Текст книги "Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона"

Автор книги: Томас Нэш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Нэш Томас
Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона

Томас Нэш

Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона

Qui audiunt audita dicunt.

Plautus {*}

{* Что слыхали, поведать готовы.

Плавт (лат.).}

ПОСВЯЩЕНИЕ

Высокочтимому лорду Генри Райосли, графу Саутгемптону и барону Тичфилду.

Остроумнейший, достопочтенный лорд, не знаю, что за непонятный обычай восприняли мы от наставительной старины – посвящать издаваемые нами книги тому или иному великому человеку. Посему, дабы никто не дерзнул назвать мои послания товаром, не оплаченным пошлиной, и не навлек на них в качестве штрафа – презрение, – я, домогаясь визы Вашего превосходного суждения, предлагаю их Вам с просьбой рассмотреть и узаконить. Дайте им высокую или низкую оценку по своему произволению; ежели Вы найдете их хоть сколь-нибудь ценными, я сочту свой труд вознагражденным. С давних пор возмечтал я снискать своим остроумием Ваше одобрение. Исполненный почтительной покорности, я помышлял (еще с детских лет) о том, чтобы послужить к вящей Вашей славе. И вот наконец я обрел возможность выказать Вам свою преданность.

Все, что я могу обещать Вам в сем фантастическом повествовании, – это некое беспристрастное изложение исторических событий и разнообразные веселые рассказы. Иные из моих добрых друзей настаивали, чтобы я послужил своим слабым пером сему роду искусства, ибо он выгодно отличается от тех направлений, каких я доселе придерживался в своих писаниях. Хорошо ли или дурно выполнил я свой труд, – не ведаю (глаз, который все видит вокруг себя, не видит себя самого); лишь заслужив одобрение и поощрение Вашей милости, смогу я возомнить о себе.

Непостижимо высок Ваш дух как в героическом своем дерзании, так и в деяниях разума. Безвозвратно погибнет и окажется пустым бумагомаранием та злополучная книга, которая разобьется об адамантовую скалу Вашего суждения. Вы являетесь драгоценным любителем и пестуном как поклонников поэтов, так и самих поэтов. Я не смею причислить себя к их священному сонму, хоть в некотором роде владею английским языком. Всеми силами своего малого разума я стремлюсь лишь к тому, чтобы стать приятным своим друзьям и смертельно опасным для своих врагов. Новый разум, новое остроумие, новый стиль, новую душу я обрету, сделав Ваше имя святыней для потомства, если только эта моя первая попытка не будет сочтена дерзостью. Льщу себя надеждой на Ваше милостивое расположение, ибо я все же не являюсь пасынком Славы.

Сию кипу листков, предлагаемую Вашему вниманию, я уподоблю листьям древесным, что не могут расти сами по себе, но прикреплены к ветвям и сучьям, каковые питают их своими живительными соками, непрестанно их возрождая. Так и эти безыскусные листки, если не укрепятся на ветви некоего аристократического древа, которая непрестанно бы их питала и возрождала к жизни своим благоволением и одобрением, никогда не вырастут на радость миру, но увянут и погибнут, едва успев родиться на свет. Вы, Ваше сиятельство, подобны широколиственной ветви славы, от которой мои убогие листки жаждут получить жизненные соки. От Вас зависит – с презрением отбросить их прочь, как изъеденные червями и негодные, или же милосердно сохранить их и оберегать, в надежде обрести среди них в летнюю пору сладостный плод.

Вашей милости покорный слуга

Томас Нэш.

ВСТУПЛЕНИЕ

К ГОСПОДАМ ЩЕГОЛЯМ. ПРИДВОРНЫМ ПАЖАМ

Благородные кавалеры, позвольте вам представиться, – однако не за игрой в "молчанку", ибо тогда я рисковал бы продуться в пух и прах, а за игрой в "novus, nova, novum" {Новый, новая, новое (лат.).}, что означает по-английски: "новости ловкача". Рекомендую вам одного из достойных пажей, именуемого Джеком Уилтоном, который предлагает вашему вниманию измаранные им листки, содержащие описание его злоключений. Что бы там ни было, сохраняйте их бережно, как знак его особого к вам расположения.

