Текст книги "Укусы рассвета"

Автор книги: Тонино Бенаквиста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Нет, я должен войти внутрь. Чего бы это ни стоило.

Вдобавок сегодня у меня есть веские аргументы.

При виде меня у Жерара отвисает челюсть. Наверное, думает: это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужто овечка сама решила кинуться в пасть волку?!

– Эй, мокрица! Это ты или, может, я сплю?

Изумление. Мне еще никогда не удавалось вызывать у людей подобных чувств. И вдруг у меня мороз по коже пробегает. Меня охватывает дурное предчувствие. Когда он говорил «убью», это была просто болтовня. Так, глупая шутка. Разве можно принимать всерьез такие слова? Да и все остальные тоже. Это же просто развлекуха – и ночь, и люди, которых встречаешь в ночи, и жизнь, которую я веду. Только сейчас я осознал, что всего за одни сутки меня похитили, моего друга взяли в заложники, мне поручили преподнести беличье чучело, я раскроил кому-то череп, а в настоящий момент развлекаюсь тем, что изображаю камикадзе перед парнем, который жаждет взять на свою совесть грех моего убийства, чтобы преуспеть в жизни.

– Я пришел из-за вчерашнего… Я вел себя по-дурацки… Хочу извиниться.

Что бы ему еще наплести? Главное, выглядеть искренним.

– Мы ведь оба с тобой – люди ночи… Пересекаемся то здесь, то там… Не стоит нам воевать…

Сам себе дивлюсь: как я могу распинаться перед этой сволочью, когда в душе мечтаю, чтобы его катком размазало по асфальту. Вынимаю из кармана два старательно сложенных Паскаля.

– Это тебе в возмещение убытков. И пойдем выпьем там у вас, я угощаю.

Жерар в шоке. Он остолбенело вылупился на купюры, такие маленькие в его огромной ладони. Я сразил его наповал. Стою, не зная, куда глаза девать: то ли смотреть на посетителей, которые выходят на улицу, удивленно вздрагивая от темноты и ночной свежести, то ли на такси, куда садится шикарная зевающая пара, то ли на неоновую вывеску «Korovabar», с мигающей буквой «К», то ли на свой дырявый башмак. Жерар недоверчиво оглядывает меня с головы до ног и сует мою тысячу в карман.

– Ладно, это за потерянное время. А вот обида будет стоить подороже. За нее деньгами не заплатишь, нет таких денег. Ты со вчерашнего дня – покойник! Убить такого паразита – только на пользу обществу, суд примет это во внимание. Тебе и невдомек, как уважают в тюряге убийц. У меня есть все что нужно – и трудное детство, и адвокат, который знает меня лучше родной матери, и пара-тройка важных шишек, которых я охранял и которые мне теперь ни в чем не откажут. А еще у меня найдется куча свидетелей, которые подтвердят, что ты сам на это нарывался. К тому же я умею наносить такие удары, от которых ты уже не встанешь, но докажу, что это вышло случайно, уж извините, он сам подвернулся, я этого не хотел. Мне поверят.

– …

– И я настигну тебя в тот момент, когда ты меньше всего будешь этого ждать. Так что наберись терпения. Ты у меня на очереди.

Я перешел улицу, бессильно свесив руки, подавленный вконец. Да нет же, это просто шутка. Он решил меня закошмарить, но это шутка… Парень изображает крутого Уокера… Ему нравится нагонять страх… это его работа… А угрозы – ну это, чтобы развлечь дружков… И все же…

Странно слышать, как человек планирует свое пребывание в тюряге. Может, пока не поздно, слинять в Фонтенбло, к сестре? Но ведь я сам настоял, чтобы взаперти оставили не меня, а Бертрана. У него хватило мужества довериться мне. Оказавшись возле помоек в начале улицы Мансар, я отыскал взглядом уличные часы, чтобы узнать, сколько мне осталось. Меньше двадцати двух часов.

Что ж, старина Жерар, ты чересчур уверен в себе. Я честно хотел мира, но ты отказался. Ладно, хоть я паразит и слабак, мне придется сделать тебе больно, Жерар. И я уже знаю, как именно. Я все равно войду в твое заведение. Спорим?

