Текст книги "История шкипера"

Автор книги: Томас Йоста Транстрёмер

Контекст

 
Вот серое дерево. Небо течет
в землю по фибрам его —
в остатке ссохшиеся небеса,
а почва пьяна. Украденный мир
ввинчивается в жгуты корней,
сжатый до зелени. Краткий миг
свободы вихрем рвется из нас,
через кровь Парок и далее.
 

Sammanhang

 
Se det graa tradet. Himlen runnit
genom dess fibrer ned i jorden —
bara en skrumpen sky ar kvar nar
jorden druckit. Stulen rymd
vrides i flatverket av rotter, tvinnas
till gronska. – De korta ogonblicken
av frihet stiger ur oss, virvlar
genom parcernas blod och vidare.
 

Аллегро

 
Я играю Гайдна после тяжкого дня,
ощущая простое тепло в руках.
 
 
Клавиши вожделеют. Мягкие молоточки бьют.
Звук зеленый, наполненный постоянством жизни.
Звуки говорят, что свобода все-таки существует,
что некто все же не платит кесарю дань.
 
 
Я опускаю руки в мои гайдн-карманы,
притворяюсь человеком, смотрящим на мир легко.
 
 
Я поднимаю гайдн-флаг – это означает:
«Мы желаем мира, но не сдадимся!».
 
 
Музыка – это стеклянный дом на склоне,
по которому летят камни, катятся камни.
 
 
Камни катятся сквозь,
но каждая клетка остается
неизменной, неповрежденной.
 

Портрет с комментариями

 
Вот портрет моего знакомца
за столом. На столе – газета.
Глаза из-под очков смотрят спокойно.
Костюм отстиран до блеска хвойного леса.
 
 
Это лицо бледно и сделано как бы наполовину,
но внушает доверие. По этой причине
можно, не сомневаясь, находиться с ним рядом,
что от несчастного случая не спасает.
 
 
Богатство отца было естественным, как роса на рассвете,
но в доме никто не чувствовал себя безопасно.
Казалось, что странные мысли
ворвались сюда среди ночи…
 
 
Большая грязная бабочка – эта газета —
стул, стол и лицо расслаблены, отдыхают.
Жизнь как бы застыла в больших кристаллах.
Позволь ей там оставаться, пока не прикажут иначе.
Это – нечто, где я – отдыхаю.
Это есть. Но портрет не ощущает
ничего, и потому живет это и существует…
 
 
Что я такое? Лишь изредка и давно
я приближался на миг к тому, что я есть,
что я есть, что я есть.
 
 
Но в минуту догадки я вновь исчезал.
Появлялась дыра, сквозь которую я падал,
как Алиса сквозь кроличью нору.
 

История шкипера

 
Есть бесснежные дни, когда море сродни
гористой местности, скрывающейся в сером оперении,
лишь изредка – синева, чаще – волны, как бледная
рысь, тщетно пытаются удержаться в прибрежной гальке.
 
 
В такой день из глубин поднимаются затонувшие корабли и ищут
своих владельцев, рассевшихся среди городской суеты, и утонувшие
моряки дуют в сторону береговой полосы, синеющей тоньше, чем
дым из трубки.
 
 
На севере живет настоящая рысь, с заточенными когтями
и мечтательными глазами. На севере, где день
обитает в провале независимо от времени суток.
 
 
Там единственный выживший восседает
у печи северного сияния и слушает
эти замерзшие насмерть мелодии.
 

Романские арки

 
В сумраке громоздкой романской церкви
толпились туристы.
Арка за аркой – никакого обзора.
Дрожащее пламя нескольких свечей.
Безликий Ангел обнял меня
и прошептал через все тело:
«Не стыдись, что ты человек, гордись!
Внутри тебя открывается арка за аркой бесконечно.
Ты никогда не завершишься, так это есть и будет».
Я ослеп от слез
и меня вынесло на разогретую солнцем пьяццу
вместе с мистером и миссис Джонс, господином Танакой
и синьорой Саббатини
и внутри каждого из них открывалась арка за аркой, бесконечно.
 

Утренние птицы

 
Я бужу свой авто,
ветровое стекло которого припорошено пыльцой.
Надеваю солнцезащитные очки.
Затихает пение птиц.
 
 
В это же время некто другой покупает газету
в киоске у ЖД-вокзала,
рядом – большой товарный вагон,
весь красный от ржавчины,
стоит, мерцая на солнце.
 
 
Здесь не сыщешь пустого места…
 
 
Прямо сквозь весеннее тепло – холодный коридор,
по которому некто проходит, спеша,
рассказывая, как его оболгали
все, включая начальство.
 
 
Через заднюю дверь в пейзаж
влетает сорока
черно-белая, птица Хели.
И угольно-черный дрозд, который снует взад-вперед,
пока все вокруг
не превратится в рисунок углем,
все, кроме этой белой одежды на веревке с выстиранным бельем:
хор Палестрины.
 

Здесь не сыщешь пустого места…

 
Прекрасно чувствовать, как мое стихотворение расширяется,
в то время как сам я съеживаюсь.
Оно растет, оно занимает мое место.
Вытесняет меня.
Оно выталкивает меня из гнезда.
Стихотворение готово.
 

Медленная музыка

 
Здание закрыто. Солнце проникает через проемы окон
и нагревает столешницы письменных столов,
достаточно крепких, чтобы выдержать груз человеческих судеб.
 
 
В этот день мы гуляем на широком пологом склоне.
Многие одеты в темную одежду. Можно стоять на солнце, щуриться
и чувствовать медленное дуновение вперед.
 
 
Я слишком редко прихожу к воде. Но сейчас я здесь,
среди больших камней с мирными спинами.
Камней, медленно возвращающихся из волн.
 

Огненные каракули

 
В эти мрачные месяцы жизнь моя
вспыхивала только в минуты любви.
Так мигающий огонек светлячка
позволяет проследить его путь
в ночи посреди олив.
В эти мрачные месяцы душа моя
сидела сгорбленная
и безжизненная,
а тело шло прямиком к тебе.
Ночное небо мычало.
Мы воровски доили космос и выжили.
 

Eldklotter

 
Under de dystra manaderna gnistrade mitt liv till
bara nar jag alskade med dig.
Som eldflugan tands och slocknar, tands och slocknar
– glimtvis kan man folja dess vag
i nattmorket mellan olivtraden.
Under de dystra manaderna satt sjalen hopsjunken
och livlos
men kroppengick raka vagen till dig.
Natthimlen ramade.
Vi tjuvmjolkade kosmos och overlevde.