Текст книги "Отказать королю."

Автор книги: Уэйт Эмерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

С несказанным удивлением и удовольствием взирала я на свое отражение. Передо мной стояла особа, выглядевшая гораздо старше моих пятнадцати лет, красиво одетая, победно улыбающаяся, уверенная в том, что справится со своей ролью в представлении.

Спустя короткое время мы – восемь девушек, одетых в одинаковые наряды, – укрылись за огромной деревянной стенкой, на которой был нарисован вход в грот, в то время как другая часть авансцены изображала эту пещеру внутри. Я вздрогнула при звуке фанфар, хотя и ожидала услышать рев труб. По этому сигналу раскрашенный занавес, скрывавший «пещеру» от взглядов зрителей, был отдернут.

Зрители – придворные, дипломаты, важные сановники – все как один замолчали в ожидании начала действия. Зазвучали флейты и тамбурины, принцесса вывела нас из пещеры, и мы начали спускаться по ступенькам ближе к зрителям. На второй ступеньке я засмотрелась на собравшихся в зале и чуть не упала. Они сидели с трех сторон на нескольких галереях, располагавшихся одна над другой и доходивших почти до потолка.

Потолок сам по себе был настоящим произведением искусства. На нем была нарисована земная твердь, окруженная со всех сторон морем. Изображение было выполнено с такой точностью, что напоминало огромную карту. Чуть ниже находился прозрачный занавес, расшитый знаками зодиака. Звезды, планеты и созвездия сверкали в свете сотен восковых свечей, стоявших в кованых подсвечниках и причудливых канделябрах. При виде этого великолепного зрелища у меня перехватило дыхание, и я чудом удержала равновесие и не нарушила наш строй.

С обеих сторон авансцены появились восемь джентльменов в масках, одетых венецианскими аристократами. Мы притворились, что никого не узнали, но нам сказали, что один из них – французский посол, а уж короля Генриха, даже в маскарадном костюме, не узнать было трудно.

Помимо роста, отец принцессы Марии выделялся статью и осанкой. И не мудрено: за что бы ни брался этот человек – будь то верховая езда, охота, стрельба, танцы, борьба, фехтование, – везде он первенствовал. К тому же его наряд по обыкновению был буквально усыпан драгоценными камнями. Хотя все «венецианцы» были одеты в камзолы красного бархата с шелковыми вставками и пуговицами из самоцветов, а на их плечах возлежали золотые цепи, только король позволил себе украсить камзол огромными бриллиантами чистейшей воды, а плечи у него были самые широкие. Рыжие кудри и смеющиеся серо-голубые глаза недвусмысленно подсказали мне, что это действительно наш повелитель. И хотя он был тогда уже немолод, его облик не мог не вызывать восхищения.

Все восемь «венецианцев», как и было задумано, присоединились к восьми девушкам на сцене. Теперь мы должны были начать наш танец перед придворными. В унисон с флейтами и тамбуринами зазвучали рожки и дудки. Полилась веселая мелодия. Меня взял за руку один из джентльменов, чье лицо покрывал сильный загар, свидетельствовавший о том, что мой партнер много времени проводил под солнцем. Я понятия не имела, кто это такой.

– Вы – не мисс Найт, – прошептал он.

– Она заболела, – прошептала я ему в ответ.

Он храбро попытался повести меня в сложном танце, и его попытка дорого ему стоила. Я очень волновалась, к тому же поверх тростниковых циновок пола был положен огромный кусок шелка, расшитый золотыми лилиями в честь французских гостей, поэтому я не один раз путалась в шагах и наконец пребольно наступила ему на ногу. В довершение всех неприятностей одна из булавок, которыми мой наряд был заколот на талии, впилась в руку моего несчастного кавалера так глубоко, что показалась кровь.

Когда танец закончился, мы сняли маски. Мы все искусно изобразили удивление оттого, что в наши ряды затесался сам король. Дамы присели в глубоком реверансе, мужчины поклонились.

