Текст книги "Малавита"

Автор книги: Тонино Бенаквиста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вам не понравится, Дон Мимино. Сегодня дают «Бориса Годунова», это один русский сочинил.

И Дон Мимино, не задумываясь, парирует:

– Boris Godounov? If it's good enough for you, it's good enough for me.

«Если вам годится, то и мне подойдет».

И все мужчины хохочут.

В башке у пятилетнего пацана проносится шквал. Годунов превратился в Good enough.Слова, перевернувшись, приобрели другой смысл, и этот новый смысл пронесся со скоростью света. Уоррен почти физически ощутил совершенство, идеальное сцепление мысли, прекрасное и резкое осознание собственного разума. Поймав на лету остроту, он словно лишился невинности; слово и ирония слились, мысль обратилась в баллистику, и все это доставило ему невероятное наслаждение. Больше ему не надо прятаться за креслом. Теперь место в братстве положено ему по праву. Его взгляд на маленького худого человечка разом изменился: Дон Мимино только что единой фразой заткнул всем рот, доказал неизменную живость ума и подтвердил свою роль главы клана. Сомнений не было, человек, владеющий таким оружием, непобедим. Для Уоррена отныне ничто не будет таким, как раньше, и речи нет о том, чтобы упустить заключенную в словах силу и хитрость. Он быстро выучился искусству резюмировать мир в одной-двух коротких фразах, схватить смысл, задать перспективу.

Годы спустя этот чуть отстраненный взгляд частично помог ему пережить болезненные события изгнания, укрыться за стеной иронии: то была его личная манера оставаться нью-йоркцем.

Сегодня, когда он с блокнотом в руке валялся на скамейке, это Good enoughказалось ему почти натужным, годным лишь на то, чтобы избавить от навязанного задания для их дебильной газеты. Учителя поздравят его с такой находкой. Он даже укажет в виде автора себя. Да и кто это сможет оспорить?

* * *

Фред шел вдоль берега Авра, вверх по течению и при каждом шаге выдирал сапоги из грязи, в которую их засасывало по щиколотку. На другом берегу реки стоял рыбак, прямой, как столб, в зеленом прорезиненном плаще, и удил на муху; он махнул ему рукой. Фред не ответил и пошел дальше, колючие ветки хлестали по щекам, дыхание, после стольких месяцев сидячего образа жизни, сбивалось. Под предлогом того, что ему пора сменить обстановку и выйти с веранды. Фред добился от Ди Чикко разрешения погулять по лесу. Фэбээровец саркастически смотрел, как он отправляется в путь, надев ветровку и резиновые сапоги, готовый впервые встретиться лицом к лицу с нормандской природой. Фред отлично прожил бы и без нее, сама идея экскурсии в лес абсолютно не казалась ему привлекательной. В Ньюарке его редкие буколические эксперименты обычно заканчивались возле ямы в два метра длиной и три глубиной, чаще всего для захоронения в ней типа, плавающего в собственной крови и не способного уже копать яму самостоятельно. Джованни с кем-нибудь из подручных, вооружившись лопатой и киркой, терпеливо делали дело, болтали, чтобы не думать об усталости, мечтали выпить бурбон в клубе, где есть девки.

Непролазная канава заставила его отойти от речного рукава, и, беспрестанно бурча, он решил срезать кусок, пройти напрямик, через поле пшеницы. Его с детства научили срывать запретные плоды городских джунглей, но никто не обучил его терпеливому обращению с землей. Фред всегда умел собирать жатву, не нуждаясь в посеве, и доил, не задавая корма. Боясь заблудиться, он добрый километр шел по проселочной дороге, пока не наткнулся на табличку, которую искал: Сортекс Франс, Шолонский производственный комплекс, вход только для работников завода.

Завод был новый, не такой уж большой, но уже грязный, несмотря на цвет, специально подобранный, чтобы сливаться с грязью. Пришлось проложить две асфальтовые дорожки для въезда в зону парковки: одну для грузовых машин, другую для служащих – и обнести все здание решеткой пятиметровой высоты, чтобы перекрыть доступ посторонним, – Фред мысленно спросил себя, кому придет в голову нелепая мысль сюда забраться. На верху главного здания виднелся логотип фирмы по производству удобрений «Сортекс» – белый овал, повторявший форму буквы С.