Я не сразу обрел счастье, ибо искал его в несчастье других. А именно в лице парочки отщепенцев, у каждого из которых были веские и, скорее всего, одинаковые причины сделаться обладателями полтысячи франков. Я был уверен, что они найдут достойное применение моим деньгам. Я обнаружил этих бродяг под строительными лесами, где они ночевали в картонных коробах, и тут же завербовал. Я действовал как последняя сволочь, особенно, когда расчетливо сказал себе: выдай им башли в два приема, на случай, если они решат смыться, и начни переговоры с этим бритым недоноском – вид у него хилый, взгляд голодный, но продувной. Они шли за мной следом, и я показал им мотоцикл Жерара, дотронувшись до него на ходу. Жерар поставил его на углу еще вчера, хвастаясь машиной перед своими дружками.

Это был черный «Harley Davidson Electra Glide» 1340. Заветная мечта истинного рыцаря асфальта. Лучший боевой конь нашей современной, лишенной иллюзий эпохи. В любом уголке земного шара, мчась на «харлее», человек способен раздвинуть пространственные и временные границы. На нем летят, как на валькирии, на его стартер жмут, как на спусковой крючок винчестера, его оглаживают, как мустанга. «Харлей» слышен издалека, его можно узнать по особой музыке, присущей только ему одному, по великолепной токкате с божественным крещендо. Чистый Бах.

На какой-то миг я представил Жерара у телефона – умирающая мать, брат, покончивший самоубийством… ну нет, такими пустяками этого психа от двери не оттащишь. Умирают, ну и хрен с ними!.. Он, кажется, говорил, что у него было трудное детство. Двое моих наемников поспевают за мной, держа в руках ломики, подобранные на стройке. Я прячусь среди машин в трехстах метрах от места действия.

Бродяги начали крушить «харлей» – сперва бак, потом фары, это самое легкое, зато как приятно смотреть на золотистые осколки! Вскоре они покончили со всем, что можно было расплющить, вырвать и скрутить. Из карбюратора вылетел сноп искр. Вот тут я испытал настоящее удовольствие. Но чертова машина все еще сопротивлялась. Наконец она с противным скрежетом стала крениться на бок. Значит, мы водим знакомство с важными шишками, так, Жерар? Мои бродяги подсунули ломики под мотоцикл, пользуясь ими как рычагами, но опрокинуть его не смогли. Зажигалка… Да, нелегко изуродовать столь мощный корпус, как нелегко без привычки добить здоровое человеческое тело. Оно кричит, оно сопротивляется, оно корчится в судорогах, отказываясь умирать. Оно может продержаться много часов. Значит, мы умеем наносить такие удары, от которых не встанешь, так, Жерар? Я не чувствую никакого запаха, но от машины сейчас должно вонять горелой кожей… До чего же он хорош, этот «харлей», даже в стадии агонии! Люди торопливо проходят мимо, будто ничего не видят, – боятся ввязываться. Еще несколько ударов, и пробка бензобака наконец сбита. Мотоцикл истекает бензином. И чем ожесточеннее они молотят по нему, тем мне веселее; жалко, что им не удастся распотрошить его вчистую, раздолбать мотор, искромсать арматуру.

Замерев и еле дыша, я гляжу, как огонь подбирается к бензобаку. Дальше все происходит очень быстро. Привлеченные пламенем, сбегаются люди. Я стою поодаль от места трагедии, ожидая, когда сообщат Жерару, что тут же и происходит. У меня аж дух захватило при виде этого тупицы, который бессмысленно пялится на останки, не в силах поверить в случившееся. Растерянные глаза человека, которому небо обрушилось на голову. Он стоит такой маленький, такой одинокий, такой испуганный. Вход в ресторан свободен. Парочка злодеев подходит ко мне за второй половиной гонорара. Один из них заявляет:

– Надо бы добавить, хозяин.

– Это еще почему?

– Из-за картинки.

– Какой картинки?

– Да там на баке красно-зеленая голова кобры с разинутой пастью.

– Ну и что?

– А то, что за это полагается надбавка, хозяин.

