Текст книги "Сказки весеннего дождя"
Автор книги: Уэда Акинари
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
МОГИЛА МИЯГИ
Гавань Кандзаки в уезде Каванобэ провинции Сэтцу воспета во многих старинных преданиях. Суда из залива Нанива поднимались с грузом до Ямадзаки, а точнее – до порта Цукуси, однако в ненастные дни они заходили в Кандзаки, пережидая там непогоду.
В прежние времена место это носило название Ина, Ина-но-минато[14]14
Коммент. 1 (МОГИЛА МИЯГИ)
«Ина-но-минато» – означает «гавань Ина».
[Закрыть], ныне же весь край к северу от реки Инагава стали именовать уезд Каванобэ, что означает «Берег реки»; а раз река именуется Инагавой, стало быть, и уезд тоже следовало бы назвать Ина-но-каванобэ. Но в соответствии с высочайшим указом[15]15
Коммент. 2 (МОГИЛА МИЯГИ)
Имеется в виду указ, изданный в 713 г. императрицей Гэммэй в целях стандартизации написания географических названий.
[Закрыть], предписывавшим «все имена провинций, уездов и сёл изобразить двумя приличествующими иероглифами», иные названия удлинили, а иные укоротили. По большей части дело это увенчалось успехом, хотя случались и такие вот досадные нелепицы.
Во время стоянок в Кандзаки старшина судна и купцы, плывшие на корабле, сходили на берег и направлялись в весёлый квартал, где девы любви подавали вино и всячески угождали гостям.
У одного хозяина дома свиданий была куртизанка по имени Мияги. Она отличалась столь совершенной наружностью, что красоту её превосходила лишь добродетель души. Мияги была искусной танцовщицей, слагала танка и умела увлекать сердца мужчин. Но выходила Мияги не к каждому, ибо некий богатый молодой кавалер из близлежащего селенья Кояно, воспылав к куртизанке страстью, пожелал, чтобы к прочим гостям её не приглашали. Звали этого кавалера Дзютабэй Кавамори, и принадлежал он к одному из самых славных родов провинции Сэтцу. Ему сравнялось двадцать четыре; он был отменно красив и изящен в манерах. Целые дни проводил Дзютабэй в ученье, постигая науки и искусство сложения китайских стихов; в познаниях своих он состязался с учёными мужами из столицы, снискав себе немалую славу.
Пленившись прелестями Мияги, Дзютабэй сделался частым гостем в доме любви. Вскоре он уж и жить без неё не мог. Он стал покровительствовать Мияги и не позволял ей прислуживать прочим мужчинам. Да и сама Мияги привязалась к Дзютабэю всем сердцем и поклялась, что ни с кем, кроме него, не пригубит сакэ. Вознамерившись выкупить Мияги, Дзютабэй предложил хозяину изрядную сумму, на что тот сказал:
– Благодарствуйте за щедрость. Впредь не пошлю Мияги к гостям.
Отец Мияги был некогда влиятельным человеком в столице и дослужился до звания тюнагона[16]16
Коммент. 3 (МОГИЛА МИЯГИ)
Тюнагон – придворный советник среднего ранга.
[Закрыть], но за незначительную провинность был наказан и низведён до положения незнатного человека. Кормилица его жила в Кандзаки, к ней-то он и решил отправиться вместе с семьёй. Он не умел зарабатывать на пропитание, а те немногие деньги и ценности, что они захватили с собой из столицы, быстро иссякли. В отчаянии и тоске он проливал безутешные слёзы, и это приблизило его кончину.
Мать Мияги принадлежала к древнему роду Фудзивара и была предана супругу всей душой; когда муж был опозорен, она, вопреки дочернему долгу, не вернулась в родительский дом, а последовала за этим ненадёжным человеком в глухую провинцию. Узнав о таком её решении, родные написали ей: «Подумай о судьбе дочери. Девочке надлежит находиться при матери. Бери её и возвращайся скорей». Вот какие жестокие слова были в письме, однако это лишь усугубило её скорбь, но не поколебало решимости, – и мать Мияги даже не пожелала ответить родным.