– Сэр Николас Кэрью[63] к вашим услугам! – воскликнул мой галантный партнер, украдкой заматывая кровоточащую ладонь носовым платком.

В смятении я представилась и принесла извинения за причиненную ему рану.

– Мисс Лодж из Хартлейка? – переспросил мой визави. – Ну, тогда вы прощены, моя дорогая. Светоч Хартлейка – один из лучших жеребцов, которого мне когда-либо приходилось видеть.

– Значит вы... вы теперь хозяин этого прекрасного скакуна, принадлежавшего раньше моему отцу?

– Не я, мисс, а сам король. Я всего лишь главный конюший его величества. А вороного он получил в подарок – наверное, от вашего опекуна.

Зычный смех короля вдруг заполнил собой зал и заставил всех присутствующих повернуться в его сторону. Король поздравил свою дочь с прекрасным выступлением в пантомиме, но не ограничился этим, а жестом отеческой любви, казавшимся нечаянным, но на самом деле отрепетированным гораздо лучше нашего танца, снял с принцессы покрывавшую ее волосы бархатную шапочку, притворившись, что желает рассмотреть венок, украшавший ее голову. С кажущейся неуклюжестью он задел сетку для волос, и щедро покрытые серебристой пудрой локоны Марии волной рассыпались по ее плечам. Этим движением король Англии еще раз напомнил французским послам о девственности своей дочери – и о ее богатстве.

Вообще, всякие символы, знаки и прочие проявления куртуазности были при дворе в большом ходу. Да, признаюсь, пока мы путешествовали по замкам Уэльской Марки, я развлекала своих слушательниц выдуманными историями про отважных рыцарей и прекрасных дам, но здесь, при королевском дворе, его обитатели не просто слышали о мире фантазий – они жили в нем. Все джентльмены, и даже король, писали стихи и распевали песни в честь дам, которым они клялись в вечной любви. Эти дамы никогда не были их женами, как, впрочем, и любовницами, хотя пылкие поклонники объявляли себя их ничтожными слугами и верными рабами. По правилам куртуазности рыцарь возводил объект своего поклонения на пьедестал и беспрекословно выполнял все повеления избранницы. Он окружал ее восхищением и осыпал несчетными подарками, носил ее цвета и защищал ее честь на турнирах. А в ответ рассчитывал лишь на доброе слово или нежный взгляд, ибо такая любовь была единением сердец, но не тел. То была игра, но игра заразительная, и при дворе в нее играли на полном серьезе. Даже мы – юные фрейлины, служившие принцессе, – оказавшись при королевском дворе, начали изо всех сил осваивать искусство флирта, хотя и не имели достаточно возможностей, чтобы отточить свое мастерство.

Стояла теплая, напоенная весенними ароматами майская ночь. Официальная часть праздника завершилась в тот момент, когда мы сняли маски, но развлечения на этом не закончились. Король дал знак своим музыкантам играть павану[64]. Его величество обожал танцы.

Когда я повернулась к сэру Николасу, оказалось, что мой кавалер воспользовался возможностью и тихонько ретировался. Видит Бог, я его за это не винила, да и сама не хотела бы танцевать с ним еще. В то же время других джентльменов не отпугнула ни моя неловкость, ни скользкий шелк на полу. Перед тем как ответить на приглашение другого молодого человека, я успела вытащить злополучную булавку, дабы предотвратить дальнейшее кровопролитие.

Когда шелковое покрытие пола пообмялось, танцоры больше не оступались, и танцы затянулись далеко за полночь. Недостатка в кавалерах у меня не было. Некоторые из них были молоды и хороши собой, другие годились мне даже не в отцы, а в деды. Но я наслаждалась каждой фигурой каждого пассамеццо или сальтареллы[65], ибо наш обычный распорядок дня не предусматривал для принцессы и ее свиты участия в подобных увеселениях. Родители ее высочества предпочли оградить дочь от любого намека на фривольности и беспутство.

