Текст книги "Когда прольется кровь"

Автор книги: Томаш Колодзейчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

5. БЕЛИЧЬИ ХВОСТЫ

Полтора десятка бойцов вышли в первый день на плац, однако лишь восьмерым суждено было стать победителями и назавтра принять участие в заключительном бое.

Несмотря на то что поединки начинались на рассвете, трибуны были постоянно забиты людьми. Некоторые прошли и по четыре дюжины верст, чтобы теперь иметь возможность любоваться теми, кто состязается в силе и ловкости. Пока что турнир проходил спокойно: никто не погиб и лишь нескольких пришлось унести с поля боя.

Дорон пришел на плац утром, уселся на своем месте и, как обещал, наблюдал за всеми боями братьев-бортников. Ильоми выиграл два поединка, в третьем проиграл одному из вышедших на ристалище Шершней. Шершни, несомненно, были лучшими бойцами во всех окрестных краях. Они рождались, вырастали и умирали воинами. Это была обособленная каста – каста мужчин и женщин, всецело послушных приказам Матерей. Безгрудые женщины с мужским строением тела, мускулистыми руками и ногами, резкими чертами лица, жесткими движениями. Дважды в жизни они беременели и всегда приносили двойняшек: двух мальчиков или мальчика и девочку. После родов возвращались в строй, сильные, как мужчины, и как мужчины – жестокие. Забеременеть они могли только от гвардейцев, которые, кстати, не могли зачать потомства ни с какой другой женщиной.

Так они жили всегда, сколько существовал Город Ос, сколько владели Землей Ос Матери. Гвардейцы – человеческая раса, хоть и враждебная другим. Они не способны ни на что, кроме борьбы. Их песни просты и монотонны, язык – убог, обычаи – дикие. Но в бою противостоять им не мог никто.

Именно они, напоенные Мощью Земли Родительницы и Внешнего Круга, обеспечивали Гнезду безопасность. Ежегодно Шершни устраивали кровавые облавы на окрестные народы. Под их ударами давным-давно пало могущество Даборы и Круга Мха, погибли Матери Лесистых Гор. Именно они возвели на трон первых наместников, а потом, когда Лесистые Горы попытались сбросить ярмо Гнезда, утопили бунты в потоках крови.

Так говорили Шепчущие.

Главная трибуна пока пустовала. Завтра, когда вознесется Длань Гая награда победителю турнира, – прибудут Пенге Афра и эйенни, спустятся князья всех провинций Лесистых Гор и стекольные мастера из Увегны. Сейчас же здесь сидели лишь Дорон и два-три десятка гвардейцев. Шершни молчали, изредка перебрасывались несколькими словами, а порой из их глоток вырывалось злобное бурчание. И тогда, как заметил Дорон, начинали гудеть все. Даже когда на плац выходил кто-то из их братии, Шершни не вставали, не кричали – просто смотрели чуть более внимательно. А в их глазах не было радужек.

Постепенно трибуны заполнялись.

Толпа ликовала. Люди приходили целыми семьями, родами, кланами. Когда на ринге оказывался кто-нибудь из близких, они вскакивали с мест, орали, плевались. Порой, если болельщики соперников оказывались слишком близко, возникали потасовки. Тогда встревали городовые, раздавая удары палками налево и направо, и быстро восстанавливали порядок.

Дорон едва заметно улыбался. Он любил посидеть на трибуне, поглядеть на состязающихся. Иногда немного сожалел, что ему с ними уже не сойтись. После того, что ему напророчили, он поклялся никогда не вступать в бой с человеком, потому что во время боя можно запросто погибнуть. Он не участвовал в поединках давно, но наверняка смог бы победить любого из этих юных бойцов.

