Текст книги "Фату-Хива. Возврат к природе"

Автор книги: Тур Хейердал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

После этого визита мы почувствовали себя спокойнее. И все же старались не отходить далеко от своих лошадей, кроме тех случаев, когда изучали какую– нибудь лощину с совсем уж непроходимыми зарослями. Жеребец по кличке Туивета родился на воле в горах и был покрупнее. Жители Омоа иногда поднимались на плато, чтобы ловить арканом жеребят. Небольшие ростом, но крепкие и норовистые, дикие лошадки обладали врожденным чувством равновесия. Горные тропы нередко следовали вдоль узких полочек над зазубренными скалами или беснующимся далеко внизу прибоем. Невольно у нас щекотало под ложечкой, когда лошадь жалась к самому краю, чтобы пощипать свисающую траву. Роль поводьев выполняла обвязанная вокруг конской морды лубяная веревка, и, когда мы пытались отвернуть от края голову лошади, она принималась дыбиться и взбрыкивать над обрывом. Лучше уж предоставить упрямому четвероногому самому следить за равновесием, хотя бы при этом одна ваша нога болталась над бездной… Мы быстро усвоили, что можно слепо положиться на горных лошадок, они никогда не оступались. Даже в безлунные ночи, когда мы не видели собственных ног, лошади смело ступали по узким полочкам. Только однажды услышали мы рассказ про островитянина, который сорвался в пропасть вместе с конем. Но тропа в тот раз была мокрая и скользкая после сильного дождя.

Да и нам довелось пережить неприятные минуты на скальной полке над долиной Ханававе. Лив шла впереди, я следовал за ней, за мной выступали обе лошади. Вольнолюбивого Туивету, который нес наши вещи, я вел на поводу, а смирная кобыла сама шагала за ним. Местами полка была меньше метра в ширину, и так как мы здесь прежде не бывали, то предпочли идти пешком. В седле нам грозила опасность защемить ногу между конским крупом и отвесной каменной стеной слева, а справа – обрыв до самого дна долины. Прижимаясь к стенке, мы продвигались не спеша и наслаждались великолепным видом. Внезапно впереди показались три дикие лошади. Ни вперед пройти, ни назад податься! Первым шел жеребец, за ним кобыла и курчавый жеребенок. Кобыла с жеребенком повернули и скрылись за поворотом, а жеребец застыл, словно бронзовая статуя, приготовившись защищать свое семейство.

Туивета вскинул голову вверх и вызывающе заржал, потом решил протиснуться мимо нас к противнику. Дикий жеребец принял вызов и медленно пошел ему навстречу. Я попробовал удержать Туивету за повод, но он не обратил никакого внимания на мои жалкие потуги и поднялся на дыбы. Я крикнул Лив, чтобы прижалась к скале, и сам сделал то же самое. В ту же минуту Туивета вырвался и бросился вперед. Мы ощутили сильный толчок и увидели, как два жеребца встретились в поединке. Секунду они стояли, дрожа всеми мышцами и скрестив шеи, словно сабельные клинки. Испытав таким способом мужество противника, схватились всерьез. Кусались, брыкались, ржали, вставали на дыбы. Мы ждали, что вот-вот кто-нибудь из них сорвется в пропасть, как сорвалась на наших глазах коза, которую загнали дикие собаки. Но жеребцы держались на тропе. Хуже пришлось нашим вещам. Они взлетели в воздух и исчезли за краем обрыва. Только палатка и пледы застряли в трещине ниже тропы, все остальное скрылось из виду. Пропал наш провиант.

Туивета выиграл поединок. Дикий жеребец с достоинством отступил, дав кобыле с жеребенком достаточно времени, чтобы уйти от нас подальше. И Туивета больше не упирался, когда я отважился подойти к нему и взяться за повод. Он гордился победой – и был явно обескуражен, когда повернул голову и увидел, что вьюка нет.