Когда пришло время последнего танца, король дал знак, чтобы французский посол повел в паване принцессу Марию. Королева уже давно удалилась, и его величество пригласил мисс Анну Болейн. В его выборе не было ничего предосудительного или нескромного, однако, двигаясь рядом в танце, я не могла не заметить самодовольного выражения на лице Анны.

ГЛАВА 16

Прошло менее двух недель, и до моих ушей дошел странный слух: говорили, что король обратился к некоторым высокопоставленным служителям церкви с вопросом, возможно ли аннулировать его брак с королевой Екатериной.

– Быть такого не может! – совершенно искренне воскликнула я, когда Эдит рассказала мне об этих пересудах дворцовой челяди.

– Провалиться мне на этом месте, если я вру, – ответила она обиженным голосом. Эдит очень старалась говорить «как благородные», но часто переходила на местный говор или использовала простонародные выражения, когда волновалась. – Тут все дело в мисс Анне Болейн. К тому же Роуз...

– Камеристка мисс Анны? – прервала я ее.

Эдит кивнула:

– Она толкует, что король со своей королевой ложа не делит уже давно.

– И что с того?

– Любовницы! – вдруг брякнула Эдит.

– Ну, ни для кого не секрет, что мужчины часто заводят любовниц. И это вовсе не значит, что король собирается жениться на одной из своих пассий. Или еще на ком-нибудь. Не стоит тебе, Эдит, пересказывать эти домыслы даже мне! Опасно так говорить о нашем государе. Ты же не хочешь, чтобы тебя обвинили в измене?

Эдит замолчала, сохраняя на лице выражение оскорбленной невинности, но того, что она мне успела рассказать, было достаточно, чтобы я забеспокоилась. Пусть королева Екатерина, по-видимому, уже и вышла из детородного возраста, так и не подарив королю наследника престола, но неужели он действительно намеревается избавиться от нее и взять в жены другую женщину в надежде, что та родит ему сына?

Ответ пришел сам собой – да, король пойдет на это, если получит согласие Папы Римского. У нас в семье такого не водилось, но я слышала о расторжении браков, особенно среди аристократов. Я вспомнила, что не так давно один из французских королей развелся с бесплодной женой и женился на другой женщине, дабы получить потомство[66]. Но королева Екатерина не была бесплодной. Она родила дочь, которая жила и здравствовала по сей день. Если король осуществит свой замысел, принцесса Мария станет таким же бастардом, как и юный Генри Фицрой.

Я места себе не находила от беспокойства и страстно желала обсудить услышанное с кем-нибудь старше и мудрее меня, но слишком хорошо понимала, что пересказывать злую молву неразумно и опрометчиво. В лучшем случае я была бы изгнана со службы за распространение ложных слухов.

Принцессе я тоже ничего не сказала. В первую очередь, я хотела просто потянуть время – вдруг слух окажется всего лишь слухом, не имеющим под собой никакого основания. Когда в конце июля принцесса Мария и ее родители воссоединились в Болье под Челмсфордом в Эссексе, где должны были прожить все вместе целый месяц, я решила, что это хороший знак и в королевской семье все в порядке.

Просторная королевская резиденция в Болье только что была перестроена. Фасад выложили красным кирпичом, а сам дом расширили, чтобы он мог вместить толпу придворных, сопровождавших короля, королеву и принцессу. Пристроили даже четыре ванные комнаты. Неописуемая роскошь!

Принцесса посещала свою мать каждый день, сопровождаемая двумя фрейлинами. В тот раз, когда наступила очередь моя и Марии Витторио, мать и дочь уединились в «секретных покоях» – маленькой комнатке вдалеке от королевской опочивальни, куда никто не мог войти без приглашения. Тогда я не придала этому значения.

