Текст книги "Все равно тебя не брошу"

Автор книги: Тоон Теллеген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

БЕЛКА ЛЕЖАЛА во мху, опираясь локтем на хвост. Все, на что падал ее взгляд, было зеленым: листва на деревьях, кусты, трава, мох. Она прикрыла глаза, подставила спину бьющим сквозь ветки солнечным лучам и замечталась о небе, об аромате меда и смолы и о буковых орешках.

  И незаметно для себя заснула.

  Ее растормошил Муравей.

  – Белка! – заорал он. – Вставай!

  Белка вскочила.

  – Чего там? – воскликнула она.

  – Да ничего, – сказал Муравей. – В этом-то все и дело.

  Белка огляделась и увидела, что лес исчез. Небо над ней исчезло. И земля под ней исчезла. Она принюхалась, но запахи тоже исчезли; прислушалась, но ничего не услышала. Ветра не было, волн на реке не было, ветки не трещали.

  – Что происходит? – закричала она. Но и Муравей уже тоже исчез.

  – Муравей! Муравей! – заголосила Белка. Ответа не было, и, крикнув еще раз, она не услышала своего голоса. А потом и ее собственные пальцы и хвост на глазах у нее сделались невидимыми.

  "О, – подумала она, – я... – И тут ее собственные мысли тоже исчезли.

  Больше не было ничего. Ничего.

  Очень постепенно и, может быть, только по прошествии долгого времени, а может, и совершенно внезапно, послышался шорох, еще почти едва различимый.

Это была травинка – она распрямлялась, возникши из ничего. Немного погодя появился лютик, и запахло ивовой корой.

  "... здесь... – подумала Белка. Перед ней возник волосок, а там

постепенно нарисовался и весь хвост.

  – Ну, наконец-то, – вздохнула она.

  Немного погодя мир снова был в полном порядке, и они с Муравьем сидели рядышком и болтали.

  – Это была передислокация, – объявил Муравей.

  Белка никогда не слыхала ни о каких передислокациях.

  – Это катастрофа такая, – пояснил Муравей. – Очень редко случается, – значительно прибавил он. – Все передислоцируется куда-то в никуда. А потом, потихонечку – обратно.

  В тот вечер Муравей показал Белке книжку с картинками. Большинство

страниц были вырваны, или их там попросту никогда не было. И когда Белка перевернула последнюю страницу, книга рассыпалась по листочку. Муравей сдул ее со стола, и листочки, кружась в воздухе, полетели на землю.

  – Это просто чудо еще, что мы тут сидим, – сказал Муравей. – Но само по себе это, в сущности, совершенно обыкновенное дело.

  Белка к тому времени уже проголодалась, и ее больше интересовало, не найдется ли у Муравья чего-нибудь, чтобы заморить червячка. Хотя бы какого-нибудь завалященького букового орешка.

ОДНАЖДЫ УТРОМ Белка села за стол и решила написать письмо Муравью. Но ей никак не удавалось выразить словами то, что она чувствовала.

  Привет, Муравей!

  начала она. Но это было совсем не то. Она бросила письмо на пол и

начала снова.

  Дорогой Муравей!

  написала она. Но это было еще хуже.

  Следующее письмо начиналось так:

  Здорово, Муравей!

  Следующее:

  Муравей!

  И затем:

  Муравей...

  И потом:

  О Муравей...

  И:

  Любезный Муравей,

  И:

  Глубокоуважаемый Муравей...

  За этим занятием она провела все утро, и вздохи ее становились все тяжелее и тяжелее. Должно было быть особенное начало, только для Муравья.

Это она знала точно. Но найти такое начало ей не удавалось.

  Стопка писем на полу все росла.

  В конце концов Белка встала, пробралась через письма и распахнула дверь, чтобы сесть и подумать на большой ветке возле своего домика.

  Но стоило ей выйти из дому, как в комнату ворвался ветер, подхватил письма, и бумажная буря помчалась в сторону Муравья.

  Был чудесный день, и Муравей как раз сидел на солнышке перед домом, размышляя о дальних странах.

  Внезапно его осыпало ворохом белкиных писем. Они облепили его с головы до ног. Не без труда выбрался он из огромной бумажной кучи и принялся читать.

  И только поздно вечером, при лунном свете, прочел последнее.

  Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись на темные заросли.

  Потом сложил письма в аккуратную стопку, так, что она достигла конька крыши, выбрался через чердак наружу, улегся на письма, накрылся вместо одеяла письмом, начинавшимся "Дорогой Муравей", и уснул.

  Светила луна, и письма шуршали, когда Муравей ворочался с боку на бок.