Ежели вы найдете, что они несколько лучше прочих произведений, он просит вас оказать им честь: когда они увянут, просушивать на них табак или разжигать ими трубку; а в случае надобности он дозволяет вам завертывать в эти листки бархатные ночные туфли, дабы у них не облезли каблуки, не выгорели верха и не стали походить на темноволосую голову с проседью, и не покрылись струпьями носки, как морда у обезьяны. Но поскольку вы любите пировать в хорошей компании и резаться в кости, то лучше уж затыкайте обрывками листков банки с горчицей, – дабы не попались они в руки бакалейщика и не стал он заворачивать в них мускатный орех; правда, это острая и дорогая специя, но Джек Уилтон ненавидит ее, ибо ему не раз доставалось на орехи. Ежели понадобится вам завернуть кусок мяса или бутылку, то употребляйте листки без зазрения совести, ибо это наилучшая услуга, какую они могут оказать нашему отечеству. Печатники – отпетые распутники, – так пожертвуйте им несколько листков, пусть оставят на них свои оттиски. Все будет ближе к делу.

Memorandum {Примите к сведению (лат.).}. Прежде всего каждый из вас, ознакомившись с этой сатирической повестью, должен запастись футляром со шпагами, дабы, если вам встретится человек, который станет бранить или критиковать ее, вы могли тотчас же крикнуть: "Sic respondeo!" – {Вот мой ответ! (лат.).} и сделать выпад против него. Вы, как люди чести, конечно, не потерпите (смею вас уверить), чтобы джентльмена и вдобавок пажа осыпали за спиной оскорблениями. Во-вторых, в случае, если вас заставят поклясться на ночной туфле в верности вашему могущественному ордену, то вы отныне всегда будете клясться не на чем ином, как на этой Хронике, составленной королем пажей. В-третьих, любой вправе играть фальшивыми костями на крышке переплета вышеупомянутых актов и документов. Ни один монах из ордена миноритов не откажется взять их в залог в дни голода и нужды. Проходя мимо прилавка книготорговца в любое время дня и ночи, они снимут головной убор и отвесят глубокий поклон, взирая на книгу, являющуюся памятником великому главарю пажей. Будет преступным нарушением любого из вышеупомянутых пунктов, если произнесут имя Джека Уилтона вблизи пивной, хотя бы на расстоянии сорока футов от нее. Ну, а таверна, черт возьми, достойна уважения.

Еще немало особо важных правил хотел бы я вам предписать, и вы, господа умники, дежуря у подножия парадной лестницы или сидя в портике (а это и есть ваш парламент), еще лучше бы все сие обсудили, чем я сумел бы вам преподнести; однако и этого предисловия достаточно, чтобы оценить мое произведение, эта малость даст толчок изощренному уму, подобно тому как поджаренный на углях ломтик ветчины толкает нас к рюмке вина.

Эй, подходите, поднимайтесь наверх, рассаживайтесь по своим, местам и слушайте! Джек Уилтон будет рассказывать свою историю.

ЗЛОПОЛУЧНЫЙ СКИТАЛЕЦ

В те дни, когда, гроза вселенной и неотвязная лихорадка французов, Генрих Восьмой (единственный подлинный герой Хроник) двинул свои знамена к стенам Турне и Теруана с их двумястами пятьюдесятью башнями, имея наемниками императора и всю знать Фландрии, Голландии и Брабанта – приспешников его фортуны, летевшей на развернутых парусах, – я, Джек Уилтон (как-никак дворянин), был своего рода служителем или пажом при английском дворе и вращался в придворных кругах; сколько было у меня долгов и кредиторов, определить я не мог. Coelum petimus stultitia {Гонит к небу нас безумье (лат.).} – кто из нас без греха? Да будет известно всем тем, кто заплатит сполна за книжку и прочитает мою историю, что я пребывал при дворе, то бишь в лагере, или в лагере, то бишь при дворе, когда Теруан потерял свою девственность и отворил свои ворота еще охотнее, чем Джен Тросс. Там я (тихо! дайте мне хлебнуть, и я буду продолжать) подвизался как единовластный король бутылей и жестяных кружек, принце пигмеев, державный палатин свежей соломы и провианта и, в довершение всего, высокий лорд-регент бекона, поджаренного на углях, и копченых сельдей.