Мария оставила меня дожидаться возвращения принцессы, а сама заговорила с одной из испанских придворных дам королевы Екатерины. Они вели беседу на испанском, и я вспомнила, что родители Марии состоят на службе ее величества. Потом я сравнила внешность собеседниц и поняла, что они – мать и дочь. Когда же их лица исказились в сходной гримасе беспокойства, я сама начала волноваться. Волнение сменилось сильной тревогой, когда Мария вернулась ко мне и села рядом, ибо я увидела в ее глазах блеск непролитых слез.

– Что стряслось? Какая беда приключилась? – шепотом спросила я ее.

Мария только покачала головой и ничего не ответила.

Теперь я с нетерпением ждала возвращения принцессы. Напряжение, сгустившееся в комнате, ощущалось почти физически. Меня раздражала неопределенность и еще больше – сознание того, что я не понимаю причин своего волнения. Пока мой тревожный взгляд перебегал с одного лица на другое, я увидела, что кто-то опечален, кто-то хмурится, а кто-то не может скрыть свою радость (правда, таких было совсем немного). Я не так хорошо знала придворных дам королевы, чтобы запомнить, как кого зовут, но с одной из фрейлин я разговаривала раньше – с мисс Анной Болейн. Ее нигде не было видно.

Я сказала себе, что отсутствие Анны еще ничего не значит. Королева взяла с собой свой, как говорится, «походный» двор, как и король, и принцесса. Лишние придворные были отправлены домой, где отдыхали в кругу семьи, чтобы вернуться на службу тогда, когда их венценосные хозяева окажутся в какой-нибудь из самых больших резиденций – в Ричмонде, Гринвиче или Виндзоре. Что касается фрейлин принцессы, то их «в строю» оставалось совсем немного: вскоре после того как мы прибыли в Болье, Сесилия Дейбриджкорт вышла замуж за Риса Мэнсела и оставила службу.

Когда принцесса Мария вернулась в комнату, где мы все сидели, она постаралась скрыть свои истинные чувства под маской невозмутимости, но я слишком хорошо ее знала, чтобы попасться на эту уловку. «Принцесса вне себя от горя...» – подумала я. Мое предположение подтвердилось тотчас, как только мы вышли с половины королевы. Вместо того чтобы вернуться в свои комнаты, ее высочество устремилась в крохотную часовню в западном крыле главного здания. Не замечая ничего и никого вокруг, она сразу же проследовала к алтарю и там опустилась на колени. Голова ее склонилась на грудь, но спина осталась прямой и несгибаемой, губы шевелились в беззвучной молитве.

Как предписывали правила, мы с Марией также опустились на колени за спиной нашей госпожи. Не знаю, как юная Витторио, но я точно не могла молиться, ибо мои мысли пребывали в полном беспорядке и в душе не нашлось истинного благочестия. К тому же я не знала, за что молиться. Единственное, что я решилась попросить у Господа, так это терпения.

Ее высочество замерла в своей безмолвной молитве на добрую четверть часа, а я тем временем украдкой принялась рассматривать убранство часовни. Помимо икон, фресок божественного содержания и пыльных статуй, она была украшена королевскими гербами. Они были вырезаны из дерева, раскрашены, позолочены и сверкали гораздо ярче украшений, предписываемых святой матерью церковью для места вознесения молитв.

Вдруг принцесса зашаталась. С тревожным криком я вскочила на ноги, чтобы подхватить ее до того, как она упадет на каменные плиты пола. Мария Витторио поддержала ее с другой стороны. Все еще стоя на коленях, принцесса обмякла в наших руках, слезы ручьем бежали по ее лицу. Она по-прежнему не произносила ни слова, не пыталась утереть потоки слез. Мы были одни в часовне, но принцесса так привыкла сдерживаться, что боялась открыться и излить душу даже двум своим самым преданным фрейлинам. Как такое возможно?

Нас с Марией Витторио внезапно захватила волна сочувствия и сопереживания этой двенадцатилетней девочке. Когда-то мы дали ей клятву верности, но сейчас были преданы Марии Тюдор не по приказу и не по обязанности. Я вдруг поняла, что готова сделать все, что в моей власти, чтобы спасти ее жизнь и защитить от невзгод. Я готова была сокрушать драконов подобно святому Георгию.

