Текст книги "Милость и расправа в Вене"

Автор книги: Томас Рагглз Пинчон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Вкуснятина», – сухо прокомментировал Гроссманн. Конечно, это забавно, по-своему. И благодаря этому антропологам было что изучать, а людям на вечеринках – о чем поболтать. Завораживает, этот психоз вендиго. И как странно, что его первые стадии сопровождались глубокой меланхолией. Вот почему он вспомнил – совпали слова, случайность. Он спросил себя, почему Ирвинг Лун не разговаривал два дня. Он спросил себя, знает ли Дебби Консидайн об этой части личности оджибве.

– И Пол просто не поймет, – говорила тем временем она. – Конечно, это было гадко – жаловаться в полицию, но я ночами не спала, думала, как он там сидит на дереве, словно злой дух какой-то, ждет меня. Наверное, я всегда немного боялась чего-то в этом роде, чего-то незнакомого, чего-то, чем я не могу манипулировать. О да, – призналась она в ответ на его приподнятые брови, – я манипулировала ими, именно так. Я не хотела, Сигел, знает бог, не хотела. Но ничего не могу с собой поделать. – Сигелу хотелось сказать «Тогда мажь поменьше туши, что ли», но его вдруг озарило осознание, державшееся все время с ухода Лупеску на задворках разума: неполное понимание роли, какую Лупеску играл в компании; и он понял, что его двойник никогда бы так не сказал. Можно отпустить грехи или наложить епитимью, но не давать практический совет. Уютно засевший в приходе в глубине разума Клинт Сигел из «Общества Иисуса»[11]11
  Официальное название иезуитов.


[Закрыть] посмотрел на него с одобрением.

– Позволь на секунду сменить тему, – сказал Сигел, – ты не помнишь, Ирвинг не говорил тебе о вендиго?

– Забавно, что ты это упомянул, – ответила она, – это бог природы или кто-то в этом роде, они ему поклоняются. Антропология – не мое, а то рассказала бы больше. Но в последний раз, когда Ирвинг заговорил – а он так хорошо говорит по-английски, – он произнес: «Вендиго, вендиго, будь со мной». Так поэтично, эта религиозная черточка такая трогательная, – и вот тут Сигел действительно занервничал, услышав этот раздражающий диссонанс. Поэтично? Религиозно? Ха-ха.

– Боюсь, – сказала она, – я так измучена, так подавлена. Даже в детстве я боялась, что на меня упадет метеорит, скажи, глупо? Ужас незнакомого, какой-то случайной Божьей воли. Все стало плохо, совсем плохо, еще два года назад, и я пыталась спасти былую Дебби Консидайн, принимая чуть больше чем предписанное количество Секонала. Когда не помогло, я взобралась на очередной гребень и прожила так два года, и, видимо, теперь мне пора снова валиться в канаву.

Сигел резко встал и уставился перед собой, на скрещенные БАРы на стене. Он был сыт по горло. Лупеску ошибся: в такое невозможно вникнуть быстро. Это медленный процесс, и опасный, потому что по ходу дела очень легко погубить не только себя, но и свою паству. Он взял ее за руку.

– Идем, – сказал он. – Хочу познакомиться с Ирвингом. А ты в качестве епитимьи прочти десять раз «Аве Мария» и молитву о прощении.

– О боже, – пробормотала она, – мне искренне жаль… – и, похоже, так и было, но, скорее всего, только потому, что беседа внезапно оборвалась. Они пробрались между недвижными телами на кухне. Пластинку ча-ча-ча заменил Concerto for Orchestra Бартока, и Сигел мрачно улыбнулся его уместности; потому что знал, что сейчас ничего, кроме этого безумного венгра, не сможет его взбесить, и при звуках струнной секции, словно сошедшей с ума с воплем выкопанной мандрагоры, проворный маленький Маккиавели внутри него начинает швыряться всем подряд в менша, который уже давно не юнец, но по-прежнему сидит вечным шивой ради таких, как Дебби Консидайн и Люси и он сам и ради всех ушедших, чтобы наконец сдвинуть менша с места; и Сигел спросил себя, а что, если Люси не ошиблась с диагнозом Лупеску, что, если однажды и он сам, Сигел, окажется перед зеркалом с эмбрионом свиньи под мышкой, затверживая фрейдистские нотации, чтобы поймать нужную интонацию.

– Ирвинг Лун, – сказала Дебби, – Клинт Сигел. – Ирвинг Лун не двинулся, словно не заметив их присутствия. Дебби положила ладонь на руку оджибве и погладила. – Ирвинг, – произнесла она мягко, – скажи нам что-нибудь.

«К черту торпеды, – подумал Сигел. – Полный вперед».

– Вендиго, – произнес он тихо, и Ирвинг Лун подскочил, словно ему за шиворот уронили кубик льда. Пристально вгляделся в Сигела, ощупывая его черными, неожиданно пронзительными глазами. Потом переместил взгляд на Дебби и тускло улыбнулся. Положил руку ей на талию и ткнулся носом в щеку.

– Дебби, – пробормотал он, – мой прекрасный бобрик.

– Как это мило, – сказала Дебби, улыбаясь через плечо Сигелу. «О боже, – подумал Сигел. – О нет. Бобрик? Так, ну-ка минуточку». Кто-то дергал Сигела за рукав, и он резко, нервно обернулся и увидел Бреннана. «Можно минуту переговорить с тобой наедине», – сказал Бреннан. Сигел заколебался. Ирвинг Лун и Дебби ласково шептались друг с другом. «Ладно, давай», – ответил отсутствующе Сигел. Они прохрустели по разбитому стеклу от французского окна на небольшой балкон, что было неплохо, так как Сигел уже устал от спальни. Дождь превратился в легкий туман, и Сигел приподнял воротник.

