Текст книги "Охотник на бобров"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Бобр действительно очень умное животное, но о нем рассказывают чересчур много самых неправдоподобных сказок. Это происходит отчасти оттого, что весьма немногие наблюдали его на свободе. Вот в общих чертах то, что может сказать о нем американец, много и долго изучавший это животное. В начале августа бобр прорывает на берегу речки или озера широкий ход снизу вверх; он выбирает для этого устья рек или ручьев. Землю из этого прохода он месит в тягучую массу, прибавляет куски дерева и небольшие камни и строит из этой массы холм в четыре, а иногда в семь футов вышиною. Он придает ему конусообразную форму, от десяти до двенадцати футов в диаметре на земле, и от восьми до девяти футов на вершине.

Бобр ставит холм на землю таким образом, чтобы даже в самую высокую воду его не могло затопить. Внутренние стенки он сглаживает и законопачивает глиной, смешанной с нагрызенной травой, так что получается теплое зимнее жилище. Пол он устилает мелко изгрызенными кусочками дерева и содержит свое жилище в необыкновенной чистоте, потому что всю грязь выбрасывает в воду.

В свой холм он прорывает один, два, а иногда три входа, в виде трубок, которые не видны снаружи, потому что оканчиваются под водой, чтобы враги не видели, когда бобр входит и выходит из своего жилища. Внутри жилище бобра походит на высокую печь, сверху скругленную сводом. Кроме комнаты, где живет все семейство бобров, есть еще комната для зимних запасов. Туда бобр складывает корни, клубни водяных растений, которых особенно много в реках и озерах Америки, и разгрызенные на мелкие кусочки ветки ив, тополей, орешника, корой которых он питается. Нередко он накапливает такие большие запасы, которых бывает совершенно достаточно на всю зиму.

Бобр строит, поправляет и улучшает свое жилище до тех пор, пока не установится лед. Крышу он покрывает толстым слоем глины, смешанной с травой и тростником. Передними лапами скатывает он эту массу в шары, катит их впереди себя и укладывает на крышу, где они сохнут до того времени, пока на первый ряд не будет положен новый. От этого крыша бобрового жилья бывает необыкновенно крепка и плотна.

Так как вода иногда поднимается в реке настолько высоко, что заливает входы в их жилища, то бобры заранее, пока вода мелка, строят плотины для того, чтобы предохранить свои жилища от наводнения. Получается крепкая, довольно высокая стена, выгнутая полукругом против течения. С удивительным терпением и прилежанием складывают бобры эти плотины из тростника, камней, земли, ила, а также коротких деревяшек равной длины, отгрызенных их крепкими зубами. Снизу плотина расширяется, а кверху немного суживается, но верхний край ее ещё так широк, что можно безопасно по нему ходить. Эти плотины иногда целыми годами противостоят напору воды, и если хотя бы часть плотины разрушит лед, то бобры тотчас же с необыкновенной быстротой исправляют ее для того, чтобы она не обвалилась. Вода должна стоять на три или на четыре фута ниже входа в жилище, потому что иначе зимой его затрет льдом. Если же вода поднимется выше и таким образом зальет внутренность жилища, комнату для жилья бобров или зимних запасов, то бобр проламывает крышу и убегает. Долго под водою он не может оставаться и должен постоянно выскакивать, чтобы дышать воздухом, также как и выдра, смертельный враг бобра; она нападет на его детенышей и разбойником врывается в его жилище. Со стороны земли бобр не делает отверстия, потому что выходит на берег только в крайнем случае; он медленно бегает и потому легко попадается своим врагам. Бобр чрезвычайно любит свое жилище и ни за что не оставит своего холма, однажды построенного с таким трудом и искусством. Если никто его не беспокоит, и вблизи нет его самого опасного врага – человека, то он живет три, четыре года и даже больше на одном месте. Случается иногда, что он строит новое жилище совсем близко около старого и соединяет оба жилья крытым ходом. Из этого составилось мнение, будто бобры живут по нескольку вместе и составляют целые деревни.

Когда бобр ест, то он сидит на задних лапах, как белка, а передними держит пищу; в это время хвост его ровно и гладко лежит на земле.