Еще день мы перебивались сочными плодами манго и гуаявы, потом голод вынудил нас спуститься с гор. Фрукты отменные, нисколько не хуже груш и персиков, но организм требовал более плотной пищи. Хотелось рыбы, мяса, кокосовых орехов, хлебных плодов. Мы соскучились по нашим ракам, по нашему феи. Вспомнился толстый поросеночек, но нам больше не встречались дикие свиньи. Пусть в долине нас ждут скорпионы Хаии и прочие гадости. Голод еще хуже. Мечтая о сытной, богатой крахмалом еде, мы молча двинулись вниз по естественной красной ковровой дорожке.

В жаркую долину Омоа мы спустились обновленными, ощущая прилив бодрости. Голод голодом, а дни, проведенные в горах, дали нам заряд энергии. Мы поняли, что бежать из долины, даже не повстречавшись с человеком, который был повинен в изменившемся отношении островитян к нам двоим, побудила нас навеянная дебрями вялость. И, подойдя к деревне, направились прямиком к дому патера Викторина.

Позади католической церковки стояли два домика с тенистыми верандами, застекленными окнами, железными крышами. Один из них пустовал. В начале века, когда остров еще был густо населен и обещал стать частицей цивилизованного мира, здесь помещалась жандармерия и жил французский администратор. На открытой террасе в углу валялся барабан. В былые славные времена Иоане ходил по деревне и бил в этот барабан, когда в бухте бросала якорь какая-нибудь шхуна. Дела давно минувших дней…

Оказавшиеся поблизости островитяне удивленно воззрились на нас, когда мы привязали лошадей и направились к следующему домику, где сидел, окруженный детишками, человек в длинной сутане. Он обучал детей грамоте. Они совсем не знали букв. При виде нас он встал, и мы познакомились с патером Викторином. Маленький, щуплый патер буквально тонул в чересчур просторном облачении. Он принял нас очень вежливо и предложил сесть.

Сидим и мучаемся от неловкости. Я еще никогда не встречался с католическим патером. Да и протестантских священников знал не так уж много, фактически – одного Пакеекее. Моя мать верила только в Дарвина, отец, хоть и был верующим христианином, в церковь не ходил. Крестить-то меня крестили, но от конфирмации я, единственный из всего класса, отказался. О священниках у меня было такое же смутное и превратное представление, какое было о девочках в школьные годы. Люди, конечно, но совсем другого сорта, и непонятно, как с ними обращаться.

Человечек в черной сутане явно был смущен не меньше моего. Дело происходило задолго до того, как различные ветви христианской церкви стали на путь примирения. Широко улыбаясь, он пристально смотрел на меня и ждал, что я скажу. Наконец спросил, не из Европы ли мы? Мы рассказали кое-что о себе и дали понять, что приехали вовсе не для того, чтобы включиться в поединок между ним и Пакеекее, нас занимает, как жили островитяне до прибытия миссионеров, интересует также происхождение местной фауны.

Патер деликатно сменил тему и принялся рассказывать о своей жизни на Маркизских островах. Уже тридцать три года, как патер Викторин покинул Лозер во Франции и один странствовал здесь с острова на остров. Один тридцать три года утешал болящих и умирающих, один спал в темных лачугах, ел пои-пои и другие подозрительные блюда. Всегда один. Ни с кем из маркизцев у него нет личной дружбы. Никто не зовет его в гости. Пальмы и цветы его не радовали, здешняя природа ему, как и капитану Брандеру, казалась мрачной и угнетающей. Весь Фату-Хива сводился для него к церкви и маленькому домику, где женская рука не касалась пола и стен. Его гордостью, его страстью была книга, в которой значились души спасенных от преисподней островитян. Только двух недоставало.

Рассказывая, патер все время поправлял спускающуюся на черные сапоги сутану. Тем не менее мы заметили, что его белые ноги напоминали огромные дыни. Бедняга страдал слоновой болезнью. Патер Викторин принес в жертву все, даже здоровье, делу, которому он служил. И нам стало понятно его опасение, как бы у Пакеекее не появились помощники. Он был подобен филателисту, который боится потерять хотя бы одну марку из своего альбома.

