Текст книги "Путешествие налегке (ЛП)"

Автор книги: Туве Янссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Простите, но позвольте мне поговорить об этом, нам необходимо попытаться понять, что же с ним произошло, не правда ли? Что он имел в виду всем тем, что сказал тогда, в тот раз, когда мы не слушали его, Анри? Мы не прислушивались, а это было важно!

Николь, глубоко вздохнув, произнесла:

– Ведь речь идет об учителе гимнастики из школы, не правда ли? Я слышала об этом. В самом деле печальная история. Но вы ведь почти не знали его?

Фло не слушала. Опустив лицо, обрамленное тяжелой копной волос, она пыталась вспомнить…

– Было что-то важное во всем, что проходит мимо тебя, потому что не… Нет, подожди немного. Он полагал, что все время, пока живешь, нужно…

Неужели теперь слишком поздно? Что было так важно?

Обернувшись к Николь, Анри быстро объяснил:

– Он ходил со своего рода листком протеста, ну вы знаете. И хотел, чтобы родители учеников подписали его.

– Вот как!

Фло выпрямилась и воскликнула:

– А мы не подписали!

– Флоренс, мой дорогой друг, этого всегда следует остерегаться. Никогда ничего не знаешь заранее. Они всегда имеют в виду совсем другое, а не то, что говорят, а потом ты увяз, Мишель и я понимаем это лучше, чем многие другие. Это может быть связано с политикой.

– Нет, речь шла о лесе.

– Фло, любимая, это не имеет ничего общего с тем делом!

Зазвонил телефон, и Николь быстро поднялась. Пока она отсутствовала, Фло спросила:

– Думаешь, он повесился?

– Милая Фло, оставь это. Не теперь!

Хозяйка вернулась. Неправильно набран номер.

Я думала, это Мишель. Вы не выпили ваш кофе? Позвольте, я добавлю немного горячей воды.

– Кофе! – воскликнул Анри. – Почему теперь не пользуются термосом! Я вспоминаю, как уютно бывало в те времена, когда мы с Мишелем выезжали рыбачить…

Но Фло повторила свой вопрос:

– Что ты имеешь в виду, говоря, что это не имеет ничего общего с тем делом?

– Ничего. Поверь мне, ничего. Это совершенно не имеет никакого отношения к лесу.

Николь отворила стеклянные двери, ведущие в сад. Моросил мелкий дождик, совсем слабо. Она ненадолго задержалась на пороге, вдыхая мягкий влажный ночной воздух. Ей хотелось, чтобы Мишель наконец вернулся домой, чтобы помочь ей, она хотела, чтобы у его компаньонов-бизнесменов не было бы жен. Красивая, высокая Николь горячо желала: пусть ту жизнь, что она создала из покоя и удовольствий, жизнь, насколько это возможно не нарушаемую всем уродливым и непонятным, что вторгается извне, оставят в покое. Почему бы им не поговорить о чем-нибудь приятном, ведь это так легко?

– Леса, – сказала она, отодвигая незаметно графин с коньяком чуть подальше, – я всегда была очарована лесами. Однажды у нас с Мишелем выдалась совершенно свободная неделя в Дании. Эти неправдоподобные буковые леса! Тогда тоже была весна. Совершенно невероятно! Анри, не попробуете ли сигару?

– Да это же наша с Мишелем старая любимая марка!

Они улыбнулись друг другу.

– Знаете что, – сказала Фло, – я люблю запах сигар. Ощущение, словно никто и ничто не торопится.

– Это так верно! – благодарно воскликнула Николь. – Не то что сигареты! Немного «Виши»?

– Нет, спасибо!

Фло рассматривала красивую хозяйку дома, та внезапно показалась ей такой дружелюбной и простой, она почти застенчиво взяла ее за руку и доверилась ей.

– Николь, возможно вам понятно, я все время думаю об этом. Ощущение такое, что ему причинили зло, не подписав этот листок.

Телефон зазвонил снова, и снова номер оказался неправильным. Вернувшись, Николь пылала благородным негодованием.

