Текст книги "Экспедиция “Тигрис”"

Автор книги: Тур Хейердал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я проехал по берегам реки вплоть до Аравийского залива, побывал даже в Кувейте в поисках кормчих, которые, во-первых, помогли бы нам оснастить ладью, во-вторых, провели бы нас через частокол рифов и танкеров в открытый океан. Увы, все владельцы даудавно срубили мачты и поставили моторы, поскольку горючее в странах по берегам залива сравнялось в цене с ветром. Всюду мне отвечали одно и то же: в наши дни только индийские и пакистанские дауходят под парусом.

Двадцать лет назад и Шатт-эль-Араб, и Тигр белели парусами открытых дау,доставлявших в Басру финики с плантаций. Теперь эти гордые парусные суденышки увидишь только на фабричном знаке, украшающем коробки с иракскими финиками.

Когда я впервые приехал в Ирак, индийские парусные даусовершали регулярные рейсы между Бомбеем и Басрой, однако это сообщение временно остановили, борясь с контрабандой. Индийский консул в Басре обещал мне раздобыть трех кормчих даучерез профсоюз моряков в Бомбее, но не успел довести дело до конца, как его отозвали из Ирака. Я решил было сам отправиться в Бомбей и подобрать нужных людей, но куча неотложных дел не позволяла оставлять строительство. В конце концов представители Би-би-си вызвались найти для меня специалистов по даучерез Бомбейское агентство по найму моряков. Мне требовалось три человека, досконально знающих условия плавания в Аравийском заливе, и чтобы по меньшей мере один из них объяснялся по-английски.

Из Лондона телеграфировали, что три человека наняты и вылетели из Бомбея. Прошло две недели, а индийских кормчих нет как нет. Новая телеграмма сообщила, что они застряли в Нью-Дели в ожидании иракской визы.

Пока Би-би-си и Бомбейское агентство разыскивали пропавших, начали прибывать основные члены экипажа. Они должны были помочь со спуском ладьи на воду и монтажом надстроек. Пока Эйч Пи вылетел в Норвегию, чтобы передохнуть и охладиться перед стартом, роль моей правой руки на верфи взял на себя Детлеф Зоицек, молодой капитан торгового флота, с которым я познакомился в ФРГ. После него прибыли три опытных мореплавателя, ходившие вместе со мной на «Ра I» и «Ра II»: штурман экспедиции Норман Бейкер из США, врач Юрий Сенкевич из Советского Союза и итальянский альпинист Карло Маури. Еще через несколько дней мы встретили остальных новичков: специалиста по подводным съемкам Тору Судзуки из Японии; моего друга вечного бродягу Германа Карраско, который успел возвратиться в Мексику после того, как доставил индейцев из Боливии в Ирак; молодого датчанина из Всемирных колледжей Асбьёрна Дамхюса и совсем незнакомого мне американца Норриса Брока – кинооператора, прикомандированного к нам Национальным географическим обществом США в качестве, так сказать, независимого наблюдателя. Все как один – отличный, крепкий народ.

Во второй день ноября, когда мы, сидя в ресторане за большим общим столом, смаковали превосходный ужин, вошел Али и сообщил, что нашлись пропавшие индийские кормчие, стоят все трое со своими вещами в гостиничной конторе. Бросив еду, мы радостно поспешили в контору, чтобы приветствовать своих долгожданных товарищей по первому этапу намечаемого плавания. Наконец-то! Смуглые, самые настоящие кормчие из Индии! Я воспринял их как давних знакомцев и представил своим друзьям: Салеман Тайяб Чангда, Ибрахим Харун Содха, Абдул Алим Васта. Помыли руки с дороги – и в ресторан. Мы приставили еще один столик, и новоприбывшие вместе с нами принялись воздавать должное аппетитным блюдам, подаваемым Али и Мухаммедом. Преодолев начальное смущение, индийцы обрадовались такому дружескому приему. Положили себе по половине жареного цыпленка и стали открывать пиво банку за банкой. Салеман, говоривший по-английски, переводил для своих товарищей.