Paula maiora canamus {Споем-ка о более важном (лат.).}. Но к делу! Какие стратегические операции и славные деяния мог, по вашему мнению, совершить изобретательный юноша моих лет? Вы скажете, достаточно, если он припрячет игральную кость, заложит своего хозяина, получив за него все, до последнего пенни, и произнесет клятву на ночной туфле по всем правилам искусства.

Таковы, доложу я вам, признаки хорошего воспитания и основания для того, чтобы "преуспевать в добре и в правде". Да! Hoc aliquid latet quod non palet {То, что сокрыто, нам недоступно (лат.).}, – я должен поведать о дальнейшем своем пути и приведу вам убедительные примеры. Внимайте же, господа, рассказу о моих похождениях

Всякому, кто знаком с жизнью в лагере, известно, что там немало квартир, хотя и поменьше, чем на Лондонском мосту. В этих квартирах собирается немало компаний. Чем больше компания, тем больше плутовства; права старинная поговорка: где больше учтивости, там больше обману. Эти компании можно уподобить грудам пшеницы на гумне, от нее отделяются плевелы; пшеница – это сытые обжоры, плевелы – славные молодцы с легким сердцем и легким кошельком, которые быстро отвеиваются и исчезают невесть куда. Принадлежа к этим плевелам, я изощрял свое остроумие, дабы вести веселую жизнь, и, по чести, мне это удавалось: государь заставлял людей проливать кровь, а я заставлял людей тратить все до последнего гроша на мои удовольствия. Но бедность под конец разлучает друзей; хотя я и был повелителем их кошельков и умел вытягивать из моих злополучных подданных в виде напитков подати не хуже любого кайзера, но на нет и королевского суда нет: с нуждой не поспоришь; с одного вола двух шкур не дерут. Как не прибегать к лисьим уловкам, когда львиная шкура вся изодралась?

В лагере пребывал один лорд, – если угодно, назовем его лордом-распорядителем увеселений, ибо он содержал самую заурядную пивную, без всякой вывески, даже без ветки плюща и – продавал сидр и сыр – в розлив и на вес (на пинты и на фунты) – всем, кто к нему заглядывал (при одном упоминании о сидре у меня вырывается вздох, ибо в наше время его столько подбалтывают к рейнскому!) Так вот, tendit ad sidera virtus {Стремится к созвездиям доблести (лат.).}, – великая доблесть содержится (уверяю вас) в кружке сидра, и, случалось, превосходные люди продавали его, а на море сидр – сущая aqua coelestis {Небесная влага (лат.).}. Однако сидр не обладает этими достоинствами, если не имеет патрона и покровителя в лице этакого пэра, властителя пинт и кварт. Сей великий лорд, сей достойный лорд, сей благородный лорд не почитал для себя зазорным (помилуй бог!) забрызгать свои широкие бархатные штаны этой лакомой жидкостью, – и при всем том он был старым оруженосцем, рыцарем древнего рода, судя по гербу его предков, для пущей важности начертанному мелом на внутренней стороне двери его палатки.

Этого-то лорда я и избрал мишенью для коварной шутки, вдохновленной безденежьем. Итак, я заявился к нему в один прекрасный день, когда он пересчитывал свои бочки и надписывал мелом цену на днищах; ревностно приступив к своим обязанностям, я доложил его пивной светлости, что могу сообщить ему нечто весьма секретное, если он соблаговолит дать мне приватную аудиенцию.

– Ко мне пожаловал молодой Уилтон, – воскликнул он, – вот оно как! Подать нам пинту сидра и наилучшего пива сюда в Залу трех кубков, – да сперва ополоснуть кружки!