– Флоренс, милая, – сказала она, – какая была бы разница, если бы подписали? Возможно, совесть Ваша стала бы чище. Вообще-то, приходило ли вам когда-нибудь в голову, что испытывать угрызения совести чрезвычайно претенциозно. Где-то я читала, что когда люди умирают, были ли они дружелюбны или недружелюбны, все равно их мучает нечистая совесть, это просто свойственно людям, и нечего принимать это всерьез. Мучает ли ваших мальчиков нечистая совесть? Нет! Они наверняка гоняют мяч или что-то в этом роде.

Наступила абсолютная тишина.

– Минутку, – сказал Анри. – Послушайте теперь меня. Вы обе! Его ученики, в том числе наши мальчики, побывали там и разрезали колючую проволоку во многих местах.

– Они сделали это! – воскликнула Фло. – Как прекрасно!

– Но как им это удалось? Думаю, это могло бы вас утешить! – сказала Николь.

Фло рассмеялась.

– Видите ли, моя дорогая Николь, они приняли это всерьез! Это ли не доказательство их благородства, или нет? Они не пожимали плечами и не отмахивались от всего этого как от скучной истории!

Николь медленно краснела.

– Говорили о каком-то зачете. Возможно ли, что они в самом деле сдают зачет? Обыкновенному учителю гимнастики? А он не справился с этим, пошел и… о Боже! Что он должен был сделать?

Анри ответил весьма кратко:

– Влезть в петлю. Чтобы стать штатным директором школы гимнастики.

– А он не мог этого сделать?

– Нет. Он пытался ежегодно…

– Он пошел и повесился. На веревке? Он был старый? Или слишком толстый?

Фло поднялась из-за стола.

– Он был единственным человеком, который что-то попытался сделать. И он хотел этого так сильно, что смог умереть за это. И никто ему не помог!

Николь была уже по-настоящему взволнована, она выдавила из себя:

– Ему, вероятно, пришлось, карабкаться наверх самому!

– Николь, – предупредил ее Анри.

Некоторое время было тихо, слышался лишь шум автомобилей, проезжавших за стенами дома.

– Флоренс, – сказала Николь, – я понимаю, вы пережили неприятные минуты, я понимаю вас прекрасно, абсолютно! Но неужели его так утешило бы теперь, если бы вы написали свое имя на его листе. Вы только подумайте!

– Не знаю. Возможно, в утешении нуждаюсь я… Но я не слушала его. Он что-то говорил о том, что мы несчастны и даже не знаем об этом, стало быть, ничего лучше уже быть не могло… Неужели все так просто, Анри? Что было так просто? Имело это отношение к природе?

– Фло, не начнем ли мы понемногу собираться домой?

– С выступлениями этих зеленых давным-давно покончено… – начала было Николь, но ее резко прервали.

– Этих зеленых, говорите вы, зеленых! Вы не понимаете! Вообще-то здесь нет ни единого цвета, который можно было бы назвать зеленым, даже трава по-настоящему не зеленая, здесь одни только ужасные декоративные цвета – совершенно безвкусные! Нет, не говори ни слова, я знаю, что веду себя плохо! Где мои очки, я имею в виду другие, те, что были на мне, когда мы приехали!

Анри протянул ей очки и сказал:

– Николь, я в самом деле думаю, что нам пора собираться домой!

– Правда, пора? А я подумала о маленьких бутербродах на ночь?

– В другой раз. Кроме того, у нас дома мальчики.

– Конечно, естественно. Как они вообще-то поживают?

– Чудесно! Просто чудесно!

– Николь, – сказала Фло, – я знаю, я была ужасна. Это непростительно. Но вы, вероятно, должны были бы все понять, если бы увидели его. Он был в каком-то смысле таким невинным. И любознательным, и интересующимся всем, и готовым рисковать. А теперь скажите мне – как кто-нибудь из нас сможет справиться с чем-либо, если такой человек, как он…

– Дорогая Флоренс, естественно, вы взволнованы; право же, легко сделать людей боязливыми и неуверенными, играть в лесу в Тарзана^[6] и говорить, что все могло бы быть таким простым и счастливым, а потом пойти и повеситься. Думаю, это значит обмануться. И стать несчастным, не зная об этом. Какая мысль! Если не знаешь об этом, то, верно, ты не несчастен!

– Конечно, можно быть таким, как он! – воскликнула Фло. – И он не обманывал никого, это мы обманули его!

Она потянулась за коньяком и наполнила свой стакан:

– Я желаю, пусть что-нибудь будет так же важно для меня, чтоб я могла умереть за это!