Рассказывают совершенный вздор, будто бы бобр хвостом сглаживает внутренние стенки своего жилья или перетаскивает на нем различные вещи с одного места на другое. Хвост помогает бобру плавать, так как у него имеются плавательные перепонки только между пальцами задних лап.

Летом бобр часто выходит на землю, чтобы грызть кору деревьев, корни растений и различные луковицы, и часто спит на земле, под кустами. Он кормится только ночью. Когда на него нападают собаки, то он садится на задние лапы, защищается своими крепкими когтями и страшно кусается. Часто случается, что бобр одним ударом зубов откусывает ногу неосторожной и слишком смелой собаке. Если же бобр не может уйти от охотника и от собак, то он садится и жалобно кричит, точно ребенок.

Самая любимая пища для него березовая и осиновая кора, но не слишком измельченная; больше всего он любит стволы молодых деревьев. Сучья двух дюймов в диаметре перегрызает он с чрезвычайной легкостью. У бобров обыкновенно бывает от двух до пяти детенышей, которые остаются в семействе до трехлетнего возраста, и тогда только разделяются на пары и строят себе отдельное жилище. Если им никто не мешает, если нет вблизи человека, а лесов кругом достаточно, то случается, что два семейства живут у одной плотины. Но это совершенная сказка, будто бобры живут очень большими колониями, и что их холмы составляют большие правильные деревни.

Также неправда и то, что если между бобрами окажется ленивый, то они будто бы выгоняют его. Рассказывают также, будто когда бобры перетаскивают деревья, то один ложится на спину, а другие между его лапами, как в сани, наваливают деревья и прутья, и тащат его или за голову или за хвост к своим жилищам.

Вообще подобных сказок об уме и искусстве бобра ходит такое множество, что остается только удивляться. Теперь, после долгих наблюдений, большей части подобных сказок уже не верят, но и правды одной достаточно для того, чтобы считать бобра одним из умнейших животных, и нам остается только жалеть, что в Америке его чересчур уж усердно преследуют, так что скоро там он будет так же истреблен, как и в Европе.

III

Прошло несколько месяцев. Охотники плавали вверх и вниз по течению, вынимали из капканов убитых бобров и вновь расставляли капканы. Потом сдирали кожи с бобров, сушили, чистили их и складывали в правильные кучи.

Жизнь и занятия охотников были чрезвычайно однообразны, но им этого и было нужно, и они были вполне счастливы. Множество плотно сложенных бобровых мехов составляло их богатство; охотники могли до цента высчитать все, что им принесет охота.

Настало лето. Надо было позаботиться теперь о том, как бы сберечь меха от насекомых. Джек Вильямс как опытный охотник на бобров умел отлично предохранять их шкуры от порчи. Меха, которые они теперь могли добыть, были не так хороши, как зимние черные, но зато их было несравненно больше.

Все сильнее и сильнее привязывались охотники один к другому. Джек Вильямс полюбил всей душой доброго, честного Рафа, которому казалось, что он в старом друге нашел своего покойного отца. Часто говорили они о том, что они будут делать после охоты. Джек Вильямс хотел оставить бобровый лов, так как нынешний год принесет им столько выгоды, что он сможет спокойно скоротать свою старость, ни о чем не заботясь, и отдохнуть от трудовой кочевой жизни охотника.

– Да и ты тоже должен оставить опасную жизнь, – говорил он Рафу, – ты должен помогать своей матери. Места, в которых мы охотимся, так опасны! Мне кажется, мы непременно встретим краснокожих, прежде чем вернемся домой.

– Отчего вам пришло это в голову? – спросил с удивлением Раф.

– Ты знаешь, Раф, – продолжал Джек Вильямс, – что мы расставили 33 капкана на левом берегу Арканзаса. Самые дальние находятся далеко один от другого, потому что саженная трава луговых степей местами близко подходит к берегу и мешает бобровым постройкам. Дней пять тому назад я поехал осматривать их и не нашел трех, самых отдаленных. Заметь, что я знал места, где они стояли, так же хорошо, как свои пять пальцев. Ни один бобр или другое животное не могли ни оборвать, ни перегрызть цепей, которыми были укреплены капканы.

Я осмотрел ружье и вышел на берег. Тотчас же мне пришло в голову, что капканы унесли хитрые и кровожадные индейцы из племени черноногих. Они постоянно приходят к кургану «Черного орла».