Чтобы добыть денег на похороны супруга, она предала свои косодэ[17]17
Коммент. 4 (МОГИЛА МИЯГИ)
Косодэ – См. коммент. 6 к новелле «Улыбка мёртвой головы».
[Закрыть] и домашнюю утварь, полученную ею в приданое, но совершила поминальный обряд, как подобает.
Кормилица покойного мужа была женщина вдовая, одинокая и зарабатывала на жизнь шитьём. Но её жалких доходов едва хватало ей самой; положение матери Мияги делалось всё отчаянней, ей только и оставалось, что денно и нощно лить горькие слёзы, прижимая дитя к груди.
Однажды кормилица сказала:
– Если так будет продолжаться и дальше, нам скоро придётся есть землю, запивая сырой водицей. Что вы скажете мне тогда? Однако на днях ко мне подходил один человек. Он хочет взять вашу девочку в приёмные дочери и готов заплатить десять рё[18]18
Коммент. 5 (МОГИЛА МИЯГИ)
Рё – старинная монета.
[Закрыть] отступного. Это хозяин дома любви. Он живёт в Кандзаки уже много лет и очень богат. Дом у него – полная чаша. А уж как жену свою уважает – иному столичному кавалеру бы поучиться. Отдайте ему ребёнка. Тогда ваша дочка со временем встретит хорошего жениха и сможет позаботиться о вас…
Кормилица не скупилась на ложь и посулы.
– Какое счастье! – воскликнула мать. – Наконец-то нашёлся порядочный человек, который преисполнился состраданием к нам. Прошу, передай ему, что мы благодарны всем сердцем и просим прийти за ребёнком!
Несчастная мать не многое знала о презренной доле женщин из весёлых кварталов. Всё, что было ей ведомо, – это история девы Сиро из селения Торигай, что удостоилась чести предстать перед экс-императором Удой и сложить танка «У прибрежной птицы тидори…»[19]19
Коммент. 6 (МОГИЛА МИЯГИ)
…история девы Сиро… что удостоилась чести предстать перед экс-императором Удой и сложить танку «У прибрежной птицы тидори…» – Имеется в виду укарэмэ Сиро, героиня «Ямато-моногатари», сложившая танку: «Есть предел высоты / Полёта / У прибрежной птицы тидори, / Потому и горами, над которыми встают облака, / Любуются издали – вон они! (Пер. Л. Ермаковой). (Укарэмэ – девушки, увеселявшие вельмож танцами и стихами, а затем проводившие с ними ночь.)
[Закрыть]. А потому она согласилась без долгих раздумий.
Кормилица возликовала. «Ловко же я её провела!» – решила она про себя и поспешила к хозяину дома любви.
– Я сказала, что это для их же блага, и мать согласна отдать ребёнка. Но я хочу сегодня показать ей деньги…
Хозяин не раздумывая тотчас выложил нужную сумму.
– Вот, извольте взглянуть! – сказала старуха, вернувшись домой. – Человек этот очень богат, но не скупится на золото, до которого так падки другие. Вы должны нынче же вечером отправить к нему ребёнка. Я сама провожу! – Кормилице не хотелось, чтобы мать побывала в приюте любви.
– Делай, как сочтёшь нужным, – грустно молвила мать. – Только бедная девочка прежде не разлучалась со мной. Она будет плакать без матери.
Услышав эти слова, девочка возразила:
– Ежели на то ваша воля, матушка, я готова пойти куда надобно. Всё едино девушка, когда вырастет, покидает родимый дом и идёт жить к чужим людям… – Она рассуждала как взрослая.
– Что ж, попрощаемся, – покорно проговорила мать, прижимая к себе дитя. Она причесала Мияги, не отрывая глаз от её лица и безутешно рыдая.
– Ну хватит, пора, – торопила кормилица. – Денежки вы получили, так что ребёнок больше не ваш!
Не найдя, что ответить, мать только вздохнула.
Старуха взяла девочку за руку и скрылась за дверью.
Попав в оживлённый и шумный дом, наивное дитя пришло в восхищение.