После этих слов она прошла через стеклянные двери.

Зазвонил телефон. Анри ждал, он очень устал. Но вот Николь вернулась. Звонил Мишель, просил передать большой привет и сказал, что вернется, как только сможет.

– Вы, верно, можете остаться еще немного? Бутерброд на ночь? Мишель будет так разочарован!

Они оба посмотрели в сад. Фло не было видно.

Анри сказал:

– Может, подождем немного?

– Не думаю, что будет дождь, – заметила Николь. – Мы собирались поставить в саду небольшую скульптуру – фавна или мальчика, который держит рыбу.

– Думаю, надо мальчика.

– Думаете? Он будет стоять посредине. Мы уберем эти кусты, у них такой захламленный вид, нельзя ведь жить в джунглях, не правда ли?

– Нет, – сказал Анри.

– За стеной как раз есть дерево, но оно затеняет всю площадку, где пьют кофе.

– Естественно, – ответил Анри. – Может, выйдем и немного подышим?

Фло было нехорошо. Что-то случилось с ее очками, и стены вокруг травянистого прямоугольника лужайки казались совершенно нереальными – они подступали все ближе со всех сторон. Она уронила свой стакан на пол из терракотовых плиток возле садового гриля.

– Николь! Какая ужасная, ужасная стена!

Фло подошла вплотную к Николь и продолжила:

– Что бы вы сказали о ком-то, я говорю, о ком-то, кто могучим скачком перелетел бы через вашу стену, просто перелетел, о том, кто в сто раз умнее и нежнее нас, кто просто явился, легкий как перышко и свободный, и стоял бы там, и смотрел сквозь стену, и знал!..

Николь ответила, очень тихо и безжалостно:

– Предположительно с помощью лианы? Или, может, веревки? Не так-то легко улавливать ваши хрупкие намерения и мысли, милая Флоренс, уж не Тарзана ли вы имеете в виду, или своего рода Иисуса, или, возможно, вашего замечательного учителя гимнастики?

– Всех! – закричала Фло. – Всех! Но, если бы он явился, вы никогда не узнали бы его и никогда не приняли бы! Я знаю это.

Она растянулась на траве, подперев лицо руками.

Анри сказал:

– Николь, я сожалею!

– Не огорчайтесь. Я так легко все забываю. Не хотите остаться в комнате для гостей? Это не причинит никакого беспокойства!

– Спасибо, спасибо, но мы, пожалуй, поедем домой. Через некоторое время.

– Но она ведь не может лежать на земле, трава совсем мокрая…

– Пусть поспит.

Он бережно обнял Николь за плечи и сказал:

– Вы самая лучшая жена, которая могла быть у Мишеля. Вы подходите друг другу! Фло и я тоже подходим друг другу. Не можем ли мы немного посидеть здесь молча? Нет, ни слова! Пусть будет тихо.

Они сели на стулья возле садового гриля. Ночь была необычайно теплая для такой весны. Они слышали только шум проезжавших мимо машин. Николь откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

– Анри? Знаете… мне становится чуточку жутко, когда ночью совсем тихо.

– В самом деле?

– Да, чуточку неприятно. Даже страшно! Здесь ведь постоянно толпится народ, у Мишеля столько знакомых, но когда они уезжают, а он засыпает, слышишь только шум машин, что почти всю ночь проезжают мимо. Но есть такое время, когда даже машины не проезжают. Понимаете, тогда стоит абсолютная тишина.

Анри зажег одну из сигар Мишеля.

Она продолжала.

– А это дерево за стеной, что отбрасывает тень…

– Да, это дерево?

– Один мальчик как-то влез на него. Соседи послали его сюда спросить, не засорился ли и у нас сток. И вместо того чтобы позвонить, он перебрался через стену с помощью веревки.

Анри сказал:

– Возможно, он играл в Тарзана… – и резко оборвал самого себя.

– Он выбрался обратно так же?

– Я не следила за ним.

Фло села в траве и спросила:

– Когда у вас засорился сток? Не засорился? Николь, вечер был очень приятный. Я прощаю вас. Мы все прощены.

Она поднялась и вошла в дом.

– Николь, – сказал Анри.

