Текст книги "Приключения одной теории"

Автор книги: Тур Хейердал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Трудно объяснить сложную историю острова Пасхи, если догматически отвергать влияние культур Нового Света. И ведь от Пасхи до Нового Света расстояние ничуть не больше, чем до Центральной Полинезии на западе.

ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ ОСТРОВА ПАСХИ И ПИСЬМЕННОСТЬ РОНГО-РОНГО (XI)

Остров Пасхи, ныне принадлежащий Чили, приобрел в последние десятилетия известность не только благодаря экспедиции Хейердала. Прошел слух, будто один немецкий ученый, применяя методы дешифровки, разработанные в годы второй мировой войны, обработал собранный епископом Жоссаном материал и раскрыл наконец тайну пасхальской письменности. Во всяком случае, печать превозносила этого ученого как толкователя письмен острова Пасхи и Хейердалова супостата. Но опубликованный отчет оказался чрезвычайно сдержанным. Впечатление, что многое осталось невыясненным, подтвердилось тем, что в расшифровку включились советские исследователи, применяющие самые современные способы. Причем они считают, что проблема прочтения пасхальских дощечек далеко не решена; больше того, они сомневаются, что ее вообще можно решить.

Хейердал внес немалый вклад в решение этой проблемы. Он не ограничивается ссылками на собранный экспедицией материал, а тщательно разбирает все, что почти за двести лет стало известно от островитян о дощечках с письменами.

Интерпретируя толкования, предложенные самими пасхальцами, Хейердал пришел к тому же заключению, к какому другим путем пришли советские исследователи: язык дощечек, очевидно, так же чужд для Полинезии, как и письмена. Некоторые признаки как будто указывают на связь с Южной и Средней Америкой.

На первый взгляд, аргументация Хейердала может показаться чрезмерно обстоятельной, отдельные факты повторяются и рассматриваются с различных сторон, но это необходимо при той осторожности и сдержанности, с которой он формулирует свои выводы. Зато читатель приобщается к увлекательной, кропотливой работе исследователя, когда словно при расследовании уголовного дела, отыскивается деталь за деталью и возникает мозаичная картина, призванная выявить истину.

Текст этой главы первоначально был напечатан во втором томе «Отчетов Норвежской археологической экспедиции на остров Пасхи и в восточную часть Тихого океана». Он был дополнен статьями Т. Бартеля, Ю. Кнорозова, И. Федоровой и А. Кондратова, а также образцами письменности.

На VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Москве в 1964 году русские исследователи ронго-ронго сообщили, что содержание дощечек с письменами острова Пасхи все еще неизвестно, хотя некоторые утверждают обратное.(1) Ю. Кнорозов и его коллеги считали, что ронго-ронго – иероглифическое письмо, однако, по их мнению, неверно было бы отождествлять язык дощечек с современным рапануйским языком, как это делалось до сих пор.(2) Этот вывод сам по себе является важным шагом вперед и побуждает еще раз критически рассмотреть сведения, сообщенные пасхальцами в XIX веке. Ведь все известные попытки расшифровать кохау ронго-ронго исходили из предположения, что язык и письменность дощечек были известны некоторым островитянам той поры, когда на Пасхе уже обосновались миссионеры. (XI)

ПОДПИСИ ПАСХАЛЬЦЕВ ВО ВРЕМЯ ВИЗИТА ГОНСАЛЕСА В 1770 ГОДУ

Первое сообщение о том, что у жителей Пасхи, в отличие от всех остальных полинезийцев, была какая-то письменность, мы находим в официальной записке коммодора Фелипе Гонсалеса, датированной 19 ноября 1770 года. Гости провели среди островитян четыре дня и, очевидно, подметили, что на острове есть своя письменность, ибо перед тем, как испанцы торжественно именем короля Испании вступили во владение островом, Гонсалес отдал дону Хосе Бустильо, назначенному руководить церемонией, письменное распоряжение: «…и поручите казначею представить вам отчет обо всем, что происходило, и присовокупите грамоту признанных вождей, или кациков, подписанную их собственными письменами, в подтверждение того, что они во всем согласны и всем довольны…».