К языкам аймара, арабскому, японскому, русскому и целому набору западноевропейских теперь добавился индийский, и кто-то предложил, чтобы мы бросили всю эту затею с камышовой ладьей, а вместо этого занялись восстановлением Вавилонской башни, благо до нее недалеко. Отстроим башню заново и откроем наверху школу эсперанто. Наша интернациональная компания веселилась от души, и Мухаммед еле поспевал приносить полные банки пива и выносить на террасу пустые. Куда он их там девает? Проследовав за ним, я увидел, что он выбрасывает пустые банки в реку.

– Мухаммед, – сказал я, – вы тут, как я погляжу, весь мусор отправляете в Тигр. И куда же, по-твоему, доплывут эти банки?

Он весело улыбнулся:

– В Америку?

Трое новоприбывших устали с дороги, к тому же успело стемнеть, и мы решили перенести на завтра их знакомство с нашим судном. Все гостиничные номера и даже вестибюль с прилегающим к нему баром были заполнены кроватями и матрацами, и пришлось уложить индийскую троицу на раскладушках, втиснутых между горами стреляющего бамбука и бухтами канатов в нашей кладовке.

На другой день я разбудил их чуть свет. Прямо в пижамах они поднялись вместе со мной по лестнице на плоскую крышу гостиницы. Здесь открывался великолепный вид на реку и на лужайку. В бледном свете занимающегося дня наша серповидная ладья смотрелась изумительно – словно золотистый месяц на время приземлился на берегу Тигра, чтобы вскоре снова тронуться в путь. Под руководством индейцев в последние дни была завершена самая трудная часть всей работы: две огромные половины корпуса соединены в одно целое. Оба бунта из множества связок, туго обтянутых камышовой оплеткой, сохраняли круглое сечение, а разделявший их просвет, из-за которого каждая половина казалась отдельным челном, теперь заполнила тонкая связка, своего рода позвоночный столб всей конструкции, соединенный с двумя бунтами от носа до кормы непрерывной спиралью из полудюймовой пеньковой веревки длиной в несколько сот метров. Спиральными витками центровую связку скрепили сперва с одним, потом с другим бунтом. Затягивали веревку общими усилиями всех рабочих, с применением блоков и талей, и боковые бунты, постепенно сближаясь, стиснули среднюю связку так крепко, что она совсем скрылась между ними. Получилось нечто вроде катамарана из двух спаянных вместе корпусов.

Трое невыспавшихся кормчих из Индии долго смотрели с крыши на красавец корабль, которому недоставало только надстроек и рангоута с такелажем. Казалось, они не находят слов, чтобы выразить свой восторг. Наконец Салеман медленно вымолвил:

– А где же мотор?

– Мотор? – удивился я. – Никакого мотора не будет!

– А как же лодка пойдет? – полюбопытствовал Салеман.

– Под парусом, разумеется. Разве вы не ходите на даупод парусом? – спросил я, глядя на смуглую тройку, созерцавшую мою ладью.

– Мы ходим на дау,– спокойно подтвердил Салеман. – Но наши дау– моторные.

Ни один из них не умел плавать под парусом! Вот так так... Ладно, хоть будут лоцманами, помогут провести ладью через Аравийский залив. Сколько раз доводилось им ходить от Бомбея до Басры?

До Басры? Салеман поглядел на Ибрахима, Ибрахим – на Абдула. Никто из них не ходил до Басры.

Ну что тут поделаешь! Придется отсылать их обратно в Бомбей. Индийцы с видимым облегчением восприняли мое решение; глаза их выражали явный ужас, когда они напоследок еще раз посмотрели с крыши на камышовое суденышко.

Однако прежде, чем отправить всю троицу в обратный (увы, не такой уж дешевый!) путь, меня осенило, что Салеман с его английским языком еще может нам пригодиться. В Басре мы видели стоящие на якоре большие индийские дау,да только все наши попытки наладить контакт с их праздными экипажами ни к чему не приводили, потому что эти люди не знали арабского языка, не говоря уже о европейских. Может быть, кто-нибудь из них знаком с парусным делом, тогда Салеман послужит переводчиком.