– Здесь так чудесно! – радовалась Мияги.
– Какой прелестный ребёнок! – умилилась хозяйка. Она подала Мияги вкусные яства, нарядила в новое кимоно. Мияги мало смыслила в происходившем и лишь твердила в детском восторге, как она счастлива здесь. С первого дня она всей душой привязалась к хозяину и его жене.
Когда старуха собралась уходить, девочка попросила:
– Пусть матушка непременно навестит меня завтра!
Старуха пообещала, но, вернувшись домой, сказала другое:
– Девочка очень довольна. Ей хорошо там – у неё есть игрушки и книги. Не извольте о ней беспокоиться. Кстати, может быть, вы дадите два рё из тех денег? Ваш супруг, перед тем как скончаться, задолжал мне, а вернуть не успел. – И старуха поделила принесённые деньги. Возможно, она последовала законам династии Чжоу[20]20
Коммент. 7 (МОГИЛА МИЯГИ)
Династия Чжоу – династия в Древнем Китае (1027-249 гг. до н. э.). Была основана У-ваном, вождём племени чжоу, свергнувшим власть императора династии Инь.
[Закрыть], которые, как говорят, дозволяли взимать за посреднические услуги пятую часть дохода. Похоже, древние тоже пеклись о своих интересах…
– Я сама должна пойти туда, поговорить с хозяином, – настаивала мать. – Я должна быть уверена, что моей дочери хорошо.
Но кормилица возражала:
– Сперва надобно обновить ваше платье. Затем дождаться благоприятного дня…
Старуха всеми средствами старалась помешать матери. Та же, не понимая её уловок, плакала и умоляла:
– Дай мне увидеть моё дитя, взглянуть хоть одним глазком…
Она не осушала глаз, от тоски занемогла – и вскорости умерла.
Наступила пятнадцатая весна Мияги, и волосы ей уложили в высокую причёску. Однажды хозяин послал за ней:
– Тебя зовёт гость. Выйди и позаботься о нём, – приказал он.
Мияги была умна и сразу же всё поняла: «Я стала такой же девой любви, о которых читала в романах! Что ж, мне некого в том винить – ведь матушка сама отдала меня в этот дом…»
И Мияги примирилась с судьбой, хотя временами ей становилось невыносимо горько. Она всё более постигала тайны своего ремесла, и слава её становилась всё громче.
– Она просто красавица, – согласились все. – Куртизанки, достойной Мияги, давно не было в Кандзаки!
Многие оказывали ей внимание. Имя «Мияги» выбрал для неё сам хозяин – уж и не знаю, что он желал выразить этим.
…Вот как случилось, что она встретилась с красавцем Дзютабэем Кавамори и полюбила его. «Я не желаю видеть других мужчин», – сказала она ему. «Прекрасно!» – воскликнул тот и обсудил это дело с хозяином заведения.
– Как вам будет благоугодно, – ответил тот Дзютабэю. – До тех пор, пока вам не захочется взять её в жёны, Мияги не будет прислуживать посетителям наравне с прочими девушками. – Словно хотел сказать: «Этот цветок запрещается трогать».
Наступила весна. В начале третьей луны Дзютабэю пришла в голову мысль отправиться на прогулку:
– Поля и горы сейчас прекрасны. Поедем куда-нибудь вместе – куда ты пожелаешь!
Мияги слыхала, что как раз расцвела сакура близ храма Икута, в уезде Убара.
– Мы отправимся морем, – сказал Дзютабэй. – Погода благоприятствует нам.
И вот, выбрав день, они поехали любоваться цветущей сакурой…
Под ветвями, усыпанными цветами, было людно. Пирующие, натянув меж деревьями занавеси, пили сакэ и веселились вовсю. Но когда появилась Мияги, все в восхищенье признали, что красота её превосходит прелесть лепестков сакуры. «Мияги – самый прекрасный цветок!» – таково было общее мнение. Все взоры были прикованы к ней. Дзютабэй преподнёс Мияги припасённый к этому случаю богато изукрашенный веер. А Мияги, скромно потупив взор, прислуживала ему, следя за тем, чтобы чарка его всегда была полна. Сам Дзютабэй был в приподнятом настроении – то ли оттого, что день был погож, то ли оттого, что он был молод и явно гордился тем впечатлением, которое производила Мияги на окружающих.