Он искал нужные слова, и она тотчас пришла ему на помощь:

– Благодарить не за что. Так мило принимать вас у себя. Вы должны как-нибудь прийти, когда Мишель будет дома. Вы все взяли? Ничего не забыли?

Ее большие синие глаза были так же красивы, как всегда, в них не читалось и тени недовольства.

Она добавила:

– Вы знаете, дорогой друг, все забывается так легко.

В машине Фло заснула. Проснувшись через час, она спросила:

– Надо мне написать ей письмо?

– Нет, не думаю. Не надо тревожить людей, которые легко забывают.

– Почему ты не злишься? Ты больше никогда не сможешь взять меня с собой туда.

– Конечно смогу. Лучше как можно скорее!

Она немного посмотрела на него, а потом по-прежнему стала глядеть прямо пред собой. Начинающийся дождь придал блеск асфальту. Через полуоткрытое окошко автомобиля к ним доносился аромат мокрой травы.

Через некоторое время Анри рассказал о дереве, на которое он забрался, когда был малышом. А потом не осмелился спуститься обратно вниз, он просидел там весь день напролет.

– Я жутко боялся, – сказал он. – А еще страшнее казалось то, что все будут смеяться надо мной.

– Кто-то пришел и спас тебя?

– Нет. Я слез вниз сам. Я плакал от испуга. А потом снова вскарабкался вверх, в тот же миг.

– Да, – сказала Фло. – Понимаю.

Немного машин было на шоссе той ночью. Анри представил себя Николь, которая лежала и прислушивалась к шуму автомобилей, они появлялись по одному, и ее одиночество становилось еще больше. «Великолепная женщина, – думал он. – По-видимому, жить с ней легко. У меня – женщина с трудным характером. Все хорошо!»

Когда они подъезжали к своему дому, он почти мимоходом спросил:

– Что это значит: быть несчастным и знать об этом?

– Возможно, это не так опасно, – ответила Фло. – Думаю, это не так опасно. Думаю, если знаешь об этом, это не опасно.

Мальчики уже легли спать. Анри завел будильник и собрал бумаги, которые ему нужны были для работы назавтра. Платье Фло было покрыто пятнами от земли и травы, он замочил его в ванной.

Переписка

Дорогая Янссон-сан,

пишет Вам девочка из Японии. Мне тринадцать лет и два месяца, восемнадцатого января исполнится четырнадцать. У меня есть мама и две младшие сестренки. Я прочла всё, что Вы написали, а потом читала ещё раз и думала про снег и одиночество. Токио очень большой город. Я учу английский и очень стараюсь.

Я люблю Вас и мечтаю стать такой же старой и мудрой, как Вы.

Посылаю Вам одно хайку на японском про цветы сакуры. Вы живёте в лесу?

Извините, что пишу Вам.

Желаю Вам здоровья и долгой жизни.

Тамико Атсуми.

Дорогая Янссон-сан!

Прошлый день рожденья был для меня очень важным. Ваш подарок мне очень дорог. Все любуются Вашим подарком и картиной с маленьким островом, на котором Вы живёте. Она висит над моей кроватью.

Сколько одиноких островов в Финляндии? Могут ли все, кто хотят, на них поселиться?

Я хочу жить на острове. Я люблю одинокие острова, люблю цветы и снег, но описать всё это Вам не сумею.

Я учусь очень прилежно. Я читаю Ваши книги на английском. На японском Ваши книги на них не похожи. Почему они совсем разные?

Я думаю, что Вы счастливы. Берегите хорошенько Ваше здоровье.

Желаю Вам долгой жизни.

Тамико Атсуми.

Дорогая Янссон-сан!

Вот уже целых пять месяцев и девять дней как я жду от Вас весточки. Получили ли Вы мои письма? Получили ли мои подарки? Я о Вас скучаю.

Я стараюсь хорошо учиться.

Хочу рассказать Вам про свою мечту. Я мечтаю увидеть чужие страны, говорить на их языках и понимать их. Я хочу говорить с Вами, хочу, чтобы Вы говорили со мной. Чтобы Вы рассказали, что чувствуешь, когда вокруг нет домов, а на дорогах не видно людей. Я хочу понять, как можно писать про снег. Хочу сидеть у Ваших ног и учиться у Вас.

Я собираю деньги на поездку.