Пытаясь объяснить нарушения в работе водопровода, Фред проявил терпение, любознательность и даже настоящую добрую волю, сам поражаясь тому, что все эти качества у него обнаружились. Печальной памяти визит водопроводчика Дидье Фуркада он воспринял как вызов: проникнуть в тайны гнилой воды. В свое время, когда Джованни Манцони задавал вопросы, он получал ответы, даже не прибегая к насилию, чаще всего излишнему. Теперь требовались другие средства, возможно, их стоило изобрести, имел значение только результат. Как смириться с тем, что сегодня от него что-то скрывают? Только не после того, как он был гангстером и хранил самые страшные секреты. Только не после того, как он узнал тайные пружины ФБР, не после того, как сам стал государственной тайной. Не после того, как в одиночку был причиной для беспокойства того небольшого мирка, что суетится вокруг Белого дома. Кто сегодня осмелился играть с ним в тайны, как эта темная жижа, которая периодически течет у него из крана? После расспроса соседей, единодушно считавших, что появление проблем совпало со строительством завода «Сортекс», Фред прежде всего решил определить, где тут домыслы и где истина. Магги обратилась в мэрию, которая направила ее к другим водопроводчикам, которые тоже были знакомы с проблемой и не могли ее решить. Она попросила у Квинтильяни навести справки насчет очистных сооружений и тут не получила результата: станция была новая и самая современная. Фред, вне себя от всеобщей инертности, окружавшей проблему воды, требовал если не виновного, то хотя бы рациональное объяснение. Ничто не казалось ему нестерпимей уклончивости и крючкотворства, с которыми он сталкивался каждый раз, когда требовал разъяснений, у него возникало чувство, что перед ним – призрачные структуры, пустые кабинеты, службы, которые гоняют его по кругу, и эта негласная административная манера посылать его куда подальше сводила его с ума.

Собратья по несчастью, жители того же прибрежного квартала частных домов, пересказали ему историю собственных демаршей. Гораздо серьезней, чем эта вода, иногда приобретавшая цвет и запах навозной жижи, было то, что люди стали замечать в семье различные недомогания (желудочные расстройства, головные боли) и быстро объединились в оборонительный комитет. Написав несколько петиций, одна из которых была направлена министру окружающей среды, с трудом и после долгих месяцев требований они добились разрешения направить воду на анализ в лабораторию департамента, которая обнаружила «высокий титр кишечной палочки». А также «сильное бактериальное загрязнение» и «несоответствие воды бактериологическим нормам». После обнародования таких результатов пришлось вмешаться мэру, но вместо того, чтобы дойти до истоков зла, он приказал соответствующим службам муниципалитета вылить в место забора воды хлорку. После чего следующий анализ показал, что вода «соответствует», и, по мнению мэра, дело на этом можно было закрыть. Единственная правдоподобная гипотеза далась жителям прибрежных домов ценой упорства. Они узнали, что завод «Сортекс», смешивая химические и природные удобрения, промывал чаны водой, забранной из Авра, а использованную воду сливал в танки, расположенные под землей. Эти самые танки, недостаточно герметичные из-за отсутствия слоя необходимой изоляции, пропускали загрязненную жидкость в водоносный слой, который снабжал Шолон питьевой водой.

Несмотря на жалобы и угрозы подать в суд, жители квартала Фавориток не смогли ничего добиться. Разбирательство тянулось уже почти два года, что никого не смущало, ни мэра, странным образом остававшегося в стороне, ни промышленные круги, ни даже санитарную службу, объявившую, что она бессильна. «Шолонский рожок», устав от битв, перешел к другим актуальным темам. Жители берегового района словно сами вязли в трясине, они отчаивались и тратили безумные деньги на покупку питьевой воды.