Старинная рукопись, повествующая о ходе церемонии, сообщает: «И тогда, после того как грамота о вступлении во владение островом была подписана всеми участниками экспедиции, они предложили кацикам сделать то же самое в знак покорности королю Испании. И вожди начертали письмена в рукописи, их подлинность и достоверность засвидетельствована секретарем экспедиции, сеньором Антонио Ромеро».(3) В другом отчете о той же церемонии один из офицеров экспедиции пишет: «Акт передачи власти был засвидетельствован с соблюдением надлежащих формальностей, и, чтобы придать еще большую достоверность столь важному делу, некоторые из присутствовавших при сем туземцев подписали или утвердили официальную грамоту, начертав на ней знаки своей собственной письменности».(4) Знаки, которыми пасхальцы в 1770 году подписали договор с испанцами, заметно отличаются от знаков, известных нам по дощечкам ронго-ронго, за исключением знака, изображающего фрегат. Эта птица – обычный сюжет пасхальского искусства, ее изображение мы видим на стенных росписях в домах и пещерах.(5) Можно было бы назвать пасхальские «подписи» 1770 года попросту каракулями, начертанными в подражание знакам испанской письменности, если бы мы не знали, что к этому времени на острове, вероятно, существовали дощечки ронго-ронго. Поэтому приходится выбирать одну из двух взаимоисключающих возможностей: либо пасхальцы XVIII века только делали вид, будто умеют писать, либо они изобрели (или унаследовали) письмена, отличные от тех, которые нам известны по кохау ронго-ронго.

Независимо от того, какая альтернатива верна, налицо важная информация: пасхальцы позднего периода, когда им в 1770 году представился случай «писать», не воспользовались знаками, вырезанными на деревянных дощечках.

ОТКРЫТИЕ КОХАУ РОНГО-РОНГО И РАССПРОСЫ ПАСХАЛЬДЕВ

До 1864 года, когда на острове Пасхи поселился брат Эжен Эйро(6), мало кто навещал пасхальцев, да и то на очень короткое время. Возможно, и до него кто-нибудь из чужеземцев видел дощечки ронго-ронго, но он первым поведал миру об их существовании. В декабре 1864 года Эйро писал верховному генералу конгрегации «Святого сердца Иисуса и Марии»: «Во всех их домах можно увидеть деревянные дощечки или палки, покрытые всякого рода знаками, изображающими неизвестных на острове животных; эти знаки туземцы чертят острым камнем. У каждой фигуры есть свое название; но так как туземцы придают этим дощечкам мало значения, я склонен думать, что эти знаки – пережиток примитивной письменности – для них ныне стали традицией, которую сохраняют, не доискиваясь ее смысла. Туземцы не умеют ни читать, ни писать…»

Похоже, что исследователи недостаточно внимательно отнеслись к этому свидетельству первого наблюдателя, близко познакомившегося с пасхальцами в те времена, когда на острове еще сохранялась исконная культура и кохау ронго-ронго были в обиходе.

Итак, Эйро, знавший всех жителей острова, утверждает, что никто из них не умел читать и что владельцы дощечек знали каждый знак сохранившейся письменности лишь по названию, а смысла не понимали.

Сообщение Эйро подтверждается наблюдениями патера Ипполита Руссела и патера Гаспара Зумбома. Они оба поселились на острове Пасхи через два года после прибытия Эйро. Но если Эйро поначалу в каждом доме находил дощечки с письменами, то теперь они почти все исчезли. Как ни странно, Эйро никогда не говорил на эту тему со своими коллегами, но Руссел(7) докладывал своим начальникам: «Их песни сопровождаются ритмичными движениями, весьма монотонными и крайне непристойными. Они утверждают, будто у них есть своего рода письменность, благодаря которой они сохраняют для потомства важнейшие события, происходящие на их земле. Я видел знаки этой письменности на продолговатом куске полированного дерева, они очень напоминают египетские иероглифы. Лично мне кажется, что вряд ли они понимают смысл этих знаков. Некоторые из индейцев уверяли нас, будто понимают их, но когда мы устраивали проверку, то слышали только какие-то нелепые и невразумительные истории».