Посылаю Вам ещё одно хайку про очень старую женщину, которая видит далекие синие горы. Она не видела их, когда была молодая, а теперь ей до них не добраться. Это очень красивое хайку.

Берегите свое здоровье.

Тамико.

Дорогая Янссон-сан,

Вы отправились в далёкое путешествие, Вас не было дома целых шесть месяцев. Куда Вы ездили, Янссон-сан? И чему научились в этой поездке? Может быть, Вы взяли с собой кимоно? Оно цвета осени, а осень – пора путешествий.

Вы писали, что время летит очень быстро, но, когда я думаю о Вас, оно тянется медленно. Я хочу стать старой и мудрой, как Вы.

Ваши письма я храню в тайнике, в красивой шкатулке, и читаю их, когда солнце садится.

Тамико.

Милая Янссон-сан,

значит, вовсе не обязательно быть старой, чтобы писать рассказ о том, что знаешь, что чувствуешь, о чём мечтаешь, чего ждёшь.

О, милая Янссон-сан, стало быть, когда пишешь рассказ, не надо думать о том, что считают другие, надо оставаться наедине со своим рассказом и чувствовать себя по-настоящему одинокой.

Теперь я поняла, что значит любить того, кто от тебя далеко, и поспешу написать об этом.

Вот еще одно хайку, оно про ручей, который так радуется весне, что всем становится весело. Перевести его я не успею.

Напишите, когда мне приехать. Деньги я накопила, и надеюсь, что на поездку мне дадут стипендию.

Какой у вас самый красивый месяц для нашей встречи?

Тамико.

Дорогая Янссон-сан,

Спасибо за короткое письмо.

Я поняла, что лес в Финляндии очень большой и море большое, а Ваш дом очень маленький. Это красивая мысль, что с писателем нужно встречаться лишь в его книгах.

Я всё время учусь.

Желаю Вам долгой жизни.

Ваша Тамико Атсуми.

Моя Янссон-сан,

сегодня весь день шёл снег, я научилась писать про него.

Сегодня умерла моя мама.

В Японии, когда становишься старший в семье, из дома нельзя уезжать, да я и сама не хочу. Надеюсь, Вы поймёте меня, Янссон-сан.

Спасибо Вам.

Шлю Вам стихотворение Лан Ши Юаня, великого древнего китайского поэта. На Ваш язык его перевели Альф Хенрикссон и Ван Тэу Йи:

«Ветры глухие доносят резкие крики диких гусей.

Сколько снега вокруг! А небо холодное, серое.

Что я могу тебе подарить на прощанье?

Только синие горы, но они будут вечно с тобой».

Тамико.

Дачник

С самого начала было ясно, что никому в Баккене не понравился этот худенький, хмурый одиннадцатилетний парнишка. Вид у него был какой-то голодный, но жалости и естественного желания приласкать он почему-то не вызывал. Быть может, отчасти из-за того, как он смотрел на них на всех, вернее, наблюдал за ними пристальным, отнюдь не детским взглядом. Наглядевшись вдоволь, он, словно маленький старичок, произносил длинную витиеватую фразу. И надо же ребенку так выпендриваться!

Будь Элис из бедной семьи, было бы легче простить ему все это, но его дорогая одежда, шикарный чемодан и папина машина, на которой его привезли к парому, не свидетельствовали о бедности. Он приехал по объявлению, после разговора по телефону. Фредрикссоны взяли ребенка на лето по доброте душевной и, разумеется, за небольшую плату. Аксель и Ханна давно говорили о том, что городским детям нужны свежий воздух, лес, вода, здоровая пища, и вот наконец решили, что пора действовать. Им еще только предстояла подготовка к летнему сезону, большинство лодок еще лежало в сарае, некоторые из них нужно было привести в порядок.

Мальчик привез хозяйке букет роз.

– Ну к чему было беспокоиться! – воскликнула польщенная Ханна. – Это, поди, твоя мама, Элис, прислала?

– Нет, фру Фредрикссон, – ответил Элис. – Она замужем за другим. Это папа купил.

– Как любезно с его стороны. А что, подождать нас он не мог?

– К сожалению, не мог, у него важная конференция. Он велел передать вам привет.

– Вот как, понятно, – сказал Аксель Фредрикссон. – Тогда садитесь в лодку, поплывем домой. Ребятишки тебя ждут не дождутся. Какой у тебя шикарный чемодан!