Однако среди пирующих оказались такие, кому появление Дзютабэя с Мияги отравило всю радость дня. «Ну и красотка! Вот повезло… Нам бы такую!» – перешёптывались они, и пуще других завидовал Фудзидаю, начальник почтовой станции Кояно[21]21
Коммент. 8 (МОГИЛА МИЯГИ)
Начальник почтовой станции обычно обладал также полномочиями старосты селенья.
[Закрыть], приехавший повеселиться в компании лекаря по имени Тома и некоего молодого монаха. Они без конца переговаривались о чём-то и совсем утратили интерес к сакэ. Что же они задумали?..
Представив дело так, будто им срочно надо вернуться домой, а пешком теперь не успеть, Фудзидаю с приятелями наняли в гавани Минумэ-но-вада быстроходную лодку, взяли нескольких лишних гребцов и, точно «Небесная птица»[22]22
Коммент. 9 (МОГИЛА МИЯГИ)
«Небесная птица» – аллюзия на быструю, как ветер, волшебную ладью «Ама-но тори-бунэ» («Небесная птица»), упоминавшуюся в древнем своде мифов «Кодзики».
[Закрыть], домчались в Кояно на крыльях ветра. Весь путь обратно занял у них не более часа. Едва переступив порог дома, Фудзидаю отправил посыльного к Дзютабэю. «Дзютабэй! Повелеваем тебе предстать перед нами! – гласил приказ. – Государев гонец изволит быть проездом через Кояно и останется здесь до утра. Тебе надлежит принять высокого гостя и позаботиться об удобствах. Поторопись с приготовлениями».
Старый слуга, присматривавший за домом в отсутствие Дзютабэя, поспешил к начальнику станции.
– Хозяин уехал по делу и до утра не изволит вернуться. Сделайте милость, назначьте кого-то другого, – умолял он.
Но Фудзидаю был непреклонен.
– Я уже сообщил, что ваш дом готов к приёму гостей. Государев гонец скачет сюда.
– Но хозяина нету дома, – не унимался слуга. – Я не могу принимать высокого гостя в отсутствие господина.
Фудзидаю грозно нахмурился:
– Старый болван! Ты смеешь пренебрегать делами государственной важности?! Моя мать тяжко больна и прикована к постели, иначе я не остановил бы свой выбор на вас. Поторопись! Они с минуты на минуту будут здесь.
Старый слуга поспешил домой, но попросить совета ему было не у кого. Он только вздыхал и в отчаянии молился: «О милосердная Каннон[23]23
Коммент. 10 (МОГИЛА МИЯГИ)
Каннон, или Кандзэон (санскp. Avalokitesvara) – буддийское божество. Культ Каннон был чрезвычайно популярен в средневековой Японии. Каннон почиталась как богиня милосердия, заступница страждущих.
[Закрыть] храма Накаяма-дэра! Сделай так, чтоб у молодого хозяина выросли крылья и он вернулся домой!» Но боги не вняли его молитвам…
Тем временем от Фудзидаю явился новый посыльный: «Государев гонец негодует. Он сказал: «Человека, которому приказали принять гостей, не оказалось дома. Это неслыханная дерзость. Мы не остановимся в вашем селенье, а будем скакать всю ночь – до станции Сумиёси». Государев гонец приказал подать светильники, и нам пришлось спешно готовить факелы. Перед тем как отбыть, государев гонец повелел: «Немедля доставить Дзютабэя домой и со всей надлежащей суровостью наказать его за оскорбление. Подвергнуть его домашнему заключению». Гонец проследовал через наше селенье».
И хотя Дзютабэй по-прежнему не вернулся, по приказу начальника станции створки переднего входа забили бамбуковыми жердями.