В тот день вечером члены экспедиции были приглашены в Басру на званый обед, устроенный в нашу честь ректором университета, а наш штурман Норман Бейкер вызвался еще до обеда съездить вместе с индийцами в гавань Басры, чтобы там потолковать с их соотечественниками. Советское Генеральное консульство предоставило Юрию замечательную новую русскую машину, и Шакер сказал, что отвезет Нормана, а мы отправились в университет на микробусе.

Долго мы ждали Нормана и его четверых спутников в университете, наконец сели за стол без них. Одно арабское пряное блюдо сменяло другое; внезапно озабоченный официант ввел в зал какого-то странного человека, смахивающего на привидение. На сплошном белом фоне – два красных пятна: ухо и нос, притом красные от ссадин. Это был Норман. Весь обмотанный бинтами, он остановился в дверях, ожидая, когда его представят хозяевам.

– Что случилось?! – в ужасе воскликнул я.

– Машина перевернулась, три оборота успела сделать, – пробурчал Норман.

– А где индийцы?

– В больнице, на обследовании.

– А Шакер?

– Шакер в полиции. Он ведь сидел за рулем.

– А что с новой машиной советского генерального консула?

– Машина вдребезги, лежит там на обочине колесами кверху.

Норман отделался ушибами; бинты на лице не помешали ему дать работу челюстям и доказать, что его знаменитый аппетит нисколько не пострадал. Однако злополучные индийцы, явившись немного погодя, есть отказались. У одного была повреждена нога, у другого голова, у третьего спина, и все трое умоляли меня об одном: с первым же самолетом отправить их домой в Индию. Что я и сделал, как только связался по телефону с Багдадом. Они вылетели из Ирака курсом на Индию, но в пути где-то потерялись и в Бомбейское агентство по найму больше не показывались.

Но как же нам все-таки быть? Близится зима, уже – на месяц раньше обычного – прошел небольшой дождь, через несколько дней надо спускать ладью на воду, а Норман, положившись на отчет Саутгемптонского университета об испытании пластиковой модели, настаивал на том, что нужен парус большей площади и нужны рулевые весла пошире тех, которые мне изготовили в Гамбурге. У нас были припасены полотнища для парусов, какими вооружают дау,да только некому их шить, и Норман предложил отставить эту идею, а полотнища пустить на увеличение готового паруса.

– Элементарное дело, – сказал он и взял на прицел лучший из наших двух парусов.

Речь шла о прочном, обшитом ликтросом парусе из толстых полотнищ площадью шестьдесят квадратных метров, с кренгельсами, в которые продергивают снасти для лавирования. Второй, подсобный, парус предназначался для ускорения хода при умеренных попутных ветрах, когда можно не бояться опрокидывания. Его тоже сшили из египетского хлопчатобумажного полотна, но намного тоньше; площадь – целых восемьдесят квадратных метров.

Нам удалось найти в Хуваире старых парусных мастеров, и Норман распорол посередине наш лучший парус, чтобы вставить дополнительное полотнище, сохранив в неприкосновенности ликтросы и кренгельсы. Куски распоротого паруса и запасную парусину расстелили на полу столовой, и мастера полдня колдовали над ними, после чего объявили, что у них ничего не получается – нынешний инструмент уже не тот. «Очень жаль, – ответил я, – тогда восстановите парус, как был».

Увы, сколько ни трудились арабские мастера вместе с Норманом и Эйч Пи, который к этому времени вернулся из Норвегии, привезя с собой специальные иглы и рукавицы, им никак не удавалось вернуть первоначальный вид распоротому парусу. А тут начались дожди, время не позволяло отправлять его для реставрации обратно в Гамбург. Хочешь не хочешь выходи в плавание под рассчитанным на попутные ветры тонким парусом. К счастью для нас, зимой в Аравийском заливе преобладают дующие со стороны Ирака северные ветры. Стало быть, мы можем рассчитывать на устойчивый попутный ветер до самого острова Бахрейн, а там, заверяли нас все, мы найдем сколько угодно парусных мастеров и кормчих, которые ходят на парусных дауи заменят нам уехавших индийцев.