Я так и не понял, на что он намекает, но все-таки сунул ему еще пятьсот. В конце концов это не мои деньги. Затем неторопливо пересек улицу и прошел мимо кассирши «Модерна». Она спросила меня, что там стряслось. Не ответив, я спустился вниз по узкой лесенке, ведущей в самое жерло вулкана.

От грохота децибелов у меня просыпается старая зубная боль. Людская магма, секундное оцепенение, в общем, обычный хаос. Город спит, но в его чреве бурлит жизнь. То, для чего я сюда пришел, терпит еще пару минут. Прежде всего нужно глотнуть мескаля, чтобы взбодриться. Город там, наверху, мирно спит. И ничего не подозревает.

Бессмысленная энтропия, царство абсурда. Рты, искривленные неразличимыми криками. Сердце колотится в бешеном темпе электронного ритма. Макияж, растекающийся от пота, темные круги на майках, лес мелькающих ног. И еще все то, что не видно, но угадывается: безответные улыбки, потерянные взгляды, пьяные обещания, тщетные надежды в безжалостной ночи. Атмосфера, пропитанная запахами людских секреций. Торжественный обмен телефонами, нацарапанными на пачке «Мальборо». И скрытый расчет. Мне это известно, я тоже долгое время на что-то надеялся. И сколько же раз мне казалось, что я нашел выход из этого ада. Половина присутствующих жаждет секса, другая половина спасается от одиночества. А город там, наверху, мирно спит. Ну и пусть, оставьте его в покое!

Джордана здесь нет. Ни в баре наверху, ни внизу. Да и трудно представить его в этом людском водовороте. И все-таки мне почему-то кажется, что те двое из «Хибары» не соврали. Встречаю Гаэтано, автора комиксов, – он нетвердо стоит на ногах, но как всегда не теряет головы. Мы здороваемся, ударившись ладонями, на растаманский манер. «Глаза – мой единственный сексуальный орган», – говорит он. И добавляет, что в «Bains-Douches» девок больше. Я бросаю его и принимаюсь обшаривать укромные уголки заведения; людское море захлестывает меня, рубашка уже насквозь промокла от пота, я расспрашиваю всех мало-мальски знакомых мне людей, но Джордана никто здесь не видел, нет, ничего похожего. Мне хочется кому-нибудь дать в морду и заорать, перекрывая эту гребаную музыку, что я пришел по делу, что я всех их ненавижу, этих бездельников, какого хрена они тут делают – питаются иллюзиями, безумием и шумом, которых не сумели найти в другом месте?! Я проклинаю самого себя за то, что принадлежу к их клану, за то, что столько раз спал в этих вот креслах, с пересохшим горлом, нацепив черные очки, в ожидании конца века.

– Двойной мескаль!

Сто двадцать франков растворяются в паре глотков. Я чувствую, что способен спустить все бабки еще до конца ночи. Мне даже совестно не будет – Бертран на моем месте тут же бы выкупил свой драгоценный томик мемуаров Талейрана, который я заставил его отнести букинисту на улице Гей-Люссака. Книга была в хорошем переплете, с иллюстрациями, но из-за подпорченных гравюр нам дали за нее всего четыре сотни. Я заказал еще мескаля и выпил, закрыв глаза, чтобы лучше прочувствовать, как он обжигает мне желудочный тракт. Закрыл глаза и опустил голову.

И вот в тот миг, когда я поднял ее, готовый противостоять людскому водовороту, я увидел ту девушку. Она стояла, прислонясь к кафельной стене, и зачарованно смотрела на отжигающую публику, словно завидуя этому избытку энергии и ритмичным содроганиям тел. Больше всего меня удивила ее худоба. Все, кто пытался ее описать, ничего об этом не говорили.

Зато насчет прикида они оказались правы: если она хотела выглядеть женщиной-вамп, то вырядилась как нельзя лучше. Боевое облачение. Оскорбительно вызывающее. Черное с головы до ног – стандартный набор соблазнительницы без малейшего намека на воображение, без всякой индивидуальности, ничего, ровным счетом ничего – банальный уличный стиль, не более оригинальный, чем костюмчики от Шанель. Может, конечно, свои личные вкусы она воплотила в белье, но белье скрывалось под одеждой. Хотя вряд ли оно было от Дамара. В общем, одни сочли бы ее вульгарной, другие – заурядной, для остальных она была чертовски возбуждающей. Мне же скорее внушала страх. Все, кто стремится доказать, что они реально существуют, внушают мне страх. Все, кто молча сдается на милость победителя, внушают мне страх. Только ночь способна породить таких мутантов.