Дзютабэю было неведомо о происшедшем, однако сердце его томилось недобрым предчувствием, и в тот день он возвратился довольно рано, в час Вепря[24]24
Коммент. 11 (МОГИЛА МИЯГИ)
Час Вепря – время с 9 до 11 часов вечера; 10 часов вечера.
[Закрыть]. Увидев заколоченные ворота, он пришёл в изумление. Старый слуга вышел к нему из бокового входа.
– Беда, господин! Начальник почтовой станции приказал запечатать ворота. Ступайте скорее к нему и умоляйте его о прощении!
Дзютабэй поспешил к Фудзидаю и смиренно выслушал его. Начальник почтовой станции был в сильном гневе:
– В этой луне был твой черёд предоставить кров высокому гостю, однако ты посмел пренебречь своими обязанностями и отправился развлекаться, даже не известив об этом меня. Но теперь ничего не исправить. Тебе надлежит оставаться под домашним арестом в течение пятидесяти дней! – И Фудзидаю удалился в дом.
Делать было нечего, Дзютабэй подчинился. «Цветы сакуры были прекрасны. Но налетел ураган, и осыпались лепестки… Я вынужден повиноваться», – вздохнул он.
На другой день Фудзидаю отправил Дзютабэю известие:
«Государев гонец изволил прислать письмо с почтовой станции Акаси. Оно гласит: «Мы были намерены провести ночь в Кояно, однако неблагоприятные обстоятельства вынудили нас продолжить путь, блуждая в кромешной тьме. Конь наш споткнулся и сломал ногу, и теперь мы должны плыть до Цукуси[25]25
Коммент. 12 (МОГИЛА МИЯГИ)
Цукуси – старинное название о. Кюсю.
[Закрыть] морем, в нарушение строжайшего государева запрета. Ежели мы не достигнем места нашего назначения в надлежащие сроки, то понесём суровое наказание. Не приведи бог, нам будут сопутствовать волны и буйный ветер… Конь был лучших кровей и стоил пятьсот канов[26]26
Коммент. 13 (МОГИЛА МИЯГИ)
Кан – старинная золотая монета крупного достоинства.
[Закрыть]. Вам надлежит возместить этот ущерб». Кто, кроме тебя, Дзютабэй, заплатит за это? Срочно пришли пятьсот канов. Кроме того, тебе надлежит уплатить за доставку сих денег в столицу императорскому гонцу. Это составит ещё тридцать канов».
И Фудзидаю приказал Дзютабэю немедля уплатить деньги, а также определил срок его заточения: «Не переступай порога дома ещё пятьдесят дней. Когда государев гонец закончит дела на Цукуси и на обратном пути изволит проследовать через Кояно, мы принесём ему свои нижайшие извинения».
Пока Дзютабэй томился под домашним арестом, Фудзидаю с лекарем отправились в Кандзаки и потребовали от хозяина дома любви: «Пусть Мияги выйдет и подаст нам сакэ».
Однако хозяин сказал:
– Господин Кавамори, из вашего же селения, вверил Мияги моим заботам. Он строго-настрого за претил ей прислуживать прочим гостям. Такова его воля. Сейчас он находится под домашним арестом, так что я не могу испросить у него дозволения.
Надо ли говорить, что этот отказ лишь распалил зависть Фудзидаю? Они вместе с лекарем пили сакэ до тех пор, пока физиономии их не стали вовсе багровыми.
– За эту провинность Кавамори отрубят голову. Такой красавчик – да, жаль его! – орали они во всю глотку, чтобы услыхала Мияги.
Наконец они ушли. Уныние овладело Мияги. В отчаянии она возносила молитвы Будде, умоляя пощадить жизнь Дзютабэя, десять дней постилась, затворившись от мира, но всё было втуне – добрых вестей не поступало. Тогда хозяин с женой сказали Мияги:
– Ты умрёшь, если будешь так себя истязать. Надобно думать о своём здоровье и терпеливо ждать господина Кавамори. Неужели ты поверила Фудзидаю? Он был во хмелю, к тому же его снедала злоба. Он хотел досадить тебе. Что же до господина Кавамори, то он уже уплатил пятьсот канов, и рано или поздно его выпустят на свободу, да будет милостива к нему судьба.