Много раз Дорона просили стать турнирным судьей, но он всегда отказывался. Судья должен следить за тем, чтобы противники придерживались правил поединка. Именно судья прерывал бой, если один из бойцов уже безусловно доказал свое превосходство, но еще не успел нанести сопернику серьезных увечий. Дед Дорона рассказывал, что когда-то судей не было. Противники бились до тех пор, пока один из них не просил пощады или же был уже не в состоянии подняться с земли. В те времена многие здоровые и сильные мужчины погибали либо возвращались домой калеками. Впрочем, кому какое дело до того, сколько юношей теряло здоровье на Даборских турнирах в те времена, когда прадед Дорона был еще мальчишкой? Именно тогда в роду Афров вспыхнула борьба за власть. Братья убивали братьев, сыновья погибали от рук отцов, дочери приканчивали матерей. И каждый новый бан являлся с поклоном к стоящим в Круге Мха гвардейцам и делал приношения Городу Ос. Если б не это, он за два месяца потерял бы власть. Так было всегда со времен большой войны. Богачи Даборы могли бороться друг с другом за власть, могли плести заговоры. Армия Гнезда никогда не поддерживала ни одного из них, но от каждого победителя требовала дани и послушания. Некоторые осмеливались бунтовать: Харпор Большой, Мои Ияш, Грау Коваканн. О них слагают песни, которые пересказывают Шепчущие, поют у костров дровосеки и крестьяне. Харпор погиб на кресте. Мона насадили на кол. Грау принесли в жертву Внешнему Кругу. Предварительно каждому вырвали глаза, языки, отрезали пальцы рук и ног, содрали скальпы. Это случилось давно, очень давно, уже много поколений никто не бунтовал. Ни один владыка.

Ильян одного за другим победил трех противников. В борьбе за то, чтобы войти в восьмерку сильнейших, ему досталось биться с черноволосым мускулистым пареньком в красной набедренной повязке. Кожа его блестела от пота, спину и грудь покрывала татуировка рыбаков с Черных Озер. Бой длился недолго. Ильян постоянно нападал, однако рыбак отражал все удары. Неожиданно он закрутил палкой, выбил оружие из рук Ильяна и приставил роговое острие ему к горлу.

– Стой! – крикнул судья, и его голос затерялся в реве толпы.

Черноволосый обернулся к главной трибуне и взглянул прямо в глаза Дорону.

* * *

Магвер отдыхал, тяжело опершись о крышку стола. Рядом стоял кубок с пивом. Гул заполненного людьми зала доходил до него словно издалека. Магвер не обращал внимания на шныряющих между столами девушек, ему не мешали выкрики пьяниц.

Он сидел в ленивом оцепенении, продолжая обдумывать послеобеденное приключение. Иногда возвращалось воспоминание о вкусе крови, человеческой плоти – и тогда раздувались ноздри, пересыхало во рту. Страх мешался со странной лихорадкой.

У него получилось. Он смог.

Острый призвал на помощь Когга, Ваграна и Позма – они должны были оберегать Магвера сегодня и прикрывать завтра на базарной площади во время операции. Он смог!

Кое-что удивляло его. Во-первых, Родам никогда не вливал в себя слишком много пива или водки. Над ним даже смеялись. Однако последние дни он все время ходил пьяный. Магвер понимал, что это от страха, и все же столь неожиданная перемена казалась ему довольно странной, ведь Родам всякий раз обещал, что больше водки в рот не возьмет, и все же на каждую новую встречу являлся пьяным в стельку.

Ну и, во-вторых, это странное воспоминание. Магвер мог воспроизвести мысленно даже самые четкие запахи из той мешанины, которую раскрыл перед ним звериный разум. Но тот, едва заметный странный запах… Что он означал? Откуда взялся? Ответа Магвер найти не мог, но чувствовал, что это важно.

Его злило, что он не переставая думал об этом. Ведь сегодня вечером явится посланец и принесет беличьи хвосты. Смертный знак, символ мести. С утра Магвер и люди из его группы начнут действовать в Даборе. Пора кончать со сказочками перепуганным крестьянам, хватит распускать слухи по трактирам и тренироваться в лесных дебрях. Теперь пойдет настоящая работа.

Он допил пиво, стукнул кубком о стол. Трактирщик поспешил к его столу.