Элис объяснил, что чемодан стоит восемьсот пятьдесят марок.

Лодка у Акселя была довольно большая, прочная рыбацкая моторка с кабиной, он построил ее сам. Парнишка не без опаски сел в лодку.

Как только его обдало брызгами, он ухватился за банку и зажмурился.

– Сбавь-ка скорость, слышишь! – велела Ханна мужу.

– Так ведь он может сидеть в кабине.

Но Элис не захотел уходить в кабину и за всю дорогу ни разу не взглянул на море.

У причала их с нетерпением ждали ребятишки: Том, Освальд и малышка Камилла, которую в семье все звали Миа.

– Ну вот, – сказал Аксель, – это Элис, он Ровесник Тому, будете играть вместе.

Элис ступил на мостки, подошел к Тому, подал ему руку, поклонился и представился:

– Элис Грэсбекк.

Столь же церемонно он представился Освальду, на Миу он только взглянул. Она отчаянно захихикала и закрыла рот руками. Они вошли в дом. Аксель нес чемодан, Ханна – корзину с покупками. Она поставила на плиту кофейник, бутерброды были уже готовы. Ребятишки уселись за стол и уставились на Элиса.

– Погодите налетать, – велела Ханна, – Элис – гость, пусть он первый и берет.

Элис привстал, слегка поклонился, взял бутерброд и сказал, что для этого времени года погода стоит необычайно жаркая. Дети продолжали, как завороженные, таращить на него глаза, а Миа спросила:

– Мама, отчего это он такой?

– Умолкни, – оборвала ее мать. – Элис, попробуй лосося. Мы в прошлый четверг поймали четыре штуки.

Он снова привстал и заявил, что удивляется, как это лосось еще водится в такой загрязненной воде. Потом сообщил, сколько лосось стоит в городе и кому по карману его покупать. Им всем как-то стало не по себе.

Вечером Том пошел прополоскать в море помойное ведро, Элис увязался за ним и принялся болтать без умолку про загрязненную воду, про асоциальных элементов, способствующих загрязнению всего земного шара.

– Он чокнутый, – заявил Том. – С ним и говорить-то нельзя. Он только и знает, что нести какую-то муть про загрязнения. Да еще что почем.

– Уймись, – ответила мать, – он наш гость.

– Тоже мне гость! И чего он всюду таскается за мной?

И это была чистая правда. Куда бы Том ни шел, Элис плелся за ним: в лодочный сарай, на берег к сетям, к поленницам дров – словом, повсюду. И все время приставал к Тому с вопросами, например:

– Что это ты делаешь?

– Разве не видишь? Черпак, вычерпывать воду.

– А почему вы не купите пластмассовые ведерки?

– Еще чего! – презрительно ответил Том. – Черпаки удобнее. Только делать их приходится долго, они должны иметь специальную форму.

Элис кивнул с серьезным видом:

– Понятно, да еще с орнаментом! Только жаль такую красивую вещь.

– Это почему?

– Ведь все равно мир погибнет, так и пластмассовые ведерки сошли бы!

И снова принялся болтать про атомную войну и про Бог знает что – без умолку.

Элиса поселили в комнате Тома на чердачном этаже, над кухней, в маленькой комнатушке с наклонным потолком и видом на луг. По вечерам Элис аккуратно и нудно сворачивал и развешивал свою одежду, ставил ботинки ровненько, правый к левому, и заводил наручные часы.

– Послушай-ка, – сказал ему Том, – зачем это ты так стараешься? По-твоему, атомная война может начаться в любую минуту, ну хоть завтра утром. Ведь тогда все полетит к чертям, как огурцы Фриберга.

– Какие огурцы? – спросил Элис.

– Да это просто поговорка такая.

– Что за поговорка? Кто такой Фриберг?

– Ложись-ка спать, хватит придуриваться. Надоела твоя болтовня.

Элис повернулся к стене и замолчал, но Том знал, что он не спит, а продолжает думать о том же самом и долго не сможет молчать. И в самом Деле он затянул ту же унылую песню про отравленное море, загрязненный воздух, про разные воины, про тех, что голодают, про тех, что умирают, про то, что помочь всему этому никак нельзя.

Том сел на постели и сказал:

– Но ведь все это где-то далеко! Что с тобой, в самом деле?

