Текст книги "Вождь гверильясов"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Майн Рид
Вождь гверильясов

Глава I. СЬЕРРО-ГОРДО

– Воды! Хоть каплю воды!

Я услышал эти слова, лежа в палатке, разбитой на Сьерро-Гордо. Это было в ближайшую ночь после битвы при Сьерро-Гордо, происшедшей между американской и мексиканской армиями в апреле 1847 года. Преследуемая нашими войсками, главная масса неприятельской армии отступила на дорогу, ведущую в Халапу. Но многие мексиканцы спустились по почти отвесным скалам, возвышающимся над Рио-дель-Планом, и, благополучно избегнув погони, притаились в диких ущельях Пероте.

Среди этих-то отважных беглецов, или, вернее, во главе их, находился сам «железный вождь». Он руководил отступлением. Такова была его излюбленная тактика после проигранных битв.

Если бы не малодушие полковника, которому я и мои солдаты обязаны были повиновением, Санта-Анна сделался бы в тот день моим пленником. Из всех американцев, участвовавших в битве при Сьерро-Гордо, я один видел, как вождь Мексики покинул поле сражения. Я видел также, в какую сторону он направился. При таких условиях мне ничего не стоило перерезать ему путь и захватить его.

Строго говоря, я не участвовал в битве при Сьерро-Гордо. Щеголеватый полковник, в распоряжении которого я состоял, откомандировал меня к батарее горных гаубиц, установленных на вершине скалы, обрывающейся над Рио-дель-Планом. Пункт этот находился вне поля сражения и был расположен против вражеской батареи, стоявшей на такой же высокой горе по другую сторону реки.

С раннего утра до того момента, как мексиканцы обратились в бегство, мы не прекращали огня. Но расстояние между ними было огромное, и эти выстрелы их мало беспокоили – до тех пор, по крайней мере, пока на их батарею не упали со свистом ракеты, удачно пущенные нашим артиллеристом Рипли, дослужившимся впоследствии до чина генерала.

Что касается нас и нашей батареи, то, признаться, мы чувствовали себя в полной безопасности. Нападение врага представлялось нам не более вероятным, чем возможность быть сметенными со скалы хвостом какой-нибудь кометы. На нашем берегу не было ни одного мексиканского солдата, а чтобы добраться до нас с того берега, враги должны были бы или прибегнуть к помощи воздушных шаров или сделать обход приблизительно миль в двенадцать.

Для большего спокойствия педант полковник все время держался вблизи нашей маленькой батареи: с этой позиции он не сдвинулся бы ни на шаг даже ради того, чтобы взять в плен всю мексиканскую армию.

Волноваться мне было нечего. Многочисленные лазутчики единогласно уверяли, что батарее не грозит ни малейшей опасности. Проклиная судьбу, забросившую меня на скалу, расположенную так далеко от того участка земли, где произрастали лавры, пожинаемые не мною, а другими, я перестал обращать какое-либо внимание на Рипли и его гаубицы, взобрался на самую вершину скалы и сел на камень.

На скалистом обрыве росла прямая, крепкая юкка. Огромная шапка остроконечных листьев, пышно разросшихся над ее сморщенным стволом, бросала густую тень на траву, зеленевшую на самом краю пропасти.

Если бы мне не случалось бродить по Андам, я, по всей вероятности, не рискнул бы искать прохлады под тенью этого дерева. Но горы, как бы высоки и круты они ни были, давно уже перестали вызывать во мне головокружение. Думая только о том, чтобы избежать лучей тропического солнца, поднимающегося к зениту, я двинулся вперед, обхватив руками ствол юкки, спустил ноги вниз, достал из кармана гаванскую сигару, закурил и принялся наблюдать за битвой, разыгравшейся на противоположном берегу реки.

Благоразумный путешественник, следящий за охотой на тигров из окна второго этажа, или зритель, любующийся боем быков с верхнего яруса, не могли бы чувствовать себя в большей безопасности. На мою долю выпало редкое счастье смотреть на битву с высоты птичьего полета, ничем при этом не рискуя.