Не без благоговения встали мы, чтобы проститься с этим маленьким человечком, у которого были такие печальные, пристальные глаза и распухшие ноги. У нас чудесный аппетит, аппетит к еде и к жизни. Нас двое, и есть наша хижина в дебрях, и впереди – неизведанное будущее. Ничего этого не было у патера Викторина. Бледный, щуплый, он грустно смотрел, как мы повели лошадей к домам Пакеекее и Тиоти. Мы жалели, что не можем сразу направиться к себе в лес. Нам вовсе не хотелось причинять ему боль. Мы ничуть не обижались на патера за то, что он невольно расстроил нашу дружбу с его прихожанами 66
  5


[Закрыть].

Табу

В лучах полуденного солнца желтая бамбуковая хижина светилась, точно золотой дворец. После палатки она казалась особенно просторной, в ней можно было ходить, выпрямившись в рост, хотя рядом с могучими деревьями она выглядела кукольным домиком. Наш дом. У нас было такое чувство, словно мы здесь родились. На самом же деле мы пришли сюда ненадолго.

Насытившись хлебными плодами, таро и фруктами из одичавшего королевского сада, утолив жажду из бурливого ручья, мы последовали совету Тиоти удалиться еще на несколько дней. Тиоти ждал нас на море со своей долбленкой; хоть и маленькая, но у подветренной стороны острова она вполне могла выдержать вес троих.

Тиоти сам выдолбил ствол и оснастил его на полинезийский лад аутриггером – острым бревнышком, которое укрепляется параллельно лодке на двух поперечных жердях. Лодка была всего лишь вдвое длиннее обычной ванны и наполовину уже, так что мы с трудом втиснулись в нее со своими припасами.

Лив полулежала на корме, придавленная тяжелыми банановыми гроздьями, а мы с Тиоти плавно взмахивали каждый своим веслом, аккуратно погружая его в длинные, пологие океанские валы. Озаренный утренним солнцем красный скалистый остров казался объятым пламенем. Высоко над головой, словно клубы дыма, плыли пассатные облака; из-за мыса дул слабый ветерок, морщиня гладкую поверхность могучих волн.

Сегодня пономарь был разговорчивее обычного, однако суть его речей сводилась к тому, чтобы убедить нас в могуществе не столько христианского бога, сколько всевозможных местных демонов. Бог был один, и, хотя Тиоти вслух об этом не говорил, он явно представлял себе, что этот бог надежно заточен в бамбуковой церкви Пакеекее. А вот демоны кишели по всему острову. Простейший способ встретиться с ними – посетить какой-нибудь участок, охраняемый табу. Несколько поколений назад все островитяне запросто общались с демонами, сообщил Тиоти чуть ли не с завистью в голосе.

Мы с Лив слушали вполуха. Слишком сильно увлекало нас зрелище удивительнейших рыб; словно мы оказались очевидцами того легендарного дня в истории бытия, когда живые существа впервые вышли из океана на сушу. Сейчас с подветренной стороны не было прибоя, накат лишь слегка поглаживал крутые скалы, и лодка шла вдоль самого берега. Сначала наше внимание привлекли полчища красных, серых, зеленых и черных крабов, которые сновали во всех направлениях, ныряя в трещины над водой. Светло-зеленая вода была настолько прозрачна, что позволяла рассмотреть яркие водоросли и морские анемоны на дне. Там, в глубине, ходили пятнистые рыбы, из нор выглядывали огромные, с человеческую ногу, омары, покрытые буграми и колючками, расписанные роскошными узорами. Но больше всего поразила нас рыба, которая превосходно чувствовала себя вне воды. С палец длиной, большеголовая, совершенно черная, она разгонялась на гребне волны и прыгала на камень. Присосется и скачет посуху этакой безногой лягушкой. Множество причудливых рыбок переливалось на солнце. Одни лепились к скальной стенке, другие прыгали с камня на камень, третьи блаженно распластывались на животе, словно наслаждаясь солнцем. Казалось, они сторонятся соленых брызг. Напрыгаются всласть и ныряют обратно в воду, но с очередной волной опять выходят на сушу.

