая группа пассажиров прошла в гондолу и заняла в ней места.

Красная гондола рывком тронулась с места и начала быстро подниматься, вися на серебристой нити троса. Пассажиры восторженно ахали, глядя на открывающуюся панораму океана, скал и города внизу, а Тара тайком разглядывала их. Через несколько минут она убедилась, что среди них нет сотрудников тайной полиции в штатском, успокоилась и обратила внимание на великолепный вид. Гондола поднималась вдоль горного склона круто, почти вертикально. Эрозия выточила в камне почти правильные кубы, которые казались строительными глыбами замка великанов. Миновали группу скалолазов, поднимающихся в одной связке прямо по скале. Тара представила себя среди них, а пропасть – прямо под ногами, и головокружение заставило ее покачнуться. Ей пришлось крепче взяться за поручень, чтобы прийти в себя, и когда гондола остановилась на верхней станции на краю тысячефутового утеса, Тара вышла из нее с облегчением.

В маленькой чайной, построенной так, чтобы напоминать альпийские шале, за столиком ее ждала Молли; увидев подругу, она вскочила.

Тара подбежала к ней и обняла.

– О Молли, дорогая Молли, как я по тебе соскучилась!

Через несколько секунд они разомкнули объятия, немного смущенные своим проявлением чувств и улыбками других посетителей чайной.

– Не хочу сидеть на месте, – сказала Тара. – Меня чуть не разрывает от возбуждения. Пошли погуляем. Я прихватила сэндвичи и термос.

Они вышли из чайной и пошли по тропе, огибающей вершину. Среди недели на горе было мало гуляющих, и, пройдя всего сто ярдов, они оказались одни.

– Расскажи мне о моих старых подругах по «Черному шарфу», – велела Тара. – Я хочу знать обо всем, что вы делали. Как Дерек и дети? Кто сейчас работает в моей клинике? Давно ты там была? Ах, как мне всех вас не хватает!

– Спокойней, – рассмеялась Молли. – По одному вопросу за раз…

И она стала пересказывать Таре новости. На это ушло немало времени; болтая, они отыскали место для пикника и сели, свесив ноги с утеса, пили горячий кофе и крошками хлеба кормили пушистых маленьких даманов – горных кроликов, живущих в трещинах и расселинах.

Наконец запас новостей и сплетен истощился. Женщины сидели в довольном молчании. Нарушила его Тара.

– Молли, у меня опять будет ребенок.

– Ага! – засмеялась Молли. – Так вот чем ты была занята.

Она посмотрела на живот Тары.

– Ничего не заметно. Ты уверена?

– О, Молли, ради Бога. Я давно не плаксивая девственница. Поверь мне; я родила уже четверых. Конечно, уверена.

– Когда рожаем?

– В январе следующего года.

– Шаса будет доволен. Он любит детей. В сущности, если не считать денег, дети – единственное, к чему он проявляет чувства. Ты сказала ему?

Тара отрицательно покачала головой.

– Нет. Пока я сказала только тебе. Пришла к тебе первой.

– Я польщена. Желаю вам обоим счастья.

Она замолчала, заметив выражение лица Тары, и присмотрелась к ней внимательнее.

– Боюсь, для Шасы в этом будет мало радости, – негромко сказала Тара. – Это не его ребенок.

– Боже, Тара! Вот уж от тебя… – Молли замолчала и немного подумала. – Тара, дорогая, я собираюсь задать глупый вопрос. Но откуда ты знаешь, что это не Шаса постарался?

– Шаса и я… мы с ним… ну, мы с ним не были как муж и жена уже очень давно.

– Понятно. – Несмотря на дружбу, на хорошее отношение к Таре, в глазах Молли вспыхнул интерес. Это было так занимательно! – Но Тара, милая, это еще не конец света. Беги домой и спускай с Шасы штаны. Мужчины ужасные олухи, сроки для них ничего не значат, а если он начнет подсчитывать, подкупи врача: пусть скажет, что роды преждевременные.

– Нет, Молли, выслушай меня. Стоит ему увидеть младенца, и он все поймет.

– Не понимаю.

– Молли, я ношу ребенка Мозеса Гамы.

– Милостивый Христос! – прошептала Молли.

Поведение Молли показало Таре, в каком серьезном положении она очутилась.

Молли была воинствующей либералкой; для нее, как для Тары, люди не делились на белых и цветных, и все же ее ошеломила мысль, что белая женщина беременна от цветного мужчины. В их стране смешанный брак был уголовным преступлением, которое каралось тюремным заключением, но это наказание ничто по сравнению с гневом общества. Тару сразу изгонят из общества, она станет парией.

– Боже! – чуть смягчилась Молли. – Боже, Боже! Бедная Тара, какой ужас. А Мозес знает?

– Еще нет, но я надеюсь скоро увидеть его и сказать.

– Тебе, конечно, придется от него избавиться. У меня есть адрес в Лоренцо-Маркеше. Там врач-португалец. Мы посылаем к нему наших девочек из сиротского приюта. Он дорого стоит, но работает чисто и хорошо, не то что какая-нибудь грязная старуха в задней комнате, с вязальным крючком.

– Молли, как ты можешь так думать обо мне? Как ты можешь верить, что я убью собственного ребенка?

– Ты собираешься его оставить? – удивилась Молли.

– Конечно.

– Но, моя дорогая, он будет…

– Цветной, – закончила за нее Тара. – Да, вероятно, цвета кофе с молоком, курчавенький, с черными кудрями, и я буду любить его всем сердцем. Так же, как люблю его отца.

– Но я не вижу, как…

– Поэтому я и обратилась к тебе.

– Я сделаю все, что хочешь, скажи только, что.

– Найди мне цветную пару. Хороших приличных людей, лучше – у которых есть свои дети. Пусть заботятся о моем ребенке, пока я не смогу взять его к себе. Конечно, они получат столько денег, сколько понадобится, и гораздо больше…

Она замолчала и умоляюще посмотрела на Молли.

Молли с минуту думала.

– Думаю, я знаю подходящую пару. Они школьные учителя, и у них четверо своих детей, все девочки. Они сделают это для меня, но Тара, как ты собираешься скрывать это? Скоро будет заметно: с Изабеллой у тебя был такой большой живот! Шаса может не заметить, он слишком внимательно смотрит в чековую книжку, но твоя свекровь – чистой воды мегера. От нее ничего не скроешь.

– Я уже придумала, как это скрыть. Убедила Шасу, что заинтересовалась археологией, которая заменит мне политическую активность, и хочу поработать на раскопках в пещерах Сунди с американским археологом профессором Марион Херст, ты ее знаешь.

– Да, я читала две ее книги.

– Я сказала Шасе, что буду в отъезде всего два месяца, а когда уеду, буду все время откладывать возвращение. Сантэн присмотрит за детьми. Об этом я уже договорилась: она это любит, и, Господь свидетель, детям так только лучше. Она лучше меня умеет поддерживать дисциплину. К тому времени, когда моя любимая свекровь вернет их мне, они будут шелковые.

– Ты будешь скучать по ним, – сказала Молли, и Тара кивнула.

– Конечно, но ведь это только на полгода.

– Где думаешь рожать? – продолжала расспросы Молли.

– Не знаю. В обычную больницу или родильный дом я обратиться не могу. Можешь представить, что начнется, когда я предъявлю им коричневого младенца в белоснежных, только для белых, простынях в чистой больнице только для белых. Ну, у меня еще много времени, чтобы все устроить. Прежде всего надо уехать в Сунди, подальше от зловещего взгляда Сантэн Кортни-Малкомс.