Он повел меня в заднюю комнату, потом послюнявил палец, снял несколько пылинок со своей старой бархатной, изъеденной молью шляпы, утерся платком, отер слюни со своей безобразной козлиной бороды и предложил мне высказаться, а вслед за тем стал распивать со мной по этому поводу.

Тут я разразился пространной рацеей, иначе сказать – стал заговаривать ему зубы с хитростью, на каковую способен семнадцатилетний юнец, и поведал, сколь нежные чувства питаю к нему с незапамятных времен, – отчасти за его знатность, за принадлежность к славному роду, отчасти за трогательную заботу и бережное попечение о бедных солдатах, которые, ввиду пустынности здешних мест и нерегулярного снабжения напитками и едой, могли бы пойти на преступления и потерять боеспособность, если бы он не соизволил самолично стать поставщиком продовольствия для лагеря (замечательный пример духовного величия и утонченной любезности!), и благодаря его рвению теперь нет надобности далеко ездить и каждый может за свои деньги выпить сидра и набить себе брюхо сыром; причем он продает сыр не только на вес и сидр не только бочками, но смиренно сам, собственными руками берет сапожный нож (низменный инструмент для столь высокой особы!) и с беспристрастностью вершителя правосудия нарезает сыр одинаковыми ломтиками ценой в пенни, так что любо-дорого на него глядеть. Каждый бедняк может также получить умеренную порцию сидра (умеренность прежде всего!), за свой дойт или дендипрет, столько же, сколько и богач – за свои полсу или денье.

– Даже полотняный фартук трактирщика, – продолжал я, – который вы носите, чтобы защитить свою одежду от брызг при неисправности крана, красноречиво свидетельствует о вашем смирении. Я говорю это со слезами на глазах, – ведь у нас немного найдется знатных людей, которые станут в полотняных фартуках разливать напитки. Да, вы друг всем и каждому, ко всякому, кто к вам заглянет – будь то добрый малый, простой солдат, вы подсядете и станете осушать за компанию кружку за кружкой, вы так благосклонно принимаете грубоватое обращение: "хозяин", как если бы вас приветствовали, называя все ваши высокие титулы. Эти достоинства, повторяю, которые свет склонен предавать забвению, побудили меня, в ревностной заботе о вашем благополучии, предупредить вас о некоей опасности, грозящей вам и вашим бочкам...

При слове "опасность" он вскочил и так грохнул кулаком по столу, что его трактирный, услыхав стук, крикнул: "Сейчас, сейчас, сэр! Сию минуту!", прибежал, отвесил низкий поклон и спросил, что ему угодно. У хозяина чесались руки ударить трактирного, который перебил рассказ на самом захватывающем месте, но он боялся показаться мне грубияном, умерил свой гнев и всего-навсего послал малого за новой пинтой, свирепо наказав приглядывать за стойкой и живей прибегать на зов и при этом ругая его на чем свет стоит. Итак, в ответ на его назойливые просьбы, я омочил губы в вине, чтобы моя ложь резвей побежала к успешному концу, и продолжал свой рассказ:

– Случилось мне прошлую ночь вместе с другими пажами дежурить, когда король со своими лордами и военачальниками держал совет, там обсуждалось немало серьезных предметов, сообщались полученные от лазутчиков сведения о неприятеле; среди прочих поступило тайное донесение (ну и мерзавцы же эти доносчики!), гласившее, что вы, вы, с которым я сейчас беседую... О, лучше бы мне лишиться языка, – так тяжело мне рассказывать дальше! Вот я пью, а в душе у меня такая печаль, что я и слова вымолвить не в силах...

Тут мой пьяненький лорд, коему страсть как не терпелось услышать окончание фразы, бросился мне на шею и, неуклюже облапив меня, начал умолять поскорей избавить его от адских мучений и разрешить его сомнения; я-де прекрасный молодой джентльмен и всегда пил у него в свое удовольствие; потом он упал на колени, стал ломать руки и, смею вас уверить, выплакал весь сидр, выпитый им за неделю. Чтобы разжалобить меня, он вскочил и надел мне на палец свое ржавое кольцо, сунул мне засаленный кошелек, где болталась какая-то мелочь, обещал сделать меня своим наследником и еще кучу всяких благ, если я только положу конец жестокой, мучительной неизвестности.

