Текст книги "Любовь"
Автор книги: Тони Моррисон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Да, вытащил – тех, кто ему был нужен, – нагнув голову, куда-то себе в плечо проговорил Сандлер.
– Ну, ты сказал, я слышала. Не пойму только, что бы это могло значить?
– Да ничего, Вайда. Ты говоришь святой, значит, святой.
– С тобой невозможно спорить.
Роумен накапал в горячую воду жидкого мыла. В теплом растворе приятно было болтать руками, хотя ссадины на костяшках пальцев щипало. Склонившись над раковиной, он почувствовал, что бок тоже побаливает, но от разговоров бабки с дедом о старинных днях делалось как-то получше. Не так страшно.
Мимо нужного дома она действительно не прошла, да и в остальном мужик с пакетом соли тоже не соврал: дом был красивый, солидный и своей остроконечной крышей над третьим этажом действительно напоминал собор. Ступени крыльца, из-за льда покатые и блестящие, взывали к осторожности: перил не было. Однако девушка, процокав каблуками по дорожке, без колебаний взлетела к дверям. Не обнаружив звонка, хотела постучать, но заметила справа от крыльца полоску света и замешкалась. Вновь спустилась по округлившимся ступеням, прошла вдоль кривой, образованной наполовину врытыми в землю бордюрными камнями, и, обнаружив освещенную из окна чугунную лестницу, зашагала по ней вниз. Вот окно, ага, за ним и дверь. И ветер здесь не достает. Внутри – то, что одни назвали бы меблировкой в сельском стиле, другие, скопищем хлама в подвале. Помедлила у окна; удалось разглядеть старую женщину за столом. На столе перед ней были дуршлаг, газеты и салатница. Девушка постучала в стекло и, когда женщина посмотрела вверх, улыбнулась. Та очень медленно поднялась и неожиданно резво засеменила к двери.
– Тебе чего? – Дверь отворилась ровно настолько, чтобы глянуть в щель. Одним серым глазом.
– Насчет работы, – сказала девушка. Изнутри потянуло чем-то связанным с морем.
– Тогда ты не по адресу, – сказала старуха, и дверь захлопнулась.
Девушка стала биться в дверь, стуча и выкрикивая:
– Там сказано Монарх-стрит! Ведь это дом один, дом один же!
Ответа не было, и тогда она опять перешла к окну, заскреблась в него, постукивая ногтями левой руки, а правой прижала к освещенному стеклу газетную вырезку.
Неотрывно глядя на девушку оловянными с досады глазами, старуха тоже пошла к окну, потом перевела взгляд с лица девчонки, с ее застывшей умоляющей улыбки, на клочок газеты. Подслеповато сощурилась, снова поглядела девушке в глаза и снова на бумажку. Махнув рукой в сторону двери, исчезла из поля зрения, но перед тем ее глаза полыхнули ужасом; вспыхнули и погасли.
Впустив девушку, старуха не поздоровалась и сесть не предложила. Взяла бумажку с объявлением, прочитала. Карандашный кружок отделял несколько строк объявления о найме от тех, что ниже и выше.
Компаньонку и секретаршу ищет бизнес-леди зрелых лет. Работа легкая, но требует ответственности и доверия. Обращаться к миссис Г. Коузи.
Силк, Монарх-стрит, дом 1.
– Откуда это? – Тон женщины обвинял.
– Из газеты.
– Это я вижу. Но из какой? «Харбор джорнал»?
– Да, мэм.
– От какого числа?
– Сегодняшнего.
Та отдала объявление.
– Что ж. Наверное, будет лучше, если ты сядешь. – Металл в ее голосе стал помягче.
– Это вы миссис Г. Коузи?
Она смерила девицу взглядом.
– Если бы это была я, без тебя знала бы про твою бумажку, как думаешь?
Девчоночий смешок прозвучал кратким звоном колокольчика.
– Ой, в самом деле. Простите.