Несколько больше преуспел Норман в своих планах расширить лопасти рулевых весел. Тут к нам неожиданно пришел на помощь настоящий плотник-профессионал.

Надо сказать, что в эти дни мы жили наподобие зверей в зоопарке. Ежедневно сотни людей, работающих на промышленных объектах, приезжали на автобусах, чтобы поглазеть из-за железной ограды на диковинное судно на берегу Тигра. Если не считать арабов, преобладали русские, немцы из ГДР и ФРГ, поляки, японцы, американцы и скандинавы. Непременным зрителем был Иозеф Чиллих, бригадир плотников западногерманской фирмы «Поленски унд Цёльнер», которая строила близ Амары огромный комбинат для производства бумаги из камыша. Как-то незаметно получилось, что каждую пятницу Чиллих уже трудился вместе с нами. Его умелые руки помогли Норману нарастить досками лопасти рулевых весел, используя клей и деревянные штифты. Но при таких огромных лопастях понадобилось также увеличить веретена. Искусно применяя деревянные накладки, решили и эту задачу; правда, при этом веретена стали в сечении овальными вместо круглых. Творцы этих причудливых деревянных монстров горячо защищали свою необычную продукцию: дескать, ничего, что сечение овальное, ведь весла будут вращаться не в сплошном кольце, а в открытых уключинах. Так или иначе, делать веретена тоньше нельзя было, не уменьшив соответственно площадь лопастей, а это, подчеркивал Норман, свело бы на нет результаты саутгемптонских тестов. И ведь он был прав: для чего было затевать испытания, если пренебрегать их итогами!

К тому же на нас в это время обрушились куда более неотложные заботы. Норман, моя правая рука по всем вопросам рангоута и такелажа, свалился в постель с температурой сорок с хвостиком; второй штурман, Детлеф, тоже заболел; за ним Эйч Пи и остальные члены экипажа. Только мы с Карло остались на ногах, да Юрий, превозмогая недомогание, бегал от кровати к кровати со специальной аптечкой, разработанной для советских космонавтов. Болезнь не миновала и телеоператоров, и мы не на шутку встревожились. В арабских странах разразилась эпидемия холеры, и она добралась до деревень ниже по реке. Правда, в районе Эль-Курны не был зарегистрирован ни один случай.

И вот в такое время, когда чуть ли не все мои люди были прикованы к постели, хлынули дожди. Настоящие ливни. Совсем как в мифе о Ное. Болотные арабы забились в свои камышовые дома, ожидая, что вот-вот их островки оторвутся от грунта и поплывут. Суглинок в Садах Эдема превратился в липкую грязь. С помощью двух-трех человек я старался накрыть ладью камышом, чтобы защитить ее от воды. С ужасом смотрел я, как набухающие бунты начинают распирать стойки наших замечательных стапелей. Вес корпуса возрос, наверно, не на одну тонну, и стапели грозили развалиться. Мы срочно принялись вколачивать клинья в грунт, укрепляя покосившиеся стойки, а Мухаммед сбегал в Эль-Курну и принес зеленую пластиковую пленку, которой мы накрыли все суденышко. Если не считать этот малопривлекательный материал, наша ладья с двускатной крышей, по которой барабанил дождь, окруженная множеством расплывающихся луж, стала совсем похожа на Ноев ковчег. Мы волновались: как-то выдержат деревянные стапели растущую нагрузку? Выдержали! Тучи ушли, солнце снова озарило Сады Эдема, мы убрали безобразную пленку, и вот уже наш Ноев ковчег опять такой же сухой, как если бы его прибило к горам Араратским.