Фред, со своей нерастраченной еще энергией, нуждался вовсе не в козле отпущения, а в конкретной реальности, за которую можно было бы уцепиться, – а что там дальше, он сообразит. Он был даже готов прикинуться сознательным гражданином и сообщить о недочете, о недосмотре, о техническом сбое, мимо которого прошли специалисты.

По большому счету, он плевать хотел и на «Сортекс», и на его деятельность, и на загрязнение, которое она причиняла, – какое, к черту, было Фреду дело до проблем экологии, до вымирающей планеты, до того, что сделала с ней погоня за прибылью. Цель оправдывает средства, и цель может быть только одна – деньги, прежде всего, превыше всего, раз и навсегда, слишком долго он жил по такой логике, чтобы теперь поставить ее под сомнение. Он не хотел совать свой нос ни в чьи дела, это время прошло, он просто хотел разобраться: связана как-нибудь компания «Сортекс» с той мерзостью, которая течет из кранов? По слухам, ответ был «да», но ему нужны были доказательства.

Для начала он решил обойти вокруг завода, который посреди рабочей недели казался пустым. Он шел вдоль решетки, ограждавшей паркинг доставки, где возвышалась стена из плит, высотой в несколько метров. Он вышел к штабелям металлических бочонков и канистр синего, красного и зеленого цвета с логотипами различных марок масел и бензина. На северном фасаде завода он увидел тележки с огромными кубами, замотанными в белый пластик, которые он счел товаром, готовым к погрузке. Немного дальше, на задворках главного здания, виднелись три огромные армированные емкости, по форме напоминавшие элеваторы для зерна, их содержимое высыпалось прямо внутрь завода. Фред завершил обход у закрытой решетки входа для персонала и совершенно пустого паркинга.

Видимо, на том и полагалось закончиться его крестовому походу.

Ни слова сказать, ни рукой махнуть, ни сразиться, ни обсудить, ни договориться, ни убедить, ни дать убедить себя. Не понять, на что нужны эти тонны оборудования, ни кому от них какая польза. Не встретить ни души, хоть какого-нибудь служащего, который отослал бы его к начальству, а то – к начальству повыше, к директору. Фред готов был дойти до самого верха.

Под грузом внезапно навалившегося отчаяния он сел прямо на гравий, привалившись спиной к стойке металлического забора. Он довольно долго ждал, скрестив руки на груди, задумавшись, не находя оппонента, не видя ориентиров в привычной логике агрессии. Жизнь гангстера научила его одному: за любой структурой, какой бы крупной она ни была, всегда обнаруживаются люди. Люди, которых встречаешь на улице, люди с известными именами, с открытыми лицами, люди неуязвимые и все-таки погрешимые, потому что они люди.

Завод «Сортекс» был одним из многочисленных филиалов огромной группы, базировавшейся в Париже, которая сама была одним из подразделений конгломерата, действовавшего во множестве различных секторов экономики и представлявшего собой каскад холдингов и хитросплетение долевых паев, – разветвленную империю с щупальцами, действовавшими при попустительстве правительств разных стран, а также административный совет, даже не подозревавший о существовании какого-то там завода «Сортекс», который мог быть перепродан в любой момент по воле арбитражного перераспределения активов, чистки портфеля деловых бумаг, программы отзыва инвестиций или же решения, исходящего из страны, где никто и слыхом не слыхивал про нормандские рощи и ручейки.

Фред удостоверился в том, что мир, к которому его теперь приговорили, мир закона и морали, на самом деле полон ловушек, расставленных безликими врагами, и всякая борьба против них смешна.

И пока эта гигантская бородавка из ребристого алюминия и токсических веществ, торчащая посреди леса, остается безлюдной, пока нет возможности дойти до самого большого босса, Фред будет сталкиваться с тем, чего он опасался больше всего на свете: с произволом.

Сидя на земле, он чувствовал себя до обидного простым человеком. Казалось бы, ничего страшного. Он ненавидел, когда ему об этом напоминали.

