Текст книги "Не все умеют падать"

Автор книги: Тоон Теллеген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

БЫЛА ЗИМА. СВЕРЧОК ЗАМЕРЗ И ПОДУМАЛ: «А вот была бы у меня настоящая теплая куртка. Такая куртка, в которой бы всегда было тепло». И дрожащий сверчок пошел дальше через лес, по глубокому снегу.

Он отправился в магазин ласки, которая с недавних пор торговала куртками. У двери магазина стояла огромная черная куртка, такая огромная, что доставала до нижних ветвей дуба. А в самом магазинчике висели самые разные куртки: красные куртки, очень маленькие куртки, куртки с сотней рукавов, куртки из дерева и даже сверкающие куртки.

– Я хочу вон ту большую куртку, – сказал сверчок.

– Хорошо, – ответила ласка.

Они вдвоем подняли куртку, и сверчок надел ее. Куртка была теплой и тяжелой, и сверчок наконец то согрелся. «Наконец-то у меня румяные щеки», – обрадовался он. Сверчок попрощался с лаской и малюсенькими шажками пошел обратно в лес. Через некоторое время ему повстречались муравей и белка.

– Привет, куртка, – сказал муравей.

Сверчок посмотрел в петельку для пуговицы и ответил:

– Привет, муравей.

– Кто это? – удивилась белка.

– Большая куртка, – объяснил муравей.

– Большая куртка?? – переспросила белка. – Она новая?

– Нет, – ответил муравей, – не новая, но какая-то особенная.

Сверчок ничего им не сказал и задумчиво пошел дальше. «Так-так, – размышлял он. – Значит, я – большая куртка. Так-так. Ну-ну». А через какое-то время он и вовсе позабыл, что он сверчок. «Вот это зима», – довольно подумал он и поднял воротник, который был где-то высоко над его бывшей головой. Но с приходом лета сверчку становилось все теплее. Как-то раз он шел через кусты в тени бука, расстегнувшись и широко расставив рукава.

– Стало слишком тепло для тебя, куртка, – сказал он.

– Да, – пропыхтел он сам себе.

Потом он спросил сам у себя, откуда взялось лето. «Этого мне никогда не узнать», – подумал он и размечтался о водяных куртках, которые можно было бы просто накинуть на плечи и они бы стекали капельками по спине. «Как же мне жарко», – подумал он и затосковал по тому времени, когда он дрожал, вздрагивал от холода и стучал зубами, когда у него были посиневшие лапки и заледеневшие крылышки. Он закрыл глаза и увидел перед собой настоящую метель. Он с трудом выбрался из куртки и осторожно положил ее под дубом на землю.

– Пока, куртка, – попрощался он.

А потом он полетел к реке. «Приму ванну, – подумал он, – вот что я сейчас сделаю».

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ БЕЛКА УСЛЫШАЛА ШОРОХ. окно распахнулось, и в комнату влетел слон.

На голове у него красовалась огненно-красная шапочка.

– Слон! – испуганно воскликнула белка, подскочив в постели.

Но слон ничего ей не ответил, пару раз облетел комнату, что-то мурлыча, заглянул в белкин шкаф, слегка похлопал ушами, поправил шапочку и вылетел наружу. Как пушинка. Потом белка услышала, как что-то шлепнулось, кто-то ойкнул и окно снова захлопнулось. Когда на следующее утро она проснулась, то была уверена, что все ей приснилось. Но когда в этот же день она встретила слона и рассказала ему свой сон, он показал ей шишку на лбу и объяснил: «Я ударился, когда упал. Тогда, с бука».

– Так это по-настоящему был ты??? – удивилась белка.

– Ах, по-настоящему... – потупился слон, – что такое «по-настоящему»... я всегда думал, что это слово значит так много...

– А шапочка? – спросила белка. – Та красная шапочка, она была настоящая?

– Ах, да, эта шапочка... – начал было слон. На его губах заиграла нежная улыбка, и он посмотрел вдаль куда-то мимо белки.

– Это длинная история... – сказал он наконец.

Белка ничего не сказала. Она нахмурила лоб и попрощалась со слоном.

Вечером она хорошенько закрыла окно и придвинула к нему шкаф. В эту ночь к ней никто не прилетел.