Пришла пора решать, промазывать или нет золотистую ладью черным асфальтом. Подняв со дна реки две испытуемые связки, мы с ужасом увидели, что они явно отсырели, прежней плавучести нет и в помине. На берегу распилили их примерно посередине и убедились, что они промокли насквозь. Асфальт потрескался. Стало быть, от него никакого проку, только лишний вес добавил.

Я глядел на Гатаэ и его ребят, которые безмолвно созерцали мокрые связки. Их замешательство было равно моему разочарованию. По мнению Гатаэ, единственное объяснение такого исхода заключалось в том, что мы утопили связки на дно, вместо того чтобы оставить их плавать на поверхности. Однако на мои слова о том, что под действием многотонного груза и высокой волны у нашего судна тоже будет заметная осадка, ему не нашлось, что возразить. Он понуро удалился вместе со своей приунывшей бригадой, и я остался наедине с анатомированными связками. Стебли бердив бутылках с питьевой водой в моей комнате вели себя иначе, не говоря уже о тех, что стояли в соленой воде. Может быть, загрязнение Тигра повинно в том, что камыш в реке загнил? Ведь был у меня в Каире такой же точно случай, когда институт папируса испытывал стебли в застойной воде в ванне!

Мы убрали с глаз долой промокшие связки, чтобы не нагоняли тоску, и сосредоточились на подготовке к спуску на воду, пока за одиночными ливнями не последовали затяжные дожди. С того дня, когда я выбирал место для строительства, уровень реки заметно понизился. Тигр питается в основном за счет осадков в Турции, к тому же в Ираке часть его воды идет на орошение, так что летом и осенью, когда на Армянском нагорье не выпадает снег, река заметно усыхает. Но это нас не очень беспокоило. Главным препятствием была прочная, высокая бетонная стена, которую по приказу местных властей успели воздвигнуть на всем отрезке от гостиничной террасы до Адамова древа и дальше за тот короткий срок, что я был в Европе по делам экспедиции. Мэр заверил меня, что стена – не проблема. Где скажем, там и сделают пролом, как только понадобится.

Наша ладья из тугих камышовых бунтов весила примерно тридцать три тонны. Для спуска ее на воду надо было протянуть слип через пролом в новой стене до самой реки. Деревянные стапели, на которых происходила сборка корпуса, останутся на берегу, но днище ладьи лежало на салазках. На них судно съедет в реку и всплывет, а салазки лягут на грунт. Полозьями салазок служили двутавровые стальные балки, скользящие по выемкам в положенных на бок рельсах такого же сечения. Теперь эти рельсы, играющие роль слипа, предстояло нарастить метров на сорок.

Но начинать надо было со стены, а чтобы ломать ее, требовалось разрешение речников. Я живо представил себе, как бумаги ходят вверх и вниз по реке до самого начала дождевого сезона... Нет, лучше идти напрямик. Мы обратились к двум тучным подрядчикам, которые так поспешно воздвигли стену, и предложили им приличное вознаграждение, чтобы они разрушили ее, а потом восстановили.

Наше предложение было принято, и мы дважды ударили по рукам, условившись, что пролом будет готов в полдень накануне спуска на воду. Не уложатся в срок – получат только половину вознаграждения. Они охотно приняли и это условие. В назначенный срок пришли и попросили одолжить наши кирки. Час спустя я увидел, как оба трудяги не спеша удаляются восвояси. Прибежал Шакер и сообщил, что они пошли на попятный: мол, стена слишком твердая. Я догнал их и сказал, что кому же ломать стену, как не им, которые ее построили? Верно, построили, согласились они, а вот ломать не получается – инструмент не тот. Всего доброго.

Тогда я сам вооружился киркомотыгой и атаковал арабскую стену, но только высек из нее искры. Оставалось воздать хвалу датскому цементному заводу; это его продукция позволила замешать бетон, превосходящий твердостью горную породу.