Будучи по природе склонен к милосердию (ведь у меня было немало милых сердцу подружек), я наказал ему слушать во все уши и пощадить свои глаза, которые ему еще пригодятся, – тогда я выверну ему все мое нутро наизнанку, и он услышит такие страсти, от которых дай бог, чтобы не разорвалось у него сердце.

– Я всего лишь бедный желторотый ваш доброжелатель, – продолжал я, – но при одной мысли о том, что на столь достойного и знатного человека, как вы, всякие грубияны и негодяи возводят исподтишка такую злостную клевету, вся жидкость, накопившаяся у меня в теле, бурными потоками хлынула из глаз. Не протекает столько воды через колесо под нашим городским мостом, сколько я изливал влаги, терзаемый нестерпимой скорбью. Я рыдал столь неумеренно и неудержимо, что нос мой начал походить на лондонскую сточную трубу. Мои глаза изнемогали вконец, стремясь выразить мое отчаяние, и превратившись в острова, окруженные морем слез. Что мне сказать? Возведенная на вас злостная клевета повлечет за собой ваше падение и гибель. Вам незачем бледнеть. Чистую совесть ничто не может смутить. Так получайте же сполна весь груз напастей!

Королю нажужжали в уши, что вы-де тайный приспешник неприятеля и лишь для того добились привилегий снабжать лагерь сидром и другим провиантом, чтобы помогать врагу, и в якобы пустых бочках пересылаете ему предательские донесения и несметное количество пшеницы.

На этом мой рассказ вполне мог бы закончиться, ибо тут глаза у него помутились, стали совсем белыми, как его побелевшая от ужаса печень, и выкатились из орбит, словно белая мишень для стрел смерти. Сказать по правде, я не на шутку испугался за моего хозяина: неужто мне придется уйти, не промочив глотку? Но я живо придумал превосходное средство вывести его из этого транса и гаркнул ему в ухо:

– Эй, хозяин, сколько с меня? Что же это никто не подает мне счета?

И в самом деле, это оказало желаемое действие, – от крика он вскочил на ноги и заметался по палатке, как человек, которого разбудил пожар, потом мигом разыскал трактирного и надавал ему оплеух за то, что тот заставляет джентльменов так долго его звать и не обслуживает. Но вот он опомнился и уже готов был снова впасть в мрачное отчаяние, но я перехватил его на полпути и спросил его светлость, почему он внезапно потерял голову от ужаса, а опамятовавшись, принялся ни с того ни с сего тузить трактирного.

– Ах, – промолвил он, – меня предали и продали за то, что я ревностно служил моей родине. Мне позавидовали, потому что своими добрыми делами я заслужил такое уважение начальства. Вижу, вижу, не жить ягненку среди волков!

"Да будет вам благо за ваши добрые дела, ваша сидровая светлость! подумал я. – Стоит вам этак продрыхнуть еще лет сорок сряду, на манер Эпименида, и вы станете сущим мудрецом".

– Скажите мне, мой юный разумник Уилтон, – спросил он, – неужто и впрямь меня тайком погубили и похоронили злые языки?

– Нет, – отвечал я, – прошу прощения, сэр, я слишком много вам наговорил; мои расположенные к вам уста не произнесут столь страшных слов, как "смертный приговор"; еще недавно они сосали молоко, – ужели они вдруг переменят пищу и будут жаждать крови?

– Ну да, – сказал он, – истинный друг всегда останется другом. Налей-ка еще пинту, трактирный! Что же сказал король? Поверил ли он этому доносу? Скажи мне, умоляю тебя! Клянусь своей дворянской честью, ни одна душа не узнает, что я получил эти сведения от тебя!

– В этом-то я твердо уверен, – отвечал я, – иначе я не лез бы из кожи, вытаскивая вас из болота. Короче говоря (раз вы хотите все знать!), король изволил обозвать вас скрягой и скупердяем и добавил, что он, мол, никогда ничего хорошего не ждал от вас.