В Шолоне-на-Авре никогда не было настоящего кинотеатра. В каждом поколении находился энтузиаст и вел старый добрый киноклуб, собиравшийся в актовом зале мэрии. Несмотря на пророчества кучки депутатов («Это проигранная битва!»), пять десятков активистов набиралось всегда, независимо от программы, два раза в месяц, что позволяло свести концы с концами и посрамить ворчунов. Ален Лемерсье, бывший учитель и завзятый киноман, выбирал фильмы, печатал афишки и организовывал обсуждение после просмотра. Любовь к кино он унаследовал от тех ненормальных, что бороздили провинцию, показывая фильмы Марселя Карне и Саша Гитри в сараях и приемных залах мэрий; от тех психов, что собирали зрителей по полям и кухням ферм и принимали их, не заботясь о выручке, потому что никто на самом деле не платил, цель была не в том. Энтузиасты волшебного фонаря получали свое вознаграждение в виде смеха при появлении Мишеля Симона в «Будю, спасенный из вод» [9]9
  «Будю, спасенный из вод» (Франция, 1932) – фильм режиссера Жана Ренуара с Мишелем Симоном в главной роли.


[Закрыть]или слез в финальной сцене «Гроздьев гнева». [10]10
  «Гроздья гнева» (США, 1940) – фильм режиссера Джона Форда по роману Джона Стейнбека с Генри Фондой в главной роли.


[Закрыть]Помня об этом, Ален Лемерсье принял эстафету в Шолоне и стал выбирать для просмотров авторское кино и забытые классические ленты, дававшие повод для дебатов, которые и удерживали в зале большинство зрителей. Обычно ему удавалось пригласить гостя, способного как-то по-особому осветить тему, – все вспоминали вечер, когда была заполнена добрая половина зала по случаю показа «Огненных колесниц», [11]11
  «Огненные колесницы» (Великобритания, 1981) – фильм режиссера Хью Хадсона.


[Закрыть]истории двух молодых бегунов на средние дистанции, которые постоянно соревновались друг с другом. Ален пригласил тогда местную знаменитость, господина Мунье, чья карьера бегуна под старость вышла на новый виток по случаю Олимпийских игр для сениоров. На другой памятный вечер ему удалось привезти из Парижа специалиста по вундеркиндам для увлекательнейшего спора вокруг фильма про умственно отсталого ребенка, в котором внезапно открылись чрезвычайные дарования. Если не удавалось найти докладчика, Ален подбадривал задававших вопросы и старался, чтобы те, кто имел свое мнение, отвечали на них: он вел вечер.

Нью-йоркский писатель, поселившийся в Шолоне, оказался идеальным поводом пересмотреть американскую классику. Недолго думая, Ален схватил телефонную трубку и пригласил Фреда, расписав тому лучшие моменты своего небольшого кинозаведения.

– Для нас будет огромной честью, если вы согласитесь стать нашим следующим гостем.

Дебаты в киноклубе? И Фред? Человек, не мыслящий фильма без банки пива в руке, без кнопки «пауза», чтобы пойти пошарить в холодильнике? Человек, скучающий, если нет взрывов и перестрелки? Человек, засьшающий на романтических сценах? Человек, не научившийся читать субтитры и видеть картинку одновременно? Какие дебаты, какой киноклуб?

– А что за фильм?

– Я думал взять фильм «И подбежали они», [12]12
  «И подбежали они» (США, 1958), фильм режиссера Винсенте Минелли.


[Закрыть]Винсенте Минелли.

– А оригинальное название?

– «Some came running».

– Что-то припоминаю… Там кто играет – Синатра или Дин Мартин?

– Оба.

Ален Лемерсье, сам того не подозревая, попал в десятку. Для итальянца из Нью-Джерси, тем более связанного с Onorevole Societa, Фрэнки и Дино пребывали в статусе героев.

– Напомните мне, о чем там.

– Писатель, ветеран войны, возвращается в родные места с недописанным романом. Все считают его неудачником, кроме одной женщины, которая пытается его ободрить.

– Писателя играет Фрэнк?

– Да.

Расчувствовавшись, Фред обещал подумать, потом повесил трубку и остался у телефона, который, несомненно, должен был тут же зазвонить снова.

– Алло? Фред?

– Вы кто, Плуто или Динго?