Обе уже сидели, женщина вернулась к прерванной работе: лущила креветок Двенадцать перстней, по два на трех пальцах каждой руки, ловили свет потолочной люстры и, казалось, возвышали ее труд – из нудной тягомотины превращали в таинство.
– У тебя имя есть?
– Да, мэм. Джуниор [6]6
Junior (англ.) –младший; обычно присоединяется к имени старшего сына, если того зовут так же, как отца; в качестве имени «Джуниор» звучит странно.
[Закрыть]. – Старуха подняла взгляд.
– Это папаша твой выдумал?
– Да, мэм.
– Господи помилуй.
– Хотите – можете звать меня Жуни.
– М-мм, не хочу. А второго имени папаша тебе не дал? Какая-нибудь Гуль, Голь? Мась, Пусь?
– Вивьенн, – отозвалась девушка. – С двойным «н» на конце.
– Еще и с двойным «н»? Ты здешняя?
– Ну, как бы да. Но я надолго уезжала.
– Никогда не слыхивала, чтобы в наших местах кто-нибудь назвал девочку Вивьенн – хоть с двойным «н» на конце, хоть с одинарным.
– Ну так они-то не местные. Они приехамши.
– И откуда же?
Кожаная куртка звучно скрипнула, оттого что Джуниор Вивьенн передернула плечиком и потянулась через стол к посудине с креветками.
– Откуда-то с севера. Мэм, можно я помогу вам с этим делом? Я классно готовлю.
– Нельзя. – Старуха воздвигла ладонь как преграду. – Ты мне ритм собьешь.
Над закипающим на плите чайником поднялся плюмаж пара. Позади стола стена была заставлена посудными шкафами, дверцы которых, потускневшие и захватанные, будто сами были сделаны из теста. Молчание двух женщин растянулось, стало напряженным. Джуниор Вивьенн заерзала, кожаным скрипом перекрывая щелканье креветочной шелухи.
– А что, мэм, здесь миссис Г. Коузи или как?
– Здесь.
– Ну, так можно я поговорю с ней? Пожалуйста.
– Дай-ка я взгляну еще разик. – Прежде чем взять объявление, старуха вытерла руки посудным полотенцем. – «…Требует ответственности и доверия», надо же! – Ее губы сжались. – Без этого никак. Естественно, – неодобрительно проговорила она и выпустила зажатую между большим и указательным пальцами бумажку, будто пеленку бросила в бак с водой. Снова вытерла руки и взялась за очередную креветку. Как раз у ногтя в вынутом из панциря полупрозрачном тельце виднелась темная нежная жилка. Ювелирно точным движением она жилку выдернула.
– Пожалуйста, разрешите мне наконец увидеться с миссис Коузи! – Джуниор оперлась подбородком на ладошку, постаравшись улыбкой смягчить настырность.
– Да чего там. Конечно. По той лестнице наверх, потом по другой лестнице. На самый-самый верх. – Она указала на лестничный марш, который начинался из ниши за плитой.
Джуниор встала.
– А как меня зовут, тебе, похоже, все равно?
Джуниор обернулась, осклабившись в деланном смущении.
– Ах да, мэм. Простите. Конечно нет. Я так волнуюсь!
– Кристина меня зовут. Если получишь свою ответственную работу, тебе это имя придется запомнить.
– Да-да, конечно, я надеюсь. Рада познакомиться, Кристина. В самом деле. Второй этаж, вы сказали? – На ступенях ее сапожки зазвучали глухо.