Его коллега Зумбом(8) сообщал: «Сначала несколько слов об иероглифах. Иногда нам попадались на берегу некие камни со следами гравировки, но так как здешние туземцы не придавали этому большого значения, мы не видели причин задумываться над находками. Однажды, когда я совершал прогулку со школьниками, о которых еще расскажу, я увидел в руках одного мальчика странный предмет, найденный им среди скал. Это был кусок дерева около 35 сантиметров в длину и около 30 в ширину, слегка закругленный с одного конца. Можно было различить стоящие правильными рядами знаки, к сожалению, поврежденные выветриванием. Видя, как внимательно я рассматриваю находку, ребенок преподнес ее мне, и я ее сохранил.

На следующий день один индеец, заметивший, какое значение я придаю этому открытию, принес мне такой же предмет, но больших размеров и лучше сохранившийся и выменял его у меня на кусок материи. Здесь были начертаны миниатюрные изображения рыб, птиц и прочего, что есть на этой земле, а также вымышленные фигуры. Я созвал самых просвещенных индейцев, чтобы расспросить их о смысле этих знаков, очень похожих на иероглифические письмена.

Все с явным одобрением смотрели на этот предмет. Мне сказали, как называется предмет, но я забыл; потом некоторые из них стали читать текст нараспев. Однако другие закричали: «Нет, не так!»

Разногласие среди моих учителей было столь велико, что, несмотря на все мои старания, после этого урока я знал немногим больше, чем до него.

Позднее, во время одной поездки, я показал эту диковину монсеньеру Аксъери (епископу Тепано Жоссану на Таити), который осмотрел ее с великим интересом и очень сожалел, что я не могу объяснить ему смысл всех загадочных фигур. «Ибо это, – сказал он мне,

– первые следы письменности, когда-либо обнаруженные на островах Океании». Видя, сколь высоко наш возлюбленный прелат оценил этот предмет, я поспешил преподнести его ему. Его преподобие посоветовал мне незамедлительно связаться с патером Ипполитом Русселом, чтобы он по возможности расшифровал второй текст, оставленный мной на острове Пасхи.

Впоследствии я нашел еще один такой же предмет длиной примерно 135 сантиметров и шириной 40 и договорился выменять его на одежду. Но немедленно заключить сделку я не мог, так как не располагал в это время средствами, а владелец сего небольшого сувенира ни за что не соглашался отдать его мне, пока не получит плату. Мы условились, что он придет ко мне домой, но я напрасно его ждал. Встретив этого человека через несколько дней, я спросил его, почему он не принес мне то, что я у него приобрел. Он ответил, что у него больше нет этого предмета, однако не пожелал рассказать, что он с ним сделал. Потом я узнал, что один коварный человек то ли из зависти, то ли по злобе присвоил себе этот предмет и сжег его. Меня очень огорчила эта потеря, тем более что я не смог ее возместить другой находкой такого же рода. Я не сомневаюсь, что эта индейская письменность представляет подлинную ценность для науки».

ЕПИСКОП ЖОССАН РАССПРАШИВАЕТ ПАСХАЛЬСКИХ РАБОЧИХ НА ТАИТИ

Монсеньер Аксьери, он же епископ Жоссан, чрезвычайно заинтересовался открытием миссионеров. Однако их неспособность записать на острове Пасхи текст хотя бы одной дощечки удручила его чрезвычайно, и он решил лично взяться за дело. Жоссан(9), сообщив, что брат Эйро во всех домах на острове Пасхи видел дощечки с письменами и что, по словам Эйро, никто из пасхальцев не умеет ни читать, ни писать, продолжает:

«Когда патер Гаспар Зумбом проезжал через Таити, направляясь через Вальпараисо обратно на остров Пасхи, он преподнес мне косички волос, намотанные на плоскую дощечку размером 30 на 15 сантиметров, которая была обломана или повреждена со всех концов. Эта дощечка тотчас же привлекла мое внимание, ибо на обеих ее сторонах я увидел аккуратно начерченные ряды знаков. Тогда я не вспомнил рассказ любезного святого брата, а удивление его друга патера Гаспара Зумбома свидетельствует, что брат Эжен Эйро не показал ни одной дощечки миссионерам на острове Пасхи, где он скончался 20 августа 1868 года.