Мияги, воспрянув духом, принялась усердно читать и переписывать сутры, возложила цветы на домашний алтарь и зажгла благовонные курения. Она неустанно молилась милосердной Каннон храма Накаяма-дэра.
Тем временем Дзютабэй, всё ещё сидевший под домашним арестом, простудился и занемог. Прослышав, что некий лекарь Тома весьма сведущ в искусстве врачевания, он решил послать за ним.
Осмотрев Дзютабэя, тот объявил:
– Болезнь крайне опасна. Ваше счастье, что вы позвали меня. Ещё немного – и было бы поздно.
С самоуверенным видом он самолично составил какое-то снадобье.
В доме Дзютабэя не было женской руки, и никто не умел доглядеть за больным. Все только суетились, но что проку от этого? Тем временем Тома каждый день заглядывал к Фудзидаю – осмотреть его мать – и докладывал начальнику станции: «Дзютабэй всё ещё тяжело болен». Тот, приблизившись к самому уху Томы, шептал: «Я дам тебе часть из тех пятисот канов, если ты подменишь ему лекарство».
Лекарь, однако, качал головой: «Вы просите об опасных вещах. Считайте, что я ничего не слышал». Но однажды… «Впрочем, ему всё равно уже ничто не поможет», – проронил он, и хотя было ясно, что у Дзютабэя опухоль желудка[27]27
Коммент. 14 (МОГИЛА МИЯГИ)
Очевидно, Дзютабэй страдал раком желудка.
[Закрыть], Тома продолжал пользовать его аконитовым корнем, и вскоре Дзютабэй умер.
Фудзидаю не помнил себя от радости и уплатил лекарю целых сто канов – будто бы за другую услугу.
Узнав о гибели Дзютабэя, Мияги совсем обезумела от горя и всё твердила, что хочет последовать за возлюбленным. Хозяин тщетно пытался её утешить.
– Даже молитвы Будде не помогли. Видно, такая была у него судьба. Тебе следует позаботиться о заупокойном молебствии, чтобы возблагодарить усопшего за все благодеяния. – Но уговоры не помогали.
Между тем Фудзидаю, поздравив себя с удачей, стал наведываться к Мияги, пытаясь добиться её благосклонности ласковыми речами и обещаниями, но Мияги не уступала его домогательствам.
Утратив терпение, Фудзидаю позвал хозяина и выложил перед ним всё, что осталось от пятисот канов покойного Дзютабэя.
– Я плачу за Мияги. Пусть она будет моей один месяц, – сказал он.
Алчность властна над любым человеком, и хозяин Мияги не был исключением.
– Хоть два! – возликовал он. – А накинете ещё сколько-нибудь – так получите её хоть на всю жизнь.
И объявил Мияги:
– Господин Дзютабэй ушёл в мир иной, и теперь тебе не на кого опереться. Господин Фудзидаю – влиятельный человек, ты должна уступить ему.
Такое Мияги и в голову не приходило, и она не нашла, что ответить.
– Я купил тебя навсегда, – продолжал хозяин, – так что не думай, что тело твоё принадлежит тебе. Родители твои умерли, тебя некому поддержать. А я – вспомни, я растил и заботился о тебе. Узы, связывающие тебя со мной, крепче уз крови. Если ты лишишь себя жизни и последуешь за господином Кавамори, то не только нарушишь волю своей родной матушки, но и отплатишь чёрной неблагодарностью нам, твоим приёмным родителям. Положись во всём на господина начальника станции. Ну, ступай в гостиную и будь с ним поласковей!
Фудзидаю льстивыми посулами старался склонить к себе сердце Мияги:
– Если бы Дзютабэй и не умер, он всё равно не пожелал бы сочетаться с тобой законным браком. У меня нет супруги, так давай же доживём нашу жизнь в любви и согласии и станем друг другу опорой!
Многое, чего и на уме у него не бывало, говорил он Мияги и наконец добился желанного – Мияги поставила рядом с ним изголовье.