Кристина отвернулась. Ей следовало сказать: «Нет, третий», но она не сказала. Тупо уставилась на огонек под кастрюлей с рисом. Собрав креветочные шейки, бросила их в кипящую воду и прибавила огонь. Вернулась к столу, выбрала головку чеснока и, по обыкновению любуясь своими богато украшенными руками, отломила от нее два зубка. Их она мелко нарезала и оставила на разделочной доске. Старый холодильник «Филко» заворчал, затрясся. Прежде чем нагнуться к его нижней камере, Кристина успокоительно хлопнула холодильник ладонью, думая: что, что гадина затевает? Должно быть, испугалась, а может, и каверзу какую-то готовит. Если так, то какую? И как она ухитрилась без моего ведома поместить в газете объявление? Кристина взяла серебряную супницу и от того же сервиза стеклянную бульонную чашку; вздохнула: в углублениях двух «К», переплетенных вензелем на крышке, серебро почернело, и ничем эту черноту не возьмешь. Подобно всем в доме вензелям и завитушкам, эта двойная буква «К», когда-то нарядная, стала едва различимой. Даже на черенке ложки, что лежит в кармане фартука, инициалы, когда-то навеки сцепленные, превратились в тени на серебре. То была маленькая кофейная ложечка, но Кристина старалась любую пищу есть только ею – просто чтобы быть ближе к той девочке, которой эту ложечку подарили, не отпускать от себя образы, что она навевает. Выковыривая ею ломтики персика из домашнего мороженого, она вся отдавалась удовольствию, и пусть ветер обдает десерт песчинками, еще лучше – ближе к тем стародавним пикникам на природе.
Кристина намылила и прополоскала стеклянную чашку, тогда как ее мысли то и дело перескакивали от пляжных пикников к соусу «Силвер дип», от напоенного солью ветра к посудному ершику, а потом и к собеседованию, которое в данный момент происходит в спальне самой подлой старухи на всем здешнем побережье. Сидя лицом к лицу с этой лживой мисс Джуниор – ха! «можете называть меня Жуни?»! – Кристина представила себе рядом с фигурой девицы свою собственную, какой она была сорок, нет, даже тридцать лет назад, и соревнование это выиграла. У девицы неплохие ноги (ну, то есть колени и бедра, ибо это все, что позволяли видеть высокие сапоги) и узкая, выпуклая попка – нынче положено по таким с ума сходить. Но это же ничто в сравнении с Кристиной образца тысяча девятьсот сорок седьмого года, когда пляж был кремового цвета и весь блестел, а ласковым прибоем набегали волны такой синевы, что приходилось отворачиваться, чтобы не слишком больно било в глаза. Правда, звоночек зависти все же брякал – при каждом взгляде на лицо девки. И на лицо, и на шевелюру – буйную, как у амазонки. Сперва Кристина на нее так и уставилась, потом, насторожившись, сосредоточилась на газетной вырезке. Не будь этой вырезки, никогда бы она не впустила в дом незнакомую девицу, у которой нет при себе даже сумочки. Впрочем, ковыряние в креветках давало времени достаточно, чтобы с нее тоже шкурку слущить, узнать – нет, не кто она, да это и не важно, но что собой представляет. Рутинная возня служила и предлогом не подымать глаз, потому что – ох, не нравилось Кристине, как ёкает ее сердце, едва она встретится с девушкой взглядом. В лице у той было что-то от недокормленного ребенка, и это раздражало. Такого ребенка хочется то ли крепко обнять, то ли отшлепать, дескать, ну что ты тут несчастненьким прикидываешься!
Кристина размешала чеснок в масле, растаявшем на сковородке, и поставила на огонь – это будет заправка для соуса. Посыпала мукой, которая сразу забронзовела, затем разбавила смесь бульоном и размешала до однородности.