Когда я только начинала службу при дворе, то зачастую пропускала мимо ушей наставления леди Солсбери. Слишком часто графиня требовала от нас безоговорочного подчинения наследнице престола и самопожертвования. Но проводя целые дни бок о бок с принцессой, я полюбила ее, и слова «не щадить живота своего» более не казались мне смешными или нелепыми.

Мария Витторио тихо заговорила с принцессой по-испански. Ее высочество, нашедшая в себе силы выпрямиться и устоять на ногах без нашей помощи, ответила на том же языке. Услышав этот ответ, Мария страшно побледнела.

– В чем дело? Что случилось? – как будто бы со стороны услышала я свой собственный срывающийся и слишком громкий голос. Я тут же сдержала себя, ибо не стоило нам сейчас привлекать к себе внимание. – Что случилось? – повторила я уже шепотом.

Мария с трудом выдавила из себя:

– Королева сообщила нашей госпоже весьма огорчительную весть. Чуть более месяца назад король Генрих попросил у ее величества официального развода. Он желает жениться вновь, чтобы обзавестись наследниками мужского пола. Его величество уже отправил кардинала Вулси во Францию для переговоров с королем Франциском – он ищет невесту во французском королевском доме.

Сердце мое сжалось от жалости к принцессе. Стоя посреди часовни, она казалась такой одинокой... как маленький брошенный ребенок... Мария смотрела прямо перед собой невидящими глазами, губы ее тряслись, она не в силах была смириться с ужасным признанием, которое сделала ее мать. Как же тяжело быть королевской дочерью! Принцесса была слишком юной, чтобы нести это нелегкое бремя в одиночку. Отбросив дворцовый протокол, наплевав на правила, я порывисто бросилась к ней, схватила за руку, крепко сжала ее холодные пальцы, передав в этом жесте все утешение, всю любовь, на которую была способна.

С жалобным криком Мария Тюдор упала в мои объятия.

ГЛАВА 17

Когда королевский двор покинул Болье и вернулся в Гринвич, свита принцессы Марии двинулась своим путем: мы гостили то в одном, то в другом поместье, удаляясь все дальше и дальше от Лондона. В течение более чем двух месяцев мы почти не получали известий о том, что происходит при королевском дворе. Письма принцессе от ее матери были полны наставлений дочери о том, что той надлежит проявлять усердие в учении. И ни слова о том, что уже прозвали Великим Королевским Делом[67].

Без сомнения, старшие придворные дамы принцессы, в особенности графиня Солсбери, получали вести из «большого двора» и иногда даже присоединялись к нему, но мы – четыре оставшиеся фрейлины принцессы – вели жизнь столь же уединенную, как и она сама.

За молитвой следовали уроки, а за уроками – занятия для поддержания и преумножения телесного здоровья, и так каждый день. Единственная перемена, коснувшаяся меня, заключалась в том, что теперь я отвечала за наряды принцессы. Вскоре оказалось, что основная моя обязанность на этом поприще – постоянное сражение с пылью и грязью, пятнавшими драгоценные ткани. Особенно тяжело приходилось в поездках. Хотя каждый наряд помещался в отдельный мешок, а потом эти мешки складывались в деревянные сундуки, обитые кожей, содержать платья принцессы в чистоте все равно было сложной задачей. При носке они быстро покрывались пятнами от еды, свечного воска или чего похуже. Ткань протиралась там, где к ней пришивались или иным образом крепились драгоценности. Рукава цеплялись за гвозди и неровности дверных проемов и деревянной обшивки стен, подолы вытирались оттого, что волочились по земле и по полу. А самые тонкие ткани можно было вообще протереть насквозь, стоило применить щетку для одежды со слишком большим усердием.