Я отвернулся буквально на секунду, чтобы взять сдачу у бармена, а она уже исчезла. Я запаниковал. Но вдруг увидел ее совсем рядом, она слегка задела меня. Я было подумал, что она хочет выпить, но она только сунула в рот дольку лимона, которую я оставил рядом с рюмкой. От прикосновения ее ноги я вздрогнул, как от электрического разряда. Меня объял неведомый ужас, который я поклялся себе разгадать когда-нибудь позже. Она отошла от стойки, и я проследил, как она вошла в дамский туалет.

– Брось ты ее, – сказал мне Гаэтано.

– Почему?

– Ядовитая девка.

– Что ты имеешь в виду?

– Да ладно тебе… сам понимаешь… Такая даст кому попало, только заикнись.

– А ты пробовал?

– Ну, я еще с ума не сошел!

В этот момент ему на шею вешается высокая брюнетка, и они удаляются.

– Ты хочешь со мной, козлик? – спрашивает меня смазливая девица, которой я загораживаю вход в туалет.

В подтверждение репутации сатира, я заглядываю одним глазком внутрь, но вижу лишь мешанину тел в облегающих нарядах и лиц в полной боевой раскраске. Наконец выходит та, которую я жду. Я почувствовал, как ее рука коснулась моего живота, но решил, что ошибся. Девушки не бывают безумны до такой степени. Девушки не бывают безумны до такой степени, чтобы думать, будто парни безумны до такой степени. Она возвращается в бар, садится на табурет у стойки и неведомо откуда вынимает губную помаду. Я подхожу.

– А зеркало? Разве можно красить губы без зеркала?

– Зеркало мне ни к чему, – отвечает она с усмешкой.

– Что так?

– Не важно. Я заметила, что вы смотрели на меня, и хочу вам кое-что предложить.

– Да?

– Но я не знаю, как выразиться. Это мой главный недостаток – не умею нормально выражать свои мысли. Мне уже говорили, что я слишком резка. Это, наверное, от робости или уж не знаю отчего. У меня, наверное, проблема с… формулировками, но люди осуждают это, они думают, что я такая грубая… в общем, мне трудно объяснить.

– Не переживайте. Будьте проще, говорите, что хотите, вот и все.

– Я не умею говорить просто, это прямо болезнь какая-то, вы тоже посчитаете меня идиоткой, но я не могу одновременно говорить и думать о том, что говорю. Я, что называется, задним умом крепка: мне объясняют что-нибудь, я пытаюсь ответить, а слова не идут с языка, и только на следующее утро я говорю себе – дура, вот что надо было ответить! Но отвечать уже поздно. Мне даже приходится иногда прерывать свидание, чтобы обдумать и подготовить нужные слова. А хотите, я вам признаюсь в самом позорном? Я хожу в туалет, чтобы записать и выучить наизусть ответы на чужие вопросы.

– Со мной у вас проблем не будет, говорите, что придет в голову, я это просто обожаю.

– Переспим?

– Хотя нет, сперва, наверное, нужно познакомиться. Меня зовут Вьолен.

– М-м-м… красивое имя.

– Вы так считаете? Оно означает насилие и ненавистьnote 19Note19
  Имеются в виду франц. слова viol (насилие) и haine (ненависть).


[Закрыть].

– Мне и в голову не приходило… Я…

– Смотрите, там сзади кто-то делает вам знаки…

– Что?..

– Он не успокоится, пока вы не подойдете к нему. Заодно подумайте, а когда вернетесь, скажете мне, да или нет.

Я оглядываюсь. Этьен?.. Кажется, он. Да, верно, он. Машет, подзывая меня к себе. Я пересекаю зал, ничего не видя и не слыша вокруг. Только вдали путеводной звездой маячит рука Этьена.