Но однажды лекарь Тома, пришедший вместе с Фудзидаю, хлебнул лишнего, и язык у него развязался.
– Цветущая сакура близ храма Икута была прелестна, жаль только, что так скоро осыпались её лепестки. Вечнозелёное дерево нашего Фудзидаю оказалось куда как более долговечным! – вопил Тома, дразня Мияги. – Ты пересела в надёжную лодку!
– Откуда вам ведомо про цветущую сакуру? – вскричала Мияги. – Выходит, вы лгали мне с самого первого дня? Нет, вы только вглядитесь в его лицо – это же воплощенье порока! Как, как удалось вам завлечь Дзютабэя-доно[28]28
Коммент. 15 (МОГИЛА МИЯГИ)
Доно – суффикс вежливости, добавляемый в японском языке к именам.
[Закрыть] в ловушку? Он так страдал… О, если бы он не умер, он бы сумел наказать вас за все ваши подлые козни! – Мияги едва владела собой. Сказавшись больной, она стала избегать встреч с Фудзидаю.
В те времена у всех на устах было имя высокомудрого Хонэна[29]29
Коммент. 16 (МОГИЛА МИЯГИ)
Хонэн-сёнин, или Энко-дайси (1133–1212) – основатель буддийской секты Дзёдо (Чистой земли).
[Закрыть] – священнослужителя высокого ранга, отмеченного высшей добродетелью. «Всякий, кто уверовал в благодатного Будду Амиду и возносит ему молитвы, легко войдёт в Рай», – проповедовал он. И люди – и благородного, и подлого звания – стекались к нему во множестве, истово повторяя «Наму Амида Буцу»[30]30
Коммент. 17 (МОГИЛА МИЯГИ)
«Наму Амида Буцу» – буддийская молитвенная мантра. Последователи секты Дзёдо считали, что достигнуть нирваны можно, лишь уверовав в Будду Амиду (санскp. Amitabha), который, ещё будучи Бодхисаттвой, поклялся, что не достигнет вечного покоя, пока не будет знать, что каждый, кто уверовал в него, возродится после смерти в его Раю – Чистой земле Западного мира. По учению Хонэна, для этого следовало произносить «Наму Амида Буцу» по 60 000 раз в день.
Учение Хонэна противоречило учениям прочих сект, требовавших религиозной дисциплины и подвижничества и утверждавших идею ограниченности возможностей Спасения. В 1207 г. Хонэн был сослан на о. Сикоку.
[Закрыть].
При дворе экс-императора Го-Тобы[31]31
Коммент. 18 (МОГИЛА МИЯГИ)
Экс-император Го-Тоба (1180–1239); правил с 1184 по 1198 г.
[Закрыть] были две знатные дамы – красавицы Судзумуси и Мацумуси. Уверовав сердцем в ученье святейшего Хонэна, они целыми днями твердили «нэмбуцу»[32]32
Коммент. 19 (МОГИЛА МИЯГИ)
Нэмбуцу – сокращённый вариант «Наму Амида Буцу».
[Закрыть], а затем бежали тайком из дворца, приняли постриг и стали отшельницами, вступив на Путь Просветления.
Государь сильно вознегодовал на Хонэна. Он всё размышлял, какое решение принять ему в связи с этим случаем, а тут как раз монахи с горы Хиэй[33]33
Коммент. 20 (МОГИЛА МИЯГИ)
…монахи с горы Хиэй… – Монастырь на горе Хиэй был главным оплотом буддийской секты Тэндай, противоборствовавшей учению секты Дзёдо.
[Закрыть] прислали на святейшего жалобу, где называли его «супостатом Будды». Государь, сочтя сие за благовидный предлог, повелел Хонэну удалиться в изгнание в провинцию Тоса[34]34
Коммент. 21 (МОГИЛА МИЯГИ)
Тоса – провинция, располагавшаяся на о. Сикоку.
[Закрыть].
Судно, на котором святейший Хонэн направлялся к месту изгнания, в тот день вошло в гавань Кандзаки. Хонэну предстояло продолжить путешествие морем, и он должен был пересесть на большой корабль.