Тиоти не понимал нашего интереса к рыбе, которая не годилась в пищу. Встал и тонкой трезубой острогой поразил пару живописных омаров. Его обидело, что мы не принимаем всерьез рассказ о местных демонах. Сначала мы не поверили, когда он обещал доказать нам, что на Фату-Хиве есть кораллы, потом усомнились в существовании каменной рыбы, теперь вот не верим, что он может показать настоящих демонов. Они есть, хоть и остались, так сказать, без дела, а было время, помогали предкам Тиоти, как в наши дни ему самому помогает бог. Мы никогда не слышали про Тукопану?

Нет, не слышали. И согласились внимательно выслушать рассказ о нечистой силе. По словам Тиоти, истинность рассказа нам могли подтвердить французские власти на Хива-Оа.

Тукопана был последний великий шаман, которого еще застали европейцы. Сам он жил на Фату-Хиве, но о его связях с демонами знали на всех островах архипелага.

Подойдя к главному, Тиоти от волнения даже сбился с ритма гребли.

Перед смертью Тукопана собрал всех жителей долины Омоа во главе с королем и показал два изображения демонов, высеченные им из белого камня. Один демон был побольше, другой – поменьше. Когда умру, сказал Тукопана, мой дух вселится в большого демона, и пусть он называется моим именем. А когда умрет моя любимая дочь, ее дух вселится в меньшего демона, и вместе мы будем руководить народом ФатуХивы в последующих поколениях.

После смерти Тукопаны обе статуи установили на кладбище над долиной, где мы изучали черепа. Двадцать лет назад на Маркизские острова прибыл французский губернатор. Он прослышал о красивых статуях на Фату-Хиве и задумал присвоить себе драгоценные диковины. По его приказу четыре островитянина отнесли статуи вниз и погрузили на правительственную шхуну, которая доставила добычу в губернаторскую резиденцию в долине Атуона на острове Хива-Оа. Здесь Тукопану и его дочь, к великому ужасу островитян, поставили у входа на участок губернатора.

Вскоре на острова обрушился шторм страшной силы. День за днем лил дождь. Кончилось тем, что в горах Хива-Оа родился могучий поток, который ринулся вниз по долине Атуона. Он вырывал с корнем и разбрасывал кокосовые пальмы и огромные хлебные деревья. Поток направился прямо к дому губернатора. Сам губернатор спасся, но дом его разнесло в щепки, а когда наводнение кончилось, все увидели, что Тукопана и его дочь исчезли, словно сквозь землю провалились. Люди до сих пор тщетно ищут драгоценные статуи. А губернатор выстроил себе новый дом подальше от старого участка.

Поведав эту историю, Тиоти надолго примолк.

Продолжая работать веслами, мы переваливали через пологие волны. Рядом тянулся нескончаемый берег. Скалы то расступались, открывая взгляду маленькие долинки, то снова смыкались. Долина за долиной, пустынные, забытые. Высоко на кручах ходили пестрые дикие козы, а в одном месте на берегу стояла, похрюкивая, черная косматая свинья и близоруко смотрела на скользящую мимо пирогу. Проводив нас взглядом, она снова принялась грызть хлебный плод. Совсем необитаемыми эти долины нельзя было назвать, они кишели одичавшим скотом, оставшимся без двуногих хозяев. По словам Тиоти, люди ушли с ветром на запад. Вымершие язычники не попали на небеса. Их души последовали за солнцем, а солнце ныряет под океан и возвращается подземным ходом на свою родину на востоке.

Все старые люди рассказывали, что дом солнца находится на востоке. Там завершают свое подземное странствие солнце и души умерших, и там же бессмертное светило снова восходит каждое утро. Островитяне помнили древних мореплавателей, которые ходили в дальние плавания на легендарную родину первых богов-королей. Души-то, чтобы попасть туда, следовали за солнцем на запад, но живые путешественники предпочитали более короткий путь, плыли прямо на восток. Восточную часть горизонта здесь называли «верхним концом» океана, потому что течение и облака всегда шли с той стороны. Кроме неподвижных островов, все находилось в вечном движении «вниз», на запад. Океан, облака, солнце, звезды в ночном небе – все. Тиоти предупредил: если грести до самого вечера, мы выйдем из-под защиты северного мыса, и нас тоже понесет на запад, тогда уже нам не вернуться на Фату-Хиву.