– Не знаю, – ответил Элис и немного погодя добавил: – Не сердись на меня.

Наконец наступила тишина.

Том привык, как старший брат, командовать Освальдом и Мией, так уж повелось. Но с одногодком Элисом ему было труднее. Он мог только злиться на него. Даже когда Элис хвалил его, ему это не нравилось. И потом, он был несправедлив. Взять хотя бы случай с поганкой. Том был тут ни при чем, птица сама застряла в сети, такое бывает. Он швырнул ее в полосу прибоя, а Элис устроил из-за этого целую историю.

– Этой птице пришлось долго мучиться, пока она не умерла, Том. Они могут нырять на несколько метров. Подумай только, каково ей было, как долго она пыталась задерживать дыхание…

– Ты спятил, – сказал Том, и настроение у него испортилось.

Или вот еще:

– Я знаю, что вы делаете с котятами, вы их топите. Вы даже не представляете себе…

И пошел-поехал. У Тома просто сил не было его слушать.

Элис похоронил поганку возле проселка на пожоге, где между пнями рос кипрей, только Элис и мог отыскать такое место. Он поставил там крест с номером. Крест номер один. Там появились и другие могилы – в них упокоились жертвы крысоловок, птицы, разбившиеся о стекла, отравленные полевки. Все они были молча похоронены и пронумерованы. Иногда Элис мимоходом упоминал про одинокие могилы, до которых никому нет дела. «А где, между прочим, тут у вас кладбище? Много у вас там похоронено родственников?»

Он ловко умел заставить всех чувствовать себя виноватыми. Иной раз достаточно ему было поглядеть на кого-нибудь печальными, по-страшному недетскими глазами, как тот тут же вспоминал о всех своих проступках.

Однажды, когда Элис особенно рьяно нагонял на всех тоску, Ханна оборвала его:

– Ты, Элис, я вижу, только и думаешь про мертвых и про тех, кому плохо.

– Я должен думать о них, – серьезно ответил он. – Ведь больше никому до них нет дела.

На мгновение Ханну охватило странное чувство, ей захотелось прижать этого ребенка к своей груди, но его строгий взгляд остановил ее. А после она подумала: «Я не должна быть такой жестокосердной, должна исправиться, стать добрее».

Но добрее к нему она не стала, потому что вскоре случилось нечто ужасное и непростительное. Элис обещал дать Мие три марки, если она покажет ему попку.

– Он хотел посмотреть, как я писаю, – сказала Миа.

Почти так же скверно с его стороны было спросить хозяина:

– Сколько тебе заплатят за меня?

– Ты это о чем?

– Сколько ты получишь за меня? За каждый Месяц. По-черному? Я хочу сказать, налог ты, Наверное, платить не будешь?

Аксель обменялся с женой взглядом и вышел из кухни.

Вдобавок ко всему у Элиса была удивительная способность находить разное выброшенное барахло. Он то и дело приносил и показывал Тому какую-нибудь сломанную вещь.

– Ты сумеешь это починить? Ведь ты можешь исправить что угодно. Погляди-ка, вот эта штука лежала под дождем и заплесневела. А ведь это была хорошая вещь.

– Выкинь ее! – отвечал Том. – Я люблю делать новые вещи, а не чинить сломанные.

Элис собирал разный хлам и складывал его рядом с кладбищем. Эта куча все росла, и Элис, казалось, гордился своей печальной коллекцией. Прежде они не замечали, сколько непригодного хлама валялось вокруг. А зоркий, критический взгляд Элиса подмечал все. Когда он смотрел на хозяев строгим немигающим взглядом, они вдруг замечали, что их рабочая одежда заляпана, а руки заскорузли от грязи.

Однажды Ханна сказала строго:

– Гляди-ка, Элис, лучше в тарелку, что опять задумался? Тебе надо нарастить малость мяса на костях, чтобы нам не стыдиться, когда папа приедет за тобой осенью.

– А вы сможете дотерпеть до осени? – спросил он и, когда никто не ответил, добавил: – Вы не экономите еду. Подумайте о тех, у кого ее вовсе нет. Жаль, что мне приходится это говорить, но я видел, что вы бросаете остатки в помойное ведро, а после выкидываете все это в море.