В ДЕНЬ СВОЕГО РОЖДЕНИЯ КАРАКАТИЦА ПРИГОТОВИЛА ЧЕРНЫЙ торт и ждала гостей в пещерке на дне океана. Но приплыл только морской скат. Он распилил торт на черные куски и молча слопал их.

– Слегка горьковат, каракатица, – пробормотал он с набитым ртом.

– Да уж, – сказала каракатица и мрачно посмотрела на него.

Скат очень быстро справился с угощением и спросил:

– А песни будут?

Каракатица кивнула, вытянула перед собой щупальца и пропела отвратительную песню, которая состояла исключительно из фальшивых нот. Скату песня не понравилась, но вслух он сказал только, что ему пора плыть дальше.

– Пока, скат, – попрощалась каракатица.

– Пока, каракатица, – ответил ей скат. И каракатица осталась одна.

«Пропал день рождения», – подумала она. И по ее щеке покатилась чернильная слеза.

Она с отвращением доела остатки торта. Потом ей ужасно захотелось крикнуть: «Эй, ну где же вы все?!»– но она одумалась и промолчала. «Вот всегда я так, – пришло ей в голову, – вечно мне надо одуматься». И она представила себе, каково было бы однажды не одуматься и крикнуть взаправду, и тогда бы все ответили ей: «Здесь! Мы здесь!» – и все спустились бы к ней на дно... «Может быть, мы бы даже танцевали, – подумала каракатица, – в глубине и в темноте...»

Она почернела, погрустнела и в конце концов заснула в ложбинке на дне океана.

ОДНАЖДЫ УТРОМ ЛЕВ ТАК СИЛЬНО ИСПУГАЛСЯ САМ СЕБЯ, Что умчался прочь и спрятался в кустах под дубом. Он сидел там, дрожал и твердо решил никогда больше не рычать и не смотреть страшным взглядом. Но все-таки он понимал, что какие-то звуки ему нужны. Ведь никто не молчит. «Что же мне делать? – подумал он. – Пищать? Или жужжать?» Он не мог решить вот так сразу, весь сжался, не поднимал глаз, и его всякий раз бросало в дрожь, когда он вспоминал, как громко он рычал. «Теперь всё,– подумал он, – с этим покончено». В этот день мимо дуба проходила белка и увидела сидящего льва.

– Привет, лев, – сказала она.

– Привет, белка, – ответил лев. Он покраснел и попытался спрятаться в собственной гриве.

Потом он осторожно вытянул шею и поинтересовался:

– Можно у тебя кое-что спросить?

– Можно, – ответила белка.

– Как ты думаешь, что мне больше подходит? Пищать или жужжать? Или какой-нибудь другой тихий звук?

– А ты не будешь больше рычать? – спросила белка удивленно.

– Нет, – смутился лев.

– Понятно, – сказала белка. – Жужжать, жужжать... нет, наверное, лучше будет пищать.

– Спасибо тебе, – поблагодарил лев. – Тогда я буду пищать.

Он принялся тихонько попискивать и поглядывал при этом так смущенно, что белка не выдержала и ушла. В этот же вечер лев появился на дне рождения жука.

Он остался стоять у двери, в тени, тихонько попискивал про себя и отказывался от всего, сьев только крошку торта. А когда муравей что-то спросил у него, лев зажмурился и ответил, что ничего не знает и никогда об этом не слышал. Он повесил голову и поплелся домой.

Так он теперь и жил, незаметный и трусливый. И только во сне он иногда громко и страшно рычал. Тогда кусты дрожали, деревья тряслись, а сам лев в ужасе просыпался.

– Помогите, – говорил он тогда сам себе и закрывал голову лапами.

Некоторые звери даже с тоской вспоминали тот ужас, который он когда-то на них нагонял. «Ох, как же мы тряслись от страха..!» – говорили они и качали головами. А мыши не понравилось, что лев тоже стал пищать. Да и к тому же ей казалось, что этот писк никуда не годится. Но когда она однажды сказала об этом льву, он вдруг захныкал. Мышь быстренько извинилась и сказала, что лев очень неплохо пищит.

– Да? – спросил лев. – Ты правда так думаешь?

– Правда, – подтвердила мышь.