Солнце висело прямо над головой, когда перед нами наконец развернулись сказочные декорации долины Ханававе. Широкая сцена с множеством пальм и высеченные в красном камне складчатые боковые кулисы поразили нас больше прежнего теперь, когда мы шли на крохотной долбленке, наслушавшись рассказов Тиоти про демонов, духов и предков. Могучие кулисы смахивали на хоронящихся друг за другом огромных чудовищ, и мы почувствовали себя лилипутами в заколдованном царстве. Не трудно понять, почему суеверия и черная магия так прочно владели душами людей, заточенных между этими грозными скалами.

В верховьях долины голубела горная гряда и сквозь отверстие в горе светил, будто лампа, клочок неба. Ветер и дождь прогрызли туннель. Тиоти рассказал, что в старину людоеды из долины Ханахоуа на восточном побережье пробирались через этот ход и нападали на жителей Ханававе. Люди той поры лазили по горам не хуже коз, да еще они вырубили себе ступеньки на отвесных склонах. Теперь туннель с мудреным названием «Техавахиненао» с этой стороны совсем недоступен, и говорят, будто он набит человеческими костями… Если бы тропа не осыпалась, мы могли бы проникнуть из Ханававе в таинственные пещеры Вео в Ханахоуа Перед грозной полосой пенистых бурунов, которые рокотали над отмелью у входа в залив, Тиоти приметил косяк серебристых рыб, по его словам, удивительно вкусных. Встав во весь рост, он метнул острогу, она описала в воздухе высокую дугу и упала в середину косяка. Торчащее древко затрепетало, говоря о точном попадании.

В деревне Ханававе нас встретили улыбки и обычные приглашения зайти перекусить. Мы вежливо отвечали положенной формулой – спасибо, сыты – и показывали свой улов. Здесь явно никто не был настроен против нас, но искалеченное проказой ухо одного островитянина напомнило нам слова капитана Брандера о том, что в этой долине распространены всякие заразные болезни. Ну да мы ведь и не собирались здесь жить, высадились только затем, чтобы посмотреть на обитель настоящего демона, с которым Тиоти так хотел нас познакомить.

Пономарь зашел к своему местному приятелю, тощему фатухивцу по имени Фаи, и уговорил его помочь нам нести рыбу и бананы. Сам Тиоти нес на плече острую палку, на которую наколол хлебный плод. Потом друзья о чем-то пошептались, и сразу Фаи пошел медленнее. Ему явно расхотелось идти с нами, и я на всякий случай забрал у него рыбу. Тут Тиоти принялся высмеивать его за то, что он испугался демонов. В конце концов Фаи все-таки решился нас сопровождать. Если уж мы непременно хотим, он покажет нам обитель нечистой силы, одно из немногих мест, до сих пор охраняемых табу. Из нынешних фатухивцев никто туда не ходит. Прежде было много всяких табу, теперь они почти все забыты или ими пренебрегают. Но кое-какие запреты остаются в силе. Например, не положено проходить там, где другой стоит и кормит кур. Может случиться несчастье. Еще хуже, если поставишь на голову деревянную миску вверх дном. До сих пор кое-где в лесу заправляют злые духи и демоны; забредешь туда – жди беды в ближайшие три дня. Фаи обещал показать такое место.

И когда мы вышли на берег каменистой речушки, он поднял руку, указывая направление на заколдованный участок. Тотчас Тиоти повернул назад. Ему вдруг страшно захотелось есть и загорелось найти подходящее местечко, чтобы изжарить рыбу. Чуть не бегом вел он нас по тропе обратно. Снова показалась большая светлая роща, сплошь состоящая из множества апельсиновых деревьев. Апельсины, кругом апельсины – на деревьях, на земле. Некоторые деревья, словно плакучая ива, склонили до самой травы ветви, увешанные зелеными и желтыми плодами. Мы наелись, утолили жажду да еще набрали всего впрок. В жизни нам не доводилось есть такие сочные и вкусные апельсины, как в Ханававе.