С воспаленными от температуры глазами Норман вскочил с кровати. Отставной коммандер американских ВМС, в гражданской жизни он был строительным подрядчиком в Нью-Йорке. Вдвоем с Шакером они отправились в деревенскую кузницу, где им выковали кувалду и железные клинья. Тотчас из гостиницы выбрались изможденные лихорадкой члены экипажа и принялись поочередно махать тяжелой кувалдой. Английские и арабские телеоператоры тоже включились в операцию «Иерихон», и стена рухнула, открыв нам просвет нужной ширины.

Путь к реке был свободен. Река впадала в длинный залив, ведущий в Индийский океан – океан, с которым мне еще не доводилось мериться силами. На горизонте вновь собирались дождевые тучи, но в Садах Эдема уже распахнулись настежь ворота в неизведанные приключения, и Ноев ковчег был готов к отплытию.

Глава III. Начинаются затруднения

Время! Флаги подняты.

– Все готово?

– Готово!

– Добро! Поехали!

Хотя мы никого не приглашали, Сады Эдема наводнили зрители, которым не меньше нашего было интересно посмотреть, как камышовый корабль ляжет на воду. Словно мы находились в огромном театре, и в зале стоял гул от множества голосов. Нестройный гомон сменился внезапной тишиной, когда мы налегли на ручки лебедок, которые одолжили, чтобы тащить к Тигру тяжелую ладью.

Тысячи ликующих голосов нарушили тишину, как только камышовый исполин тронулся с места и величественно двинулся по железным рельсам. Рывок за рывком, медленнее черепахи, приближался он к проему в стене, за которым струился поток.

Каждому хотелось видеть получше, и люди набились в мирном Адамовом саду так плотно, что яблоку негде упасть. Иракские полицейские, призванные охранять высоких гостей из Багдада, трудились в поте лица, чтобы сановников, членов экспедиции и рабочих не столкнули под степенно подвигающуюся шумерскую диковину. Реку тоже заполнили арабы и чужестранцы на машхуф, балям,полицейских катерах и моторных лодках.

С великим облегчением смотрел я, как исполин, покинув наши самодельные деревянные стапели, ложится на протянутые до самой воды стальные рельсы, сваренные вместе одним из наших доброжелателей, инженером с бумажного комбината.

На лебединой шее ладьи цвета спелой пшеницы алели кровавые метины: след крестильного обряда. Надо сказать, что этому обряду предшествовала небольшая дискуссия. Болотные арабы доставили к строительной площадке шесть упитанных барашков для жертвоприношения, с тем чтобы я смочил ладони кровью и приложил к носу новорожденного корабля. Я не согласился. «Кон-Тики» крестился молоком южноамериканского кокосового ореха, «Ра I» и «Ра II» крестили молоком берберской козы. Но тут предложи я крестить судно молоком буйволицы, арабы восприняли бы это как оскорбление. Они признавали только действующий со времен Авраама местный обычай заклания животных. Любое новое сооружение, будь то дом или судно, здесь полагалось метить кровью. И теперь они наотрез отказывались пускать ладью на реку без надлежащего жертвоприношения. Если я не хочу совершить обряд, они сделают это сами, твердо заявил Гатаэ. Даже наш просвещенный багдадский друг Рашад сказал, что не пойдет с нами в плавание, если не будет выполнен принятый ритуал.

Мы пришли к компромиссному решению. Сперва болотные арабы совершат свой обряд, потом состоится крещение судна на мой лад.

Спуск на воду был назначен на И ноября. Утром я застал Гатаэ возле корабля. Он стоял в белоснежном бурнусе и метил золотистый нос ладьи отпечатками смоченной в крови последнего барашка правой ладони, а вся его бригада, сидя на земле, весело уписывала жареную баранину, ничуть не скрывая, что для них это самая важная часть ритуала.