– Ну, с меня будет! – воскликнул Аксель и встал из-за стола. – Пойду погляжу, что там с моими лодками.

Фредрикссоны и в самом деле были немного избалованы. Еду они ели только самую свежую, будь то мясо, рыба или испеченный Ханной хлеб. Поэтому многое из харчей летело, по их выражению, к чертям, как огурцы Фриберга. Элис это сразу же заметил. Он стал сам открывать холодильник и доставать то, что было уже несвежее и, стало быть, могло быть выброшено. Он спасал эти остатки, съедая их.

– Нет, я не буду есть котлеты, спасибо. Доем лучше уху.

– Ха-ха! – смеялся Освальд, он все время поддразнивал старшего брата, который просто не выносил этого дачника. – Я гляжу, ты у нас теперь вместо помойного ведра!

– Каждый ест, что ему нравится, – оборвал его отец, – Не дело указывать гостю, что ему есть, и вообще, не принято говорить о том, кто что ест.

– Неправда, – ответил Элис. – Подумайте обо всех голодных.

Но докончить фразу он не успел. Аксель стукнул кулаком по столу и сказал:

– А ну замолчи! И вы все тоже молчите! Покоя в доме не стало.

Но за окном царили мир и покой. Погода стояла безветренная, шел мелкий летний дождь, на лугу цвели пышным цветом яблони. Том любил бродить по лесу и по берегу моря белыми ночами, но теперь у него пропало к этому всякое желание. Он знал, что за ним увяжется Элис.

– Мама, – сказал он, – как долго он у нас еще пробудет?

– Как приехал, так и уедет, – ответила Ханна. – Успокойся. Всему свое время, не век же ему здесь жить.

Хуже всего было то, что Элис подкреплял свои высказывания неопровержимыми статистическими данными. Каждый день, слушая радио, он собирал новые факты о всяких бедах или факты, подтверждавшие его прежние высказывания. Из всех программ его интересовали только новости. Иной раз он сопоставлял факты о случившихся катастрофах со своими фантазиями о том, что случится в ожидающем их ужасном будущем, и просто изводил этим Тома.

От Элиса можно было ждать только плохих новостей. У Фредрикссонов была больная бабушка, она лежала в городской клинике. Один раз Элис вбежал в дом и сказал:

– Она только что умерла.

Оказалось, речь шла не о бабушке, а об одноногой вороне, за которой Элис ухаживал целую неделю.

Когда Ханна собралась поехать на автобусе навестить бабушку, Элис увязался за ней. Ханна согласилась. Мол, он жалостливый, печется обо всех, кому плохо.

Но во второй раз ему ехать к ней не довелось. Бабушке не понравились его охи и вздохи. Он горестно покачал головой, пожал ей руку, словно хотел сказать последнее прости. Когда он вышел на минутку, бабушка сердито сказала:

– Что за несносного мальчишку ты притащила с собой?

Волей-неволей Элис повлиял на всех в доме, они немного побаивались его. Аксель больше не курил за столом после еды, а сразу отправлялся в лодочный сарай. Один раз он чуть не поперхнулся ухой, когда Элис спросил про его годовой доход и о политических взглядах. Маленькая Миа была еще глупа и не понимала, в чем дело, но, чувствуя какую-то перемену в доме, стала капризной и непослушной. А Освальд не скрывал своей ревности. Теперь Тому было не до него, и, даже когда они изредка рыбачили вместе, прежних добрых отношений уже не было. Освальд спрашивал его с убийственной иронией:

– Неужто ты в самом деле убьешь эту бедную треску?

Или:

– Погляди-ка, сколько трупов у нас сегодня в сетях?

И тому подобное. Никакого удовольствия от рыбалки, чему уж тут радоваться?

Аксель и Ханна понимали, что взвалили этого дачника Тому на плечи. Но что им было делать? Им приходилось заниматься своими неотложными делами, и ребятишки были предоставлены самим себе.

Однажды Аксель сказал:

– Том, можешь не колоть эти чурки, пригляди лучше за Элисом.

– Нет уж, я лучше буду колоть чурки, – ответил Том. – Хотя он все равно будет привязываться ко мне. Так что мне все равно.

– Поступай как знаешь, – беспомощно согласился отец и пошел по своим делам, но потом обернулся и добавил: – Мне жаль, что так получилось.