Выведя нас на опушку леса, Тиоти достал спички и, махая своей неизменной соломенной шляпой, развел костер из сучьев апельсинового дерева. Вскоре кругом распространился сладковатый запах печеного хлебного плода. Почерневшая корка лопнула, обнажив белую, как мука, мякоть. Тем временем Фаи выгреб из углей жареную рыбу и омара. К черту демонов! Могут и подождать. С каким блаженством набросились мы на жертвоприношение не демонам, а самим себе, обыкновенным людям!

Фаи рассказал, что в лачугах у моря живет всего с полсотни человек. Один из них китаец, он держит лавчонку и ведет меновую торговлю с фатухивцами, совсем как Вилли в Омоа. А некогда в долине Ханававе жили могущественные племена, возглавляемые тремя королями. Одно королевство находилось у самого подножия гор, другое – посередине длинной долины, третье

– внизу, у моря. Все три племени вместе воевали против жителей Ханахоуа по ту сторону горного туннеля. В дебрях все еще стояли каменные сиденья, с которых караульные постоянно наблюдали за проходом. Если общий враг не показывался, три короля сражались между собой. Шаманы, состоявшие в связи с демонами, умели предсказывать, – когда противник готовит нападение. К ним часто обращались за советом в немирные времена. В состоянии экстаза, одержимые тем или иным демоном, они плясали с подвешенными к поясу черепами и говорили чужими голосами. Каждое слово, слетавшее с их губ, толковалось как совет и предупреждение.

Основательно подкрепившись, мы встали и вдруг обнаружили, что нас осталось только трое. Фаи исчез. Тиоти хотел бежать вдогонку, но я вернул его и напомнил, что он ведь сам вызвался показать нам демона. Место теперь известно, обойдемся без Фаи.

Тиоти засмеялся: ему не страшны никакие табу, он пономарь, протестант. Против него демоны бессильны.

Мы вернулись к ручью, откуда Фаи показал нам заколдованное место, и перепрыгнули на другой берег. Дальше пошла такая чаща, что никак не продраться, даже ползком. Здесь явно не один десяток лет не ступала нога человека. Пришлось прокладывать себе путь с помощью моего мачете.

Вот уж правда заколдованное место. Мрак, духота, кругом густые дебри. Но нам доводилось преодолевать заросли похуже. Здесь хоть под ногами твердая опора.

Наше продвижение кончилось, когда мачете ударил о камень. Листва и вьющиеся стебли скрывали замшелую стену с меня высотой. Мох почти совершенно скрывал швы между огромными прямоугольными блоками. Теперь мы уже все трое волновались. Я влез на стену, Лив и Тиоти последовали за мной. Мы очутились на большой платформе из плотно пригнанного камня. Под сплошным лесным пологом царил угрюмый сумрак.

Мы с Лив недоумевали: как это древние строители сумели доставить сюда базальтовые глыбы, ведь все ближайшие скалы состояли из рыхлого туфа. Внезапный возглас Тиоти дал нам понять, что он что-то обнаружил. Раздвинув ветки, он показал на прислоненные косо друг к другу, наподобие двускатной крыши, большие красные плиты, наполовину заросшие корнями и дерном.

Осторожно мы принялись их расчищать. Плиты были величиной с толстый матрац, но с острыми углами и с рельефными фигурами на плоскостях. Ничего подобного до сих пор не находили не только на Маркизских островах, но и во всей Полинезии вообще.

На одной плите выстроились в ряд семь гротескных человеческих фигур. Одни словно размышляли, подперев рукой подбородок, у других обе руки были сложены на животе, третьи подняли руки над головой, подобно изображениям, виденным нами вокруг кладбищ. Огромные торчащие уши придавали некоторым из них сходство с животными. В окружении этих демонов было высечено двойное изображение: бок о бок два маленьких человечка, руки на животе, ноги на общем цоколе. На второй плите – только три фигуры, все в танцевальных позах: одна рука на бедре, вторая плавно изогнута над головой.