К полудню прибыли сановники из Багдада. Они привезли ножницы и белую шелковую ленту, и ответственный представитель Министерства информации привычной рукой перерезал ленту перед носом ладьи. Затем наступила наша очередь. Крестить судно должна была очаровательная внучка Гатаэ. И вот дед ведет за руку одетую в яркое платьице юную черноволосую леди, с трудом удерживающую арабскую бутыль из тыквы, только что наполненную водой из реки, именем которой мы решили наречь судно. Блестя глазенками, маленькая Секне окропила камышовый нос ладьи, но заученную формулу забыла, и стоявшие рядом расслышали только, как она пролепетала «Дигле» – так болотные арабы произносят название реки Тигр. Тут уже сам Гатаэ, продолжая держать внучку за руку, взял инициативу на себя и громко возвестил на арабском языке:

– Да спустится сей корабль на воду с дозволения Всевышнего и благословения Пророка, и пусть он зовется Дигле– «Тигрис!»

Не успел он договорить, как с юга донеслись глухие раскаты грома. Все повернулись в ту сторону, кто с удивлением, кто с благоговением, точно звуки эти выражали одобрение могущественнейшего из месопотамских богов – бога Солнца, мечущего гром и молнии своим жезлом. От горизонта надвигались черные тучи. Даже наименее суеверные среди нас слегка оторопели, услышав глас громовержца в такую минуту.

Сломался винт в одной из лебедок, его пришлось заменять куском гвоздя, поэтому мы потратили целый час на то, чтобы протащить новонареченного «Тигриса» через пролом в стене до критической точки, где пологий откос сменялся крутым уступом. Сколько мы ни пытались заровнять этот уступ глиной, течение упорно подмывало снизу нашу насыпь, и когда «Тигрис» наполовину повис в воздухе над перегибом, все затаили дыхание. Выдержат ли восемнадцатиметровые бунты камыша и тонкие стальные салазки такую нагрузку?

К нашему облегчению, исполин благополучно перевалил через край уступа и заскользил вниз под напором своих тридцати трех тонн. С громким всплеском он врезался в реку, и тысячная толпа вложила свой восторг в ликующие крики, когда широкая носовая часть ладьи поднялась на воде с легкостью надувной резиновой утки. Лишь корма еще продолжала лежать на суше.

Вот это плавучесть, вот это сила! Я подбежал ближе, чтобы удостовериться, что рабочие крепко держат веревки, не дадут течению унести корпус судна, на котором еще нет ни надстроек, ни рангоута. Однако в ту самую минуту, когда нос корабля возвысился над водой, корма вдруг круто остановилась. Раздался оглушительный треск ломающегося дерева, и я увидел, как стальные балки под широким корпусом изгибаются, будто лапша. Дородный исполин медленно опустился брюхом на берег, словно непокорный бегемот, не желающий входить в воду, и восторги аплодирующих зрителей сменились дружным сетованием и криками отчаяния.

Лежит – и ни с места... Нос спущен на воду, омывается струями Тигра, а окруженная зрителями корма прочно застряла на суше в Садах Эдема. Какие-нибудь метры отделяли ее от воды, и целая армия добровольцев ринулась вперед, чтобы столкнуть ладью на реку. Куда там! Лишь немногие доставали плечом до изогнутой вверх кормы, а ноги тех, кто пробовал упереться в борты, утопали в рыхлой земле и в иле.

Вооружившись лопатами, мы стали подкапываться под ладью, чтобы выявить повреждения и попытаться пропустить воду под кормой. Вариация на тему о пророке и горе: если корабль не идет к реке, пусть река придет к кораблю!

Сановники учтиво попрощались и отбыли под охраной полиции. Вечерело, заморосил дождик, и толпа начала расходиться. Хуже всего было то, что индейцам пришлось накануне вылететь к себе в Боливию, чтобы не просрочить обратные билеты. А ремонтировать без мастеров с Титикаки, если окажется, что бунты и веревки повреждены, нам будет очень непросто... Какие беды натворили обломки стальных и деревянных балок? Чтобы выяснить это, надо было обнажить широкое днище двойного корпуса. Ночь принесла с собой неожиданно холодный ветер. Пришлось бежать за теплой одеждой. Великолепные молнии расписывали ослепительными трещинами черное ночное небо.