– Какого черта ты здесь, Антуан? – А?..

– Я еле-еле вошел, вышибала совсем озверел, всем дает отлуп, там с ним целая кодла байкеров. Ты меня слышишь?

– Ага…

– Ты что, нажрался, мать твою?

– Н-нет.

– Тогда объясни, что творится в этой гребаной забегаловке!

– Да так, ничего…

Кажется, женщина-вамп заразила меня своей болезнью: я больше не способен ясно выражаться. И хотя я сижу напротив моего дружка Этьена, мысленно я все еще там, рядом с ней. И уже боюсь ее потерять.

– Я спалил «харлей» Жерара.

– Что-о-о? Ты шутишь? Или совсем с катушек съехал? Тебе не с руки валять дурочку, приятель, ты со своим Джорданом и без того по уши в дерьме. Я навел справки, он опаснейший тип. Эй, очнись!

И он помахал пятерней у меня перед глазами.

– Ты, случаем, не наширялся?

– Наширялся?

И тут я получил здоровенную оплеуху, заставившую меня широко раскрыть глаза.

– Слушай меня, ты, дерьмо! Я пытаюсь тебе объяснить, что ты носишься за психованным маньяком. Он кусает людей. По-настоящему кусает! Я заглянул в «Голубую ночь» и встретил там Жана-Луи, фотографа, он показал мне свой шрам, вот таких размеров. Этот тип кусается! Ты усек?

– Я… знаю.

– Что ты бормочешь? Хочешь еще схлопотать? Я обернулся посмотреть, не ушла ли она.

– Это кто такая?

– Это… Это девушка, которая целует руки Джордану.

– Ты что, издеваешься? Откуда ты знаешь, что это она?

– Это она.

– И что же она тебе сказала?

– Что хочет переспать со мной.

Долгая пауза. Музыка. Мне бы выпить еще, хоть капельку.

– Ты спятил, Антуан! Неужто ты купишься на это?

– Почему бы и нет?

– Потому что это плохо кончится, я чувствую, что тут дело темное. Я честно хотел тебе помочь, но теперь…

– А если она выведет меня на Джордана?

– Если ты пойдешь с ней, на меня больше не рассчитывай.

– Мне нужно идти, иначе она исчезнет. Я допытаюсь у нее, где Джордан, сдам его старику в пятницу утром и вытащу Бертрана, так что мне даже не придется его подменять. И все это за сорок восемь часов, и ни часом больше. У тебя есть другие варианты? Нет? Тогда какого хрена ты читаешь мне мораль и корчишь из себя пророка? Думаешь, тебе все позволено, раз ты на двадцать лет старше всех нас?

Я не жалел, что вывалил на него все это, не жалел даже о последних своих словах. Я ожидал, что он ответит в том же духе, осыплет меня ругательствами. Но он сидел молча, не шевелясь, вконец ошарашенный. Мне плевать. Девушка по-прежнему была там, у стойки, у нее хватало такта не глядеть в мою сторону. Я стал думать, что бы мне еще сказать Этьену. Но тут заметил, что он уставился на дверь.

А в дверях стоял Жерар. Мертвенно бледный. Испепеляя меня взглядом убийцы. И рядом – парочка его коллег-вышибал.

– Не хочу выглядеть старым пророком, но, по-моему, они ждут, когда ты выйдешь, чтобы размозжить тебе голову, – говорит Этьен.

– Они не могут знать, что это я.

И я настигну тебя в тот момент, когда ты меньше всего будешь этого ждать… Не надейся, друг Жерар, я этого жду и я вполне спокоен. Девушка еще там, но может уйти с минуты на минуту. Этьен хлопает меня по колену.

– Старый пророк, конечно, не имеет права давать тебе советы, но, по-моему, живым тебе отсюда не выйти. Делай что хочешь, но дай мне время сделать один звонок.

Я чуть было не сказал, что больше не нуждаюсь в его услугах, как вдруг увидел, что Жерар пожимает руку парню с забинтованной головой. Жерара явно не интересовало состояние черепа его дружка, первым делом он жестами изобразил состояние своего «харлея». Я узнал его собеседника. Это был Фред.