– Что это за курган? – перебил Раф.

– Видишь ли, у краснокожих был храбрый знаменитый вождь, по прозвищу «Черный Орел». Он был предком Теа-ут-вэ, нынешнего вождя племени черноногих, кочующих в необозримых луговых степях. Так вот, этот «Черный Орел» в битве с толпой охотников был смертельно ранен и умер во время бегства индейцев. Индейцы похоронили его верхом на убитой лошади и над его могилой насыпали курган из земли и камней, в виде сахарной головы. С тех пор этот холм стал священным местом для дикарей. Каждый раз, когда толпы их проходят в этой стороне степей, они идут к холму и поклоняются ему. От этого кургана они всегда начинают битвы, охоты и нападения на врагов. Я вытащил пирогу на берег и пошел к месту, где были наши капканы. Подле них вся трава была измята. Я увидел следы лошадиных ног и отпечатки легких мокасин. Очевидно, индейцы нашли один капкан, может быть, оттого, что в него попался бобр, пошли по берегу, вниз по течению, нашли два других капкана и все унесли с собою.

– А вверх по течению? – спросил Раф с волнением, перебивая рассказчика.

– Вверх по течению все капканы остались целы, и в каждом было по бобру, – отвечал Джек Вильямс.

– Значит, они еще не были там! – вскрикнул радостно Раф.

– Не радуйся так, милый мой друг, – сказал Джек Вильямс. – Я знаю этих мошенников. Они, должно быть, были на буйволовой охоте в степях и хотели напоить лошадей в Арканзасе. Нечаянно увидели наш след, так как хорошо знают манеру белых ловить бобров; они не знают сколько нас, а то бы давно уже напали. Может быть, они торопились отвезти домой свою добычу. Их самих было не больше одиннадцати, и они боялись встретиться с большим числом охотников. Они нас ненавидят, Раф, за то, что мы в их степях охотимся на пушных зверей, и, без сомнения, вернутся сюда, чтобы подстеречь и убить нас. Когда они вернутся, неизвестно, но они наверное придут и найдут нашу пещеру.

– Пусть приходят, – вскрикнул Раф. – У нас с собою верные двустволки, и тут, в пещере, есть еще две в запасе – я все недавно осмотрел. Нашу крепость они ни за что не возьмут! Она неприступна!

– Да, они не могут ворваться в наше скалистое жилище, тем более, что они никогда не плавают на пирогах. Это конное племя. Черноногие индейцы ловят степных лошадей с помощью лассо и постоянно ездят верхом. Лассо – это длинный крепкий ремень с петлей на конце. Индейцы ловко бросают петлю, которая обвивает шею лошади, затягивается, и лошадь падает на землю. Даже во время галопа дикарь не промахивается. Как же могут они ворваться в нашу пещеру, замкнутую со стороны земли высокими скалами? Но наши капканы расставлены вдоль по реке, и они наверное станут нас подстерегать возле них.

– Что же вы думаете сделать? – спросил Раф.

– Скорее плыть вдоль по реке и спасать капканы, находящиеся выше украденных, – сказал старик. – Но может быть уже поздно? – прибавил он задумчиво.

Тотчас же они взяли ружья, положили пороху, пуль и съестных припасов в пирогу и спустили ее на реку. Раф взял рулевое весло и стал на носу; старик сел в пирогу и между колен поставил свое ружье. Он внимательно смотрел и слушал. От него не ускользал ни малейший шорох листьев. Кругом было необыкновенно тихо. Не слышно было ни одной птицы, не видно ни одного животного.

– Греби осторожнее, – шепнул старик Рафу. – Это коварная тишина. Не слышно нигде ни звука, кроме плеска воды.

– Да, ни один лист не шелохнется, – отвечал Раф также тихо.

– Почему же нет ни бизонов, ни оленей, которых мы видели в лесах? – продолжал чуть слышно Вильямс. – Где же они? В это время дня я их всегда видел у водопоя! Это дурной знак!

Охотники подплыли к первым за их скалистым жилищем бобровым постройкам. Старик кивнул головой.

– Они не зашли еще так далеко, – сказал старик, и все его лицо засияло радостью. – Может быть, я и ошибся. Дай-то Бог!