Я видел атаку регулярной дивизии Ворта, подкрепленной эскадронами Гарнея, бригаду Туигса, этого седовласого болтуна, получившего прозвище Предатель Техаса; я видел тесно сплоченные ряды превосходно вооруженных драгун, проскакавших вперед на своих светло-серых конях под предводительством Филиппа Кирнея, образцового джентльмена, лучшего кавалерийского офицера в Америке, отважного, гордого Кирнея, лишившегося на моих глазах правой руки в битве при Сан-Антонио-де-Абал, несчастного Филиппа Кирнея, сделавшегося впоследствии жертвою междоусобной войны, или, вернее, нелепой политики Мак-Келана, этого твердолобого притворщика, невежественная и глупая «стратегия» которого до сих пор еще продолжает слыть гениальной.

Я видел, как полки регулярных солдат и добровольцев, пешие и конные, один за другим выступали вперед. Я видел, как они приближались к Телеграфному Холму. Я видел, что они двигались все быстрее и быстрее и, наконец, получив соответствующий приказ, стремглав бросились в атаку.

Я отчетливо слышал сигнал к наступлению и громкие крики, раздававшиеся ему в ответ. Я видел дым, внезапно покрывший серовато-пурпурными клубами подножие холма; эти клубы образовали как бы цепь, отдельные звенья которой быстро слились между собой. Над вершиной холма стоял дым от выстрелов противника. По мере того как мексиканцы в синих плащах отступали вниз по склону, этот дым становился все бледнее и бледнее.

Постепенно клубы его превратились в легкое прозрачное облачко. Еще одно мгновение виднелось за этой воздушной завесой трехцветное мексиканское знамя. Потом флагшток склонился к земле, словно опущенный чьей-то невидимой рукой, и тотчас же поднялся снова. Колеблемое ветром звездное знамя возвестило об окончании битвы при Сьерро-Гордо.

Глава II. БЕГСТВО САНТА-АННЫ

Подобно ряду белых муравьев, спускающихся по крутому «склону» муравейника, вытянутой линией ползли по противоположной скале какие-то живые существа. На расстоянии мили с небольшим они казались такими же крохотными, как термиты. Как термиты, они отличались грязно-беловатой окраской. Тем не менее, я знал, что передо мною люди. Это были солдаты мексиканской инфантерии, одетые в дешевые холщовые куртки.

С первого же взгляда мне стало ясно, что я вижу беглецов, покинувших поле сражения. Им все равно было, куда идти. Они хотели во чтобы то ни стало ускользнуть от торжествующего противника. Двигающаяся линия не вытягивалась прямо по отвесной скале, но образовывала на ней ряд зигзагов. Я готов был поручиться, что зигзаги эти соответствуют какой-нибудь тропинке.

Внизу, почти у самого берега реки, виднелась группа людей в темных мундирах. Издали они казались черными. На этом черном фоне ярко выделялись какие-то блестящие точки – золотые или вызолоченные пуговицы, эполеты, стальные ножны сабель и галуны.

Роскошь, с которой были одеты эти люди, не оставляла места сомнениям. В качестве офицеров они руководили отступлением и шли впереди своих солдат.

Поспешно вынув из футляра бинокль, я стал всматриваться в противоположный берег. Внимание мое было устремлено на темную голову громадной гусеницы, довольно быстро сползавшей по каменистому склону.

С помощью бинокля я отчетливо разглядел людей, шедших во главе беглецов. К одному из них все обращались с особенным почтением. В нем не трудно было угадать мексиканского Цезаря. Спускаясь по крутой тропинке и переступая с камня на камень, он сильно прихрамывал. Эта хромота выдавала его с головой. Ей он был обязан прозвищем Эль-Койо – Хромой.

В глубине ущелья стоял оседланный мул. Спустившись вниз, Санта-Анна подошел к нему. Я видел, как он вскочил в седло; его подчиненные усердно помогали ему. Я видел, как он поехал дальше, сопровождаемый беспорядочной толпой. Совершив трудный спуск, наши враги добрались до спасительного ущелья.

Я тщательно осмотрел долину реки. Высокие крутые скалы обступали ее со всех сторон. Но на том берегу, где мы установили нашу батарею, на расстоянии приблизительно мили от моего наблюдательного пункта, темнел густой лесок, напоминавший мне о существовании боковой лощины, ведущей по направлению к Орисаве. Отступающие полки Санта-Анны должны были или устремиться к этой лощине, предварительно переправившись через реку, или же повернуть назад, рискуя снова встретиться с неприятелем.