К счастью, наряды принцессы можно было отправлять в ее гардеробную для починки. Помещение под нее всегда отводилось под личными покоями принцессы. Всеми делами там заправлял йомен, носивший титул «Хранителя гардероба ее высочества», а ему помогали грум, паж, который мог при случае подшить подол или подрубить рукав, и клерк[68]. Там хранились все туалеты Марии, а также запасы ткани и швейных принадлежностей для пошива новых платьев.

Хранитель гардероба Дженкин Кент, плотно сбитый, улыбчивый коротышка, выделял ткани из своего запаса мастерам швейных дел. Также в гардеробной что ни день трудился портной, занимавшийся перешиванием, перелицовкой и починкой одежды. У принцессы были также личный скорняк и вышивальщица. В течение нескольких недель, которые мы провели, переезжая из поместья в поместье, я познакомилась со всеми ними.

В конце октября мы отправились в Гринвич, чтобы участвовать в празднестве по случаю принятия короля Генриха в члены французского Ордена Святого Михаила[69]. Покои принцессы располагались рядом с покоями ее отца, но она редко виделась с его величеством и никогда – наедине. Принцесса решила, что пора привлечь к себе внимание своего венценосного родителя и заявила, что она и ее фрейлины желают участвовать в представлении, которое давалось во дворце в честь этого знаменательного события. Соответственно, принцессе понадобились особые костюмы, и вот меня, вооруженную длинным списком всего необходимого, отправили на встречу с миссис Пинкни – знаменитой мастерицей из Лондона, которая поставляла всевозможные изделия из лучших шелков, призванные оживить убранство участников маскарада.

Я спустилась в гардеробную, располагавшуюся в Гринвичском дворце там же, где и в других резиденциях, но значительно превосходящую по размерам сходные комнаты в других королевских апартаментах. Она была полна людей, и каждый был занят делом: подрубал, шил, кроил, чистил, подшивал. Все до одного портные и подмастерья были мужчинами. Комнату наполнял сильный аромат благовонных курений и дым от углей, горящих в нескольких каминах. Они не только отапливали помещение, но и служили для просушки, которой время от времени подвергали сложенную на хранение одежду.

Я без труда нашла миссис Пинкни, потому что она была единственной женщиной в гардеробной. Высокая, стройная, одетая на манер купеческой жены, она была занята беседой с мистером Кентом, который, отвечая, принужден был задирать голову, настолько она была выше его ростом.

Рядом с миссис Пинкни с ноги на ногу переминался юноша старше меня всего на год или два. В тонких руках он держал огромную плетеную корзину, обшитую кожей и обитую железными полосами. Он уставился на меня своими огромными карими глазами, а затем улыбнулся во весь рот, когда я резко остановилась, буквально прикованная к месту его пристальным взглядом.

Я нахмурилась, встряхнула головой и подошла ближе. Что этот юнец возомнил о себе? С чего это он так бесцеремонно уставился на меня? Или он думает, что может пялиться на любую девушку лишь потому, что у него кудрявые черные волосы, орлиный нос и лицо с крупными, мужественными чертами?

– А вот и мисс Лодж, – представил меня тем временем мистер Кент, обращаясь к миссис Пинкни. – Она выберет то, что нужно ее высочеству.

Последние слова мистер Кент проговорил с видимым облегчением и тотчас удалился. Он был счастлив переложить это задание на меня и вернуться к другим своим обязанностям. Я осталась с мастерицей по шелку и юношей, который, очевидно, был ее учеником или подмастерьем.

– Ну-ка, Рейф, покажи наши образцы, – распорядилась миссис Пинкни.

Парень опустил корзину на пол и открыл ее. Глазам моим предстал богатейший выбор изделий из шелка. Тут были ленты, нашивки, тесемки, позументы, игольное кружево, полотно, которым обшивали пуговицы, яркие нити для вышивания. Миссис Пинкни вынула из корзины поднос и показала мне кружева, искусно сплетенные из тончайших шелковых нитей, самого различного рисунка.