Магвер взял раскиданные кости, тряхнул ими в ладонях. Необходимо поскорее забыть о крови Родама. О тепле разгрызаемой зубами глотки. Он бросил кости в тот момент, когда трактирщик ставил на стол новый кувшин пива.

Кости покатились по мокрому столу и замерли в фигуре Холодной Смерти.

* * *

Вечером в городе появились первые знаки. Беличьи хвосты, связанные по три штуки, привешенные к стенам домов, к дверям. Хвосты были покрашены в два цвета – желтый и черный. Цвета Гнезда. Дабора встречала гвардейцев символом ненависти. Вызовом и проклятием.

Из крепости ринулись в город патрули, стало темно от городовых. Нескольких квартальных, без особого рвения снимавших знаки, забили палками.

Но беличьи хвосты продолжали развешивать и прикреплять в местах, редко посещаемых стражами, и на главных улицах города. И хоть висели они недолго, увидеть их успевало множество людей.

На другой день связка хвостов появилась на валу Горчема примерно на половине высоты. Ее тут же сняли, а на частокол воткнули две головы стоявших в то время на посту стражников.

* * *

Салот знал, как сделать приятное. Поставил на лавку три тарелки с творогом, сметаной и медом. В кувшине ожидало холодное пиво. Дорон любил это пиво – даже больше, чем напитки, приготовленные городскими пивоварами.

Кувшин принесла Солья, дочка Салота. Глянула на Дорона и улыбнулась. Особой красотой она не отличалась, хоть лицо было милое, а волосы мягкие. Широкобедрая, тонкая в талии, с полными грудями, сейчас заполненными молоком. Она нравилась Дорону и прежде, чем взять себе мужа, частенько приходила в его дом. Впрочем, Куле, муж Сольи, еще до их обручения попросил Дорона не отказываться от нее. Обещал, что не будет прикасаться к жене целую неделю до того, как Лист ее захочет.

Но Дорон не вызывал замужних. Они были утомлены, часто торопились и хоть каждая старалась вести себя как полагается, Дорон мгновенно чувствовал их состояние. Кроме того, у Салота была еще одна дочка, ничуть не хуже Сольи, ей вот-вот должно было стукнуть пятнадцать, и весной она уже готовилась вступить во взрослую жизнь. Дорон знал, что Салот, как и все местные крестьяне, попросит его, Листа, лишить девушку невинности в день весеннего равноденствия.

Второй раз Дорон не женился. Ему не нужен был наследник. Как станет жить мальчик – обычный смертный, ничем не отличающийся от простых людей, рядом со своим отцом, наделенным силой Священного Гая? Какие узы могли их связывать? Что могли дать взаимная любовь и понимание? Ничего. Они были бы как два плода на соседних ветвях дерева – и вырастают вроде бы из одного ствола, а ведь чуждые, далекие. Так что жена Дорону была не нужна. Холопки занимались домом хозяина, их дочери услаждали ему ночи.

– Господин. – Салот присел напротив Дорона.

– Что?

– Господин, я… Я видел посланца от Острого. – Салот проговорил это тихо, почти шепотом.

– Здесь?

– Нет, господин, на холмах, в Третьем Лесу.

– И что ты там делал?

– Пошел вместе с Хромушей, тем, что с Глухого Потока. Он сказал, что у него там встреча с Острым, а жуть как хотелось увидеть Шепчущего. А сказать тебе – времени не было.

– И ты видел посланца?

– Как тебя, господин, сейчас, близко-близехонько. Только вот лица не разглядел, у него на голове был такой белый мешок с дырками для глаз и рта.

– Ну и что он говорил?

– Много, господин. Обо всем. К примеру, о стекле, чудных штуках, которые ежегодно делают мастера и забирает Гвардия, о вечных огнях в глубине Каменных Гор, при которых Увегна стоит. И учил, господин, учил…

– Врешь, старый. Чему ты еще хочешь научиться?