Не медля ни минуты, вернулся я к нашей батарее и доложил обо всем, что мне довелось увидеть. Будь наш полковник человеком другого закала, я сделал бы из него генерала и героя.

– Мой план чрезвычайно прост, полковник. Мы должны перерезать им дорогу. Посмотрите-ка туда! Видите черную полоску? Это лес. Мы можем подойти к опушке раньше них.

– Вздор, капитан! Нам приказано защищать батарею. Мы не имеем права отлучаться отсюда.

– Отпустите со мной одну только роту!

– Нет. Я не отпущу с вами ни одного человека.

– Дайте мне пятьдесят солдат!

– Не могу.

– Ну, хоть двадцать! Не пройдет и часа, как я приведу к вам Санта-Анну!

– Это невозможно! У него масса людей. Я буду почитать себя счастливым, если они не вздумают повернуть в нашу сторону. Нас только триста. Их же больше тысячи.

– Вы отказываетесь дать мне двадцать человек?

– Я не дам вам ни одного человека. Нам могут понадобиться все наши солдаты. И я допускаю, что даже всех их окажется мало.

– В таком случае я пойду один.

Этот чересчур благоразумный дурак стал на пути между мною и славой. А она казалась мне в этот момент такой доступной!

Я настолько потерял душевное равновесие, что готов был тотчас же спуститься со скалы и броситься очертя голову прямо в толпу бегущих врагов.

Я отошел от батареи и, повернувшись спиной к моему непосредственному начальнику, медленно зашагал по краю скалы. Остановился я только тогда, когда передо мной открылось боковое ущелье, являвшееся естественным выходом из речной долины. Спрятавшись за густыми кустами, я увидел, как по лесу проехал на своем муле разбитый мексиканский вождь. К сожалению, расстояние между нами было довольно значительное и убить его выстрелом из винтовки не представлялось возможным. За ним следовало около тысячи человек. Глядя на них, я окончательно убедился в том, что мои смелые замыслы были вполне осуществимы и что с помощью нескольких десятков решительных людей мне удалось бы захватить их в плен.

Судьба отказала мне в этом торжестве. Единственный подвиг, совершенный мною в сражении при Сьерро-Гордо, заключался в том, что я назвал моего полковника трусом. За это меня, конечно, привлекли к ответственности. Однако перед началом следующего сраженья мне снова позволили исполнять мои обычные обязанности. По всей вероятности, начальство решило, что я принесу больше пользы на поле битвы, чем в тюрьме, в которую не преминул бы отправить меня военный суд.

Вот какого рода мысли роились в моей голове, в то время как я лежал в одной из палаток, разбитых на поле Сьерро-Гордо в ночь после сражения.

– Воды! Хоть каплю воды!

Вторично достигнув моего слуха, этот голос прервал нить моих размышлений.

Но не один только звук этих слов нарушал тишину спокойной тропической ночи. Со всех сторон раздавались более или менее отчетливые голоса, звучавшие так же жалобно, проникнутые таким же отчаяньем.

Я слышал предсмертные стоны, глухой шепот, проклятия. Раненые бойцы напрягали последние силы для борьбы со смертью и тщетно взывали о помощи: никто не отвечал на их мольбы.

В эту ночь на поле Сьерро-Гордо немало людей было вычеркнуто из списка живых. Много храбрецов уснуло с незакрытыми глазами сном, за которым никогда уже не наступает пробуждение.

Когда нас отозвали от батареи, над Сьерро-Гордо уже спустились сумерки. При тусклом их свете я обошел раненых, находившихся поблизости от моего поста.

Но отыскать всех мне не удалось, так как поле битвы было, в сущности, не полем, а лесом, или, скорее, кустарником. Я не сомневался, что многие остались мною незамеченными.

С помощью нескольких десятков людей – солдат моей роты – я сделал все, что мог, для облегчения участи несчастных страдальцев. Они были нашими противниками, но ни я, ни мои спутники не испытывали к ним ни малейшей злобы. Утром эти люди действительно были нашими врагами. Но с заходом солнца вражда исчезла, уступив место состраданию.