– Ладно, согласен. Иногда и тебя посещают удачные мысли, Этьен…

* * *

Внезапно музыка стихла. Полицейский не посмел обыскивать Вьолен, зато отыгрался на мне. И на всех прочих, сиротливо застывших на танцполе в этой гнетущей, неуместной тишине. Этьен исчез. Разъяренный хозяин выражал свое бурное возмущение двум инспекторам полиции. Орал, что у него в заведении сроду не водилось «наркоты». Что он даже установил камеры наблюдения в сортирах. Легавые просили его успокоиться: ничего и никого подозрительного они не обнаружили, все в порядке. Босс разразился речью о завистниках-конкурентах, которым только дай волю, они в два счета потопят твое заведение, и в этот миг Вьолен спокойно сказала мне:

– Пошли?

И вот среди общего переполоха я вышел из зала под яростными взглядами Фреда и Жерара. В них горело и недоумение, и злоба, и страстное желание изничтожить меня на месте, прямо тут, на троауаре. Но пока что я получил лишь несколько камней в спину, когда был уже далеко, в самом конце улицы Фонтен. Я так и не узнал, кто из этой парочки швырнул их. Странно, это меня совершенно не волновало. Из двух зол я выбрал худшее – ту бомбу, которая обратила в прах все эти баллистические потуги. Ту, что сейчас цокала острыми каблучками по булыжной мостовой.

* * *

Меня почему-то всегда изумляет встреча с бездомными, как будто я один имею право на эту привилегию.

Я не принадлежу к числу фанатов секса. Моему либидо особенно похвастаться нечем. Но единственные отчетливые воспоминания о женщинах, которых мне доводилось знать, связаны с их домами, с тем пространством, где они вели себя как полноправные хозяйки. Мне нравится запах их комнат, нравится следить за их проворными обыденными жестами, за стыдливыми и хитрыми уловками, с которыми они укрываются от постороннего взгляда.

Я привычно подумал о каморке за восемьдесят франков в отеле «Жерсуа дю Карро дю Тампль», с одним-единственным пластмассовым стулом и шерстяным одеялом, которое мы с Бертраном в сильные холода стаскивали друг с друга. Не говоря уж о кошмарном звонке, который безжалостно будит вас ровно в полдень, напоминая, что пора убираться. Нет, это неподходящее место, чтобы вытягивать признания из незнакомки. Я спросил, нет ли у нее чего на примете. Ее устроит любое помещение, сказала она.

По большому счету нам повезло, комната могла оказаться и хуже. Свежий палас, темно-розовые обои, аккуратно застеленная кровать. Мини-бар, из которого Вьолен тут же вытащила бутылочку минералки. Я подыскиваю элегантную фразу, которая с ходу объяснила бы ей, что я не собираюсь с ней трахаться, но черный жакет уже падает на пол, обнажив плечи с россыпью веснушек. И вот наконец в темноте светлеет ее тело. Беспредельная скорбь в запавших глазах, мертвенная бледность истощенного лица с резкими чертами. Поцелуешь ее в губы и оцарапаешься. Обнимешь, и у нее затрещат кости. Переспишь с ней, а проснешься на горстке праха.

«Задним умам крепка», — так она говорила мне в баре. Я пытаюсь представить, как завтра буду лежать в этой кровати, полусонный, мучительно вспоминая, что должен сказать ей сейчас, и горько сожалея, что не сумел вытащить из нее вчера все что нужно.

– Там есть бутылка шампанского, – сказала она.

– Так откупорьте ее.

Все-таки отсрочка. Можно будет разлить вино в пластмассовые стаканчики, в полумраке произнести тост, медленно допить последние капли перед схваткой. Я на минутку удаляюсь в ванную и, присев на край ванны, споласкиваю лицо холодной водой. Только бы не забыть главное – Джордан, Джордан, Джордан. А все остальное – шампанское, чулки, веснушки – пустяки, ерунда, мне совершенно не хочется с ней спать, у ее тела даже запаха нет, она ровно ничего не делает, чтобы соблазнить меня, да я ей и не нравлюсь, ей безразлично, с кем трахаться, со мной или с другим, я просто подвернулся ей под руку, как вот эта комната, а мыслями она далеко отсюда, я это чувствую.