«Я классно готовлю», – сказала девица и тут же давай тянуться немытыми руками к миске креветок. Сказала, что она «как бы» местная, сидя при этом перед самой известной во всем округе женщиной, которая знает каждого чернокожего, кто родился на пространстве от Ниггерхед-рока до Сукер-бея и от бухты Дальней до Силка; да и в Гавани она знает их добрую половину – ведь именно там провела она (может, без толку, может, с толком) весьма порядочный шмат жизни. Джуниор Вивьенн. Да еще с двойным «н». Звучит как строчка в списке сборной по бейсболу. Что ж сердце так заскакало? Она что, боялась, что та вдруг вспыхнет, загорится узнаванием, – потому и тон взяла такой резкий, острый как бритва, чтобы отсечь всякую подобную возможность? А черточки, предательски выдающие беглянку, бездомную, ей так знакомы, даже чересчур: мыло с автовокзала, чужие бутерброды, немытые волосы, платье, в котором та явно спала не раздеваясь, отсутствие сумочки, зубы, чищенные жевательной резинкой вместо надлежащей пасты. Ну, и зачем такая Гиде? Да и как могло попасть в газету объявление, когда не работает телефон? Должно быть, это внук Гиббонса помог ей – выполнив после работы во дворе еще и это поручение в ряду прочих. Как бы то ни было, но это ловушка, которую затеяла расставить наша змея на каблучищах. Какой-то новый способ ограбить ее, лишить будущего, как лишила уже нормального прошлого.
– Вот черт подери! – прошептала Кристина.
Расставила пальцы пошире, готовясь получить знакомый радостный укольчик, «приход» как от наркотика, какой всегда давали бриллианты. Потом уложила в горшочек рис, креветки, соус – слой за слоем, тщательно, искусно. Горшочек будет еще теплым, когда она по-быстрому сообразит легкий салатик. И наконец, разложив все на серебряном подносе, поднимется с ним по лестнице тремя маршами выше, где мерзейшая на побережье гадина – есть надежда – всем этим подавится.
– О господи, снег. – Она сказала это не оборачиваясь, только чуть пошире раздернула портьеру. – Идите сюда, посмотрите. Ну и нашел же где выпасть!
Джуниор приблизилась к маленькой старушке у окна и стала всматриваться сквозь стекло, пытаясь разглядеть снежинки, но ничего похожего не увидела. На вид старушке было минимум под семьдесят, радикальную черноту волос подчеркивала широкая полоска седины у корней, но аромат от нее шел как от маленькой девочки: мятные конфеты, травяная зелень, мех.
– Правда же странно? У нас никогда снега не было. Никогда.
– Мне тут человек один попался, так он соль разбрасывал, – сказала Джуниор. – Раз он ею обзавелся, стало быть, собирался использовать.
Женщина испуганно обернулась. Девица назвала ее лгуньей чуть ли не прежде чем поздороваться.
– Вы наниматься пришли? – Ее глаза обежали лицо Джуниор, потом обследовали одежду. Что соискательница места уже в доме, она поняла давно, задолго до того, как услышала шаги, которые не были шагами ни Кристины, ни Роумена. Затем она быстро встала у окна – чтобы занять выигрышную позицию, произвести впечатление. Однако явно зря беспокоилась. Девица была совсем не то, что она ожидала. И дело не только в спутанных немытых волосах и жалкой одежонке, а какая-то еще и нагловатая развязность проглядывала в ее манере держаться. В масть этому ее «Нну-дык!», которым она отозвалась на последний вопрос Гиды.
– Это надо понимать в смысле «да»?
Подобно подвальной кухне, комната была освещена сверх меры, как зал универмага. Все бра и настольные лампы – сколько их? шесть? десять? – были включены, все сияли, соперничая с люстрой. Взбираясь по неосвещенной лестнице, Джуниор краем глаза поглядывала, но что в доме есть, могла лишь предполагать. Ей пришло в голову, что обе старухи живут здесь будто каждая в своем луче прожектора и один луч отделен от другого (или соединен с ним) пространством темноты. Открыто разглядывая предметы, расставленные на столах, тумбочках, полках, она ждала, когда маленькая старушка прервет молчание.
– Меня зовут Гида Коузи. А тебя?
– Джуниор. Но вы можете называть меня Жуни.
– Ой-ёй-ёй, – произнесла Гида и захлопала ресницами, как будто кто-то пролил красное вино на светлый бархат: конечно же, «ах, простите» и, конечно же, «ничего страшного», но пятно тем не менее попробуй выведи! Старуха отошла от окна, ступая скованно: комната так забита мебелью, не разбежишься. Шезлонг, два туалетных столика, два стола письменных, два пристенных, несколько кресел с высокими спинками и низкими сиденьями. Всё под стать кровати, над которой в ярком свете отблескивал портрет мужчины. В конце концов Гида уселась за небольшой секретер. Положив руки на колени, она кивком предложила девушке сесть в кресло напротив.