Повинуясь голосу простого человеколюбия, я переходил от одного раненого к другому и перевязывал раны, из которых многие были смертельными. Наконец усталость взяла свое: ноги отказывались дольше повиноваться мне, я шатался от слабости. Меня отвели в палатку, где я должен был провести ночь.

После глубокого сна, продолжавшегося приблизительно до середины ночи, я внезапно проснулся. Воспоминание об истекшем дне тотчас же обступили меня. Вот тут-то я и услышал впервые голос, молящий о воде.

Я услышал также другие, более далекие голоса, душераздирающие стоны, заунывный лай койотов и страшное завывание мексиканских волков. В этом ужасном хоре человеческие голоса звучали как-то особенно жалобно и зловеще.

– Воды! Хоть каплю воды!

В третий раз услышал я эту печальную мольбу. Признаться, она несколько изумила меня. Мне помнилось, что я поставил по кружке с водой около каждого раненого, лежавшего вблизи моей палатки. Неужели же один из них остался без воды?

Может быть, он уже выпил свою порцию и снова томится жаждой? Так или иначе, страдальческий тон, которым бедняга повторял свою просьбу, красноречиво свидетельствовал о том, что муки его нестерпимы.

Я подождал еще немного. Печальный зов повторился в четвертый раз. И я снова услышал его.

На этот раз я прислушался к нему с большим вниманием и уловил некоторый провинциализм в произношении, изобличавший в незнакомце крестьянина. И не только крестьянина, но обитателя определенной местности.

В тех нескольких простых фразах, которые он повторял, гласные звуки скрадывались и звучали невнятно. По этой характерной особенности я узнал в раненом мексиканце уроженца побережья Веракрус и Тиерры-Калиенте. Жители этой местности известны под названием «харочо».

Страдалец лежал, по-видимому, довольно близко от моей палатки. Нас разделяли какие-нибудь сто-двести шагов.

Я не мог больше слушать равнодушно его печальную мольбу.

Вскочив с катре – походной кровати, стоявшей у меня в палатке, я ощупью отыскал кружку, захватил с собой фляжку с виски, распахнул полог, вышел на свежий воздух и направился к тому месту, где, по моим предположениям, лежал человек, так настойчиво умолявший о помощи.

Глава III. СТРАШНАЯ УГРОЗА

Палатка, из которой я вышел, стояла посредине небольшой поляны. В десяти шагах от нее начинался чапарраль, то есть густой колючий кустарник, состоящий из акации, кактусов, агав, юкк и копайских деревьев, перемешанных и сплетенных между собой лианами, а также ветвями смилакса, сассапарели, ялапы и вьющейся бромелии. Тут не было тропинок, за исключением тех, которые протоптали дикие звери: робкий мексиканский мазаме note 1Note1
  Мазаме – общее название почти всех американских оленей.


[Закрыть] и его извечный враг – коварный койот.

Одной из этих тропинок я и решил довериться. Извилины ее не замедлили сбить меня с толку. Несмотря на то, что на безоблачном небе ярко сияла луна, я ухитрился заблудиться и скоро окончательно перестал понимать, где находится моя палатка и в какую сторону мне следует идти.

Перед глазами моими не было никакого предмета, который мог бы служить мне путеводной звездой. Я остановился, выжидая каких-нибудь звуков.

Несколько секунд царило глубокое молчание, не прерываемое даже стонами раненых. Многие из них, по всей вероятности, уже замолкли навеки. Отвратительного завывания волков тоже не было слышно. Я объяснил это себе тем, что голодные звери заняты пожиранием мертвых.

Эта тишина производила более тягостное впечатление, чем печальные звуки, предшествовавшие ей. Я почти желал снова услышать стоны и крики.

Но ужасное молчание продолжалось недолго. Его нарушил уже знакомый мне голос. На этот раз, однако, он произнес совсем другие слова:

– Я умираю, Лола… Лолита!.. Я никогда не увижу тебя больше, никогда!

– Никогда! – быстро повторил кто-то совершенно другим тоном.

Принять это повторение за эхо было невозможно.

– Да, никогда! – продолжал второй незнакомец, говоривший на том же наречии, что и первый. – Никогда больше не видать вам Лолы, Калрос Вергара! Вы помешали мне сделаться ее мужем! Вы настроили ее против меня…

– Ах, это вы, Райас! Что привело вас сюда? Неужели вы пришли, чтобы мучить умирающего?