– Я? – Салот удивленно взглянул на Дорона. – Я-то нет, господин. Я уже старик, на кой мне науки, но умности он рассказывал ой-ей-ей! И о том, какая буквица что значит, и как ее выговаривать, и какие травы самые полезные от живота, а какие супротив мозолей. И как уберечься от прыщей наговоренных, и что сделать, ежели в дому могильный шкелет заляжет…

– Но ты вроде бы не об этом собрался говорить, – прервал Дорон.

– Да, господин. – Салот помолчал немного, постукивая костяшками пальцев по столу. – Он, господин, рассказывал еще о том, что было давней.

– Об истории, – подсказал Дорон.

– Во-во, об ей. А как чудно, господин, говорил-то. И уж так при ем сиделось, уши развесив, что и халупа могла сгореть иль городовые подойти втихую. А ежели еще глаза закрывать, то в голове все так укладывалось, будто все эти бывшие случайности ты сам наблюдал. Красиво говорил-то.

– Ты тоже красиво говоришь. – Дорон отхлебнул пива. – Только долго очень.

Салот снова смутился и умолк. По правде сказать, Дорон любил его слушать. Слуга всегда говорил взволнованно, переживал сильно и при этом ухитрялся рассказывать складно и интересно. Меж Дороновых людей никто не мог переговорить Салота. Однажды Лист даже видел, как холоп отбрехивается от бановых воинов и делает это с таким искусством, что те двое, вместо того чтобы избить и испинать его, отошли, вдобавок еще и извинившись. Тем большее удовольствие получал Дорон, время от времени одним-двумя словами осаждая холопа. Слуга испытывал уважение к хозяину, и Лист чувствовал в этом большее, чем простое послушание. Холопы вообще глубоко уважали Дорона. Он относился к ним иначе, не так, как большинство вольных к своим слугам. Возможно, потому, что ему не приходилось скупиться – вырывать у земли каждое зерно, каждый ее плод. Ибо купцы из Даборы почитали за честь поставлять пропитание в дом Листа. А возможно, еще и потому он относился к холопам более ласково, что сам вышел не из богатой семьи, испытал тяжесть труда, понимал своих людей. Возможно. Но по правде-то дело было в чем-то другом, и Дорон это понимал. Просто он был мудрее большинства. Знал истины, им не доступные. И поэтому позволял холопам больше, нежели другие хозяева, старался заботиться о них, помогал в дни неурожая или болезни. Часто бывал в домах своих подданных, а порой даже, к неудовольствию окружающих, сам работал в поле.

– Ну ладно уж. – Он обмакнул шарик творога в мед, золотистые капельки стекли по пальцам, когда он подносил сладость ко рту. – Рассказывай, если хочешь.

– Может, еще пива, хозяин?

* * *

– Чисто, – шепнул Позм.

– Тихо, – бросил Вагран.

Крогг выскочил на середину улицы, закружил бечевкой, на конце которой были привязаны три беличьих хвоста. Над головой между крышами домов была перекинута балка, четко вырисовывающаяся на усыпанном звездном небе.

Крогг бросил. Связка хвостов прошла чуть ли не в сажени от балки. Бечевка с громким шлепком упала на землю.

– А, чтоб… – буркнул Крогг, снова крутя бечевкой. Оглянулся.

– Спокойно, – прошипел Позм.

Вагран махнул рукой.

– Достанешь? – спросил Магвер. – Если нет… – Он протянул руку.

– Достану, – буркнул Крогг. Однако на этот раз бечевка, хоть и пролетела над балкой, не обернулась вокруг нее. Крогг снова начал тянуть.

– Городовые, – шепнул Позм. – Идут сюда.

– Смываемся, – велел Магвер.

– Кину еще раз. – Крогг раскрутил бечевку.

– Нет! Идем. – Магвер побежал в сторону Ваграна. Остановился и повернулся. – Крогг!

– Все! – Крогг кинул бечевку. Конец с прикрепленными хвостами обернулся вокруг балки.

– Бежим! – крикнул Позм. Он стоял на перекрестке, поглядывая то на приближающихся городовых, то на дружков.

Крогг наклонился над валяющимся на земле концом бечевки. Магвер подскочил к нему.