Она вынимала одну за другой кружевные ленты, приговаривая:

– Вот этим можно подвязать чепец, это подходит для отделки брыжей[70], а вот таким шнурком можно перевязать кошелек...

Меня же поразили тончайшие сетки для волос, всевозможные кисточки, бахрома и тесьма для отделки. Миссис Пинкни не предлагала такие крупные вещи, как рукава, верхние юбки, накидки. Мне сказали, что она и ее товарки по цеху занимаются только тем, что плетут и ткут из шелковых нитей различные мелкие изделия, чаще всего не шире обычной ленты, и не торгуют готовым платьем или большими отрезами тканей.

Я взяла несколько готовых шнурков, свитых из испанского шелка, на концы которых уже были надеты наконечники, и была поражена качеством работы. Однако, пока я их разглядывала, я не могла отделаться от чувства, что сама стала объектом пристального внимания со стороны подмастерья миссис Пинкни. Его взгляд буквально буравил мне спину.

Я откашлялась, чтобы скрыть смущение, и сказала:

– Ее высочество желает получить ленты, кружева и тесьму для нарядов, в которых она и ее фрейлины появятся на маскараде. Вы можете достать страусовые перья?

– Я достану все, что пожелает ее высочество.

– И проволоку для кринолинов?

Миссис Пинкни кивнула.

Я заглянула в список:

– Еще нам нужно тринадцать ярдов зеленой шелковой бахромы и пряденое золото[71] и серебро, которыми можно вышивать.

– Такие нити идут по три пенса за унцию, – прервала меня мастерица.

Я заколебалась. Никто не дал мне указаний, как будут платить за товар. К счастью, мистер Кент находился неподалеку. Он слышал наш разговор и тотчас отвел миссис Пинкни в сторону. Они принялись приглушенными голосами оживленно обсуждать условия сделки, а я осталась один на один с подмастерьем.

– Значит, во дворце будет маскарад, – проговорил он низким приятным голосом, звучавшим не хуже, чем у любого придворного. – А кем вы нарядитесь? Юной сарацинкой?[72] Венецианской принцессой?

– В Венеции нет принцесс![73] – резко бросила я.

Я почувствовала, что краснею. Юноша притворился, что перебирает содержимое своей корзины. Если он хоть что-то знал о Венеции, то он надо мной насмехался. Если нет, то я повела себя грубо и неучтиво, прямо указав ему на его невежество. И то и другое меня злило, хотя я не понимала, почему так переживаю из-за какого-то подмастерья. Я повернулась к парню спиной и уставилась в список, хотя к тому времени запомнила его наизусть.

Ее высочеству нужна была красная витая шелковая тесьма в итальянском стиле, чтобы обшить ею накидки, которые мы должны были носить на маскараде. И еще три гросса[74] более коротких готовых шелковых шнурков, чтобы подхватывать рукава, повязывать плащи, закреплять шляпы, шнуровать ботинки – и не только для пантомимы, но и на каждый день. Кроме того, требовались пуговицы, обтянутые синим шелком, и шелковые сетки для волос с золотой нитью.

– А король придет на представление, в котором будет участвовать принцесса? – спросил меня неугомонный ученик.

Я не ответила, надеясь, что Рейф – так, кажется, его звали – оставит эту тему. В конце концов, я гораздо выше его по положению: я служу принцессе, а он – представительнице гильдии ремесленников. Но юноша не отставал:

– Я слышал, будет еще и турнир. Как вы думаете, его откроет сама королева? Или ее «заместительница», которая так часто на праздниках сидит рядом с королем?

Я резко повернулась к нему лицом, вне себя от гнева. Меня больше рассердило даже не само предположение о том, что король имеет любовницу, а то, что простой слуга больше знает о раздоре между королем и королевой, чем их собственная дочь.

– Вам следует попридержать язык! – гневно бросила я. – Вы забываетесь!