Обтесанная поверхность плит выветрилась меньше, чем рельефные фигуры, и мы различили врезанные линии, образующие прямоугольные лабиринты.

Тиоти избегал близко подходить к этим «тики». На Маркизских островах все древние человеческие изображения называли «тики». У предков это слово означало «бог», у Тиоти – «демон».

Проливной дождь загнал нас под широкие листья.

К великому облегчению Тиоти, ливень кончился так же внезапно, как начался. Вернувшись к плитам, мы увидели, что с одного конца между ними вставлен белый треугольный камень. Противоположный просвет был плотно замурован. Осторожно отодвинув «дверь», я увидел темную яму. Интересно! Лив затаила дыхание, когда я ногами вперед полез внутрь. Тут Тиоти не выдержал.

– Ты можешь разогнать демонов моей лампой! – предложил он, приготовившись бежать к лодке, где лежал его керосиновый фонарь.

Я сказал, что обойдусь спичками. Тиоти подал их мне, соскочил с платформы и исчез.

Вытянув руки вверх, я протиснулся через входное отверстие, нащупал босыми ногами опору, отпустил руки и приземлился на мягком полу. Ощупью я убедился, что нахожусь в маленькой камере с гладкими каменными стенами. Чтобы не заслонять вход, я продвинулся дальше вглубь, но светлее от этого не стало. Мои ступни уперлись во что-то твердое. Чиркнул спичкой – она тут же погасла в сыром воздухе, и стало темнее прежнего. Я успел разглядеть лишь кусок стены около моего локтя.

Следующая спичка вовсе не хотела зажигаться. Вся коробка намокла. Я присел на корточках и чиркнул снова, защищая пламя ладонями. На меня глянуло оскаленное белое лицо, и опять воцарился мрак. Новая спичка. Черт, не тем концом! Еще одна. Наконец-то. И снова моим глазам предстало оскаленное лицо. Я стоял на покойнике.

Присыпанный перегноем, у моих ног лежал желтоватый скелет. Не слишком древний, судя по тому, что рядом с черепом стоял европейский аптечный пузырек из цветного стекла. Вероятно, здесь был погребен последний шаман Ханававе; когда на остров впервые прибыли миссионеры, они вполне могли застать его в живых. Подобно Тукопане в долине Омоа, он призвал на помощь тики и табу, чтобы отпугивать от могилы злых духов. Самым злым духом, какой когда-либо являлся в Полинезию, был белый человек. И я выбрался наружу из заколдованного склепа, предоставив шаману спать спокойно.

Найти Тиоти не представляло трудности, он ждал нас по ту сторону ручья. К нашему удивлению, мы застали здесь и Фаи. Он заявил, что и не думал удирать, просто ходил разведать еще одно заколдованное место. Фаи указал на высокий лавовый монолит, который, словно огромный палец, торчал над лесом поблизости. Моту-нуи – «большая скала».

Подойдя к скале, мы убедились, что ее отвесные стены отшлифованы дождем и ветром. В поисках питательной почвы несколько кустиков на высокой полке опустили вниз длинные, тугие лианообразные корни. Эти корни заменили веревки троим мужчинам, которые задумали карабкаться вверх на заколдованную скалу. Как Лив ни дулась, а пришлось ей ждать внизу, на дереве, чтобы не опасаться диких свиней и собак. Скалолазание – дело мужское.

Только унизительная перспектива остаться в обществе вахины заставила Тиоти и Фаи лезть вместе со мной. Высота их не пугала, они боялись последствий нарушения табу.

Взявшись за корни, Фаи полез первым, за ним – я, последним – Тиоти. У меня кружилась голова, и я старался прижиматься плотнее к скале. Да-а, это и впрямь не девичий спорт.

Из-под моего колена сорвался камень и полетел вниз. Я увидел у себя под ногами соломенную шляпу Тиоти, крикнул, чтобы он поберегся, и зажмурился. Быть беде, конец пономарю… Не открывая глаз, я тихо спросил, как он там. Спросил просто так, не рассчитывая на ответ.