– Расскажи, где ты работала прежде. В объявлении не говорилось, что понадобится резюма, но мне ведь надо знать, кто ты и что ты.
Джуниор улыбнулась. «Резюма» вместо «резюме» – прикольно!
– Мне уже восемнадцать, и я стану делать все, что вы захотите. Все-все!
– Это слышать приятно, но как насчет рекомендаций? Рекомендации у тебя есть? От кого-нибудь, с кем я могу связаться.
– Н-неа.
– Ну, и откуда же я могу знать, насколько ты честна? Скромна?
– Да если даже в письме так и напишут, из него разве поймешь? А я говорю – да. Возьмите меня и увидите. А не подойду… – Джуниор повернула руки ладонями вверх.
Гида коснулась уголков губ пальцами руки, маленькой, как у ребенка, и вывернутой, словно крыло. Поразмыслив о своей мгновенной неприязни к странноватой Джуниор (эка ведь – Жуни!), что горбилась напротив, она решила, что в этой грубоватой прямоте если и не сплошь одно притворство, то доля его все же очень весома. Она и еще кое-что обдумала: такая вот на все готовность – надолго ли? А ведь ей как раз и нужен кто-то, кого можно склонить действительно к чему угодно, кто испытал уже и холод, и голод. Ситуация в доме становится нешуточной. Кристина, с ее блядской душонкой, красуется тут бриллиантами перед их истинной хозяйкой, да к тому же и общие деньги растрачивает – транжирит на какого-то адвоката.
– Позволь я объясню тебе, в чем заключается работа. В чем то есть твои обязанности.
– Валяйте! – Джуниор, всем телом извиваясь, под писк и визг дешевой кожи высвободила руки из рукавов куртки. Бросилось в глаза, что оказавшаяся под нею черная футболка грудям поддержки не дает, однако бросилось в глаза и то, что поддержка им не нужна: соски торчат высоко, воинственно. Когда ворот куртки опал, взгляд сразу привлекли волосы. Штопор на штопоре, спираль на спирали, посредине пробор, и черным янтарем блестят под электричеством.
– Я пишу книгу, – сказала Гида, и улыбка удовлетворения осветила ее лицо. Все ее настроение, все отношение к беседе после упоминания о книге изменилось. – Она будет о моей семье. О Коузи. Семье моего мужа.
Джуниор глянула на портрет:
– Это он?
– Это он. Нарисован по фотографии, так что сходство точнейшее. Тот, кого ты там видишь, удивительный человек. – Гида вздохнула. – Все материалы у меня есть, но кое-что надо проверить, ты ж понимаешь. Даты, написание фамилий. Все гостиничные книги имеются – кроме, пожалуй, двух или трех, – но у некоторых гостей… не у многих, но у некоторых… почерк был хуже некуда. К сожалению. Разумеется, большинство из тех, с кем я была знакома, писали очень разборчиво – нас так учили, понятное дело. Но вот беда: Папа не разрешал им печатными буквами давать расшифровку рядом с подписью, как принято сейчас. Ему это было без надобности: уж он-то всех знал, кто хоть что-то из себя представляет – мог прочитать любую подпись, пусть даже крест поставят, хотя, конечно, к нам такие, кто вместо подписи ставит крест, не ездили. У наших гостей – ну, то есть у большинства из них – прекрасные почерка были, потому что, между нами говоря, чтоб к нам попасть, мало было быть грамотным, надо было занимать какое-то положение, чего-то достигнуть, понимаешь? Ведь шиш чего в жизни достигнешь по большому счету, если почерк плохой. Это только теперь все как курица лапой пишут.