– Ди Чикко. Это что еще за «я подумаю»? Вы что, спятили?

– Я с шестерками не общаюсь, дайте послушать пленку Квинтильяни, пусть перезвонит.

Он резко и оскорбительно бросил трубку. Учитывая высокие технологии, которыми располагали Капуто и Ди Чикко, их щеф Квинтильяни испытает, в свою очередь, изумление не позднее чем через минуту, в какой бы точке планеты он ни находился. Когда-то для слежки за ним и для получения показаний ФБР использовало параболические антенны, лазеры, спутники, а также микрофоны, умещавшиеся в родинке, камеры – в дужках очков, и кучу других игрушек, которых не выдумать и сценаристам Джеймса Бонда.

– Скажите, Фред, вы сошли с ума? – произнес Квинт.

– К чему обижать славного мужика и рисковать стать непопулярным.

– Непопулярным? Если бы эти люди знали Джованни Манцони, жулика и убийцу, я бы дорого не дал за вашу популярность. Вы не писатель, Фред, вы всего-навсего дерьмо, которому удалось спасти свою шкуру, не забывайте об этом.

Фред и Том уже давно перебрали все варианты в чисто формальных словесных стычках. Теперешняя их игра требовала высокой точности и постоянной тренировки.

– Одного я никак не могу понять, – продолжал Том, – что вы намерены делать во время дебатов, какими бы они ни были? Совершенно на вас не похоже.

Он был прав. Дебаты? Обмен мнениями? Действительно, это было совершенно не в его стиле – ни обмен, ни мнения. Джованни Манцони проповедовал искусство красноречия ударами лома, и радости диалектики обычно выражались в поисках аргументов от паяльника до дрели. Фред с удовольствием отправил бы Алена Лемерсье подальше, если бы тот заговорил про «писателя, которого все принимают за неудачника». Он свою долю получил с лихвой. Кто лучше Фреда знает эту тему – на много километров вокруг? Словно мало просто писать, чтобы чувствовать себя писателем, – пришлось еще заполучить и писательские проблемы. И он познакомился со всеми тревогами человека, рассказывающего про себя, одинокого в своей каморке, непонятого, взыскующего правды, не всегда пригодной для изложения.

– Я сначала пересмотрю фильм на видео, Том, приготовлю кучу интересных вещей для рассказа. И вы пойдете на этот просмотр со мной, я скажу, что вы мой друг. За это я обещаю абсолютно честно написать ваш портрет в своих мемуарах.

Квинтильяни, не ожидавший такого двусмысленного довода, рассмеялся.

* * *

Магги не станет присутствовать ни на просмотре, ни на дискуссии. После долгого дня, посвященного административной работе в Народной взаимопомощи (взыскание долгов, бухгалтерия, планирование работы на будущее), она вызвалась помогать в организации ужина на восемьдесят человек в столовой технического лицея Эвре. Стоя на раздаче, за рядом сдвинутых пластиковых столов, она наполняла тарелки голодных людей и спрашивала себя, сколько нужно разложить горохового пюре, чтобы стереть ее долг перед человечеством. В ее душе горело призвание сестры милосердия на поле боя, и она помогала одновременно и на кухне, и на раздаче, на разгрузке и погрузке машин, на сборе и на мытье посуды: она работала, как настоящий спортсмен, стремящийся побить рекорд. Она полагала, что в самоотверженности надо упражняться, как в виде спорта, – разминка, работа, ускорение, и если тренироваться регулярно, можно стать чемпионкой. Когда столовая опустела, ей пришлось признать очевидное: подвиг доставлял определенное удовольствие. Вооружившись губкой, она самозабвенно набросилась на пустую кухню. Давно пора было закатать рукава, испортить руки, поцарапать, задубить. История знавала блестящие прецеденты.

В сумерках гигантского актового зала зрители ждали, когда Ален Лемерсье начнет свое вступительное слово. Эти пятьдесят неизменных зрителей присутствовали, несмотря ни на что, и на самом деле образовывали настоящий клуб. Ни в коем случае они не пропустили бы этот ритуал, коллективную концентрацию, немыслимую ни в каком другом месте, волнение, которое вызывал только большой экран. А еще приятно было вернуться к реальности и сопоставить свои мнения сразу после окончания фильма. Само то, что они покидали уютные гостиные и телевизоры, чтобы посмотреть фильм в зале, уподоблялось для них акту неповиновения.