– Камень разбился о голову Тиоти, – донесся снизу спокойный голос.

Пономарь успел увернуться.

И вот мы достигли полки, которую приметили снизу. Бросив на нее один взгляд, Фаи тут же захотел спускаться. Пришлось мне протискиваться мимо него.

Уступ был заполнен скелетами. На него выходила небольшая пещера; в ней лежали истлевшие лубяные веревки, черепа и кости. Многие кости были обернуты белой тапой-материей из луба хлебного дерева или вымершего дерева эуте. Под сводом висели длинные человеческие косы. Среди выдолбленных деревянных корыт стоял сколоченный из самодельных досок ящик. Останки в этом ящике были облачены в европейскую одежду с пуговицами. След меновой торговли? Или здесь погребен потерпевший крушение моряк, который кончил свои дни среди каннибалов Фату-Хивы?

Фаи скрылся из виду, и снизу донесся отчаянный крик: он столкнулся с Лив, которая все же решила в одиночку лезть на скалу. Эта неожиданная встреча могла стать роковой. Фаи был вне себя от волнения и страха, пока не поменялся местами с Лив и продолжил спуск.

В один день столько переживаний! Я облегченно вздохнул, когда мы все четверо собрались внизу и направились в деревню. Мысль о нарушенных табу привела наших друзей в такое смятение, что от них можно было ожидать самых нелепых поступков. На каждом шагу им чудились всякие страсти. Табу нарушены

– кары не избежать…

Не очень-то крепко спалось нам в ту ночь на полу лачуги Фаи. Доносился глухой кашель из соседних хижин, слышался лай раздраженных собак, сквозь щели в стене просачивался тошнотворно-сладкий запах копры, и Тиоти вертелся юлой.

Рано утром мы спустились на черный галечный пляж. Пришла пора уезжать. Спустить лодку на воду даже с подветренной стороны острова было делом непростым. Океан никогда не успокаивался совсем. Катящие на запад валы засылали в обход северного мыса лазутчиков в открытую бухту. Здесь возникали длинные ряды бурлящих волн, которые одна за другой разбивались о черную гальку в туче соленых брызг. Полинезийцы маневрировали долбленками в полосе прибоя не хуже, чем европеец маневрирует автомобилем на оживленной улице. Подняв на руках лодку, они выжидали нужный момент и бежали вперед. Мы так и не научились определять подходящую волну. То ли она была пониже других, то ли просвет между нею и следующей был чуть больше.

И вот Тиоти, Лив и я стоим, держа на руках долбленку, и ждем подходящей волны. Слабый пловец, я чувствовал себя далеко не уверенно. Сжимая в руках поперечные жерди, готовые ринуться вперед, мы стояли на береговом валу, куда долетали только брызги. По знаку Тиоти вбежали в пенящуюся воду, вскочили в лодку и начали грести, как одержимые, чтобы перевалить через следующую волну прежде, чем она вздыбится отвесной стеной.

Несколько гребков, и вдруг я увидел нечто такое, что заставило меня живо отложить весло и упасть на четвереньки у ног Тиоти. Из круглого отверстия в дне пироги фонтаном била вода! Чертов пономарь! Когда мы вчера причалили, он вытащил пробку, чтобы вытекла накопившаяся в лодке вода, а сегодня в суматохе забыл закупорить отверстие. Пробка осталась на берегу. Волна за волной подбрасывали нас кверху; Тиоти в одиночку старался направлять нос лодки вразрез накату, чтобы нас не опрокинуло. Работая одним веслом, он уводил долбленку подальше от берега, от коварного прибоя, который норовил завлечь нас в ревущие каскады у скал. Лив схватила черпак – половину скорлупы кокосового ореха – и лихорадочно принялась вычерпывать воду, меж тем как я одной рукой зажимал дыру, другой искал что-нибудь взамен пробки. Пономарь лихорадочно перебрасывал весло с борта на борт.