Пирога держалась посреди потока. В этом месте он был довольно узок, так что стрела индейца легко могла перелететь с одного берега на другой. Охотники неслышно говорили между собой. Пирога летела по волнам, как птица по воздуху. Раф так тихо опускал весло, что даже Джек Вильямс не мог этого расслышать. Все бобровые капканы были на местах, с пойманными бобрами. Это успокоило старика.

Вдруг на левом берегу с тревожным криком поднялась стая попугаев. Она перелетела со степного берега на лесистый.

– Они близко! – промолвил тихо Джек Вильямс. – Поверни пирогу и греби против течения.

В эту минуту раздался оглушительный крик, похожий на раскаты грома, и на левом берегу показалась целая толпа индейцев. Все готовы были стрелять из своих громадных луков.

– Вот они, злодеи! – вскрикнул Вильямс, но остался вполне спокоен. На выдающейся скале показался старый вождь и знаком приказал лодке остановиться.

– Это Теа-ут-вэ! – полушепотом сказал Вильямс. – Я его видел в Сент-Луи. Нам придется сдаться.

– Знаете ли вы язык черноногих? – спросил Раф.

– Знаю настолько, что они меня поймут. – отвечал Вильямс.

Раф повернул пирогу к берегу. В воздухе просвистела стрела, и Вильямс, даже не вскрикнув, упал мертвый в реку. Стрела попала ему прямо в сердце. Раф вскрикнул от ужаса и отчаяния. Он наклонился, чтобы поддержать падающего друга; лодка перевернулась, и Раф тоже упал в воду.

В это время Теа-ут-вэ кричал и бесновался: как смел его подданный поступить так противозаконно! Как он смел умертвить врага, который готов был сдаться! Убийца Вильямса был молодой человек, колдун племени или пиан. С яростью замахнулся Теа-ут-вэ своим томагавком над головой преступника и готов был размозжить ее. Только просьбы всего племени остановили его. Вождь смиловался и приказал заковать его в цепи. Приказание было тотчас же исполнено.

Раф отлично плавал и нырял, поэтому ему легко было спастись. Он хотел вернуться назад и отыскать Вильямса – он думал, что старик не убит, а только ранен. Но прежде чем он успел исполнить свое намерение и высунул голову, чтобы подышать воздухом, он увидел трех индейцев, которые гнались за ним. Он стал защищаться прикладом ружья и ножом, но трое были сильнее одного. Индейцы схватили его, вытащили на берег и привели к Теа-ут-вэ. Тот еще не успокоился от гнева на преступника. Он сердито и пристально взглянул на Рафа; белый не опустил глаз, не дрогнул под яростным взглядом своего врага.

Так прошло несколько минут. Выражение лица вождя смягчилось, казалось, он готов был пощадить Рафа.

– Зачем ты бежал? – спросил он на ломаном английском языке.

– Вы убили моего отца, когда он уже готов был сдаться, – отвечал Раф твердым голосом.

Дикарь с яростью взглянул на колдуна.

– Видишь, что ты наделал! – вскрикнул он по-индейски. – Этот бледнолицый смеет упрекать меня за твои дела! Ты ответишь мне за это!

С этими словами Теа-ут-вэ вошел в свой вигвам; подчиненные ему вожди пошли за ним. Никто из дикарей, окружавших Рафа, не двинулся с места. Они со зверской радостью смотрели на него, не спуская глаз. Раф мысленно молился и вручал свою судьбу Богу. Он знал, что малейшее выражение горя или страха на его лице дикари сочтут за слабость и будут рады его страданию. Он собрал все свои силы, поднял голову и гордо посмотрел на толпу.

Индейцы привязали его к толстому клену за руки и за ноги, так что он не мог шевельнуться. Веревки впивались в его нежное тело, ноги и руки затекли; он страдал ужасно и физически и нравственно, но ни один мускул не дрогнул на лице, которое, казалось, не выражало никакого чувства.

Кругом стояло тридцать или сорок вигвамов из буйволовых кож. За ними пасся табун лошадей. У всех были связаны передние ноги. Индейцы сидели вокруг Рафа на корточках так неподвижно, что казалось, были выточены из дерева. У всех были красивые, подвижные, выразительные лица. На индейцах были надеты короткие юбки из оленьей кожи и на плечах плащи из кожи бизона. Талии стягивали кожаные пояса, на которых висели скальпы, снятые с голов убитых врагов.