– Спасибо тебе, мышь, – сказал лев и вдруг так расчувствовался, что мышь испугалась, как бы он не растаял.

«У ТЕБЯ НИКОГДА НЕ БОЛИТ ЖАЛО, ОСА?»-спросила однажды у осы пчела.

– Нет, – ответила оса, – А вот талия, к сожалению, иногда побаливает. А у тебя?

– Нет, – сказала пчела. – Талия никогда не болит.

– Вот как, – удивилась оса.

Звери сидели рядышком на опушке леса, у реки, под ивой.

– А у меня иногда болят усы, – сказал морж.– Такая бывает тупая боль. Как будто усы гудят. Вот такая боль.

– А у меня, бывает, болит панцирь, – сказала черепаха. – Особенно, если надо куда-нибудь идти с утра пораньше. – Она замолчала. – Тогда лучше всего отсидеться дома, – добавила она потом.

Олень рассказал, как у него болят рога: «Как будто они горят огнем, так это бывает». Улитка сообщила, что у нее иногда сводит рожки, а верблюд рассказал, как у него неприятно покалывает в горбах. Бегемот сказал:

– У меня болит вот тут. Он широко разинул рот и показал вовнутрь. Все заглянули туда, чтобы увидеть боль, но внутри было так темно, да и боль, видно, была так далеко, что разглядеть ничего не удалось.

– Обидно, – расстроился бегемот. – Это ведь очень интересная боль.

– А у меня никогда ничего не болит, – вдруг заявил муравей.

Наступила тишина. Все уставились на муравья.

– Боль – это чепуха, – сказал муравей.

Белка вспомнила, как у нее иногда болело что-то внутри – она никогда не могла понять, что именно. Ей казалось, что это очень грустная боль. «Разве эта боль тоже чепуха?» – думала она. День был теплый. Речка серебрилась, и каждый думал о своей боли – не была ли она и на самом деле чепухой. Солнце зашло и поднялся ветер. Река заволновалась.

– Колики, – тихонько сказал вдруг муравей, – они у меня иногда случаются. Если

вы это называете болью, тогда я с вами согласен.

КОГДА БЕЛКА ПРОСНУЛАСЬ ОДНАЖДЫ УТРОМ, ОНА УСЛЫШАЛА тихий стук в стену.

– Кто там? – спросила она.

– Это я, слон, – ответил голос.

И вдруг в стене образовалась огромная дыра, и в комнату вошел слон.

– Почему это ты заходишь через стену, а не через дверь? – возмутилась белка.

– Ой, извини, – сказал слон. – Какой же я неловкий. Мне выйти?

– Не надо, – ответила белка.

В стене теперь зияла дыра, и по ногам дул холодный ветер.

– Хочешь чаю? – предложила белка.

– С удовольствием, – согласился слон.

Белка поставила перед ним чашку, но когда он хотел размешать хоботом сахар, то смахнул чашку со стола.

– Ой-ой! – воскликнул он и попытался поймать чашку, но по ошибке подхватил стол.

– Успел! – воскликнул он, но тут заметил свою ошибку и отпустил стол, который рухнул прямо на чашку и развалился.

– Ах, прости меня, пожалуйста, – сказал слон и смущенно опрокинул шкаф и стул.

– Мне, пожалуй, пора, – сказал он и, потупившись, боком протиснулся в дверь.

– О, извини меня, – крикнул он. – Прости! Белка ничего не ответила. «Наверное, – подумала она, – тут уже ничего не поделаешь». Так она и сидела на полу, посреди черепков и осколков, в комнате с дырой в стене. «А ведь это хороший повод переехать», – подумала она и довольно потерла лапками.

ПО СТЕПИ БРЕЛ ЖУК. Стоял жаркий полдень, и даже воздух был синим. Когда жук вставал на цыпочки, то все равно не видел вокруг ничего, кроме степи. И даль была такая далекая, что ее невозможно было увидеть. «Так вот что называют огромным и бесконечным?»– подумал он. Но он был совсем один, и спросить было некого. Было жарко, и жуку захотелось пить. «Что это у меня за жажда? – спросил он сам себя. – И какие вообще бывают жажды?» Этого он не знал. Но когда язык у него перестал шевелиться оттого, что приклеился к нёбу, жук решил, что наверняка это – сильная жажда. Он посмотрел на землю и подумал: «Может быть, это даже бесконечная жажда?» Он вздохнул и с трудом поплелся дальше.