Тогда он согласно кивал головой и бормотал сквозь сон: "Муравей, это я".

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ Муравей и Белка сидели рядышком на ветке перед Белкиной дверью.

  Светила луна, и они лакомились медом и сладкими буковыми орешками.

  Довольно долго они предавались этому занятию в молчании. Потом Муравей спросил:

  – А ты вообще никогда от меня не устаешь, а, Белка?

  – Я? – переспросила Белка. – Да нет.

  Муравей помолчал и продолжил:

  – Но ведь может такое случиться?

  – Нет, – возразила Белка. – Такого случиться не может. Ну, скажи на милость, как это я вдруг от тебя могу устать?

  – Да очень просто, – сказал Муравей. – Устать можно от чего угодно. Вот ты же иногда устаешь от буковых орешков?

  – От буковых орешков... – проговорила Белка. Она глубоко задумалась, но так и не смогла припомнить, чтобы ей когда-либо случилось устать от буковых орешков. "Хотя все может быть", – подумала она.

  – Но от тебя – ни в жизнь! – сказала она.

  – О, – только и вымолвил Муравей.

  Наступило долгое молчание. Нежные облачка осторожно выпутывались из кустов и медленно плыли по лесу, запутываясь в деревьях.

  – А я порой сам от себя устаю, – наконец нарушил молчание Муравей. – А ты что ли нет?

  – Ну и от чего ты устаешь-то? – полюбопытствовала Белка.

  – И сам не знаю, – сказал Муравей. – Так, устаю, и все. В общем смысле.

  О таких вещах Белке еще слыхивать не приходилось. Она поскребла за ухом и задумалась о самой себе. И вот, посидев таким образом часок-другой в глубокой задумчивости, она, к своему удивлению, тоже ощутила усталость от самой себя. Чувство было довольно необычное.

  – Да, – сказала она. – Вот теперь и я от самой себя устала.

  Муравей кивнул.

  Был теплый вечер. Где-то вдали с ветвей ухала Сова, а высоко в небе висела Луна, большая и круглая.

  Муравей и Белка молчали и отдыхали от самих себя. Время от времени они вздыхали, хмурили лбы и отправляли в рот парочку буковых орешков и ложку-другую меду.

  И только поздно ночью, когда луна уже почти зашла, они полностью

восстановили свои силы и уснули без задних ног.

ОДНАЖДЫ УТРОМ Белка проснулась и увидела, что все куда-то пропали.

  Белка помчалась по лесу с криком: "Вы где? "

  Но ответа не было, и вообще никого нигде не было. Она заглянула в домик Муравья – пусто. Постучалась к Жуку – тишина. Пошлепала ладошкой по воде в реке: никто не высунул голову ей навстречу. И никто больше не распевал на деревьях, и никто не шуршал в траве, и никто не пролетал мимо. Белка все обыскала. "Может, тут за травинкой кто сидит, – думала она, шаря в траве.

 – Или нет, вон там за буком они притаились. Неужто их в самом деле будет не найти? " – думала она мрачно.

  К полудню она решила написать письмо.

  Всем.

  Вы где?

  Давайте возвращайтесь.

  Белка.

  Но стояло полное безветрие, и письма ей отправить не удалось. Белка ужасно огорчилась. Она думала о Слоне, о Карпе, о Сверчке, о Воробье и прежде всего – о Муравье. "Муравей, – повторяла она, – Муравей... "

  "Ну должны же они где-нибудь быть", – думала она. И в тот же момент почувствовала, что вовсе уже не так уверена, что кто-то где-то должен быть.

Может, и вовсе нигде.

  Она попыталась сообразить, что это могло означать, но в голове у нее стоял гул и грохот, и она опустилась в траву, привалившись к буку в самой чащобе леса.

  Она представила, что отныне ей придется разговаривать с самой собой. "О чем вот только? " – думала она. Придумать ей ничего не удалось, и она испугалась, что сама с собой она сможет только молчать.

  И те редкие подарки, которые ей еще предстоит получать, она будет

дарить самой себе.

  Солнце светило ей в лицо. "Ну хоть солнце никуда не делось", – подумала она мрачно. И в этот момент солнце скрылось, и вокруг нее сгустился туман.

  Белка сидела под буком, и одно мрачное предчувствие в ней сменяло другое. Чувства были совершенно дурацкие, от них у нее заныли голова и ноги.

Белка почувствовала страшную усталость и решила прилечь.

  Когда она проснулась, был уже полдень. Светило солнце и слышался шорох крыльев – это мимо пролетала Цапля.