Она застыла перед зеркалом, словно ее гипнотизирует вид собственного тела; широко раскрытые глаза впились в отражение. Я пригубил шампанское из стаканчика, который она наполнила до краев, затем чокнулся с ее стаканом, но она и бровью не повела, и я ощутил себя незваным гостем, вторгшимся на это любовное свидание – с самой собой. Я вот никогда не разглядывал себя с таким страстным, таким болезненным интересом.

– Ну и как вы себя находите?

Ответа нет. Внезапно ее глаза тускнеют, как у стариков на пороге смерти. Я кладу руку на ее веснушки, и она приходит в себя.

– Что вы сказали?

– Я спросил, считаете ли вы себя красивой. Короткое молчание, сопровождаемое глотком шампанского.

– Зеркала мне не нужны. Я ведь вам уже говорила. Я себя не вижу. Я существую только в вашем взгляде, больше нигде.

Неужто это намек на желание? Кто знает. Я трусливо вернулся к своему шампанскому, лишь бы замять разговор. Теперь я убедился, что имею дело с психопаткой. Притом с пьяной психопаткой. Да и как не свихнуться и не спиться, таскаясь повсюду за Джорданом, точно верная собака! Я предчувствую, что после подобного вступления меня ждет небольшой экзистенциальный спектакль. В исполнении алкоголички. Вот уж действительно самое время для излияний! Сценарий я знаю наизусть – бессвязное повествование о загубленной жизни, о вечных роковых неудачах, берущих начало в первородном грехе: в общем, драма на дне океана, с жалкими бурями и мертвым штилем, inveritovinassenote 20Note20
  в истине – кислое вино (искаженная латинская поговорка invinorerilas – истина в вине).


[Закрыть]. Нет, ее ночи не похожи на мои. Она из когорты больных, а не паразитов.

Чем-то она похожа на депрессивного Грегуара, случайного приятеля, который однажды прицепился ко мне и Бертрану с неистовой силой отчаяния. Вспоминаю тот день, когда он рухнул на тротуар бульвара и внезапно объявил, что больше никогда не встанет. Еще миг назад он был полон веселой бравады, и вот на тебе! Мы не поверили, решили, что он шутит, и начали, посмеиваясь, трясти его. Он сказал: «Мне страшно!» И задышал прерывисто, как умирающий. Мы с Бертраном доставили Грегуара домой, в каморку под крышей, и нам пришлось несколько часов кряду по очереди сидеть возле него, держа за руки, – он соглашался жить только так, сжимая наши руки, словно в них и только в них был заключен мир и покой. Я тогда впервые столкнулся с болезнью.

Ибо Грегуар страдал от нее с первых же минут своего пробуждения, эта немочь сжигала ему нутро, вызывала тошноту и слезы, заставляла сидеть взаперти, за ставнями и шторами, но ему все было мало. Нам пришлось завесить окно черной простыней, чтобы окончательно преградить путь в комнату солнечным лучам. Представляете, как это было весело – часами сидеть без дела в кромешной темноте, держа за руку этого психа, который не отпускал нас ни на шаг!

Зато каждый вечер с ним происходило чудо. В сумерках он уже мог сказать несколько слов. Спокойных, коротких, глупеньких слов. И тогда мы облегченно вздыхали – теперь можно было отойти на минутку, воспользоваться передышкой, чтобы заставить его выпить хоть глоток молока. А с наступлением ночной тьмы он начинал говорить, торопливо и безостановочно, как ребенок, научившийся строить полные фразы. Он говорил обо всем и ни о чем, мягко и монотонно, иногда с улыбкой; он соглашался выглянуть в окно и полюбоваться звездами. Постепенно забывая, что утром его ждет все тот же кошмар.

В те редкие часы, когда к Грегуару приходил спасительный сон, мы с Бертраном долго обсуждали все это и наконец поняли. Поняли простейшую вещь: Грегуар боялся течения дня, мысли о том, что жизнь движется вперед, развивается там, снаружи, без него – без его участия, без его двадцати лет, без его душевных терзаний. Зато в нежном сумраке ночи, на ее темных широтах, все слова обращались в прах, и никто от него ничего не требовал. Оставались только вечерняя прохлада и право хранить неподвижность в остановившемся времени.