– Брось! – Он хотел оттолкнуть Крогга, но увидел, что тот уже пытается высечь искру.

И тут раздались свистки стражников. Холодный пронзительный звук. Еще немного и явится подмога.

– В-в-в… в-в-все, – отстучал зубами Крогг. Заранее пропитанная горючим маслом бечевка занялась сразу.

Они бросились бежать. Из-за угла выскочили солдаты.

Магвер толкнул Крогга, мимо промчался Позм. Они неслись вдоль улицы, один за другим исчезая в переулках, подворотнях домов, между мастерскими.

Желтый язычок понемногу полз вверх, подгоняемый ветром, шевелящийся от колебаний качающейся бечевки. Наконец он добрался почти до самой балки и тут, наткнувшись на участок бечевки, пропитанный водой, погас. Над улицей Даборы висела связка из трех беличьих хвостов. Двух покрашенных черным, одного – желтым. Знак вызова. Знак ненависти.

* * *

Дорон задержался на минуту, чтобы взглянуть на рабов, работающих по ремонту водовода, потом свернул к торговым палаткам. Остановился около ларька йопанщика. Продавец, паренек лет тринадцати, низко поклонился.

– Здравствуй, мастер.

– Здравствуй, Ате Шукс. – Дорон протянул руку к лежащему наверху йопану. Йопан был не особо красив, зато старательно и крепко сделан. Пять слоев оленьей кожи, переложенных льняной тканью, вначале склеили, а затем простегали. Стежка была ровной, дырочки, оставленные шилом, маленькие и незаметные. В мастерских Бора Шукса йопаны не украшали. Зато его ученики делали парадную одежду, тонкую, обшитую ракушками и чешуей морских рыб. На ней рисовали боевые сцены, портрет хозяина, фигуры животных и водяных существ. На таких йопанах Бор Шукс ставил свой знак и продавал самым богатым даборцам. Снабжал он и двор бана.

– Отец дома? – спросил Дорон.

– Работает, мастер. Сегодня с утра трудится. Гор Ара Храбрый из Каменного Распадка прислал со своими рабами заказ на шестнадцать боевых йопанов и вчера же началась работа.

– А ты, Ате Шукс, еще не шьешь?

Мальчик опустил голову.

– Шью, мастер, но отец утверждает, что мне надо продолжать учиться. Но, – его лицо просветлело, – мне уже разрешили продавать свои йопаны в его лавках вместе с кафтанами прислужников.

– Здесь есть какой-нибудь твой йопан?

– Тот, мастер, который ты держишь.

Дорон взглянул на паренька, потом на кафтан.

– Я думаю, Ате, твой отец хочет сделать из тебя самого лучшего йопанщика, какой только жил в Даборе.

Паренек снова покраснел – на этот раз от удовольствия.

– Я покупаю его, он хорошо сделан.

– Мастер… – вздохнул мальчик. – Я не могу… мой отец…

– Твой отец обещал снабжать меня и моих людей йопанами, но с тобой я не заключал никаких договоров. Поэтому я куплю у тебя этот йопан, а завтра мне предстоит встретиться с судьями турнира, и тогда я его надену. Сколько стоит твой кожух, Ате?

– Двадцать одну льнянку, мастер. – Ате Шукс пробовал улыбнуться, но голос у него дрожал. Дорон принялся осматривать йопан, проверил рукой ремни, провел пальцами по деревянным пластинам.

– Могу дать девятнадцать, Ате Шукс, – сказал он наконец. – Двадцать одну берут подмастерья из Горчема, а ты даже не подмастерье.

Паренек уже собрался было согласиться, когда заметил улыбку на лице Дорона и в последний момент удержался.

– Это прекрасный йопан, мастер, я не могу отдать его дешевле, чем за двадцать льнянок, – прошептал он одним духом и замолчал, пораженный содеянным: ведь он пробовал торговаться с Листом.

– Будет из тебя купец. – Дорон вытянул из-за пазухи льняные платочки, отсчитал двадцать и сунул в руку Ате Шуксу.