– Да, – вздохнул лорд, – без сомнения, против меня измыслила злое какая-либо планета, которой не по вкусу сидр.

– Дело обстоит похуже, – король поклялся, что закатит здоровую пирушку Теруану, выпалив в него втулками от ваших бочек. У меня сейчас нет времени доложить вам обо всем, что я могу вам посоветовать как человек, с давних пор сердечно к вам расположенный, – это проявить щедрость теперь, в ваши преклонные годы: немедля великодушно раздайте все имеющиеся у вас съестные припасы или провиант бедным солдатам. На вашем месте я дал бы им нахлебаться до отказу сидром, дал бы выкупаться в сидре, – лишь бы не навлечь на себя немилость государя, обладая целым морем этого напитка. Когда охотник преследует бобра ради его яиц, тот живо откусывает себе яйца и отбрасывает прочь, чтобы их подобрали, и потом живет спокойно. Ежели жадные охотники или голодные клеветники преследуют вас, то это из-за денежек, какие у вас имеются; так выбросьте их, наплюйте на них, пусть себе они их забирают, лишь бы вам не попасть из-за них в еще горшую беду. Последуйте моему совету – и вы увидите, что мои слова скоро сбудутся.

Итак, я разыграл роль его бедного друга. Еще несколько любезных фраз в таком роде: "Вашей милости покорный слуга, и прочее", "Прощай, славный юноша, благодарю тебя, я тебя не забуду", – и мы расстались.

На следующий день мы получили, я сказал бы, целую пропасть сидра, наливали его в кубки, в шлемы, в совки, и если бы кто-нибудь подставил свои сапоги, наполнили бы их тоже.

У бедных солдат карманы сами собой наполнялись едой, даже если они этого не хотели. Мы дали пять залпов по городу одними только втулками и кранами от пустых выброшенных бочек. Каждый служивый получил опустошенный бочонок и мог в нем спать, подобно Диогену. На мою долю досталась куча конфискованных фартуков, принадлежавших трактирным, и я соорудил себе из них отменную палатку, не хуже, чем у любого офицера в нашем лагере. А в заключение дорогой моему сердцу пивной барон упал на колени перед королем и со смиренным видом сказал ему, что он-де стар и обременен годами и нет у него наследника, чтобы закрыть ему глаза, посему если его величество соблаговолит принять от него все его земли и пожаловать ему скромную пенсию на прожитье, то он будет наверху блаженства. А что до войн, то он устал от них. Однако, покамест его величество будет подвергать опасности свою особу, он, лорд, не отступит ни на пядь, но будет защищать его своим дряхлым телом, как щитом, от любого удара.

Король, дивясь такой перемене в своем торговце сидром (так он не раз в шутку его называл), поговорил с ним малость и все как есть выведал у него о мнимом заговоре. После этого меня жестоко отстегали за мою блистательную ложь, но все же долго потешались зимними вечерами, вспоминая эту историю.

Несмотря на это, его тупоголовая светлость, мой трактирщик, продолжал настаивать на своем, умоляя короля принять его земли и поместить его в богадельню или в какой-нибудь отдаленный монастырь. Упорные домогательства возымели свое действие, и король сказал в шутку, что, раз уж его к тому вынуждают, он реквизирует часть его земель для взимания налога на сидр, чего раньше у него не было заведено.

Это был один из самых знаменитых моих подвигов, ибо мне больше уже никогда не случалось напасть на такого отпетого дурня. Правда, впоследствии я выкинул сотни шуток еще почище этой, но они не записаны в том порядке, в каком были совершены. Весьма прискорбно, что до потомства не дойдет столь драгоценная хроника. Тут уж ничем не поможешь. А впрочем, есть чем помочь: ведь, когда уже не на что надеяться, выручает хорошая память. Любезные читатели (постарайтесь уж быть любезными, коль скоро я так вас назвал), в той же мере, в какой мне удалось наплутовать, подвизайтесь на поприще честных деяний!