Болезнь продолжалась дней десять. Мать Грегуара приходила каждое утро, но он отказывался ее видеть. И она общалась с ним через нас, ибо таково было желание ее сына.

Ныне Грегуар трудится в сфере финансов или вроде того. Он объявил нам, что теперь он камбистnote 21Note21
  Биржевой маклер, валютный брокер.


[Закрыть], и долго объяснял, что это такое, но я так и не понял. Он считает нас милыми, но отсталыми подростками. И мы никогда больше не говорили с ним о болезни.

Однако болезнь может принимать самые разные формы. Каждый из бедолаг, посещающих «Тысячу и одну ночь», подхватил ее вирус. И сейчас я уверен, что эта драная кошка, которая не узнает самое себя в зеркале, лижет руки кусачему маньяку, дает первому встречному и отвечает на заданный вопрос только следующим утром, страдает самой тяжелой формой этой болезни.

– А если я скажу, что не собираюсь спать с вами сегодня ночью, сколько времени вам потребуется на ответ?

Я произнес эти слова намеренно шутливым тоном. Но шутка прошла незамеченной. Может, этой девице и вправду нужно сто лет, чтобы ответить. Я вдруг ощутил странную глухую боль в голове. Наверняка похмельный синдром. На сей раз легкий спуск в опьянение мне не удался. Обычно все проходит успешнее.

– Пожалуй, прилягу.

Кто это сказал, неужели я сам? Я только услышал эти слова. Какая прохладная подушка. У меня смыкаются глаза.

– Вот идиотство… это сейчас пройдет… извините…

Скверная ночь, скверные встречи, скверное шампанское. Хорошо бы проблеваться. Голова делается все тяжелее, буквально продавливает подушку. Так бывает при гриппе. ДжорданБертранДжордан-Бертран…

Я изо всех сил цепляюсь за эти слова, но не могу произнести их вслух. Господи боже, что это со мной… Хорошо бы сунуть голову под кран… под холодную воду…

– Просто смешно… извините…

Все плывет куда-то… В глазах рябит…

Я пытаюсь ухватиться за что-нибудь – за имя, за мысль, за уголок подушки, но круговорот продолжается.

Сквозь туман, застлавший мне глаза, я увидел над собой великаншу; скрестив руки, она жадно наблюдала за моей агонией.

Миг спустя моя голова прочно впечаталась в подушку. Прочно и окончательно.

Эй ты… психопатка… а ну говори, где Джордан, ты ведь знаешь, не притворяйся, ты ведь лижешь ему руки при всем честном народе… не могу понять, отчего все так кружится… можно подумать, я мертвецки пьян… Но… мы не выйдем отсюда, пока ты…

– Что вы… что ты… подлила мне в стакан, дрянь…

Внезапно чудовищная тяжесть едва не расплющила мне живот…

Я взвыл от неожиданности, потом от боли; тяжесть усилилась, теперь она давила на член…

Ох, только бы открыть глаза!..

– Я мертва, Антуан. Но никто этого не знает. В этом наша сила. Я никогда не рождалась на свет, Антуан…

Нечеловеческим усилием я поднял веки… Она… Сидит на мне… Я сейчас сдохну… Она меня раздавит… Я потеряю сознание… Чего она хочет?..

– Я прихожу из царства мертвых, чтобы мучить вас, живых. Не пытайся бороться, Антуан. Не ищи больше ни Джордана, ни меня. Скоро у тебя не будет на это ни желания, ни сил. Ты соединишься с нами, Антуан. Ты станешь одним из наших…

Я услыхал какие-то загробные звуки… Различил смутные очертания… Последний раз попытался открыть рот. Что… чем она меня опоила, эта тварь?..

– Через несколько секунд все будет кончено, Антуан…

Я почувствовал, как ее ногти хищно впились мне в затылок, прерывистое дыхание обожгло мое плечо, губы приникли к шее. Гадина-Страшная боль пронзила мне шею, из горла вырвался отчаянный вопль.