  – Цапля! Да Цапля же! – закричала Белка, вскочив с места и размахивая руками, как мельница. Но Цапля не обратила на нее никакого внимания. Немного спустя Белка заметила Ежа, возившегося в кустах напротив ее бука, и услышала, как где-то вдалеке ойкнул Слон, стукнувшись о дерево. А потом она увидела Муравья.

  – Муравей! Муравей! – завопила она, подбегая к нему. Муравей брел

неровной походкой.

  – Привет, Белка, – прохрипел он.

  – Ты где был? – воскликнула Белка, хлопнув его по плечу.

  – Чтоб я знал, – покачав головой, признался Муравей.

  И Мотылек, который с трудом поспешал за ним, подтвердил:

  – Мы и сами не знаем.

  Белка прекратила расспросы. Одна мысль билась у нее в голове: они здесь, они вернулись!

  Она побежала домой и перетрясла все свои запасы, чтобы отпраздновать что-нибудь со всеми вновь обретенными – неважно что. Она наполнила тарелки, налила стаканы, похлопала каждого по плечу и попросила больше не исчезать.

Они должны это пообещать, все до единого.

ЭТО БЫЛО в разгаре лета. Белка сидела за столом на верхушке своего бука.

  Муравей где-то путешествовал, и, возможно, на возвращение его рассчитывать уже не приходилось. "Почти наверняка", – сказал он перед уходом.

  Белка опустила голову на руки.

  Было очень тихо.

  Белка думала о Муравье и о дальних далях и о "почти наверняка" и о "никогда".

  "Приуныла я что-то, – подумала она, – это уж точно. – Она осмотрелась.

У ее стола тоже был унылый вид, и у окна, и у синего неба за окном, и даже у солнца, высоко в небе. Неужто все что угодно может приуныть? " – подумала она.

  Внезапно вокруг нее раздались голоса: "Вот мы, например, очень даже можем приуныть".

  Белка с изумлением огляделась вокруг. По стенам катились крупные слезы.

"Стены мои", – подумала Белка. "Ага", – всхлипнули стены, тихонько

вздрагивая.

  И вдруг снова замерли. Слезы их высохли, и они застыли неподвижно.

  Белка опять уложила голову на руки и задумалась. Если они могут расстроиться, они и рассердиться могут?

  Внезапно она услышала рычание. На пол посыпалось все, что висело на стенах, они угрожающе шагнули на середину комнаты и вплотную обступили стол, скрежеща и скрипя от злости.

  Белка закрыла лицо руками.

  – Вы это на кого? – спросила она.

  – На Муравья, – прорычали стены.

  Белка отвела руки от лица и ошарашено уставилась на стены.

  – На Муравья? – переспросила она. – Да ведь он же такой хороший!

  – Ну вот еще, – фыркнули стены. – Ничего он не хороший!

  И встали на свои прежние места.

  Белка развесила по стенам все, что с них попадало, потом подошла к окну и уставилась вдаль.

  – Муравей, – проговорила она тихонько. "Сердиться-то я не сержусь, – подумала она, – но все-таки... "

  Очень издалека – возможно, с другого конца света – ей вдруг послышалось:

  – Правда не сердишься?

  Белка знала, что некоторые вещи выглядят правдоподобнее, чем они есть на самом деле. Но она знала и то, что "почти наверняка" никогда не означает "совершенно точно". Она потерла ручки, достала из буфета большой горшок меду и снова уселась за стол, уложив голову на руки.

  Стены бесшумно, но весьма целеустремленно обступили ее.

  – Мед, – подобравшись вплотную, зашептали они. – Вкуснятина.

  – Э нет, – сказала Белка. – Это для Муравья. Он скоро придет.

  Стены немного поворчали, но отступили, и снова сделались обычными стенами, встали на обычные места и притихли.

– МУРАВЕЙ! – крикнула Белка с высокого откоса. – Муравей! Муравей!

  Она знала, что Муравья внизу не было, что он был далеко в пустыне – гостил у Льва.

  "Странно, – думала Белка, – и все равно я его зову и думаю: а вдруг откликнется? "

  – Муравей! Муравей!

  Покрытый порослью папоротников и кривоватых елок откос отвесно обрывался вниз. Белка осторожно ступала вдоль края, но все же поскользнулась и упала.

  – Муравей! – крикнула она еще раз, теперь уже пронзительно, отчаянно.

  А потом все вокруг нее померкло.

  "Где я? " – подумала она чуть позже и осторожно пошарила вокруг себя.

Под руку ей попалось нечто скользкое.

  – Муравей! – вскрикнула она, хотя имела в виду: "Помогите! "

  – Спокойно, – сказал Слизень. – Это всего лишь я.