Томас Квинтильяни и Фредерик Блейк, сидя в зале бок о бок, с трудом скрывали один – нервозность, другой – радостное возбуждение. Сыщик опасался вопросов, которые могут обрушиться на его подопечного, даже самых безобидных. Одновременно он чувствовал, что включение Фреда в сообщество воспринимается начальством как гарантия благополучного завершения дела. Как-то так криво выходило, что эта ворованная репутация писателя-самозванца по-своему доказывает, что ему, Тому Квинту, удалось сделать из бывшего жулика уважаемого человека, а тем более в такой стране, как Франция, – просто чудо. Фред, со своей стороны, несколько раз пересмотрел фильм на видео, для того чтобы заранее представить себе дебаты, и чувствовал готовность привести некоторое количество аргументов домашней заготовки, а также выдать готовые ответы на вопросы, которые не преминут ему задать. Он даже придумал, что начнет свое выступление цитатой, которую Уоррен откопал в интернете: «Женам писателей не понять, что когда их мужья смотрят в окно, они работают». Для него фраза резюмировала всё непонимание его работы домашними, их скрытую манеру не признавать его в качестве автора. Сегодня вечером, выступая перед первой своей «официальной» публикой, он сможет наконец расквитаться с теми, кто сомневается в его праве на творчество. Том Квинтильяни, его самый главный враг в мире, будет единственным тому свидетелем.

Лемерсье скрылся в проекционной и что-то тянул с началом фильма, в рядах зрителей роптали.

– У нас бы давно убили механика, – прошептал Фред.

Том, несмотря на долгую привычку ждать, мысленно с ним согласился. Лемерсье появился, развел руками в знак полной беспомощности и поднялся на сцену сделать объявление.

– Друзья мои! В кинофонде произошла ошибка. Бобины, которые мне доставили, не соответствуют запланированному фильму. Такое с нами не в первый раз…

Два раза в год это случалось непременно. В ноябре прошлого года в коробках от «Фантастического путешествия» Ричарда Флейшера прибыл «Охотник на оленей» Майкла Чимино, а за несколько месяцев до того вместо просмотра американского документального фильма «Парк наказаний» клубу пришлось довольствоваться «Розовой пантерой»!

Но для того, чтобы выбить Алена из седла, нужны были средства посильнее: он умудрялся, жонглируя на грани фола, оправдывать изменения в программе, импровизировать новую презентацию, даже проводить параллели между двумя фильмами. Этот спортивный прыжок в сторону с приземлением на обе ноги стал настоящей специальностью ведущего киноклуба.

– Нам здесь больше делать нечего. Пошли домой.

Ален рассыпался в извинениях перед гостем, предложил договориться насчет следующего сеанса, и Фред, расстроенный, что не может подняться на сцену, без слова направился к выходу. Том предложил ему зайти куда-нибудь в центре пропустить по стаканчику.

– Останьтесь хотя бы на фильм, – сказал Ален, – у нас будет тоже американский фильм, с субтитрами, так все-таки получится, что вы не зря пришли.

Фред шагал следом за Квинтильяни. Сходят, успокоят нервы парой стаканов бурбона, он станет доставать Тома вечной песней про старые добрые времена, а потом они вернутся на улицу Фавориток как добрые соседи, какими они и являются.

– Оставайтесь, – повторил Лемерсье, – я уверен, фильм вам понравится, это «Хорошие парни» Мартина Скорсезе, про нью-йоркскую мафию. Увидите, фильм очень забавный и поучительный.

Фред внезапно застыл как вкопанный, сунув руку в карман куртки, замерев на середине жеста. Взгляд не соответствовал выражению лица.