Мы работали поочередно немногими наличными лопатами. Английские телеоператоры установили светильники на крыше гостиницы, чтобы нам было виднее, и молодой член их бригады, Дэвид, рассказал мне по секрету, что ему приснился нехороший сон, будто целое стадо овец поднялось на борт камышовой ладьи и принялось ее пожирать в отместку за убийство своих сородичей. Однако Гатаэ и его товарищи рассуждали иначе: шести барашков мало для такого большого судна, надо было принести в жертву быка!

Только я выслушал эти мрачные комментарии, как рокот мотора и яркий свет фар могучего советского грузовика заставили нас отложить в сторону лопаты. Неожиданный гость перевалил через обломки дерева и покореженное железо в проеме стены и занял исходную позицию, словно намереваясь загнать всех нас в реку. Два плечистых русских водителя выскочили из кабины, и с помощью Юрия мы объяснили им, что пока наша ладья не окунулась в воду, бунты хрупкие, как хрустящий хлебец. Общими усилиями мы пристроили перед высоким капотом толстые камышовые кранцы, нарастив их взятыми со стапелей деревянными балками, чтобы тяжелый грузовик не ушел в воду вместе с кораблем. И не успели мы оглянуться, как без лишних церемоний начался необычный спуск на воду. «Тигрис» стронулся с места и медленно погрузился в кашу разрытого нами ила. Течение унесло щепки и ил, но ладью мы удержали на канатах и пришвартовали к плавучей пристани, которую заблаговременно соорудили из камышовых связок возле гостиничной террасы. В свете фар было видно, что вместе с судном погрузились в воду погнутые рельсы и салазки. Русские водители простились и уехали. Нам оставалось дожидаться утра, чтобы определить характер повреждений. «Тигрис» лежал на воде как-то неровно, вроде бы с левым носовым креном.

Едва рассвело, как мы все уже были на месте. Наша новая ладья выглядела замечательно. Больше и внушительнее, чем любая из обеих «Ра». Борты вздымались высоко над мутной гладью реки, и на них не было видно ни одной ссадины. Однако наши опасения насчет крена подтвердились. При всем искусстве наших мастеров и совершенстве обводов судна в носовой части осадка была чуть больше. Но этот изъян вполне можно было исправить при размещении груза. Кто-то высказал предположение, что крен был вызван быстрым намоканием камыша – ведь нос лег на воду на несколько часов раньше, чем корма. Мы отнесли эту мрачную догадку к разряду нехороших шуток. Другое дело, что сломанные салазки могли распороть бунты в носовой части.

Детлеф и Герман надели защитные очки и нырнули под днище «Тигриса». Прошла целая вечность. Наконец они вышли на берег и доложили: видимость из-за мути нулевая, но ощупью им удалось определить, что в носовой части под бунтами висели поломанные салазки. Не удивительно, что ладья кренилась. Они нащупали также толстый камышовый амортизатор, проложенный между салазками и корпусом, отделили его ножом, после чего стальные и деревянные обломки ушли на дно, и нос ладьи сразу выровнялся. Продолжая обследовать днище, Герман и Детлеф убедились, что все витки веревочной спирали невредимы. «Тигрис» нисколько не пострадал. Тысячи хрупких стеблей вместе выиграли поединок с современной сталью – они остались на поверхности, а согнутые балки утонули.

Две связки, распиленные нами после проверки, показали, что теперь загрязнение рек гораздо более опасный враг для камыша, чем сталь, поэтому нам не терпелось поскорее уйти в чистые соленые воды. Однако еще две недели ушли на то, чтобы оснастить и загрузить корабль. Наши арабские помощники собрали на лужайке перед гостиницей две рубки, накрыв бамбуковый каркас красиво переплетенными на местный лад лоснящимися стеблями зеленого болотного тростника кассаб.Низкий сводчатый потолок не позволял выпрямиться в рост – только сидеть. Одна рубка была побольше, три на четыре метра; в ней, потеснившись, могло улечься восемь человек. Вторая, наполовину меньшей площади, была предназначена для трех человек и съемочной аппаратуры.