* * *

На площади Каштанов было гораздо более людно, чем обычно. Это третий по величине рынок Даборы, здесь торговали в основном мелким товаром – у лавочек сидели гончары и сапожники, ткачи и портные, здесь же продавали стеклянные украшения.

На небольшом возвышении росли четыре каштана со стройными стволами и коричнево-серой потрескавшейся корой, старые деревья, пережившие, пожалуй, три пожара города. Дорон остановился у одного из них, оперся спиной о ствол. Он жевал козий сыр и глядел на суетящийся у лавок народ. Неожиданно в однообразный поток проникло чуждое движение, взбаламутившее ленивое течение, словно брошенный в воду камень. Этого не мог заметить никто из проталкивающихся людей, ни один из лавочников, присматривающих за своими прилавками. Но Дорон стоял не в толпе, поэтому видел все лучше и четче.

Парень двигался гораздо быстрее остальных. Порой кого-нибудь толкал, несколько раз беспокойно оглядывался. За ним шли еще четверо молодых мужчин. Они держались уверенно, на некотором расстоянии от паренька, однако достаточно близко, чтобы быстро догнать его.

Лист понимал, что никто, кроме него, этого бы не заметил. Даже стоя там, где он стоит, даже глядя туда, куда смотрит он. Но Дорон чувствовал, что сейчас что-то случится. Его зрение и органы чувств позволяли выделить из общей толпы тех нескольких, которые вот-вот сделают что-то такое, что нарушит покой этого места и четырех могучих деревьев.

Паренек выбрался из толпы, остановился перед каштаном напротив Дорона.

Они глядели друг на друга.

Парень побледнел, его потянувшаяся под кафтан рука замерла на полпути. Остальные четверо замедлили шаг, разделились, встали у ближайших прилавков.

Светловолосый глянул прямо в глаза Листу. Стиснул губы. Дорон продолжал жевать сыр. Проглотил кусок, полез в сумку за следующим, не спуская глаз с лица парня. Наконец, протянул к нему руку с куском сыра.

Глаза светловолосого заблестели. Он решился. Мгновенно вытащил то, что держал под кафтаном, – деревянный шар, утыканный кремневыми остриями, к которому были привязаны три беличьих хвоста, сильно размахнулся и бросил. Кремневые иглы впились в кору дерева в нескольких саженях над землей.

Дорон отскочил от дерева в тот момент, когда светловолосый бросил. Теперь он стоял в пяти шагах от каштана, глядя на раскрашенные беличьи хвосты – предвестие смерти.

Парень убежал не сразу – это была ошибка. Надо было немедленно скрыться в толпе. Однако он ждал. Может, хотел посмотреть на дело рук своих, может, еще раз глянуть в глаза Листу. Он совершил ошибку.

– Стой! – К пареньку двинулись городовые. Они стояли близко и хоть не приметили самого движения, зато увидели знак вызова, а потом уставившегося на дерево парня. Этого было достаточно.

– Стой! – крикнул один из них, а второй дунул в свисток, призывая других толкущихся на площади стражников.

Светловолосый ждать не стал. Нырнул в толпу.

– Бежим! – выкрикнул один из охранявших его парней. Грохот переворачиваемой лавчонки, крик торговца, треск разваливающихся горшков, волна людей, которых расталкивал парень, и гонящиеся за ним стражники. Они знали свое дело.

Беглец то и дело скрывался из виду, но всякий раз, когда Дорон его замечал, оказывался все дальше от каштанов. Стражники уткнулись в толпу, испуганные люди стискивали их и давили, теперь они были основными виновниками замешательства, начатого четырьмя юношами.

Когда вызванная свистками подмога добралась до места, ей оставалось лишь успокаивать толпу. В дело пошли палки и кулаки. Крики избиваемых слились в единую мелодию с яростными проклятиями стражников, стенаниями купцов и лаем собак.

Пятеро молодых парней наконец скрылись.

Над рынком развевались на ветру три беличьих хвоста.