Как всякий офицер ФБР, Квинтильяни умел не показывать удивления и встречать неожиданности хладнокровно и методично – он был из тех, кто умеет дышать животом, если вдруг дуло 45-го калибра уткнется ему в затылок. Но именно в эту секунду и несмотря на всю свою невозмутимость в непредвиденных обстоятельствах, он ощутил одновременно и жар во всем теле, и ледяной ветерок на пояснице: на лбу выступил пот.

Фред не смог скрыть недоброй усмешки:

– Мы не так уж торопимся, Том…

– По-моему, лучше пойти домой. Вы же этот фильм видели? Зачем смотреть еще раз?

Как все мафиози, Фред обожал фильмы про мафию, и первым в списке шел цикл о «Крестном отце». Это был их эпос, цикл подтверждал их существование на земле и делал привлекательными в глазах мира. В кругу своих собратьев они ничто не любили так, как примерять на себя диалоги из фильмов, разыгрывать сцены и, иногда в одиночку просиживая ночью перед экраном, оплакивать смерть Вито Карлеоне в исполнении Марлона Брандо. Все остальные фильмы казались им набитыми несуразностями, в большинстве – просто смехотворными, с их опереточными киллерами и крикливыми костюмами. Американский кинематограф штамповал эти глупости десятками в год – анахроничные, гротескные, оскорбительные для людей Семьи – настоящих, которые не любили, чтобы их образ высмеивал Голливуд. И тем не менее эти карикатурные поделки прославляли их так же, как и престижное кино, сделавшее их полубогами.

В том числе и «Хорошие парни» Мартина Скорсезе.

Фред знал фильм почти наизусть и ненавидел его по сотне причин. В нем гангстеры сводились к их подлинной сущности: подонки, чьей единственной мечтой в жизни было припарковаться там, где запрещено, подарить самую дорогую шубу жене и главное – не вкалывать, как миллионы кретинов, которые каждое утро встают, чтобы заработать свою жалкую получку, а не валяться по полдня в постели на золоченой кровати. Вот это и есть мафия, и фильм «Хорошие парни» наконец-то сказал это. В отсутствие ореола легенды миру являлись их глупость и жестокость. Джованни Манцони, Лукка Куоццо, Энтони де Биэйз, Энтони Пэриш и вся банда отныне знала, что их нимб плохих парней никогда не будет сверкать, как прежде.

Так почему здесь оказался именно этот фильм?

Случайность? Обычная замена? Забавный случай, который следует отнести на счет человеческой ошибки? Почему не другой фильм, любой из тысяч возможных? Не «Правила игры»? Не «Лоуренс Аравийский»? Не «Большая прогулка»? Не «Горячие девчонки»? Не «Плоть для Франкенштейна»? Почему именно «Хорошие парни», этот фильм-зеркало, возвращавший Фреду столь ненавистный и столь справедливый образ?

– С удовольствием посмотрю фильм еще раз, – сказал он Лемерсье и вернулся на место. – Я мало что знаю про эти гангстерские истории, но попробую ответить на вопросы во время обсуждения.

Ведущий, радуясь, что спас положение, вернулся в проекционную. На редкость униженный, Том вынужден был подавить вспышку ярости, способную отправить Фреда на пол в глубоком нокауте. А тот смаковал эту ненависть как драгоценный ликер: любой шанс увидеть Квинта в таком состоянии был временным выигрышем в их поединке. Тем самым Фред получал возможность по-своему расквитаться за фильм, лишивший его имиджа заслуженного бандита, чтобы выставить заурядным кретином.

– Чем злиться, скажите лучше, Том, вы-то фильм видели?

Квинтильяни не был человеком досуга, он не любил ни рыбалку, ни туризм, а спортом занимался исключительно для поддержания формы. Он проводил редкое свободное время за чтением эссе, неизменно так или иначе затрагивавших его профессиональную деятельность. Кино? Воспоминания о драйв-инах, где фильм был не так важен, как девица на заднем сиденье, или просмотр фильмов в комнатах отдыха во время учебы и особенно множество фильмов, по его мнению, совершенно неинтересных, которые показывали во время большинства его поездок на самолете. Однако «Хороших парней» он смотрел, как и множество других фильмов про мафию, – для информации. Ему необходимо было знать, что за кумиры у тех типов, которых он выслеживает, понимать их язык, улавливать словечки, до которых кинематограф был великий охотник.