– О нет, я пришел не для этого. Мне хотелось убедиться собственными глазами, что вы действительно умираете. Виценте Вилагос, которому удалось спасти свою шкуру, сообщил мне, что вас угостили хорошей порцией свинца. Я пришел сюда, чтобы проверить его слова. Он говорил, будто ваша рана смертельна.

– О! Неужели, Рамон Райас, это единственная цель вашего появления?

– Нет, у меня есть и другая цель. Иначе я не рискнул бы бродить вокруг лагеря этих проклятых американцев. Ведь им может прийти в голову пустить пулю и в меня.

– Какая же у вас цель?.. Что вам надо от меня? Я тяжело ранен. По всей вероятности, часы мои сочтены.

– Во-первых, как я сказал вам, мне надо убедиться в том, сочтены ли действительно ваши часы. А во-вторых, пока вы еще не умерли, я хочу узнать, что вы сделали с Лолой.

– Ну нет! Умру или останусь в живых – этого вы от меня никогда не узнаете. Уходите, умоляю вас, уходите! Не тревожьте умирающего в его последние минуты.

– Ах, Калрос Вергара, будьте благоразумны! Вспомните, мы росли вместе. Нас секли в одной школе. Ваша песенка спета. Вы не можете больше охранять Лолу. Зачем же мешать мне? Ведь я люблю ее больше жизни. Я вовсе не такой дурной человек, как говорят. Правда, меня обвиняют в пристрастии к большой дороге, но в том виновато наше скверное правительство. Будьте благоразумным, не делайте напоследок глупостей и не оставляйте Лолу без защитника. Скажите, куда вы ее спрятали?..

– Нет, нет!.. Уходите, Райас… Уходите! Если мне действительно суждено умереть… Пощадите меня! Дайте мне умереть спокойно.

– Вы не ответите на мой вопрос?

– Нет!.. Нет!..

– Хорошо же. Я обойдусь без вас. Убирайтесь к дьяволу! Берегите свою тайну! Если только Лола находится где-нибудь в пределах Мексики, я отыщу ее. Она не уйдет от разбойника Райаса.

Услышав, как затрещали кусты, я решил, что второй незнакомец удалился.

Вдруг снова стало тихо. И почти тотчас же до моего слуха опять стали доноситься жестокие слова.

– Карамба! – воскликнул тот, кого звали Рамоном Райасом. – Я чуть не забыл самого главного. Ведь я пришел, чтобы убедиться, смертельно ли вы ранены. Дайте-ка мне посмотреть, правду ли сказал этот плут Вилагос… Где ваша рана?

Ответа не было. По некоторым признакам я понял, однако, что мучитель подошел к распростертому на земле человеку и, нагнувшись, стал рассматривать его рану.

Сделав несколько поспешных шагов к тому месту, где лежал несчастный, я круто остановился. До меня снова донесся голос Райаса.

– Черт возьми! – воскликнул он тоном, в котором одновременно звучали и удивление и разочарование. – Рана-то у вас, оказывается, вовсе не смертельная. Вот так история! Вы можете выздороветь, если…

– Вы полагаете, что я могу выздороветь? – взволнованно спросил раненый, цепляясь за надежду, поданную ему врагом.

– Да, вы можете выздороветь. Я в этом уверен. Пуля прошла поверх бедра. Но это пустяки. Крупная артерия даже не задета. Будь она затронута, вы давно бы истекли кровью. Кость тоже цела. Иначе вы не могли бы пошевельнуть ногой. Я уверен, что вы выздоровеете. Выздоровеете, если…

Наступило молчание. Райас как будто не решался докончить фразу. Особая выразительность, с которой он сделал ударение на слове «если», свидетельствовала о том, что пауза сделана им умышленно.

– Если что, Райас?

В голосе раненого, задавшего этот вопрос, надежда боролась с сомнением.

– Если… – медленно и веско ответил Райас, – если вы скажете, где спрятана Долорес.

– Какое влияние может это иметь на мое выздоровление? – дрожащим голосом спросил Вергара. – Если мне суждено умереть, ничто уже не спасет меня. Если же судьба поможет мне пережить этот печальный день…

– Нет! – твердым громким голосом перебил его Райас. – Нет! Вы умрете… сейчас… сию минуту… если не откроете тайны, которая так дорога вам. Где Долорес?