При первой возможности я попросил патера Руссела собрать для меня все еще сохранившиеся подобные дощечки, поскольку они теперь туземцам ни к чему. «Они используют их для растопки кухонных очагов», – сказал один пасхалец, сопровождавший патера Зумбома. Нельзя было мешкать. Патер Руссел прислал мне пять дощечек. Одну из них я подарил русскому военному кораблю «Витязь». Несмотря на призыв патера Руссела, никто – почему, не знаю, – не предложил свои услуги, чтобы истолковать ему надписи на этих дощечках. Я не скрывал своей радости, что получил дощечки, – ведь в моих руках оказались полинезийские тексты. Но если и появилась надежда найти в них обильную информацию, то она быстро развеялась…

С той поры я всегда говорил как туземцам, так и приезжим о великой ценности кохаоу ронго-ронго – мудрого гибискусового дерева. Так называются дощечки. Один чилийский военный корабль сумел вскоре приобрести две штуки. И наконец, господин Паеа Салмон, овцевод, состоявший на службе у покойного Дютру-Борнье п Брандера, собрал на острове Пасхи все диковины, какие мог найти, и продал их в Папеэте. Говорят даже, будто он отыскал туземца, который смог прочесть ему дощечки.

Вывоз пасхальцев на плантации господина Брандера на Таити позволил мне познакомиться с «маори», то есть с туземным ученым по имени Меторо Таоуаоуре, уроженцем Махатоуа, сыном Хетоуки и учеником Гахоу, Реимиро и Паоваа. Мне указали на него его земляки. Господин Брандер согласился предоставить его в мое распоряжение на две недели. Меторо, пока ждал меня в моем доме, начертил на бумаге несколько знаков. Со мной был Оуроупано Хинапоте, старый спутник патера Зумбома, сын ученого Текаки и ученик его дяди Реимиро, который писал акульим зубом. Перед пасхальцами, смеявшимися над ним, Хинапоте смешался; он признался, что учился в школе, но ничего не знает.

Эти подробности, а также сообщение о европейском весле, на котором правильными рядами нанесены письмена, могут служить подтверждением того, что письменностью, хотя речь идет о древней письменности, на острове Пасхи пользуются по сей день.

Перуанская экспедиция (подразумевается набег рабовладельцев в 1862 году) увезла всех туземных ученых. С 1864 года, когда брат Эжен Эйро видел много ценных для туземцев дощечек, до 1868 года, когда патер Руссел еще смог найти для меня пять таких дощечек, большая часть их была сожжена. Мне кажется, я вправе сказать, что они открыты мной, во всяком случае, я спас от огня все, что осталось, спас ключ от загадки.

Наступила торжественная минута. Я вручаю Меторо одну из дощечек. Он поворачивает ее раз, другой – ищет, где начинается текст, и читает нараспев нижнюю строчку, слева направо. Дочитав ее, он спел следующую строчку справа налево, третью слева направо, четвертую справа налево – так ходит бык с плугом. Дойдя до последней, верхней строки, он перешел на обратную сторону и стал спускаться по строкам, словно быки, которые вспахивают бугор с двух сторон, так что борозда, начавшись у подножия с одной стороны, кончается у подножия с другой. Читающий дощечку может после каждой строчки переворачивать ее, если не умеет читать знаки, стоящие вверх ногами. Таким образом, пасхальцы показали некоторым из моих читателей, что значит писать бустрофедоном. Если бы они объяснили нам также, откуда у них эта письменность!

Внимательно рассматривая письмена, я увидел, что первые знаки парных строк стоят противоположно друг другу; этим объясняется попеременное чтение строк слева направо и справа налево. Стремясь уловить смысл написанного, насколько мне позволяло знание диалектов, я обнаружил, что письмена идеографические, точнее, даже кириологические, то есть каждый знак выражал какое-то понятие. Но я не видел письмен, которые связывали бы отдельные понятия между собой, не было также «неизвестных на острове животных», вообще никаких убедительных признаков древности. Если они и существовали, на что как будто указывает сообщение брата Эйро, можно лишь предполагать, что все они стали жертвой пламени. Сколь прискорбно, что до нас не дошла ни одна из древних дощечек! Те, которые я спас, явно относятся к более позднему времени, и я почти уверен, что они представляют собой лишь остатки письменности былой поры, ведь мы видим на них только то, что есть в природе этого маленького острова.