Скальпом называются волосы, снятые вместе с кожей с головы убитого врага, в знак победы над ним. Скальпируют индейцы небольшим ножом и скальп привешивают к поясу. Чем больше у дикаря скальпов, тем с большим уважением смотрит на него все племя.

За спиной индейцы носили колчаны со стрелами. В левой руке они держали лук, в правой – длинное копье, на верхнем конце которого висел кошелек с «зельем». Кто подумает, что в кошельке хранились лекарства от болезней, тот очень ошибется. Словом «зелье» или «снадобье» индейцы называют амулетку или таинственное волшебное средство против всевозможных неудач и несчастий. Он носит амулетку против всевозможных несчастий, болезней и думает, что маленький раскрашенный мешочек может его от всего этого предохранить. Это его главная драгоценность. Потерять ее – значит потерять все. Если в битве отнимут у него волшебный кошелек или «снадобье», то на нем до тех пор лежит проклятие, пока он не отнимет обратно в битве у врага «снадобье», или не снимет с него скальп. Получение «зелья» считается одним из важнейших событий в жизни дикаря и происходит, когда мальчику исполняется тринадцать лет. С этого возраста он считается взрослым и должен участвовать в битвах и походах. Перед этим он уходит в пустыню, ни с кем не входит в сношения, постится и молится Великому Духу. Он просит его, чтобы тот назначил ему духа-покровителя, то есть чтобы ему приснилось какое-нибудь животное. Все равно, что бы он ни увидел во сне; змею, рыбу, птиц или какое-нибудь четвероногое, с этой минуты животное делается его духом-покровителем. Индеец гоняется за этим животным до тех пор, пока не убьет его, и идет к колдуну. Тот из кожи или из внутренностей животного сшивает ему небольшой мешочек, вкладывает туда часть животного и ярко раскрашивает его различными таинственными знаками. Мальчик прикрепляет мешок к верхнему концу копья с убеждением, что теперь с ним ничего дурного не может случиться, и что во всех битвах он будет победителем.

У всех дикарей, окруживших Рафа, были на копьях такие мешки с талисманом; у некоторых даже имелось по два. Они молча, с удивлением смотрели на мужество своего пленника. Ни одним движением губ или бровей не выказал Раф ни горя о потерянном друге, ни сожаления о собственной жизни. По выражению лиц дикарей было видно, что им это нравилось.

В это время вожди вошли в вигвам и сели в круг. Теа-ут-вэ взял трубку, вылепленную из красной глины; мундштук ее был обвит цветным шелком, золотыми шнурками и разноцветными бусами.

Все свои трубки индейцы делают из глины, добываемой в области Ориноко. Это место для них священно; если они встречаются тут со своими смертельными врагами, то обращаются с ними, как с близкими друзьями до тех пор, пока они находятся в штате Ориноко.

Это была трубка мира. Ее обыкновенно зажигают при всевозможных совещаниях и переговорах. Теа-ут-вэ закурил ее, затянулся и с важностью выпустил дым; потом передал ее своему соседу, который сделал то же. Когда трубка обошла круг, совещание открылось. Теа-ут-вэ, великий вождь племени черноногих, стал говорить:

– Бледнолицые, – начал он, – вытесняют краснокожих из обильных степей Арканзаса. Они пришли с железными руками к Арканзасу и отнимают у нас самого благородного и дорогого пушного зверя, бобра, и с ним главное средство к жизни. Краснокожий преследует белого и ведет с ним постоянную войну. Но мы не поступаем так, как Хау-ку-то. Он предательски умертвил белого, когда тот просил пощады у великого племени черноногих. Молодой белый хотел бежать, потому что увидел нашу измену. Позор нам и стыд! Вождь должен оправдываться перед белым, а не Хау-ку-то! Что же мы теперь будем делать с белым? Если мы его убьем, то покроем себя новым позором, и Великий Дух нас проклянет за это! Теа-ут-вэ говорит: он должен жить! Если он понравится одной из наших девушек, то пусть он живет в нашем племени! Теа-ут-вэ защитит его!

Вожди несколько минут молчали. Казалось они ждали, чтобы Теа-ут-вэ сказал еще что-нибудь. Потом все в один голос отвечали: пусть он живет!