  Белка облегченно вздохнула и постепенно стала что-то различать. Над головой у нее оказалось небо, вокруг – заросли, а сама она лежала на черной земле.

  – Где я? – прошептала она.

  – Хороший вопрос, – сказал Слизень. – Что бы тебе такое ответить? Я бы сказал, ты – здесь. Но это тебе мало что объяснит.

  – Да уж, – сказала Белка. – А как я сюда попала?

  – Лично я себя об этом никогда не спрашивал, – сказал Слизень.

  – Муравей! – опять заголосила Белка. – Муравей! Муравей!

  – Это еще что такое? – поинтересовался Слизень.

  – Да так, ничего особенного, – ответила Белка.

  – А можно, я с тобой вместе покричу? – попросил Слизень.

  И он крикнул мягким, слизистым голосом:

  – Муравей! Муравей!

  Ничего другого ни сказать, ни крикнуть он не мог там, на дне оврага, где на них и наткнулся Муравей. Он возвращался из пустыни на спине Лебедя и услыхал, как кто-то тихонько зовет его по имени.

  – Ты что тут делаешь? – приземлившись, спросил он у Белки.

  – Я думала, что ты уже никогда не вернешься, – прошептала Белка.

  – Что до меня, так я тут живу, – сказал Слизень. – Не знаю правда, насколько это тебе интересно.

  Муравей смерил Слизня испытывающим взглядом и сказал:

  – Ну, пошли, что ли.

  И они с Белкой забрались на спину Лебедю.

  – Я уж пока тут побуду, – сказал Слизень, – на всякий случай, мало ли что...

  Лебедь расправил крылья и приготовился взлететь.

  – Муравей, – сказал Слизень.

  – Чего? – удивился Муравей.

  – Муравей, Муравей, – повторил Слизень.

  – Что это означает? – спросил Муравей.

  Слизень беспомощно посмотрел на Белку.

  – Ах, – сказала Белка, – да ничего это не означает. Поехали!

  Они оторвались от земли и взмыли вдоль стен оврага вверх в небо, и через небо – к лесу.

БЫВАЕТ ТАКОЕ – ничего не знать?

  – написала Белка Муравью в один прекрасный день.

  Муравей подумал, попрыгал, почесал за ухом и написал в ответ:

  Да. Все бывает.

  Немного погодя пришло еще одно письмо от Белки:

  А вот не знать, что солнце светит и что лето и что Слон где-то там с ивы свалился: такое бывает?

  Да.

  – написал Муравей в ответ.

  А вот еще не знать, что ты больше всего на свете любишь мед и сладкие буковые орешки и сахар?

  – написала Белка чуть спустя.

  – Да! – воскликнул Муравей. – Да! Да! – Он крепко зажмурился, побарабанил себя кулаками по голове и написал в ответ:

  Да! Такое тоже бывает.

  И тоже еще не знать, что тебе ужасно хотелось бы, чтобы кое-кто (а не просто кто-то там) к тебе случайно зашел: бывает такое?

  – написала Белка вслед за этим.

  Но когда Муравей собрался ответить на это письмо, перо его сломалось, бумага порвалась, а стол раскололся посередине. Дверь распахнулась, и порыв ветра подхватил и поволок его с собой, через лес, к буку, в Белкин домик.

  – Ого, – удивленно сказала Белка, когда Муравей ввалился к ней и шлепнулся на пол. – Вот не знала, что зайдешь.

  – Нет, – сказал Муравей. – Я и сам не знал. Он отряхнулся и кашлянул. – Я думаю, это случайно вышло.

  – А я знаю, что у меня в буфете есть, – сказала Белка. На мгновение ей показалось, что это было единственное, что она всегда будет знать, хотя она и знала, что очень часто про это забывала.

  Муравей уже уселся за стол.

  Немного погодя они ели засахаренный шиповник и буковый мед и разговаривали о том, о чем и всегда, – о вещах обычных и вещах сложных и ни о чем в особенности.

ОДНАЖДЫ ЗИМНИМ ДНЁМ Белка писала письмо Муравью:

Милый Муравей

Муравей Муравей Муравей Муравей Муравей,

Муравей Муравей Муравей Муравей

милый Муравей

милый Муравей

Муравей.

Белка.

  Это было странное письмо, и Белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на него курточку, натянула ему на голову шапчонку, потому что было холодно, объяснила ему, куда оно должно идти, и распахнула дверь.

  Письмо осторожно ступило за порог, скользнуло вниз по буковому стволу, пробралось по снегу и постучалось в окошко Муравья.