Еще во время осады Теруана (ведь король недолго бряцал здесь оружием) мне довелось свести дружбу с одним безобразным инженер-капитаном (пожалуй, для него было бы лучше, если б мы с ним сразу рассорились). Вы, конечно, понимаете, что в армии, где так ценят фураж, капитан без фуражки в руке едва ли в почете. Но допустим, что он все же был капитаном, хотя у него и не имелось военной фуражки и он ходил с непокрытой головой, так что мне пришлось одолжить ему выброшенную моим лордом бархатную шляпу с выцветшим пером; потрясая этим пером, он издали грозил своим солдатам, подобно тому как Юпитер, говорят, встряхивая кудрями, потрясал небо и землю.

Представьте себе, когда мне удавалось обчистить противников, с помощью фальшивых костей, мы с ним не раз на выигрыши одевались с ног до головы, и в самом деле, не в обиду дьяволу будь сказано, если на протяжении веков какой-нибудь игрок заслужил золотые игральные кости, некогда присланные Деметрию царем парфян, – то этим игроком был я. Я обладал особым умением припрятать кость между двумя пальцами, ловким движением руки я мог сделать так, чтобы, когда мне было нужно, выпало три или четыре очка. На жизненном пути немало проделок предается забвению, но я пускался на все, чтобы поддержать нашу дружбу.

Этот "синьор капитано" снимал сливки с моих доходов, и crede mini, res est ingeniosa dare {В этом ты уж мне поверь: славное дело – дарить (лат.).}, всякого человека нахваливают, покуда у него водятся денежки в кошельке. Деньги подобны бархатцам, чьи лепестки раскрываются с восходом солнца и свертываются на закате. Если счастье улыбается человеку или он в почете, деньги текут к нему, и он процветает; если приходит старость или же он впадает в немилость, благополучие увядает и денег нигде не достать. Я был мастер своего дела, хотя и был юн, и умел склонять: "Nominative: hic asinus" {Именительный падеж: этот осел (лат.).}, как присяжный грамотей; вот мне и пришло в голову, что незачем этому солдафону выбивать дробь на моем кошельке, – я выбью из него дурь и отправлю к чертям.

Вот какой я измыслил план: я знал, что в ближайшее время необходимо произвести разведку, для коей требуется человек, отменно владеющий своими пятью чувствами; но ежели за это дело возьмется дурак, ему будет крышка. Я и решил подбивать и подстрекать на это деяние сидевшего у меня на шее дармоеда, то бишь синьора в бархатной шляпе, отнюдь не отличавшегося сообразительностью. Войдя к нему в палатку в обеденное время, я обнаружил, что он поглощен чисткой своих ногтей за отсутствием другого развлечения, и обратился к нему со следующей торжественной речью:

– Капитан, вы сами видите, как солоно приходится нам обоим, ведь от игры в кости не больше толку, чем от дохлой собаки; подтесанные кости, кости с неравными гранями и налитые по уголкам свинцом не идут в ход, вся эта компания не может даже заработать нам на обед. Необходимо изобрести какое-либо средство, дабы предотвратить грозящую нам нужду. Мое благополучие, как вам небезызвестно, зависит от службы, какую я несу за столом, ваше продвижение может состояться лишь при условии, если вы проявите воинскую доблесть. Во время затяжной осады на достоинства человека не очень-то обращают внимание; важные шишки отдают приказания, а пушки ведут войну против стен. Если вам желательно быстро возвыситься, то существует лишь одно средство, – надобно совершить неслыханный подвиг, требующий редкостной изобретательности, – и как раз сейчас вам предоставляется замечательный случай.

Король задумал уничтожить одного из неприятельских главарей. Так вот, дабы осуществить это деяние, требуется не столько смелость, сколько осторожность; однако необходимо проявить и смелость, поскольку это предприятие связано с огромным риском. Мотайте же себе на ус, – дело серьезное! Нечего медлить и колебаться, – ежели вы пойдете на это и добьетесь успеха благодаря особой уловке (лишь бы вам ее придумать, покуда еще король не решил, как ему действовать), то ручаюсь вам, что вы проживете всю жизнь в полном довольстве и без всяких забот, даю вам голову на отсечение, что все так именно и будет!