Гида усмехнулась, потом продолжила:
– Прости. Ты небось все в толк не возьмешь, о чем речь. Я просто чуток разволновалась, завелась от всех этих воспоминаний. – Большими пальцами она поправила отвороты халата, вновь возвращаясь к собеседованию с соискательницей места. – Однако неплохо бы, чтоб ты и о себе рассказала – Джуниор, правильно? Да?
– Н-ну, типа…
– Ну вот, Джуниор. Ты сказала, что сумеешь делать все, что мне нужно, значит, ты, видимо, работала где-то прежде. Если ты собираешься помогать мне с моей книгой, мне надо знать…
– Слушайте, миссис Коузи. Я умею читать, умею писать, о'кей? Соображалки у меня на это хватает. Хотите, чтоб я писала, чтоб я печатала? – сделаем! Чтоб причесала вас? – в лучшем виде! Чтобы помыла в ванне? – так помою же! Мне нужна работа и нужна крыша над головой. Я ж говорю, миссис Коузи, я то, что надо! Что доктор прописал, как грится! – Тут она подмигнула, и ошарашенная Гида на миг почувствовала нечто вроде горечи, как если у тебя что-то прямо из рук выхватят или будто волна вдруг унесет приглянувшуюся ракушку. Должно быть, этот острый тоскливый промельк и побудил ее, склонившись к самому лицу девушки, прошептать:
– Ты секреты хранить умеешь? – спросила и затаила дыхание.
– Да лучше всех ваших прежних знакомых! Гида перевела дух.
– Потому что в этом деле все очень личное. Никто не должен ни о чем – ни сном, ни духом. Вообще никто.
– В смысле Кристина?
– В смысле вообще никто.
– Берусь!
– Ты даже не спросила, сколько будешь получать.
– Я берусь за эту работу. А платить вы будете. Мне прям сейчас начинать или завтра с утра?
Медленные, ритмичные шаги забухали по коридору.
– С утра, – проговорила Гида. Она произнесла это шепотом, и вышло серьезней некуда, будто выстрел.
Явилась Кристина с подносом. Вошла, не постучав, не проронив ни слова. Поставила поднос на секретер, у которого лицом к лицу сидели Гида и Джуниор, и вышла, ни разу ни с кем даже взглядом не встретившись.
Гида приоткрыла горшочек и вновь накрыла крышкой.
– Вот ведь! Лишь бы досадить мне, – пробормотала она.
– А на вид так очень даже аппетитно, – сказала Джуниор.
– Ну и ешь тогда, – приказала Гида.
Насадив на вилку, Джуниор отправила в рот креветку и застонала:
– М-ммм, вкуснотища! Она и впрямь знает, как надо готовить!
– Да уж – знает: ведь не ем я всяких этих раков.
На втором этаже навязчивых излишеств, какие бросались в глаза на третьем, не было в помине. Был коридор, две скромные спальни, что-то вроде кабинета и ванная размером во всю ту комнату над ней, где Джуниор потратила два часа, пытаясь разгадать, что на уме у женщины, ставшей теперь ее начальством.
Процесс не должен был длиться так долго, но вкус горячей домашней пищи отвлек ее, и она обо всем забыла. И только доедая вторую порцию, начала всматриваться, пытаясь разглядеть одно лицо под другим, и вслушиваться, доискиваясь истинного смысла разговора. А то, что Гида вытворяла вилкой, в конце концов вовсе отвлекло Джуниор от еды. Прижав вилку большим пальцем к ладони, та накалывала лист бостонского салата, возила им в масле и уксусе, протыкала оливки, поднимала зубцами колечки лука и все это опять роняла, снова и снова, не переставая болтать и ничего не съедая. Впрочем, Джуниор больше смотрела на руки хозяйки, чем на то, что она ими делала, – маленькие и гладкие, как у ребенка (только в одном месте шрам), они слегка выворачивались ладонями в разные стороны на манер плавников. Это что, артрит? – гадала Джуниор. Потому старуха и не может сама писать книгу? Или еще какая-нибудь старческая болезнь? С памятью, во всяком случае, у ней явно не все в порядке. Еще перед тем как принесли еду, Джуниор отметила про себя перемену в тональности речи Гиды, этакий медленный дрейф из класса в девчоночью раздевалку, из кабинета директора в бар по соседству.