Затем мой переводчик объяснил мне, что принято собираться в кружок и читать текст нараспев; это своего рода ритуал. Кроме слов, передающих истинный смысл знаков, песня содержит также множество слов, добавляемых исполнителями от себя. Эти слова ученику значительно труднее удержать в памяти, чем одно только значение письмен. Писать знаки было удовольствием, а вот выучить наизусть и уметь исполнять все песни, по мнению Меторо, было тяжелым трудом. Он ни разу не пытался объяснить мне смысл какого-нибудь знака вне песни. Когда патер Руссел обратился с призывом к жителям острова прочитать ему письмена, все ученики, учителя которых умерли, опасались, что им встретится незнакомая дощечка. Вот почему никто не явился…

И я снова вручил дощечку Меторо и записал то, что он пел…»

Жоссан нигде не опубликовал полный рапануйский текст, исполненный Меторо, ибо, как он говорит, «слова, прибавленные в песню, растянули бы ее больше чем на двести страниц, и читать все это невозможно».(10) Вместо этого Жоссан сам попытался построчно выделить знаки ронго-ронго, чтобы число их в каждой строке отвечало числу слов, спетых Меторо, но все равно не смог прочесть или уяснить себе смысл хотя бы одной дощечки. Тогда он отобрал знаки ронго-ронго соответственно их предполагаемому содержанию и сгруппировал по понятиям: боги, люди, птицы, рыбы, растения и так далее. Рядом с каждым знаком он написал свое толкование.

Так появилось то, что называют каталогом Жоссана.

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ КРОФТА НА ТАИТИ В 1874 ГОДУ

Как только Жоссан сообщил, что располагает письменными дощечками, обнаруженными у аборигенов острова Пасхи, он сразу стал получать письма от исследователей со всею света. Одним из первых к нему обратился живший на Таити Томас Крофт, которому Калифорнийская академия наук поручила приобрести у епископа дощечку с письменами. Это обращение вылилось во вторую попытку решить загадку письмен с помощью пасхальцев, вывезенных на Таити. Ниже следует выдержка из письма Крофта президенту Калифорнийской академии, написанного на Таити 30 апреля 1874 года:

«Получив от монсеньера Аксьори известие, что он сможет передать вам одну из дощечек, я приложил все старания, чтобы добыть два комплекта хороших фотографий всех дощечек, как вы об этом просили…

Дощечки имеют разную величину и форму. Я объясню, почему. Давным-давно (как рассказали мне туземцы острова Пасхи, ныне живущие на Таити) население острова очень сильно выросло – до нескольких тысяч человек. И так как остров мал, всего около 20 миль в длину, а люди могли рассчитывать только на местные ресурсы, надо было возделывать каждый клочок пригодной земли. Жители острова срубили все деревья и посадили на месте лесов батат, ямс и прочее.

С той поры и до нашего времени на острове нет деревьев больше двух дюймов в поперечнике, да и то это быстрорастущие породы с мягкой древесиной, которую использовали, не дожидаясь, когда она затвердеет. Поэтому, когда была израсходована вся древесина прежних лесов, оставалось только собирать плавник, выброшенный на берег океаном. Вообще всюду, где было можно, собирали дерево твердых пород, чтобы записать то, что хотели сохранить для потомства. Так можно объяснить разнообразие древесины, из которой сделаны дощечки, их неодинаковую форму и различную толщину. В прошлом, как говорят туземцы, таких таблиц пли дощечек было огромное количество, но большая часть их погибла во время частых войн, когда один отряд намеренно уничтожал имущество, принадлежащее другому отряду.