Ах, любезные слушатели, если бы вы только видели, как он стал пыжиться и потирать руки, услыхав эту речь; потом он нахлобучил шляпу на самые брови, словно государственный муж, скрестил руки на груди и грозно потряс головой, словно желая сказать: "Берегитесь вы, французы, – уж я задам вам жару!" Повторяю, если бы вы хоть одним глазком посмотрели, как он пожимал плечами, презрительно усмехался, вертел пальцами пуговицы, закусывал губы, – вы хохотали бы до упаду, уткнувшись лицом в ладони.

Надлежало ковать железо, пока горячо, и я решил пуститься во все тяжкие, ибо опасался, что пыл его остынет. Я уже рассказал ему вкратце о предстоящей разведке, – теперь я начал распространяться о том, какая это почетная задача, и сколь редкий дар изобретательность в военном деле, как ценится она королями и прочими государями, и привел в пример людей низкого происхождения, кои благодаря сему таланту вступили на трон. Засим я стал превозносить различные его качества и достоинства: он-де, подобно волку, чует издали человека, еще не увидев его, подобно зайцу, он спит с открытыми глазами, и подобно тому, как орел с высоты бросает пыль в глаза воронам, ослепляя их, он наверняка пустит пыль в глаза неприятелю, тем или иным способом отведет им глаза, дабы они не распознали его хитростей; он должен быть запанибрата со всеми и никому не доверять, дружески выпивать и распутничать с человеком, из коего он надеется выудить кое-какие сведения, клясться и отрекаться от своих слов, всячески отводя от себя подозрения, одним словом, до тонкости овладеть искусством притворства, подобно придворному.

– Быть может, – говорил я, – найдутся жирные пустобрехи, каковые станут вас отговаривать от этого предприятия, они будут клясться своей грошовой честностью и настойчиво вам долбить, что лучше уж стать палачом, чем шпионом, – этим ползучим соглядатаем, пресмыкающимся лазутчиком и презренным пикетчиком. Но пусть они вас не обескураживают своей болтовней, ведь большинство этих паршивых ненавистников здравого смысла – здоровенные мясники вроде Аякса, годные лишь на то, чтобы изо всех сил колотить кувалдой, загоняя клин, или же день-деньской бить молотом по железному брусу. Медвежата растут только во время сна, и вот этих огромных вожаков медведей высоко ценят, хотя их главное занятие сон.

Вы, конечно, читали (я готов поклясться, что он ни разу в жизни не заглядывал в книгу) о том, якобы многие римские герои прокрадывались как соглядатаи в лагерь врагов? Улисс, Нестор и Диомед как соглядатаи пробрались втроем ночью в лагерь Реза и захватили Долона, троянского соглядатая; ремесло соглядатаев опозорил лишь один Иуда, но ведь он повесился. Опасность научит уму-разуму любого. Архитас сделал деревянного голубя, который мог летать. Поэтому я полагаю, что даже самый отпетый дурень не лишен известных достоинств.

Хотя у нас бывают врожденные недостатки, но с ними можно справляться, и частенько человека, лишенного в каком-либо деле самых обычных способностей, природа вдвойне вознаграждает, даруя ему способности в другой области. Ослу недостает ума, зато он отличается благонамеренностью. Кто видывал, чтобы осел брыкался, или взвивался на дыбы, или выкидывал иные штуки, подобно лошади? Проживите хоть сто лет, вы никогда не услышите о том, что осел разломал ограду загона.

Переходя к людям, заметим, что человек, не обладающий умом, нередко отличается великолепной, прочной, как железо, памятью, а тот, у кого нет ни того, ни другого, обладает здоровым костяком и может таскать тяжести. У слепых обоняние развито лучше, чем у зрячих. Бык в драке пользуется рогами не хуже, чем мы – руками. Лев орудует своими лапами, точно секирами, и убивает всякого, кто вступит с ним в бой. Клыки служат кабану более надежным оружием, чем нам меч и щит. Зачем улитке глаза, когда она безошибочно находит дорогу, нащупывая ее своими рожками, словно зоркий сыщик? Существует рыба, которая не имея крыльев, летает при помощи плавников.