Лежа под одеялом в кровати, которую отвела ей Гида, Джуниор зевала, борясь со сном, – пыталась осмыслить впечатления, собрать их воедино. Понимала, что ела слишком много и слишком быстро, как в первые дни в исправительном приюте, когда еще не научилась растягивать еду наподольше. И так же как тогда, уже опять хотела есть. Аппетиту не удивлялась: он всегда присутствовал, но чтоб такой неукротимый – надо же! Перед тем, наблюдая за сероглазой Кристиной, когда та чистила креветок, она держала его в узде, быстренько сообразив, что к прислуге, которая занимается готовкой с двенадцатью бриллиантовыми перстнями на пальцах, полезно (или даже необходимо) немножко подлизаться, подъехать исподволь. Не укрылась от нее и некоторая злобность Кристины, но и это она приняла с ходу, считая таковую положенной по рангу любой надзирательнице, естественной ее защитой; это не страшно, думала она, немного лести, немного нахальства, и я найду в ее броне трещину. Однако, до отвала набив живот нормальной человеческой едой после того, как много дней приходилось промышлять мелким воровством и отбросами, она позволила себе расслабиться, втянуть внутрь все усики и щупальца. Да черт с ней с осторожностью, когда такое счастье – засыпать одной, в тишине, да и в полной темноте наконец-то! Что в помещении, где спишь, просто нет унитаза, уже само по себе потрясно! Жутко хотелось помыться, но не тут-то было, с этим вышел пока что облом. Когда Гида сказала, что погода чересчур скверная, автовокзал далеко и почему бы тебе не переночевать здесь, а за пожитками и завтра, мол, съездить не поздно, – Джуниор размечталась: вот, посижу сейчас, отмокну в настоящей ванне, наедине с ароматным куском цветного мыла. Однако вода, с шумом бежавшая по трубам наверху, до ванной второго этажа не добегала, так что из крана послышался лишь тихий вздох. Стало быть, тут Гида ее опередила, ну что ж, зато Джуниор вволю порылась в чулане – нашла там солдатскую каску, банку томатной пасты, два твердокаменных мешка сахара, крем для рук Джергенса, банку сардин, бутылку из-под молока, по горлышко набитую ключами, и два запертых чемодана. Попыталась было взломать их, однако плюнула, стала раздеваться. Помассировала себе ступни и залезла под одеяло, так и не расставшись с многодневной грязью.
Сон опустился так быстро, что, уже смутно себя сознавая, она ощутила нечто новое и незнакомое – чувство безопасности. Будто слабенький такой выдох облегчения, как в первые дни в исправиловке, когда ночь каждый раз пугала: в засаде таились вставшие на хвосты змеи с коротенькими ножками; высовывали тонкие зеленые язычки, поджидали, чтобы она свалилась с дерева. Бывало, что под нижними ветвями угадывался некто, стоявший от змей поодаль, и хотя ей не видно было, кто это, само его присутствие несло спасение. В результате с кошмарами она справилась, научилась ими даже управлять – все пыталась заглянуть в лицо незнакомцу. Это ей так и не удалось, и в конце концов он исчез вместе со стоящими на хвостах гадами. И вот ведь надо же – теперь она спит и во сне чувствует, что ее поискам, кажется, пришел конец. Портрет, висящий над кроватью новой начальницы, – вот чем они завершились. Красавец мужчина с подбородком плакатного десантника и ободряющей улыбкой, которая сулит многие лета горячей вкусной еды; к тому же его добрые глаза обещают, что он будет крепко держать девчонку на плече, пока она не натырит яблок сколько душе угодно, и даже с самых верхушечных веток.