Правда, некоторые туземцы поведали мне – насколько это достоверно, не знаю (ибо жители всех этих островов не отличаются правдивостью), – что миссионеры католики убедили многих островитян предать огню все имевшиеся у них дощечки. Они называли их языческим наследием и говорили, что хранить такие дощечки, значит, сохранять связь с язычеством, а это препятствует подлинному обращению в новую веру и, следовательно, спасению души.

Другие туземцы решительно отрицают такое объяснение и считают это ложью. Правда, так говорят католики, живущие у епископа. Поэтому к их словам следует относиться осторожно. Во лжи миссионеров обвиняют те, кто работает у господина Брандера и не подчинен контролю католиков.

Господин Де Грено (пассажир корабля, затонувшего возле острова Пасхи; он провел на острове несколько месяцев) рассказывал мне, что, когда он впервые попал на остров, туземцы показали ему и его друзьям много таких дощечек. Причем они явно дорожили дощечками, ибо через три или четыре месяца, когда он собрался уезжать и хотел взять с собой несколько дощечек, добыть их оказалось невозможным, а многие туземцы даже вообще отрицали, что у них есть дощечки. Тем не менее капитану затонувшего корабля удалось приобрести две или три штуки, которые он привез в Европу.

Мистер Кэлиген, помощник капитана американского судна, недавно потерпевшего крушение у острова Пасхи… тоже приобрел одну дощечку, которую, по его словам (его нет здесь сейчас, когда я пишу это письмо), отправил своей жене, живущей, кажется, где-то в Калифорнии…

Мистер Паркер, здешний торговец, сообщает мне, что три-четыре года назад, когда на Таити привезли около трехсот туземцев с острова Пасхи (они были завербованы на срок, который теперь истекает), у них были с собой такие дощечки и они пытались их продать. Однако покупателей не нашлось, так как туземцы запросили очень высокую цену. Мистер Паркер говорит, что они явно считали свои дощечки очень ценными, но не сумели никого в этом убедить. По его словам, ему (поскольку он не понимает языка) эти изделия показались просто-напросто кусками дерева с образцами резьбы, знаки, нанесенные на них, имели чисто орнаментальный характер…

Что касается перевода письмен, должен, к сожалению, сообщить, что я горько разочаровался в своем переводчике. Его привел ко мне в дом его земляк, сказав, что этот человек сможет перевести мне письмена. В тот день я записал часть перевода пасхальца и настроение у меня было самое оптимистическое. Это происходило в воскресенье, единственный день, когда у него был досуг для таких дел. Потом я куда-то задевал свои записи. И когда он пришел в следующее воскресенье, я решил начать перевод сначала и принялся записывать его толкование, как на его собственном наречии, так и на таитянском диалекте малайского языка.

Через некоторое время меня вдруг осенило, что этот вторичный перевод тех же самых знаков существенно отличается от первою. Чем дальше, тем больше крепло это подозрение, и наконец я понял, что он меня обманывает и то ли вовсе не понимает письмен, то ли не умеет верно их объяснить.

Тем не менее я решил не проявлять излишней поспешности, любезно сказал ему, что он свободен и попросил его прийти в следующее воскресенье. Однако он пришел не в условленный день, а только через воскресенье. Тем временем я отыскал первую запись, сравнил ее со второй и убедился, что между ними большая разница. Когда он появился, я попросил его повторить прежний перевод, чтобы исправить ошибки и пропуски в моих записях. Он послушался, и я увидел, что третий перевод, в свою очередь, расходится с предыдущими.

Тут я обратил его внимание на это несовпадение и сказал ему, что не может быть так, чтобы одни и те же знаки имели три разных значения, что он, очевидно, не знает смысла письмен и пытается меня обмануть. Если это так, пусть лучше уходит. И он ушел.

Епископ тоже пытался справиться с переводом этих письмен. Он показал мне довольно толстую рукопись, содержащую, по его мнению, толкование большинства знаков с фотографий, помеченных номерами 5 и 6, то есть с обеих сторон одной из дощечек. По его словам, ему помогал один из людей (туземец с острова Пасхи, ныне состоящий на службе в миссии), который был переводчиком. Я посоветовал епископу тоже проверить своего переводчика, и опасаюсь, что он окажется обманутым. Он обещал сделать это, как только представится возможность».(11)