Солнце стояло как раз над ним. Ему пришлось бы лечь на спину, чтобы его увидеть. Но жук слишком устал для этого и присел. «Моя усталость, – подумал жук, – она тоже огромная и бесконечная». Он попытался думать только о мелочах, которые мог хорошо рассмотреть. «Потому что иначе, – подумал он, – мои мысли тоже станут огромными и бесконечными». И эта мысль ужасно его испугала. Сначала он вспомнил домик под кустом, такой маленький, что никто не мог протиснуться в дверь. В этом домике он сидел на стуле у окошка. И сам он был тоже маленьким. Потом он подумал о маленькой записке, которую однажды подсунули ему под дверь, и в ней было написано только: «Привет, жук!» – и больше ничего, даже – от кого она. Вот такой маленький синий листочек. А потом он подумал о маленьком торте, который стоял перед ним на столе, и о маленьком стакане с капелькой холодной воды. «Полкапельки, – подумал жук, – вот было бы замечательно». Он сидел посреди степи в высохшей траве и думал о самых маленьких вещах, которые только мог себе представить.

Солнце закатилось, и вокруг него по огромной пустой степи разлилось красное зарево.

ОДНАЖДЫ УТРОМ ВСЕ ЗВЕРИ ВДРУГ ВЗЛЕТЕЛИ В ВОЗДУХ. Они взлетели не слишком высоко, но все-таки высоковато. Слон взлетел до половины липы, щука – до камышовых метелок, черепаха – до нижней ветки дуба, а совсем далеко, в океане, кит взлетел до толстого серого облака. Крот и дождевой червяк пролетели сквозь землю, поднялись до розового куста и дрожали от жгучего солнечного света. Все повисли кто где и теперь удивленно смотрели вниз. Белка оказалась над верхушкой бука, рядом с муравьем, который вовремя успел прихватить с собой горшочек меда.

– Как удачно мы здесь повисли, – сказала белка. Муравей крепко прижимал к себе горшочек. Он очень боялся, что мед вылетит наружу и улетит прочь.

– Да, – сказал муравей, – пока удачно.

На опушке леса посреди сосновых веток висел носорог. Маленькие иголки больно кололи его нос и уши.

– И кто все это затеял? – громко крикнул он.

Никто не знал. Только жук-доктор догадывался. Ведь он частенько взлетал, правда, всегда один.

– По-моему, никто, – крикнул он в ответ. Сам он повис над тополем.

– Ну-ну, – недовольно буркнул носорог.

Было еще раннее утро. Солнце карабкалось по деревьям, и многие звери блестели и сверкали в его лучах, и при этом ветер медленно поворачивал их в воздухе или переносил с одного дерева на другое. Но совсем скоро все вдруг попадали вниз, в океан или в землю, или на дно реки. Белка и муравей провалились сквозь крышу в дом белки и оказались на стульях за столом напротив друг друга. Горшочек с медом прилетел попозже и приземлился на стол как раз перед ними. Муравей тотчас вскочил и заглянул в горшочек.

– Мед тоже прилетел, – сообщил он, облегченно вздохнув.

– Вот и чудесно, – сказала белка, ведь она до сих пор так и не поела, а, кроме того, она очень любила мед, особенно тот буковый мед, что был сейчас в маленьком синем горшочке.

– ЧЕРЕПАХА, А ТЫ ВООБЩЕ-ТО УВЕРЕНА, ЧТО ТЫ – ЧЕРЕПАХА? – спросил сверчок у черепахи однажды утром. Черепаха озадаченно глянула на него и задумалась. Потом она сказала, мрачно поглядывая на сверчка из-под панциря:

– Нет, не уверена.

– Я вот точно знаю, что я – сверчок. Я стрекочу, значит, я – сверчок. – И он даже подскочил от удовольствия. «А я молчу, – подумала черепаха. – Но, по-моему, этого достаточно, чтобы быть черепахой». Их разговор услышал лягушонок и сказал:

– Я квакаю, значит, я – лягушонок.