– Вы действительно хотите в это играть? – прошептал он на ухо Фреду.

Тот знал лексикон Тома назубок и перевел вопрос так: «Поганый засранец Манцони, только попробуй что-нибудь выкинуть, и я тебе так подгажу жизнь, что ты пожалеешь, что не подох в тюрьме».

– Для вас это будет поводом задать мне ряд вопросов, которые вас подзуживают уже давно, и может быть, сегодня вы получите ответы, Том. Разве не стоило из-за этого выйти из дома?

Намек, который Том воспринял в настоящей форме: «Пошел ты в задницу, ищейка поганая».

Свет погас, наступила тишина, и белый луч высветил экран.

* * *

Магги поставила машину перед домом и махнула рукой Винсенту, который стоял у окна и курил сигарету. Она вошла в гостиную, тут же рухнула на диван и закрыла глаза, по-прежнему ощущая, что она только что побывала в Зазеркалье. На обратном пути она невольно вспомнила зал в Ньюарке, который арендовало местное отделение Армии спасения, и где ежедневно собирались бродяги, нищие-бомжи. Деревянные столы, скамейки, и все эти люди, сидящие там часами, спасаясь от уличного холода, скуки, страха перед людьми и особенно голода. Через грязное стекло она заглядывала в этот аквариум нищеты и почти зажимала себе нос, воображая, какая вонь стоит внутри. Пару раз она хотела войти в эту дверь, испытать головокружение при виде самого худшего, и мешала ей сделать этот шаг не боязнь столкнуться с человеческим падением, а странное ощущение, что она в отречении от самое себя зашла дальше их. Эти мужчины и женщины с всклокоченными волосами сохраняли своеобразное достоинство. Она – нет. Принять жизнь и ценности Джованни Манцони значило утратить всякое уважение к себе. Если бы местные оборванцы догадались, какой жизненный крах пережила эта красивая дама в меховом манто, они бы сами подали ей милостыню.

* * *

На выходных титрах Лемерсье вернулся на сцену и взял микрофон, чтобы сообщить несколько общих сведений о фильме и о режиссере. Прежде чем передать микрофон тому, кто захочет подхватить тему, он обернулся к Фреду и пригласил его к себе на сцену. Ему похлопали для бодрости, и, как обычно, первый вопрос задал сам Лемерсье.

– Когда человек живет в Нью-Йорке, ощущает ли он присутствие мафии так, как любит нам показывать американский кинематограф?

Рефлекторным жестом, выражавшим тревогу. Том поднес руку к кобуре.

– Присутствие мафии? – повторил Фред.

Он едва понимал вопрос, слишком абстрактный для него, – это было все равно, что спросить у него, ощущает ли он небо над головой или землю под ногами. Онемевший, с микрофоном в руке, он почувствовал, что выглядит смешно, и принял задумчивый вид.

Присутствие мафии…

Ален понял это как некую робость, связанную с языковым барьером, и пришел ему на помощь.

– Типов, вроде трех гангстеров из фильма, можно встретить на улице?

Можно ли их встретить на улице?

За этим вопросом Фред увидел пропасть, которая навечно отделила его от остального человечества, от тех, кто ходит по правильной стороне тротуара. Фигура гангстера завораживала честных людей, но исключительно в качестве ярмарочного монстра.

Квинтильяни чуть не поднял руку, прося слова. Не чтобы положить конец этому балагану, а чтобы прийти бедняге на помощь. Это тебе не то что в одиночку сидеть на веранде и корчить из себя умника, рассказывать своюправду по ночам, старой железяке, тоже герой нашелся… А ты ответь за свою гангстерскую жизнь, стоя на сцене перед пятьюдесятью зрителями, с микрофоном в руке, – это как снова встать перед большим судом присяжных. Фред был как мальчишка, который дома считает, что прочесть вслух стихотворение – плевое дело, а оказавшись у доски, забывает, как его зовут.