– Я не скажу вам этого. Лучше умереть, чем допустить, чтобы она попала в руки такого бессовестного негодяя. После с подобной угрозы… Нет, ни за что!

– Умри же! Счастливого пути в преисподнюю! Умри, Калрос Вергара!..

В продолжение последней части этого необычайного диалога я медленно прокрадывался по извилистым тропинкам кустарника. Голоса собеседников доносились до меня с каждой минутой отчетливее. Как раз в тот миг, когда прозвучало роковое «Умри же!», я увидел и негодяя, с уст которого сорвалась эта угроза, и страдальца, к которому она была обращена.

Оба они находились на противоположной стороне небольшой поляны, внезапно открывшейся передо мною. Калрос Вергара неподвижно лежал на траве. Райас наклонился над ним: в занесенной правой руке его блистал длинный клинок. Увидев это, я вынул из ножен мою саблю и бросился вперед, но почти тотчас же остановился. При взгляде на расстояние, отделявшее меня от Вергары, мне стало ясно, что я не успею вовремя добежать до него.

С быстротой молнии я бросил саблю на землю и выхватил пистолет.

Взвести курок, прицелиться и выстрелить было делом одного мгновения. Раздался выстрел, сверкнул огонь, поднялось облако дыма, прозвучал крик бешенства и боли… В ту же минуту на противоположной стороне поляны послышался громкий треск ломаемых сучьев. Кто-то пробирался сквозь густой кустарник, не дав себе даже труда отыскать тропинку, с единственной мыслью убежать как можно дальше от неподвижной фигуры, по-прежнему распростертой на траве.

Имя раненого уже было мне известно. Его звали Карлос, или, говоря языком его земляков, Калрос. Человек, с трудом прокладывавший путь сквозь кустарник, был не кто иной, как Райас, только что грозивший ему смертью.

Успел ли злодей привести в исполнение свое намерение? В тот момент, когда я выхватил из-за пояса пистолет, клинок его сабли блеснул как-то особенно ярко. Успел ли он нанести удар? Я не видел этого, но, разумеется, это было весьма вероятно.

С замирающим от страха сердцем бросился я бежать по маленькой поляне. Да, сердце мое сильно билось. Почему-то – я сам не мог бы объяснить почему – во мне пробудилась горячая симпатия к Калросу Вергаре.

Может быть, причиной этому послужили неясные, мрачные, но выразительные слова, подслушанные мною: «Я умираю… Лола! Лолита!.. Я никогда больше не увижу тебя на этом свете!..» Невольное восхищение вызвал во мне этот благородный человек, предпочитавший умереть, чем выдать тайну, от которой зависело благополучие его возлюбленной Долорес.

Я не думал больше о злодее Райасе, скрывшемся в кустарнике. Все мое внимание устремилось на юношу, сделавшегося или чуть не сделавшегося жертвой негодяя. Я горел нетерпением узнать, жив ли он, помешал ли мой выстрел Райасу осуществить преступное намерение.

Стремительно перебежав небольшую поляну, я остановился возле распростертого на земле мексиканца и наклонился над ним. Рука моя все еще сжимала пистолет и палец лежал на курке, как в то мгновение, когда я выстрелил.

– Вы живы? – спросил я на мексиканско-испанском наречии, которым владел с грехом пополам. – Он не успел?

– Убей меня, злодей! Пронзи мое сердце, если хочешь… О Долорес!.. Лучше мне умереть… лучше тебе быть в могиле, чем в объятиях Рамона Райаса! Ах, какая мука… Какая нестерпимая мука! Я умираю! Я умираю!.. Прощай, Лола! Лолита… До..ро…гая…

Постепенно голос Калроса опустился до шепота, и произносимые им слова сделались так невнятны, что, даже приложив ухо к самым его губам, я ничего не мог разобрать.

Вскоре он и совсем замолчал. Я поднял голову и внимательно посмотрел в лицо Калроса Вергары. Губы его больше не шевелились. Открытые глаза, блестевшие при лунном свете, казалось, уже ничего не видели. Несчастный больше не принимал меня за своего врага. По-видимому, он был мертв.