– Верно, лягушонок, совершенно верно, – сказал сверчок. – Ты квакаешь, значит, ты – лягушонок. Они похлопали друг друга по плечу и посмотрели на черепаху с сочувствием. «Так, может быть, я вовсе не черепаха? – подумала черепаха. – А кто..? Если так подумать: я ползаю, значит, я – черепаха...» Она немного проползла вперед-назад. «Нет, – снова подумала она. – Это ерунда. Столько всякого зверья ползает». Черепаха вдруг почувствовала себя одинокой и беспомощной, а веселые сверчок и лягушонок ускакали прочь, то и дело хлопая друг друга по плечу и напевая: «Мы знаем, кто мы». В этот момент послышался какой-то треск и шум с верхушки дуба, под которым стояла черепаха. Это был слон, который взобрался туда на восходе солнца. Теперь он падал вниз.

– Я падаю... – только и успел крикнуть слон и с грохотом свалился на землю рядом с черепахой.

«Это слон, – мрачно подумала черепаха. – Здесь все ясно». Спустя несколько минут слон открыл глаза.

– Привет, черепаха, – сказал он тихонько.

– Ты уверен, что я – черепаха? – удивленно спросила черепаха. – Ты точно это

знаешь?

– Конечно, – простонал слон. – А кто же ты еще?

– Не знаю, – ответила черепаха.

– Ну, как хочешь, – поморщился от боли слон, осторожно ощупывая огромную шишку на затылке.

Черепахе ужасно хотелось помчаться вдогонку за сверчком и лягушонком.

«Ну да, – подумала она,– если я их догоню, тогда они уж точно не поверят, что я черепаха». И она осталась в траве под дубом и тихонько повторяла сама себе: «Привет, черепаха. Привет».

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ МУРАВЕЙ И БЕЛКА СИДЕЛИ РЯДОМ НА ВЕТКЕ у двери белкиного дома. Взошла луна. Белка и муравей ели сладкие буковые орешки с медом. Они долго молчали. Потом муравей спросил:

– Ты никогда не устаешь от меня, белка?

– Я? – переспросила белка. – Нет, что ты.

Муравей помолчал, а потом сказал:

– Это вполне может случиться?

– Нет, – возразила белка. – Не может. Как я могу устать от тебя?

– Очень даже можешь, – сказал муравей. – От всего устаешь. Все на свете надоедает. Тебе ведь надоедают иногда буковые орешки?

– Буковые орешки... – повторила белка. Она глубоко задумалась, но так и не смогла припомнить, чтобы ей надоели буковые орешки. «Но ведь как знать»,– подумала она.

– Но ты мне никогда не надоешь! – сказала она.

– Надо же, – сказал муравей. Долгое время они молчали. Тонкие перышки тумана поднимались из кустов и, медленно извиваясь среди деревьев, исчезали в лесу.

– Я иногда устаю сам от себя, – сказал наконец муравей. – Ты – нет?

– А что именно у тебя устает? – поинтересовалась белка.

– Не знаю, – ответил муравей. – Просто устаю. Весь целиком.

Белка никогда о таком не слышала. Она почесала за ухом и задумалась о самой себе. И когда она продумала о себе довольно долго, то неожиданно и правда устала от себя самой. Странное это было чувство.

– Да, – сказала она. – Теперь я тоже от себя устала. Муравей понимающе кивнул. Был теплый вечер. Вдалеке что-то кричала с дерева сова, а высоко в небе висела луна, большая и круглая.

Муравей и белка молчали и отдыхали сами от себя. Время от времени они вздыхали, хмурили брови и грызли орешки с медом. И только совсем поздно, когда луна уже почти закатилась, они отдохнули и заснули.

БЕЛКА И СЛОН СИДЕЛИ В ТРАВЕ НА БЕРЕГУ РЕКИ. Было так жарко, что слон расплавился и по траве побежал серый ручеек. «Ой, – подумала белка, – как бы он не убежал в реку, а то ведь я и не знаю, что мне тогда делать». И она быстро выкопала маленькую ямку, куда и стек слон. Там он лежал и слегка плескался под палящим солнцем.

– Отчего же так жарко? – спросила белка вслух сама себя.

Слону хотелось что-нибудь ответить, но белка ничего не смогла разобрать из его всплесков. Кроме того, из-за жары ей было трудно прислушиваться.