Парень должен был бы смутиться. Я бы не удивилась, если бы он испугался. За любое публичное высказывание о частной жизни короля могло последовать весьма суровое наказание. Вместо этого он засмеялся. Смех у него был приятный, звонкий, но не раскатистый, как у его величества. Не походил он и на жеманное хихиканье, которое издавали некоторые придворные, дабы показать, что они разделяют веселье своего повелителя.

– Я говорю не больше других, мисс. Ухаживания короля за Анной Болейн давно стали притчей во языцех в Лондоне, равно как и его желание развестись с королевой.

«Интересно, он действительно такой храбрый или просто глуп?» – подумала я. Пока я, прищурившись, разглядывала его, тщась найти ответ на этот вопрос, он лишь широко улыбался мне в ответ, не отводя взгляда. В глубине его темно-карих глаз заплясали искры, а мне вдруг стало трудно дышать. «Наверное это оттого, что я его презираю», – сказала я себе и огляделась по сторонам, чтобы сосредоточить свое внимание на чем-нибудь другом.

Тут я поняла, что никто в гардеробной не обращает никакого внимания ни на меня, ни на Рейфа. А почему бы не воспользоваться моментом и не выпытать, что еще он знает? Я смело (возможно, даже слишком смело) сделала шаг к нему и, понизив голос, спросила:

– Вы имели в виду мисс Анну Болейн, когда говорили о «заместительнице» нашей королевы?

– Кого же еще? Все знают, что она спит и видит, как бы самой стать королевой вместо своей госпожи.

– Так-таки и все?

Я сомневалась в этом. Эдит часто пересказывала мне сплетни, которые слышала от других слуг. Но она ни разу не заикнулась о том, что мисс Анна собирается ни много ни мало выйти замуж за короля. Правда, в последнее время Роуз, камеристка Анны, перестала быть для Эдит верным источником новостей, как это было раньше. Неужели Роуз заставили принести клятву молчания или пригрозили выгнать со службы, если она будет продолжать давать волю языку?

– Вполне возможно, что Анна не прочь стать королевой, – сказала я Рейфу, – но ее желание никогда не исполнится. Даже если его величество сможет получить разрешение на признание своего брака недействительным, он женится на заморской принцессе. Именно так скрепляются союзы между государствами. И именно поэтому принцесса Мария в один прекрасный день выйдет замуж за короля или принца другой страны, – я была совершенно уверена в том, что говорила. – Король Генрих никогда не женится ни на одной из своих подданных. Ведь Англии от этого не будет никакой выгоды.

Рейф придвинулся совсем близко ко мне, и я почувствовала его теплое дыхание на моей щеке. От него слабо пахло корицей.

– Тогда почему король осыпает мисс Анну богатыми подарками? – спросил он.

– Откуда вы знаете об этом?

– А вы думаете, шелка и драгоценности с неба падают, даже если их желает приобрести сам король? Лондонским купцам заплатили полновесной монетой личные казначеи короля за кольца с изумрудами, за алмазы и рубины, оправленные в золото, за серебряные переплеты для книг.

«Так, значит, простые люди в Лондоне имеют гораздо больше свободы, чем те, кто служат при дворе, и не считают необходимым держать свои мысли при себе», – подумала я, а вслух заявила самым высокомерным тоном, на который была способна:

– Возможно, вы неправильно истолковали те немногие сведения, которые есть у вас. Придворные, и даже короли, часто играют в любовь. Они клянутся в верности госпоже своего сердца, называют ее своей возлюбленной, дарят ей подарки, но это не более чем галантная прихоть.

Брови Рейфа поползли вверх:

– Не может быть, чтобы вы были такой наивной, мисс! Любовницы короля не только слушают песенки в свою честь, но и греют ему постель. А откуда появился Генри Фицрой? Его что, ветром надуло?

– Допускаю, что мисс Анна действительно может состоять с королем в плотской связи, но не более того. С чего бы ему женитьсяна ней?