  – Кто там? – спросил Муравей.

  – Письмо, – ответило Письмо.

  – Письмо? – удивленно переспросил Муравей и открыл дверь.

  – Меня тебе послали, – сказало Письмо, слегка поклонившись и стянув с головы шапчонку.

  Муравей осмотрел его со всех сторон, потом осторожно развернул.

  – Прочту я тебя, что ли, – сказал он.

  – Ну, давай, – согласилось Письмо.

  Прочтя письмо, Муравей потер ладошки и сказал:

  – Садись, Письмо, садись, дружище. Чем бы тебя угостить?

  – Ну... – нерешительно сказало Письмо. – Вообще-то не знаю.

  – Сладенького? – спросил Муравей.

  – Во, точно! – сказало Письмо и зашуршало от удовольствия.

  Муравей взял карандаш и написал в Письме кое-что сладкое сверху, а по некоторому раздумью – и что-то теплое снизу. Себе он положил меду.

  Письмо шелестело от восторга, уголки его сворачивались в трубочку.

  Так они сидели долго, и время от времени Муравей поднимался с места и писал что-то на полях Письма.

  Когда стемнело, Письмо откланялось. Шел снег, и оно медленно пробралось по сугробам назад на к буку, вскарабкалось наверх и пролезло под дверь в комнату Белки.

  – Ну, – сказала Белка, – с возвращением.

  – Ага, – сказало Письмо и принялось рассказывать склонившейся над ним Белке о том, как там было, в гостях у Муравья, и напоследок о том, что он, Муравей, думал о Белке.

  – Ну и что же? – спросила Белка.

  – Да вот, сама читай, – сказало Письмо.

  Прочтя письмо, Белка спросила у него, нельзя ли положить его себе под подушку.

  – Да пожалуйста, – отвечало Письмо.

  А за окнами бушевала метель, и Белкин домик трещал, и снег валил все гуще, и все вокруг делалось белей и белей.

  Но ни Белка, ни Письмо об этом даже не догадывались. Они спали и мечтали о теплых словах и сладких чернилах.

– А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, – спросил Муравей у Белки, – ты тогда огорчишься?

  Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето,

солнце стояло высоко в небе, река поблескивала.

  – Ага, – сказала Белка, – огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?

  – Ага, – ответил Муравей, – рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что все-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?

  – Ага, – сказала Белка, – сильно огорчусь. – Она откинулась на спину и крепко зажмурилась. – Но если я тогда что-нибудь выдумаю, – продолжала она,

– из-за чего тебе не захочется уходить, ты тогда здорово рассердишься?

  – А чего ты придумаешь? – заинтересовался Муравей.

  – Ну, это... – смешалась Белка. – Я придумаю, как только ты скажешь...

  – А я сейчас хочу знать! – заорал Муравей.

  – Но я еще ничего не придумала, – сказала Белка.

  – Ну тогда я пошел, – сказал Муравей.

  Белка огорчилась и сказала:

  – Нет. Не уходи.

  Муравей рассердился и сказал:

  – Нет, я пошел. – И сделал шаг.

  Белка промолчала и откинулась на спину.

  Долгое время ничего не происходило.

  – Ну? – спросил Муравей наконец. – Что ты теперь выдумаешь?

  Но Белка покачала головой.

  – Ты же еще не ушел, – сказала она.

  – Но я на самом деле ухожу, слышишь? – объявил Муравей и сделал вид, что уходит. Через каждые два шага он оборачивался и спрашивал:

  – Ну? Придумала, нет?

  Но Белка всякий раз мотала головой.

  Все это ей казалось очень сложным. Она боялась, что Муравей вдруг и в самом деле уйдет, и зайдет так далеко, что уж больше не вернется. Но она ничего не сказала.

  Муравей уходил все дальше и делался все меньше. До Белки все еще

долетали обрывки его слов: "Что-то придум... уж... Бел... "

  В конце концов он совершенно скрылся из глаз.

  "Теперь он в самом деле ушел, – думала она. – Теперь он в самом деле совершенно ушел". В глазах у нее что-то покалывало. "Слезы", – подумала она.

  Но внезапно на горизонте возникло пыльное облако. Это к ней на всех парах несся Муравей.

  Через несколько мгновений он стоял перед ней.

  – Ну уж теперь ты должна мне сказать, – задыхаясь, выпалил он, уставился на Белку пронизывающим взглядом и погрозил пальцем прямо у нее перед носом.

Пыльное облако медленно оседало на землю.

  "Вот теперь придется мне сказать", – подумала Белка и что-то наконец придумала.