«Наверное, он тоже спрашивает себя, отчего сегодня так жарко», – подумала она.

Белка уселась в тени под ивой. Время от времени она посматривала на слона. Серая лужица тихонько плескалась, в ней сияло солнце, а вокруг низко-низко носилась стрекоза.

– Стрекоза, ты хоть знаешь, над чем летаешь сейчас? – спросила белка.

– Знаю, – сказала стрекоза. – Это слон. – И уставилась в собственное отражение в серой воде. Только под вечер стало немного прохладнее. На глазах у белки вода стала превращаться в хобот, туловище и пару ушей.

– О-хо-хо, – сказал слон минуту спустя. – До чего мне было жарко!

Последние капельки превратились в его хвост. Белка с облегчением похлопала его по плечу.

– Слышала, как я плескался, а, белка?

– Слышала, – ответила белка.

– На самом деле я трубил. Мне хотелось протрубить песенку. Получилось хоть немножко?

– Да, – подтвердила белка. – Немножко получилось.

– Очень сложно трубить, когда расплавишься,– сказал слон. Белка охотно в это поверила. Зашло солнце. Вдалеке пел дрозд. Они медленно отправились домой.

БЕЛКА СИДЕЛА НА ВЕТКЕ У ДВЕРИ СВОЕГО ДОМА И ЧУВСТВОВАЛА себя подавленно. Это было странное чувство, оно обычно возникало, когда была плохая погода, или когда за целый день никто не заходил в гости. Муравей сказал, что это называется «чувствовать себя подавленно». День был серый, и белке не хотелось идти в дом. Она взяла кусочек буковой коры, который валялся у двери, и начала писать письмо. «Дорогой», – написала она. И остановилась. «Дорогой KTO?» – подумала она. И никого не смогла придумать. Она вздохнула и продолжила:

Дорогой

Мне бы очень хотелось однажды

Больше ничего не получалось.

«Вот так всегда бывает, когда я подавлена, – подумала белка. – Тогда я сама не знаю, чего хочу». Вдруг подул легкий ветерок. Он вырвал письмо у нее из лап и понес его прочь между деревьями. Белка снова вздохнула. Небо стало темнеть, и прямо ей на нос упала тяжелая дождевая капля. «Так я и знала», – подумала белка и поежилась. Настоящий дождь так и не пошел, но было темно и холодно, и белка становилась все более подавленной. «Мне кажется, – подумала она, – такой подавленной я еще никогда не была». От этой мысли ей стало немного приятнее, но ненадолго. Уже вечерело, когда мимо вдруг пролетело письмо Оно зацепилось и повисло на ветке. «Это не мне»,– мрачно подумала белка. Но все-таки взяла письмо и развернула его.

«Дорог

Мне бы тоже очень хотелось как-нибудь» прочла она.

Письмо было написано корявым незнакомым почерком.

Белка посмотрела его на свет, потрогала все буквы, но даже не знала, что и подумать. Она точно знала, что письмо не от кита, и не от слона, и не от черепахи, и не от чайки, и даже не от дождевого червяка.

«Это письмо от незнакомца, – подумала белка.– Но что он хотел сказать? И кто этот «Дорог»?» Стало смеркаться. Белка покачала головой. «Здорово было бы придумать что-то особенное», – подумала она. Она огляделась по сторонам, и вдруг ей показалось, что рядом кто-то был. И ему тоже хотелось придумать однажды что-то особенное. Белке на нос снова упала дождинка. И еще одна. Она поднялась и подумала: «Ну вот, день потерян», – а потом решила как-нибудь спросить у муравья, что означает «потерянный день» и какие еще бывают дни. Белка пошла в дом. Но уже стоя на пороге, она вдруг обернулась и крикнула что есть сил: «Эге-гей!»

«На всякий случай», – подумала она.

Несколько минут все было тихо. И вдруг откуда-то издалека, наверное даже из-за океана, послышался тихий, дрожащий голосок: «Эге-гей!»

Белка кивнула и почувствовала себя уже не такой подавленной. Она зашла в дом и прямиком направилась к шкафу. «Проголодалась я», – подумала она. И это была приятная мысль, ведь на верхней полке у нее стояла большая банка букового меда.