– Я слышал, ты сочувствующий парень, – начал Бреннан, – и думаю, ты уже знаешь, как все между мной и Дебби. Но, по правде сказать, меня волнует индеец.

– И меня, – начал отвечать Сигел, но замолчал. Его теория о том, почему Ирвинг Лун не разговаривает, была основана только на подозрении; и, в конце концов, воображение, и так известное своей неуемностью, только разыгрывалось в этой абсурдной, сюрреалистической атмосфере. Так что вместо того он сказал: – Я понимаю, почему ты волнуешься.

Бреннан стал вкрадчивым.

– По-моему, он ее гипнотизирует, – признался он, бросая взгляды через плечо, чтобы проверить, вдруг кто подслушивает. Сигел важно кивнул. Бреннан пустился объяснять свою сторону в эпизоде с деревом, и когда закончил, Сигел, не обращавший на него внимания, с удивлением обнаружил, впервые за вечер посмотрев на часы, что уже почти одиннадцать. Кое-кто ушел, и вечеринка стала выказывать первые признаки замедления. Сигел побрел на кухню, где нашел пол своей бутылки скотча и сделал скотч со льдом; выходит, первый напиток с самого его прихода. Он стоял на кухне, один, пытаясь оценить ситуацию. Первая стадия – меланхолия. Вторая стадия – прямое насилие. Сколько выпил Ирвинг Лун? Насколько сильно голод влияет на психоз, когда тот уже пустил корни? А потом его проняла серьезность происходящего. Потому что если догадка верна, Сигел в силах показать своим прихожанам чудо, принести им весьма осязаемое спасение. Чудо Господа, да, но не просто какая-нибудь святая евхаристия. Он единственный, кроме Луна, кто знал. А еще, напомнил ему трезвый голос, он, похоже, единственный, у кого была информация о механизме психоза вендиго племени оджибве. Это может оказаться и стереотип, с Ирвингом Луном может твориться что угодно. И все же, все же… вопрос совести. К нему подошел Винсент и хотел переговорить, но Сигел отмахнулся. Хватит с него исповедей. Он подивился, как его предшественник умудрился так долго оставаться духовником. Теперь до него дошло, что комментарий Лупеску при расставании был не пьяной остротой; но что тот действительно, словно какой-то Куртц, был заключен в сердце тьмы, из которого никогда не высылают слоновую кость, ее только ревностно копят собиратели, чтобы потом с кровью, фрагмент за фрагментом, возводить храмы во славу какого-нибудь образа или идеи-фикс и украшать изнутри фресками снов или кошмаров, и наконец закрыться от враждебных джунглей – каждый сам себе «агент» в собственной башне из слоновой кости, без окон и дверей, все глубже и глубже погружающийся в себя и лелеющий тусклый огонек на алтаре. А Куртц ведь тоже по-своему был духовником. Сигел потряс головой, чтобы выкинуть эти мысли. В соседней комнате кто-то начал игру в кости, и Сигел уселся на кухонный стол, качая ногой, поглядывая на толпу.

– О, вы та еще компания, – пробормотал он.

Он уже начал думать, что, может, пора послать всех к черту и в конце концов завалиться к Рейчел, когда увидел, как Ирвинг Лун проходит, как во сне, под эмбрионом, глядя перед собой, но ничего не замечая. Сигел, парализованный, наблюдал, как Ирвинг Лун вошел в спальню, подтащил кресло к стене, встал на него и снял один из БАРов. Восторженный, целиком погруженный в свои действия, индеец начал шарить по ящикам конторки Лупеску. Сигел осторожно сполз со стола и прошел на цыпочках к спальне. Ирвинг Лун, спокойно напевая под нос, извлек с улыбкой коробку патронов.30 калибра. С удовольствием принялся снаряжать магазин. Пока тот заряжал, Сигел считал патроны. В магазин поместится 20. «Ну ладно, Сигел, – сказал он себе, – вот оно». Момент истины. Эспада сломана, мулета потеряна, лошадь распотрошили, пикадоры в панике. Пять часов дня, толпа кричит. Бык миура, с острыми рогами, бросается в атаку. Он понял, что у него шестьдесят секунд на принятие решения, а спокойный иезуитский голосок, осознав, что чудо перешло все же в его руки, безвозвратно, с тем же возбуждением теперь бахвалился. Сигел чувствовал себя так же, как когда видел пятьсот истеричных первокурсников, надвигавшихся толпой на женское общежитие, зная, что это он привел всех в движение. А другая, нежная его часть пела каддиши мертвым и горевала по восторгу иезуита, осознавая однако, что это епитимья не хуже других; просто не повезло, что только один-единственный Ирвинг Лун отведает тело и кровь, божественные или нет. И всего за пять секунд обе стороны пришли к согласию, что ему остается только один выход.

Сигел тихо прошел через кухню, через гостиную, не торопясь, незамеченный игроками в кости, открыл дверь, вышел в холл и закрыл за собой. Спустился вниз, насвистывая. Первые крики, топот и звон стекла он услышал на площадке первого этажа. Пожал плечами. Подумаешь, в Вашингтоне и не такое случается. Только выйдя на улицу, он услышал первый залп из БАРа.