– А Хау-ку-то? Что мы сделаем с ним? – спросил Теа-ут-вэ.

– Его связанного отведут в деревню! – единодушно сказали вожди.

– А бледнолицый? – спросил Теа-ут-вэ.

– Он свободен! – отвечали вожди. – Но если он вздумает бежать, то мы устроим охоту за ним, и кто его догонит и убьет томагавком, тому будет принадлежать его скальп.

– Пусть будет так! – подтвердил Теа-ут-вэ.

Он встал и надел парадное платье, принадлежавшее ему, как главному вождю черноногих. Оно состояло из узкого и длинного, до колен, камзола из тончайшей оленьей кожи. Все швы были украшены золотыми шнурками и бахромой, соединенной с волосами скальпов. У вождя их было так много, что они все не умещались на поясе. На роскошных волосах, падающих по плечам Теа-ут-вэ, была надета горностаевая белоснежная шапка. На ней высоко торчали два бизоньих рога – это был знак его храбрости. На ногах были маленькие мокасины из хорошо выделанной оленьей кожи. На длинном копье висели три мешочка со «снадобьем». В левой руке он держал трубку мира и совещаний. За поясом торчал томагавк.

Величественный и грозный вышел он из вигвама; за ним медленно и угрюмо шли другие вожди.

Лишь только Теа-ут-вэ показался из вигвама, как все дикари повскакали с мест и окружили Рафа. Ледяной холод пробежал по его телу, когда он взглянул на суровое лицо старшины. Он знал свою участь. Дикари всегда самым ужасным образом мучают своих пленных врагов. Очень редко они приводят их в свои деревни для еще более страшных пыток. Или нет, его сейчас отвяжут, дадут отбежать на сто шагов и погонятся за ним, как за диким зверем, со своими страшными томагавками. Еще никому из пленных не удавалось убежать от быстрых индейцев. Но, может быть, его сперва покажут девушкам племени, и если одна из них выберет его себе в мужья, то он спасен от смерти.

Так думал Раф. Он хорошо знал нравы и обычаи краснокожих по рассказам Вильямса.

Раф собрал все свои силы для того, чтобы не выказать ни одним жестом своего внутреннего волнения. Вождь стоял прямо против него. Он начал говорить. Его звонкий горловой голос разносился над толпой. Сперва он объявил участь Хау-ку-то. Толпа заволновалась от сдержанной ярости, но ни один звук не нарушил тишины. Потом Теа-ут-вэ обратился к Рафу.

Раф гордо выпрямился и спокойно принял весть о своем помиловании. Он знал, какое впечатление это произведет на дикарей.

– Великий вождь, – сказал он твердым голосом, обращаясь к Теа-ут-вэ, – разве черноногие так плохо бегают, что привязали меня за руки и за ноги к дереву? Неужели они так плохо стреляют, что думают, что я уйду от их быстрых и легких стрел?

Раф, может быть, слишком смело говорил, но он слышал, что Теа-ут-вэ был за него во время совещания. Все дикари повернулись в его сторону, пронзительно вскрикнули и схватились за оружие. Глаза их засверкали дикой злобой. Теа-ут-вэ взглянул на него своим проницательным взглядом.

– Он прав, – сказал он наконец. – Для нас позор его связывать. Развяжите его!

Приказание было исполнено. Раф не только не мог идти, но едва стоял на ногах. Кровавые рубцы на руках и ногах причиняли ему ужасные страдания.

Вождь приказал готовиться к походу. Все племя зашумело и задвигалось. Дикари побежали к лошадям, развязали им ноги, стали укладывать убитых бизонов, снимали вигвамы. Жизнь закипела. Все бегало, суетилось, торопилось. Один вождь остался на том месте, с которого объявил приговор. Изредка он пристально взглядывал на Рафа, но во взгляде не было и признака ненависти к белому.

– Можешь ты идти? – спросил он по-английски.

– Если надо, то я пойду и буду идти до тех пор, пока не упаду мертвый, – отвечал Раф. – Ты видишь, великий вождь, мои ноги все в ранах!

Теа-ут-вэ взглянул на его ноги и приказал привести Рафу лошадь.

Не более как через час все племя беспорядочной толпой ехало вдоль Арканзаса, направляясь в бесконечные луговые степи.