Прослышав об этом, Мияги умолила хозяина отпустить её ненадолго: «Я хочу лицезреть святого Хонэна, испросить у него покровительства и вознести вместе с ним молитвы о будущей жизни Дзютабэя-доно».
Хозяин с женой согласились. «Это праведное дело», – сказали они и отправили Мияги в гавань на маленькой лодке в сопровождении верной старухи и девочки-служанки.
Лодка святейшего Хонэна уже начала отходить от берега, и Мияги, повернувшись к нему, прокричала:
– Я живу в этом мире, занимаясь презренным делом. Прошу, научите меня молитве благодатному Будде Амиде! – Она, обливаясь слезами, умоляла Хонэна. Святейший взглянул на Мияги.
– Я вижу перед собой женщину, решившую расстаться с жизнью, – проговорил он. – Как это прискорбно, как печально… – И, взойдя на нос лодки, он звучным и чистым голосом десятикратно сотворил молитву.
Мияги благоговейно повторяла вслед за ним слова молитвы и, когда замерло у неё на устах последнее слово, бросилась в волны.
– Веруй в благодатную силу молитвы! И достигнет твой дух Просветления! – прокричал святейший Хонэн вслед исчезнувшей под водою Мияги и удалился под навес. В этот миг поднялась приливная волна, и лодку с Хонэном быстро отнесло от берега.
Перепуганные служанки поспешили к хозяину рассказать о случившемся. Хозяин заплатил лодочникам, те прыгнули в воду и вытащили на берег тело утопленницы. Мост, куда волны прибили несчастную, с той поры так и прозвали Мостом Мияги.
Останки погибшей девы любви положили в гроб и схоронили у подножия холма, среди поля. Надгробный камень на могиле Мияги – память о преданьях минувших дней – высится там и ныне.
Несколько лет назад я, увлёкшись изысканиями[35]35
Коммент. 22 (МОГИЛА МИЯГИ)
В те годы Акинари увлекался исследованиями в области медицины и «кокугаку» – классической японской филологии.
[Закрыть], оказался в деревне Кандзима, что на южном берегу реки Кандзаки, и провёл там три года в полном уединении, поселившись в маленькой хижине. Прознав о могиле Мияги, я решил отыскать её и, расспросив местных жителей, однажды пришёл к холму. Надгробный столбик был шириною в раскрытый веер, а могила имела вид самый плачевный. Но это зрелище тронуло меня до глубины души. В память о Мияги я сложил стихотворение:
Летней цикады
Хрупкая оболочка —
Сколь преходяща
Жизни сей быстротечность!
В этой юдоли
Странствуем мы с рожденья,
Но так несхожи
Наши пути земные!..
Малым дитятей
Батюшку потеряла;
С матушкой милой
Разлучили злодеи её —
Неисчислимы
Горести этой жизни.
Воле недоброй
Безропотно повинуясь,
Девичью гордость
Утратила безвозвратно —
И ночь за ночью
На кораблях случайных —
О поруганье! —
В гавани проводила.
К каждому ложу,
Слоено жемчуг-трава морская,
Льнула послушно…
Где искать утешенья?
Стоило ль ей
В мир жестокий родиться,
К жизни презренной?
В злой тоске и кручине
Долгие годы
Дни и ночи она влачила,
Горько стеная.
О, как жизнь безысходна…
Только однажды
В час вечерний, закатный,
Волны речные
Стали ей изголовьем -
И колыхались,
Словно жемчуг-трава морская,
Чёрные пряди…
Средь равнины широкой,
В травах высоких
Положили её в могилу…
Имя той девы,
Столь бесславно почившей,
В песнях воспето,
Не забыто оно поныне.
В росах прохладных
Меж буйных трав затерялся
Камень могильный…
Кто придёт заросшей тропою
Возложить к нему приношенье?
Так сложил я, совершив приношенье на могилу Мияги.
…Слыхал я, что теперь уж и следа не осталось от той могилы. Однако стихи я сложил лет тридцать назад.
